Герцогиня д'Аффексьёнь

Глава V. Carpe diem

       Розали была расстроена. Сама не зная почему, она опечалилась приезду осханской инфанты. Вероника вела себя с ней мило, дружелюбно, и, что самое важное, все эти выражения чувств были искренними, не наигранными. Но Розали отвечала скрытой враждебностью. Вопреки здравому смыслу, в обход рациональных причинно-следственных связей это скверное, в известной степени неприятное и досадное чувство склизким комом зародилось в самой глубине, и никакими щипцами из арсенала разумного сознания теперь невозможно было изъять этот ком из того потаенного уголка, что поэтичности ради зовется душой.        И все же объяснение, пусть и смутное, спорное, находилось. Принцесса до того успела проникнуться симпатией к маркизе д’О-Пье-де-Монтань, что не хотела видеть подле отца никого, кроме нее. Едва ли она когда-либо задумывалась о том, что этот пятилетний роман между королем и несчастной мадемуазель де Мерсьер с самого начала был обречен на крах, при том закономерный. Фаворитки редко задерживаются в монарших постелях надолго, особенно когда обладатели этих самых постелей имеют ветреный нрав и минимум самообладания. Стоит прибавить к этому тот факт, что король еще молод, овдовел и пока что повторно не женат, у него всего одна наследница, и на ту другие планы: августейший, быть может, и видел свою дочь на престоле, но не на альвитанском. Для своего же он желал других наследников, которые никак не могли появиться вне брака, ибо никогда альвитанская корона не венчала головы бастардов. Стало быть, наследники нужны законные и желательно мужского пола, — чего же ради нарушать традиции? — а это неминуемо влекло за собой заключение политического брака. Тем хуже, что любимый папенька очаровался своей невестой и, кажется, окончательно позабыл о маркизе, будто ничто и никогда их не связывало. Это осознание оказалось болезненным, и Розали никак не могла его снести. Все ей не нравилось в предстоящем браке отца. Проснулась и детская ревность, и обида за Адель де Мерсьер.        Не нравилась ей Вероника, как бы та не проявляла свое дружелюбие. Да и по возрасту она ей можно считать ровесница, всего на каких-то два года старше. Как тут спокойно принять мысль о том, что эта юная осханка, которая, как казалось самой Розали, смогла очаровать весь двор, скоро станет женой ее отца, а вместе с тем и ее — Розали — мачехой?        Внутри созревал бунт. Принявший облик глубокой печали, он пытался утаить лишь свою истинную сущность, но не стремился остаться незримым. Ранимая натура охотно допускала такие эмоциональные аппроксимации, ибо они были для нее типичны и, что немаловажно, хорошо известны окружающим. Гневливые оттенки невинного мятежа на этом милом, нежном, как и сама его обладательница, круглом личике вызвали бы скорее умиление, чем сочувствие, зато печаль весьма доходчиво объясняла всякому без исключения, что принцесса чем-то недовольна. Однако сегодня ее будто бы намеренно отказывались понимать. Казалось, осханка забрала все внимание, невольно отобрав у Розали право получить поддержку тогда, когда она в ней так нуждалась. С ее приезда не прошло и полного дня, а бедной принцессе думалось, что в отчаянье она провела куда больше, чем успели отмерить стрелки часов.        Впрочем, ее пыталась приободрить Анриетта, и у нее это получалось весьма успешно, пока срочные дела не вынудили ее покинуть племянницу. Оставляла она ее не без надежды на то, что настрой принцессы больше не спустится к покинутой границе, однако же Розали не смогла устоять на зыбком чувстве временного умиротворения: оно медленно, но верно проваливалось под ней, ввергая в еще большее отчаянье, объяснение которому сама принцесса едва ли находила. Ей просто хотелось рядом кого-то близкого, понимающего, будто это могло разрешить все внутренние конфликты. Быть может, так дела и обстояли бы, останься Анриетта с ней, но, — увы, — на дворе уже стоял поздний вечер, а тетушка так и не появилась вновь.       Отец был увлечен своей невестой, фрейлины, сколь бы дружественные отношения не устоялись между ними и Розали, не могли вернуть ей привычный праздный настрой, а не один из дядюшек не внушал ей должного доверия, потому она решила сама отыскать любимую тетушку. Памятуя о ее пристрастии к игре в карамболь, Розали не долго выбирала маршрут променада по дворцу, и уже шла по анфиладе первого этажа, такой длинной, что нечастому гостю Жуаля она могла показаться нескончаемой — настолько велики были размеры дворца.       