Все пути надежды

Это его комната? Как странно. Шторы задернуты, за окном стучит осенний дождь. Сильно болит голова, и кружится отчего – то. А в груди, словно все сдавил тугой железный обруч. Дышать тоже трудно. Старый лекарь, который работал в Лаик еще, наверное, до Излома, сидел на стуле у кровати: - Очнулся? Слава Создателю. Теперь всё хорошо будет. Себастьен не болел ни разу в жизни – в Кэналлоа слишком хороший климат, да и мальчишка рос закаленным, купаясь с ранней весны до осени. Были раны, вывихи, приходилось падать с норовистого коня и тонуть пару раз в бурных волнах. Но болеть вот так, лежать и натужно кашлять, хватаясь за горло – никогда. Порой приходил Лоццио, садился рядом на кровать, рассказывал про уроки, про то, что задали по тому или иному предмету. - Расскажи, как меня нашли. Лоццио помялся и недовольно ответил: - А что рассказывать? Наутро слугам велели привести тебя к полковнику. Они пришли, ну и… Потом тебя перенесли в твою комнату и позвали лекаря. - Давно это было? Себастьен снова закашлялся. - Три дня назад. - А… понятно. Лоццио помолчал и сказал виновато: - Я хотел подраться с Ауэном, но не стал. Потому, что потом занятия были, а после обеда нас водили в парк. И на конюшню – мы ездили верхом. Заметив, что друг прикрыл глаза, он быстро попрощался. - Ладно, спи. Я еще зайду. Через неделю Себастьен вернулся к занятиям. О том, что прикоснулось к нему в подвале, он старался не думать. «Наверняка, просто паутина, - решил он, в душе понимая, что не все так просто, - а я навоображал себе Кошки знают что». То же самое сказал и Арамоне, когда тот спросил его о причинах обморока. Все списали на начинающуюся лихорадку. Прогулки возобновились, хотя воздух был холоден. С мальчиками занимались верховой ездой и фехтованием дополнительно – после обеда в парке. К Себастьену никто не лез – не хотели повторения истории с Ауэном. Он тоже притих, на время, отложив шалости. Один раз он, задумавшись о чем-то, подошел слишком близко к пруду. Вдруг стало очень холодно, потемнело в глазах, а руки и ноги, казалось, стали тяжелыми, как пушечное ядро. Себастьен увидел, как в толще воды мелькнуло нечто… Похожее на рыбу, но с человеческим лицом. Во рту – ряд мелких рыбьих зубов. Вот только ни у кого из людей не бывает таких холодных злых глаз. - Эй, - подошел к нему Леонард, которого все называли Лео, - если придут слуги, и увидят тебя здесь, то снова накажут. - Почему? - Нельзя подходить к пруду. Он достаточно глубокий, а дно затянуто илом, - охотно объяснил рыжий, - если упадешь, то затянет, как в болото. - Хм, - Себастьен пожал плечами и отошел. - Знаешь, мой кузен дружил с твоим отцом, - сказал Лео, - они тоже учились в Лаик вместе. - Кузен? - Ну да, он меня старше на восемнадцать лет. Они присели на скамью. Темнело, скоро прогулка закончится. А хотелось узнать побольше. - Тогда в Лаик объявился шутник. Он называл себя Суза-Муза граф Медуза из Путеллы. - Это так, - подтвердил подошедший к ним Арсен, - я знаю, он сначала бросил левую перчатку с вышитым на ней гербом в бульон, затем испортил портрет тогдашнего начальника Лаик, капитана Арнольда Аармоны, а затем… подвесил к потолку его панталоны. - Ты еще расскажи о том, как Суза-муза подменил шпагу вертелом на приеме в честь представления нынешнего короля Карла четвертого, тогда он был еще принц Оллар. Вечером Себастьен снова подошел к Лео. - А твой кузен… Он был на той дуэли? Это правда, что моего отца убил его бывший однокорытник? - Нет, - покачал головой Леонард, - он бы не справился сам. Ричард Окделл вызвал семерых. - Зачем? Он фехтовал лучше всех? - Да он шпагу не умел держать, - фыркнул рыжий, - над ним посмеялись, он и вспылил. Себастьен помрачнел. Он вспомнил насмешки Гилберта и