Все пути надежды

Дождливые дни сменялись солнечными, а вместе с врагами появились и друзья. Лучшим другом Себастьен считал Лоццио, с которым их свела судьба накануне. Белокурый, с бледной кожей, он казался северянином, хотя приехал в столицу из южного города. Сам Лоццио говорил, что пошел в мать-северянку, уроженку Северной Придды. Он был слегка близорук, всегда щурился, при этом часто грустно улыбаясь. Сын не слишком знатного рода, он не мнил о себе, как наследники Манриков или Крединьи, или Рокслеев. Сын маршала Юга, Арсен, хоть был и познатнее их всех, вместе взятых, никогда не задавался, не кичился знатностью своего рода и близкой дружбой его отца с регентом. Арсен незаметно стал главным. Он лучше всех учился, отменно фехтовал и решал все дела по справедливости. Он и заступился за Себастьена перед слугами в первый день, когда унар Гилберт «неудачно упал» после разговора о первом месте в выпуске. На которое, кстати, Себастьен и не рассчитывал. Его отец был наследником одной из самых богатых и влиятельных семей в Олларии. Теперь же все наоборот – он, бастард, считается изгоем в Лаик. Но это не значит, что теперь придется тосковать полгода. Кэналлийцы не унывают и не льют слезы. Каждое утро их будили в шесть, еще затемно. При свечах унары умывались, и после коротокой молитвы в общем зале шли фехтовать. Тренировки продолжались полтора часа, и многих выматывали до изнеможения. Лоццио, например, едва дышал после них. А вот Себастьену было всё нипочем, он легко отбивал удары, контрудары, атаковал и брал защиту. Сам полковник Арамона приходил смотреть эти занятия. Но вел их кэналлиец, мэтр Орасио. Он каждое утро задорно подмигивал Себастьену, словно желая ободрить его. Не зря говорят, что уроженцы солнечного Кэналлоа всегда поддержат друг друга. Другие же предметы Себастьену давались нелегко. Если мэтр Орасио его хвалил, то другие менторы лишь ругали, не замечая и тех немногих усилий, что прикладывал юноша, дабы не оказаться последним в выпуске. Мэтр Лебран – толстый, одышливый, с неприятно тонким визгливым голосом вел занятия по математике. Он придирался к мальчишке, считал его неряхой и неучем, и при всех возмущался, что в заведение для детей благородных дворян стали брать чуть ли не уличных бродяжек. Это злило. После уроков математики глаза юного Колиньяра темнели от злости, а кулаки сжимались. Однажды Себастьен сорвался и выкрикнул в лицо тому витиеватое кэналлийское ругательство. Унары радостно смеялись, а Себастьена ждало очередное наказание. Полковник Арамона завел дисциплинарный журнал, куда каждый ментора обязан был записывать, кто и как вел себя на его уроке. Имя унара Себастьена мелькало на каждой старнице. Неподчинение учителям, драки с товарищами, дерзкие выходки прямо среди урока. Многие унары ждали, что еще натворит юный кэналлийский выскочка. И он не обманывал их ожиданий. Наказания его не страшили. Оставят без обеда? Верный Лоццио принесет кусок хлеба или холодного мяса, а может и яблоко. Запрут в пустой комнате, где только стены? Можно громко петь, на кэналлийском. Особенно Себастьен любил распевать старую морскую песню о сокровищах, утонувших вместе с кораблем и командой. А еще – непристойные песенки про красавицу Лючию, которой сосед чинил крышу. Унары не знали кэналлийского, но Себастьен перевел им слова, и теперь они, слыша звонкий голос, который не могли заглушить никакие стены, снова покатывались со смеху. И что с ним делать? Полковник Арамона часто вызывал к себе мальчишку для беседы, обещая выгнать из Лаик. Тот безмятежно улыбался, глядя с вызовом. Но выгнать на улицу того, у кого не осталось ни дома, ни родных – на такое не мог решиться начальник Лаик. И Себастьен продолжал хулиганить. Мэтр Дюбье вел уроки изящной словесности. Он был всегда аккуратно завит и отглажен, словно хотел и от своих учеников такой же опрятности и аккуратности. Кляксы в тетрадях приводили его в ужас. Встав в позу, он откидывал назад завитую голову, поднимал вверх руку и начинал декламировать, прикрыв глаза: Исчезнет мир в тот самый час, Когда исчезну я, Как он угас для ваших глаз, Ушедшие друзья. Не станет солнца и луны, Поблекнут все цветы, Не станет даже тишины, Не станет темноты. Мэтр Дюбье обожал читать сонеты, особенно трагические, где герой прощался со всем миром, а затем торжественно умирал. Всем унарам это казалось несусветной глупостью. - Отец и дядя много рассказывали о боях с Гаунау и Дриксен, - говорил товарищам после урока словесности Арсен, - так вот, война – это не возвышенные страдания. И умирающие офицеры и солдаты не читают стихи, а ругаются, прося, чтобы их добили. Если уже знают, что все равно придется умереть. С ним были согласны все без исключения. А на уроках мэтра Дюбье кривлялись, подобно ярмарочным паяцам, искренне «не понимая», отчего их имена записали в дисциплинарный журнал. На уроках истории Талига, что вел кругленький и лохматый, похожий на садовую соню мэтр Кавуа, унары изучали времена правления королей династии Олларов. Унар Ауэн отвечал из рук вон плохо, чем развеселил Себастьена. - Неужели так трудно запомнить даты жизни Рене Эпинэ и то, какую роль сыграл он в развитии событий двадцатилетней войны? – недоуменно спрашивал его мэтр Кавуа. - Мэтр, унар Ауэн плохо помнит и недавние события. Вряд ли он расскажет вам, что вчера было на ужин. - Зато я знаю, что тебя назвали в честь подкидыша, брошенного на ступенях монастыря. Истории свойственно повторяться, верно, унар Себастьен? Удар, от которого у Ауэна хлынула кровь из носа, был так силен, что бедняга отлетел на несколько шагов и стукнулся спиной о край парты. Себастьен спокойно отряхнул руки и сел на место. Новое наказание – на этот раз полковник Арамона пожалел, что в Лаик строго запрещены розги. Пару лет назад, когда одного унара за шалость выпороли при всех, а затем заперли, юноша повесился на поясе. Был грандиозный скандал, унар, к счастью, оказался третьим сыном в семье, да и род был не слишком знатным. Иначе сыну достопамятного «Свина» пришлось бы покидать стены Лаик. Дело закончилось ничем, но порку запретили. А жаль. Ибо наглый Себастьен не понимал ин слов, ни наказаний. Но вот келья с старом подвале поучит его держать при себе горячий нрав. И не беда, что придется открыть нежилое крыло. Когда слуги уводили юношу, он обернулся и небрежно махнул рукой приятелям. Лоццио бросился было за ним, но другой слуга крепко взял его за руку. - Унар Себастьен наказан. - Но почему? Ведь виноват унар Ауэн! - Никому не позволено распускать кулаки. Сам Себастьен, очутившись в подвале – сыром и холодном каменном мешке, стал простукивать стены, полагая, что отсюда найдется выход, кроме запертой двери, точнее, люка в потолке. Бесполезно. Камни отзывались глухим звуком, похожим на стон. Он лишь зря отбил себе все руки. Казалось, вокруг – сплошная ночь. Из-за дверцы не пробивалось ни лучика света. Сюда никто не придет, слуги, наверняка заперли снова двери в нежилое крыло. А если его тут оставят навсегда? Некому беспокоиться о мальчишке, у которого нет родных. Был человек – и нет человека. - «Не плакать, не плакать, - командовал себе Себастьен, вытирая рукавом унарской кртки катившиеся по щекам слезы, - не пристало герцогу лить слезы». Но это мало помогало. Тихой толпой пришли воспоминания. Казалось, призраки прошлого обступили, слышно их дыхание в кромешной темноте. Мать… дядя… отец, которого он ни разу не видел. В свое время Мануэла говорила, что он, Себастьен – копия Эстебана. И вдруг, в темноте и тишине к щеке прикоснулось нечто липкое и мерзкое, напоминающее рыбью чешую. Нервы мальчишки не выдержали. Он вскочил, дернувшись куда-то в сторону, и со стоном рухнул на холодный пол. Себастьен был в глубоком обмороке.