Ауэна. Но на дуэлях бывает, побеждает не тот, кто сильнее. Порой удача улыбается слабому. Леонард топтался рядом, не решаясь ни уйти, ни продолжить разговор: - Я… не знаю, стоит ли тебе знать об этом, - пробормотал он. Себастьен крепко взял его за рукав унарской куртки. - Ладно, скажу, - неохотно буркнул Лео, - тогда Первым маршалом был герцог Алва. Он и взял Ричарда Окделла, потому что никто не хотел его выбирать в Фабианов День. А потом… он узнал о дуэли, на которую его оруженосец вызвал семерых, примчался спасать Повелителя Скал. - И убил Эстебана Колиньяра? - Да. Константин говорил, что ранил всех остальных, несильно только. Пальца разжались. - Ты иди, - глухо сказал Себастьен, - иди. Я приду к вечерней молитве. Ему надо было побыть одному, осмыслить то, что узнал только что. Соберано. Тот, которого боготворили все без исключения кэанллийцы. Месть за соберано – и месть за отца. Как теперь поступить? Зачем он убил его? Заступился за оруженосца? Или была другая причина? Столько вопросов – и ни на один нет ответа. Себастьен сел прямо на пол, спрятав лицо в ладонях. На глаза накатили непрошенные слезы. «Лишь бы никто не пришел», - молил он Ушедший про себя, стараясь не всхлипывать. А через три дня полковник Арамона нашел подвешенную к потолку огромную перчатку, на которой было написано »Суза-Муза Лаперуза, граф Медуза из Путеллы». Герард усмехнулся. Лаик каждый год «посещает» граф-шутник, но до настоящего, который доводил отца до белого каления, им всем далеко. Поэтому полковник лишь посмеялся, выбрасывая «подарок» Сузы-Музы. Но на этом шутник не остановился. Доска перед уроком математики оказалась натерта свечным салом. - Я вам этого не оставлю, - кричал побагровевший мэтр Лебран, - вы поплатитесь за свои шалости. Нет, вы уже не дети, и это не детские шалости. Это – преступление. Себастьен зло рассмеялся. - Что же будет с нами? Багерлее? Занха? - Молчать! – взвизгнул математик, - Ничтожный болтун! Как вы смели? - А почему вы уверены, что это я? - Сейо, - тихо позвал Лоццио, подойдя к двери «арестантской», - ты как там? - А что со мной будет? Это же не подвал, Ло. - Расскажи, - Лоцио приник ухом к щели возле двери, - а что там в подвале? - Темень и паутина. А еще очень сыро. Через некоторое время послышалась возня у двери. - Сейо, я стащил ключи у слуги. Полковник Арамона уехал в город, слуги почти не следят за унарами, а этот напился. - Ло, ты молодец, - похвалил его кэналлиец, - сейчас Суза-Муза покажет себя во всей красе. Вернувшийся начальник Лаик вошел в комнату и остолбенел: У стены стоял его портрет в рамке, на которой были нарисованы лебеди и сердца. Откуда унары раздобыли эту краску, какой обычно красят заборы и дома, оставалось неизвестным. Он сел на кровать и тут же пожалел об этом. Бычий пузырь, полный водой, лопнул, и кровать оказалась залита полностью. Промокли и бриджи полковника. А за окном неистовствовали коты, привлеченные запахом настойки кошачьего корня. Что касается предполагаемого зачинщика, то он спокойно сидел под арестом, читая толстенный трактат по военной стратегии. Но в Лаик нельзя спрятаться от чужих глаз и ушей. Через некоторое время к полковнику Арамоне пришел унар Гилберт и рассказал, что видел в коридоре Себастьена, в то время, как наказанный унар должен был сидеть под замком. Арамона поверил. И допрашивал провинившегося со всей строгостью. В то время, когда он в десятый раз выслушивал от кэналлийца, что все это – просто наветы от зависти, на голову шедшему по коридору унару Гилберту набросили мешок. - Темную! – крикнул кто-то. Прибежавшие слуги доложили, что в коридоре унары снова подрались, - Теперь вы видите, полковник, что я тут не при чем, - с некоторым злорадством сказал Себастьен, - все это Суза-Муза.