Печаль, казалось, поглотила Розали целиком. Она даже не различала слов, при том что фрейлины за ее спиной не утруждали себя вести разговор скрытным полушепотом. Впрочем, ничего особенного в этих речах не было, а потому и не возникло бы к ним интереса, даже если бы Розали обратилась в слух. Что действительно вынудило ее высвободиться из плена тревожных размышлений, вернуться в реальность и вспомнить о том, что есть еще какие-то чувства помимо печали, к тому же и несравнимо приятнее, чем оная, так это неожиданная встреча с тем, кого она так тщетно пыталась увидеть вот уже который день.       Он без малого не сбил ее с ног, когда она уже намеревалась переступить порог залы, отведенной для карточных игр, так как с этой стороны дворца это был единственный путь, ведущий к комнатам для бильярда.       Розали испуганно пошатнулась, отпрыгнула назад и замерла на месте.       Молодой человек резко выскочил из-за угла — это пугало; она, по собственным меркам, давно его не видела, да и никак не ожидала встретить здесь и сейчас — это удивляло; он ей нравился — это окрыляло. Такой смеси чувств оказалось достаточно, чтобы избавиться от легкой коррозии настроения.       — Филипп? — неуверенно произнесла она, будто бы сомневаясь в подлинности того, что, а точнее кого, видят ее собственные глаза.       — Ваше Высочество, — молодой человек ошарашенно смотрел на принцессу, испытывая удивление не меньшее, чем она. Наконец, справившись с замешательством ровно настолько, чтобы вспомнить о придворном этикете, Филипп Дювиньо применил уважительный эрзац поклона — почтительный кивок.       Что же представлял из себя этот юноша? Статный, среднего роста, такой же коренастый, как и его отец, Филипп унаследовал от него и угловатые черты лица. Квадратный подборок был украшен легкой щетиной, которой молодой человек не позволял превратиться в густую бородку. Под орлиным носом угадывались зачатки усов, густые брови нависали над зелеными, болотного оттенка глазами, курчавые волосы забавно — по мнению Розали очень даже мило — торчали в разные стороны. Ему было немногим больше двадцати.       Итак, сын барона Дювиньо являлся объектом такой невинной, но очень крепкой влюбленности дочери Жозефа III. И тем крепче была эта привязанность, что Филипп был другом Анриетты.       — Давно я Вас не видела, — в этой констатации факта, который определенно являлся удручающим для Розали, отчетливо слышалась радость. Филипп стоял перед ней, и сердце начинало биться в сладостном экстазе, глаза блестели, щеки наливались легким румянцем. Она улыбнулась. — Как Вы поживаете?       — Прекрасно, Ваше Высочество! — Филипп улыбнулся в ответ. Да и можно ли было удержаться, когда ему улыбался сам ангел?       Низкая, стройная, она выглядела очень хрупкой, но при этом такой живой, энергичной. Все в ее эмоциях было искренним, начиная от детского восторга и заканчивая самым настоящим гневом, каковой Розали испытывала редко, но даже он не в силах был придать ее милому лику устрашающие оттенки. Миниатюрная, с пухлыми губками, вздернутым носиком и тонкими бровями над небесно-голубыми глазами, она выглядела той, кем и являлась — принцессой в том понимании слова, что титул принадлежит ребенку. Даже капризулей ее можно было назвать в самом радужном и невинном контексте сего словца, настолько невинными были ее прихоти. Здесь бы стоило удивиться тому, как разнузданная жизнь двора не испортила ту, которая, казалось бы, больше всех прочих имела право на пороки. Ангел — вот и вся характеристика этого прекрасного создания.       — От чего же Вы не на балу? Помнится, танцы всегда приносили Вам удовольствие, — веселость на лице Филиппа сменилась настороженностью. Он настолько привык видеть Розали жизнерадостной, что без особого труда угадал за блеском в ее глазах затаившуюся печаль. — Кажется, Вы чем-то расстроены.       — Ничуть, Филипп, — ложь, невинная, как та, что ее произносила, могла бы звучать правдиво, не будь Филиппу никакого дела до принцессы, но он точно подметил, что с Ее Высочеством не все в порядке.       Ни теплый взгляд, ни нежность, с каким было произнесено его имя, не могли обмануть Дювиньо младшего, хотя его сердце и дрогнуло от ласки в голосе той, которая была ему особенно дорога. На свое несчастье Филипп неожиданно для себя же самого проникся ответными чувствами к принцессе, однако же не смел их выражать, хоть и охотно принимал все знаки внимания, с тоской сознавая, что флирт, сколь бы непорочным он не был, закончится ровно в тот день, как король решит выдать свою дочь замуж за какого-нибудь принца, а может уже и состоявшегося властителя. Иными словами Филипп отчетливо сознавал всю тщетность притязаний на руку принцессы, а потому продолжал оставаться для нее другом, но другом преданным и чутким, что вполне устраивало обоих.       — Но я же вижу, — настаивал он на своем. — Вы точно чем-то огорчены. Но если Вы считаете, что я не должен знать о причине Вашей грусти, то я тут же прекращу свои вопросы. Однако позвольте Вас сопроводить. К слову, что Вас сюда привело?       — Не тревожьтесь обо мне, мой милый друг, — улыбка, как и взгляд, стала еще ласковей. — Моя печаль уже прошла. А не на балу я от того, что не хочу видеть ее причину. Пока что.       — Вас кто-то огорчил?       — Скорее, я сама себя огорчила. Моя будущая мачеха добра ко мне, но я, увы, пока не готова ее принять, — улыбка медленно сошла с лица и обернулась легкой меланхолией во взгляде, что не ускользнуло от взора Дювиньо. — Вы были на церемонии? Видели ее?       — У меня были неотложные дела. Я прибыл в Жуаль лишь недавно, и вот сейчас намеревался пойти на танцы, а заодно увидеть будущую королеву. Так что же в ней не так, раз Вы так не желаете ее принять?       — Если бы я знала, Филипп… — Розали опустила помрачневший взгляд. — Она так дружелюбна, но я все равно чувствую отторжение. Будто бы есть в ней что-то такое… Что-то плохое… Не нравится она мне. И ничего я с эти делать не хочу, — уверенно произнесла она, а после подняла взгляд на Филиппа, уже не опечаленный, но решительный, даже немного сердитый. — Пожалуйста, хотя бы Вы не напоминайте о ней, — вопреки рассерженному взгляду голос прозвучал совсем не строго, не раздраженно; в нем слышалась вежливая просьба, которой Дювиньо был не в силах отказать.       — Как скажете…       — А здесь я, потому что ищу Анри. Наверное, опять играет в карамболь. Не знаю, где еще ее искать, — оттенки в голосе принцессы снова менялись, и теперь Дювиньо младший слышал не столько просящий, сколько жалостливый тон. Казалось еще немного, и Розали непременно расплачется.       На счастье самого Филиппа, он точно знал, где искать Анриетту. Воодушевленно закивав, он торопливо произнес:       — Да, она играет в бильярд с осханским послом.       — Проводите меня к ней? — Розали снова оживилась. Глаза вновь заблестели, губ коснулась улыбка, на щеках появился легкий румянец. — А после мы можем вместе пойти на бал. Вы же согласитесь танцевать со мной?       — Я всецело Ваш, — Филипп засиял, вновь увидев милую улыбку. Он снова почтительно кивнул, на этот раз уже задорно. — А вот Анри придется подождать. Полагаю, за игрой она затеяла очень важный разговор.       — У тетушки всегда много дел, — Розали махнула рукой.       Тетушкой Анриетту она называла всегда в шутку, выказывая тем самым деланное недовольство. Не раз она так забавлялась, говоря данное словцо прямо в лицо Анриетте и наблюдала за тем, как та начинает наигранно сердиться и ворчать. То была забава понятная немногим, но Филипп ее понимал, отчего не преминул усмехнуться.       — Да, у Вашей тетушки в последнее время и впрямь много забот. Думаю, с завтрашнего дня их станет только больше. Но я непременно поеду к ней в Аффексьёнь, как только покончу со всеми делами.       — Как? Вы тоже уезжаете? — Розали удивилась, и удивление это было не из приятных: оно возвращало грусть. Принцесса и без того с трудом смирилась с тем, что тетушка скоро уедет, так следом выяснятся и то, что Жуаль покидает еще один близкий ее сердцу человек. Будь Розали из того сорта людей, что превыше всего ставят свои прихоти, она бы непременно закапризничала, но Розали была из тех кто смиренно принимает чужую волю, если только эта воля не идет во вред другим. — Впрочем, это верно, — и снова тоска затерялась за оживленным блеском глаз. — Приглядывайте за ней. Ей точно нужно дружеское плечо, чтобы на него опереться. Это назначение мне не нравится, но если папенька так решил и Анри согласилась, значит так оно и должно быть. Будьте рядом с Анри, Филипп. Вы замечательный друг. И я буду спокойна, зная, что Вы подле нее.       — Благодарен Вам за доверие. Будьте покойны, Анри со всем справится. Из нее выйдет отличный губернатор. Хоть я и должен признать, что ее место здесь — в Жуале.       — Надеюсь, Вы не забудете попрощаться со мной перед отъездом.       — Как я могу, Ваше Высочество? — Филипп деланно насупился.       — В прошлый раз Вы уехали, не сказав мне ни слова, — в этой претензии, если только можно было назвать ее таковой, не было ни единого намека на обиду. Все говорилось легко, в шутку, с задором.       — Прошу простить, у меня были очень срочные дела. Однако я готов искупить свою вину. Выполню все, что Вы пожелаете.       — Все? — Розали заискивающе посмотрела на Филипа.       — Все, — утвердительно ответил он.       — Тогда завтра Вы устроите мне конную прогулку.       — Почту за честь.       — Как иногда легко бывает с Вами договориться. Вот бы Вы всегда были таким покладистым.       Розали уже и позабыла о том, что тревожило ее каких-то несколько минут назад. Грусть ушла, уступив место искренней радости от разговора с другом. Здесь и сейчас принцесса была счастлива, и ничего большего для этого самого счастья ей не требовалось, если только увидеть в своей компании еще и любимую тетушку.       Что же чувствовал Филипп? Уставший от тех самых срочных дел, о коих он обмолвился в разговоре, Дювиньо младший находил отдохновение в беседе с Ее Высочеством, чего он не в полной мере достиг за недавней игрой в карты, ибо к собственной досаде успел проиграться. Теперь же он весь сиял и был покоен. В том и состояла прелесть той любви, что незримой нитью связывала этих двоих. Не доходя до низменных желаний, они получали удовольствие от одной возможности видеть друг друга. Всегда искренне счастливые от разговоров между собой, они вдоволь наслаждались тем, что имели без претензии на что-то большее, тем лучше, что их беседы всегда были дружескими и не требовали свиданий тет-а-тет, а впрочем будь на то их желание, фрейлины Ее Высочества не за что бы не выдали такой тайны, и даже теперь они стояли поодаль, щебеча друг с другом, но деликатно не обращая внимания ни на принцессу, ни на наследника барона Дювиньо. Иными словами им никто не мог помешать, особенно человек, которого каждый из них считал своим другом.       — Действительно, покладистость с его стороны — явление редкое. Но с тобой, моя милая, он и так крайне послушен.       Появление Анриетты не стало неожиданностью для Розали, которая увидела ее раньше Филиппа, но последний, кажется, был удивлен, когда обернувшись, увидел герцогиню за своей спиной.       — Быстро же ты однако, — заметил он.       — Кажется, кто-то заигрался в карты, — иронично подметила Анриетта. — Сколько проиграл на этот раз? — она заискивающе подняла бровь, все еще стоя в дверях.       — Откуда ты знаешь? — Филипп насупился.       — Тут и знать нечего, — вздохнула Анриетта и с деловым видом завела руки за спину. — Ты всегда играл дурно.       — Я выиграл сегодня три раза подряд, — возмущенно произнес Дювиньо.       — А после проигрался шесть раз подряд.       — Ну и вредина же ты.       — А ты болван.       — Ах так? Дуэль!       — Да хоть сейчас.       — На шпагах, — выпалил Филипп.       — На чем?       — На шпагах. Шпа-га, — по слогам произнес Филипп, растягивая звуки.       — Не знаю, что такое шпа-га, — повторила Анриетта с той же интонацией. — Пистолет. Слышали когда-нибудь про него, месье?       — Не знаю такого.       — Вот и я не знаю, кто такая эта твоя шпага.       — Твоя погибель.       — Точно! Дуэль. Стреляемся через платок! — Анриетта направила два сложенных вместе пальца на друга, а после подняла их вверх, изображая выстрел.       — Это не честно, — возмутился Филипп.       — С чего же?       — Я плохо стреляю.       — А я плохо фехтую.       — Вот и славная вышла дуэль.       Розали невольно рассмеялась, наблюдая за тем, как эти двое дурачатся. Только тот, кто часто бывал в компании Филиппа и Анриетты мог знать, что вызов на дуэль — частая шутка, как и те упреки, которыми они, будучи в очень хорошем расположении духа, сыпали друг на друга. Таким образом, сами того не зная, эти двое, затеяв очередную буффонаду, окончательно лишили Розали печального настроя и даровали полноценное счастье радостного момента, в котором она чувствовала себя так прекрасно и непринужденно, что уже и не помнила, как каких-то несколько минут назад сильно грустила из-за одной персоны.       — Розали, милая, а ты что здесь делаешь? — Анриетта, уперев руки в бока, смотрела на заходящуюся смехом племянницу. — Тоже решила оставить за игральным столом отцовское состояние?       — Тетушка, как Вам не совестно так обо мне думать? — сквозь смех возмущалась Розали, из-за чего ее голос звучал выше.       — Да, тетушка! — подхватил Филипп. Он, подобно Анриетте, упер руки в бока и теперь смотрел на нее с наигранным возмущением. — Как Вам не стыдно попрекать нас тем, что мы проигрываем отцовские состояния. Между прочим, я у отца уже как два года ни одного су не брал.       — Ох, господин гордец, да я Вас уязвила. Хам же Вы, однако, месье Дювиньо. Еще раз назовете меня тетушкой, и я выстрелю в Вас без объявления дуэли. Ну а Вы, дорогая племянница… — Анриетта в раздумьях уперла взгляд в расписанной мифическими сюжетами потолок. — Чем же таким Вам пригрозить? Ах, вот! — надумав что-то, воскликнула она и тут же обратила живой взгляд на Розали, — Останетесь без конной прогулки. Будете обзывать меня тетушкой, я заберу этого картежника, — она махнула рукой в сторону Филиппа, — с собой завтра же. Будет проматывать свои большие состояния в Аффексьёни.       — Я за шпагой, — Филипп с каменным лицом развернулся и сделал шаг вперед, будто бы намереваясь и впрямь куда-то отправиться.       — Странно, что ты ее еще не проиграл, — продолжала каламбур Анриетта.       — Ну, тетушка, — с недовольством произнес Филипп, медленно мотая головой. — Ну и грубиянка же Вы.       — Жа-ак! — окликнула Анриетта своего камердинера, который все это время молча стоял за ее спиной и веселился с происходящего не меньше Розали. — Пистолет, — сказала она, не глядя протягивая к лакею руку, будто бы для того, чтобы в нее что-то вложили.       Жак давился молчаливым смехом, Розали звонко хохотала в голос, а два весельчака смотрели друг на друга с такими серьезными лицами, будто все происходящее было не в шутку, а взаправду.       Филипп и Анриетта водили крепкую дружбу с детства, вот почему Филипп позволял себе обращаться к герцогине на «ты», так еще и выкидывать шутки, которые многие бы попридержали при себе, напрасно опасаясь гнева человека, который по природе своей был чрезмерно дружелюбен. Но, к несчастью, для Анриетты титул требовал уважения и многие не переходили за черту, установленную придворным этикетом. Впрочем, едва ли это делало ее несчастной, ведь сколько эскапад она совершала вместе с Филиппом, сколько фортелей, как невинных, так и не очень они выкидывали в детстве, за что каждый из них время от времени получал наказание, каждый от своего родителя. В подростковые годы они приняли в свою компанию Розали, но та была лишь наблюдателем их веселых авантюр и дурачеств, но никак не участницей, однако же ни разу не выдала царственному деду, в те времена еще здравствующему, проделок своей любимой тетушки, но зато не раз являлась свидетельницей его гнева, когда он узнавал от других о серьезных, хоть и все еще детских, проступках своей младшей дочери. Один случай она помнила особенно хорошо. Тогда Анриетта устроила свою первую дуэль с кем-то из дворян, живущих в Пуасси, Филипп же был ее секундантом. Дуэль имела благоприятный исход: молодой дворянчик был даже не ранен, а просто оцарапан пулей по милости самой Анриетты, — а стоит отметить, стреляла она метко уже в ту пору, — однако же Луи-Августу такая выходка не понравилась, ибо Анриетта подвергала себя риску, да и кроме того не пристало члену королевской фамилии устраивать дуэли. Тогда король сильно разозлился.       — Ух, выпорю тебя Анриетта, — в сердцах сказал он тогда.       И Розали по сей день не могла забыть, с каким страхом тетушка смотрела на своего отца, а после такой угрозы и вовсе сорвалась с места, желая поскорее скрыться из виду. По мнению принцессы, никто еще так быстро не бегал по Жуалю, как испуганная Анриетта. По итогу Луи-Август успокоился довольно быстро и уже позднее спокойно объяснил дочери, что дуэли под запретом, и уж тем более нельзя нарушать закон тому, кто носит фамилию Дезир. Впрочем, об этом Розали уже знала лишь со слов самой тетушки, как и о том, что барон Дювиньо в действительности наказал Филиппа тем, чем король только лишь грозил Анри, ибо по мнению барона Филипп должен был не участвовать в дуэли, а предупредить ее, либо сообщив королю, либо, как настоящий друг, уладить конфликт иным способом.       Помнила Розали и другую историю, когда эти двое сыграли шутку с капитаном королевской гвардии — Эженом де Монсиньи: балуясь со штуцером, они без малого не подстрелили капитана, а тот выругался крепкими словами, коими не брезгуют обладатели военных чинов, в сердцах погрозил двум шутникам кулаком, но королю ничего не сказал. В другой раз, кажется, во время новогоднего праздника, Анриетта и Филипп решили побыть в роли фейерверкеров2. Салют получился красочным, но настоящие фейерверкеры долго не могли прийти в себя от страха за дочь короля: случись с ней что, отвечали бы они своими головами. Вот так, подвергая риску других людей, Филипп и Анриетта шалили все детство. По прошествии лет за некоторые из свершенных поступков им было совестно, особенно перед капитаном королевской гвардии, но что было, то прошло, а веселые воспоминания, пусть и с примесью легкого стыда и даже конфуза, все же остались. Часть из них оставалась и в памяти Розали, от того эти двое заслужили в ее глазах репутацию мелких пакостников и шутников, только лишь и ждущих момента, когда им обоим будет дозволено сорвать с лица маску серьезности и предаться праздничному настроению. И вот почему она так веселилась: принцесса находила в происходящем прекрасный зачин для хорошего вечера, который теперь, несомненно, был ей гарантирован.       — Мы ссоримся, а ей смешно, вы только поглядите, — с наигранным недовольством заявила Анриетта. Она уперла одну руку в бок, а второй указала на племянницу, возмущенно взирая на нее. — Не быть тебе баронессой, моя милая: дошутится — пристрелю.       — Тетушка, — теперь пришел черед Розали возмущенно смотреть на Анриетту. Уличенная в своей привязанности к Филиппу Дювиньо, она залилась краской. Впрочем, для нее не было секретом, что тетушка и впрямь давно все верно подметила и поняла, однако же всякий раз такие по-доброму шуточные намеки и выпады в ее сторону заставляли принцессу смущенно краснеть, будто все говорилось впервые и никто до сего момента ни о чем не догадывался.       — Ах так? — негодующе произнесла Анриетта, заслышав это нелюбимое «тетушка». — Да вы точно друг друга стоите. Тетушка, — передразнила она Розали. — Между прочим, дорогая племянница, я немногим старше Вас, коль Вы запамятовали. А теперь идите со своим бароном, — она махнула рукой в ту сторону, откуда Розали и пришла, — и пляшите до самого утра.       — А разве Вы, тетушка, — Розали вновь подтрунивала над Анри, — на бал не идете.       — Эх, — вздохнула Анриетта. — Куда же мне деваться? Иду. Так и быть, станцую с вами кадриль, — веселость стала сходить с ее лица. — У меня еще есть кое-какие дела. Да и некоторые персоны хотят иметь со мной разговор, — от прежнего шутовства не осталось и следа: герцогиня стала серьезной и даже выглядела несколько уставшей.       — Ты можешь хотя бы этим вечером позволить себе отдохнуть? — подал голос Филипп. Теперь и он перестал дурачиться. — По приезде в Аффексьёнь тебе и так дел хватать будет.       — Пожалуй, ты прав, — немного подумав, согласилась Анриетта. — Но все же несколько коротких разговоров я сегодня вынуждена иметь. А теперь идем танцевать, — на последней фразе Анриетта опять повеселела, глаза снова задорно заблестели, на губах появилась улыбка.       Итак, все трое направились в Зеркальную галерею, где утром состоялся прием инфанты, теперь же там проходил бал по случаю ее приезда. Явившись в залу под конец сарабанды, Филипп и Розали подошли поближе к оркестру, Анриетта же, заметив среди танцующих Жозефа и Веронику, прошла в конец галереи, где стояли два трона. Ей нужен был короткий, но, как казалось ей самой, очень содержательный разговор с братом-королем. По счастью последний сразу же по окончании танца вернулся к трону в сопровождении невесты.       — Жозеф, мне нужно кое-что тебе сказать с глазу на глаз, — не успел Жозеф присесть, как Анриетта взяла его под руку, приглашая отойти чуть подальше. Король в замешательстве смотрел то на нее, то на Веронику, и после недолгих колебаний все же позволил увести себя на некоторое расстояние, пусть и недалекое.       — Напомни Фердинадо о его обещаниях, — Анреитта склонилась к уху Жозефа, не желая, чтобы все сказанное ей, было услышано еще кем-либо помимо короля. — Сеньор Рамирес сообщил мне, что осханский флот готов не полностью. А мы ведь его субсидировали, — сквозь зубы произнесла она. — Я не вижу, чтобы наши деньги принесли нужный результат. Если война начнется этим летом, мы потерпим крупные поражения на море, которые обернутся поражениями на суше. Герцогиня говорила о вещах, хорошо известных самому королю, но будто бы непонятных ему. Альвитания имела выход к морю лишь через одну единственную область — герцогство Аффексьёнь — вот почему их флот был так мал и увеличить его на данный момент не представлялось возможным, ибо портов и гаваней для большего количества кораблей не хватало. Альвитания имела возможный предел, но он оказывался ничтожно мал перед тем, чем располагала Итания.       — И в Осхании прекрасно знают, что Альберто готовит нам войну, — все тем же сердитым шепотом продолжала говорить Анриетта. Она все так же держала брата под руку, и даже сжала ее сильней, произнося эти слова. Жозеф непроизвольно дернулся, почувствовав слабую боль, настолько крепко Анриетта сжала его предплечье, однако же он был предельно внимателен, слушая сестру. — Они видели их военные корабли. Видели, что они что-то затевают против нас. Так на что же пошли наши деньги? Фернандо нам либо союзник, либо враг. Так напомни ему, чем он обязался. И не забудь сказать, что его дочь уже сидела в королевском кресле. Пусть он потешит свое самолюбие и даст нам то, о чем мы договаривались. То, за что мы заплатили. Иначе пусть возвращает все. С нами нельзя так обращаться!       Анриетту будто подменили. Еще недавно совсем веселая, она теперь злилась на осханцев, решивших шутить дурные шутки с ее родной страной. Такого простить она не могла — вот почему гнев ее был вполне оправдан, чего Жозеф не разделял. Сейчас ему было не до политики, и он явно не хотел обсуждать эти дела тогда, когда ему хотелось веселиться вместе со своей красавицей-невестой.       — Я напишу ему, Анри. Обязательно напишу. Ты, конечно же, права, — Жозеф будто бы хотел поскорей отделаться от этих разговоров, потому быстро согласился со всем сказанным.       Анриетте же ничего не оставалось кроме как поверить брату. Она тяжело вздохнула, отпустила руку Жозефа и уже никого не остерегаясь отчетливо произнесла:       — Сегодня чудесный день, брат мой.       Ее голос сквозил очень тонкой и злой иронией, вот только король этих оттенков в голосе сестры не распознал и принял ее слова с довольной улыбкой.       — Воистину чудесный! Составь нам компанию. Я хочу, чтобы ты познакомилась с Вероникой поближе, — король был абсолютно счастлив, когда произносил эти слова, и не волновали его ни грозящая война, ни нарушения обязательств со стороны Фердинандо II.       Если бы альвитанский народ знал, какой дурак им управляет, он бы непременно возмутился, но, как это обычно и бывает, короля почитали и считали прагматичным, достойным трона и короны Альвитании. Иначе никак; иначе позор на голову честного альвитанца, терпящего такого болвана в королях. Да и, к слову, Жозеф на троне сидит всего-то нечего каких-то три года. Как же тут разгуляться и показать все свои возможности? Нет, порядочные короли требуют на это десятилетия, да так и сходят в могилу, не успев раскрыть весь свой потенциал, а несчастный народ потом горько вздыхает и оплакивает так рано почившего монарха, будь ему хоть пятьдесят, хоть сто лет.       И Жозеф определенно был порядочным королем, потому не преминул продолжить развлечения, отложив государственные дела на потом. К тому же, невеста так очаровательна, что грех оставить ее одну и предаться работе. Государство подождет, а вот красавица-невеста — нет. Анриетта, тяжело вздохнув, приняла это как данность и в сопровождение Жозефа вернулась к тронам.       — А Ее Высочество, как всегда, о делах поди разговаривает, — Дюкре, взявшийся по мнению Анриетты не пойми откуда, уже беседовал с Вероникой. Он обращался к ней, но смотрел на герцогиню. Клод улыбался лишь для Вероники и короля, на Анриетту же он смотрел взглядом стервятника, учуявшего добычу. В ответ герцогиня одарила его ледяным взором, однако тут же выдала улыбку, обращенную вовсе не к графу де Сен-Ре, но к инфанте.       — Служу королю часто, государству — всегда, — с улыбкой ответила Анриетта. Не желая устраивать перебранку с Клодом Дюкре перед Вероникой, она надела на себя маску веселья.       Лицедейство это было напрасным: Вероника обладала поразительной проницательностью и угадала во взглядах враждующих их истинное отношение друг к другу. Кроме того, в ее памяти все еще оставалась сцена в королевской трапезной, когда Анриетта чуть не задушила собственного брата, и потому, вновь не зная причины раздора, она готова была импонировать стороне, противоборствующей Анреитте. Вот так стремительно, всего за один день, человек, который произвел на нее самое лучшее впечатление, теперь заслуживал с ее стороны легкое презрение, готовое при нужных обстоятельствах и при чужом вмешательстве обратиться натуральной враждой без веской причины.       — Вот скоро мы и увидим, насколько Вы готовы послужить и королю, и государству, — язвительно сказал Дюкре. — К слову, Вы в Аффексьёнь с фавориткой или без?       — Мадам Дезоне больше не является моей фавориткой, — учтиво поправила его Анриетта.       — Как? Стало быть Ваши свидания с мадам Морозовой и впрямь были не только политическими, но и любовными? — удивленно произнес Клод.       — А это уже не Ваше дело, уважаемый граф. Вы бы лучше перестали увлекаться выслеживаниями: тратите время попусту, — в голос Анриетты просачивались легкие нотки раздражения, но она все так же изображала радость ради одного единственного зрителя — Вероники. Перед Жозефом же ей стесняться было нечего.       — Как Вы могли убедиться эти выслеживания приносят пользу, — Дюкре заискивающе приподнял бровь и скрестил руки перед собой, накрыв одну ладонь другой.       — Вы же не аннулируете агреман роксанского посла? — взгляд Анриетты был многозначителен.       Вероника, ради который и разыгрывался весь этот дешевый спектакль дружелюбия, восприняла, вопреки своей проницательности, все так, как Анриетта и желала выставить перед ней: она поняла это, как обычный вопрос, не влекущий за собой никаких последствий. А вот Дюкре понял все, как есть. Герцогиня угрожала ему взглядом, давая понять, что просто так провернуть такой фортель она ему не даст, даже будучи далеко от Жуаля. Кроме того, Клод справедливо подозревал, что Анриетта уже успела известить обо всем жену роксанского посла, и та уже приближается к границам Альвитании, чтобы покинуть ее.       — Извините, оставлю Ваш вопрос без ответа, — Клод учтиво улыбнулся. — Дипломатия отныне не Ваша забота. Они смотрели друг на друга, словно хищники, и ни один из них не решался произнести резкое слово перед будущей королевой. Неизвестно, чем бы окончился этот разговор, не вмешайся в него Розали. Примчавшись из глубины зала, она схватила Анриетту за руку и безапелляционно заявила:       — Анри, идем. Скоро будет кадриль. Герцогиня лишь молча кивнула Веронике, тем самым и извиняясь и прощаясь, и без боя сдалась на милость племяннице.       — Побудь со мной, Анри. Ты ведь завтра уезжаешь, — капризно заявила принцесса, отойдя от отца с его невестой на такое расстояние, что никто из них уже не мог ее услышать. — Ты и так за эти дни уделила ей много внимания.       Это было самой настоящей претензией. Такой милой и по-детски наивной.       Обходя танцующих вдоль стены, Розали продолжала вести тетушку за руку туда, где их ожидал Филипп — к оркестру.       — А еще, Анри, тетушка Атенаис тебя ищет. Она тоже недовольна, что ты не можешь уделить ей внимания.       Стоит заметить, что Атенаис являлась тетушкой для Анриетты, но не для Розали, однако принцесса удобства ради называла ее только так и никак иначе. То была младшая сестра Луи-Августа VI. Бездетная и незамужняя при жизни брата она часто бывала в Жуале, после его смерти она редко покидала Гранд-Плезир — свое поместье. В королевской резиденции она бывала лишь по весомым поводам, таким, например, как приезд невесты Жозефа.       Затворницей ее мог назвать лишь тот, кто ее не знал, для лиц же более осведомленных она, в лучшем случае, казалась странной, и только немногие принимали ее вздорный нрав. Она казалась чудаковатой единственно потому, что целиком и полностью отдавалась своим увлечениям. Частенько ее гостями бывали люди выдающиеся в мире науки, да и не очень выдающиеся тоже. Она беседовала со всяким, кто вызывал в ней хоть толику интереса, а они же охотно ее посещали, вот только некоторые в гости больше не возвращались, находя сестру почившего короля чрезмерно странной. Почти всегда пребывая в своих мыслях, Атенаис была в крайней степени рассеянной. Так она могла, задумавшись о чем-то великом, ненароком врезаться в стену или дверной косяк. Большая охотница до науки и искусства она могла без умолку говорить и об одном, и о другом, от чего некоторые испытывали откровенную скуку. Даже собственные племянники считали ее странной. Единственные, кто находил отдохновения в разговорах с тетушкой Атенаис были Базиль и Анриетта. Первый видел в ней единомышленника, вторая посредством отвлеченных разговоров расслаблялась после тяжкого обдумывания государственных дел.       Что до портрета тетушки Атенаис, то это была высокая женщина пятидесяти лет. Немного сгорбленная, однако же очень привлекательная она была полна энергии и энтузиазма. Ее некогда золотистые локоны стали пепельными от седины, но не утратили ни лоска, ни густоты. Длинные, до самой поясницы они позволяли ей носить самые разнообразные прически и ни в чем не отставать от придворной моды, вот только Атенаис любила простоту, потому благородно решила не составлять конкуренцию молодым красавицам, а стоит отметить, возраст не умалил ее красоты.       Ее зеленые глаза живо блестели, иногда даже горели нездоровым огоньком, порожденным тем, что происходило в ее мыслях. Даже теперь, когда она стояла подле Филиппа Дювиньо, и о чем-то живо с ним разговаривала, ее взгляд был возбужденным от той темы, которую она затеяла.       — А вот и моя дорогая племянница, — приятным грудным голосом произнесла Атенаис, завидев Анриетту в компании Розали. — Все в трудах и в трудах. Удивительно, как это еще в государстве остались нерешенные дела. Атенаис отлично владела сарказмом и больше всего любила применять его в общении с близкими.       — А как это с Вашими изысканиями, тетушка, наука еще не решила все свои вопросы? — Анриетта отвечала сарказмом на сарказм. И надо заметить, что и с той, и с другой стороны, несмотря на свое определение, он был по-родственному, даже по-дружески добрым.       Атенаис молча посмотрела на племянницу пронзительным взглядом, а после, фыркнув, выдала:       — Вредина.       — Прям, как Вы, тетушка, — не осталась в долгу Анриетта. Розали снова смеялась, Филипп же смех сдерживал, прикусывая нижнюю губу.       — Вся в отца, — Атенаис закатила глаза и вздохнула.       — Вы мне льстите.       — Лесть, моя дорогая, это приятная ложь, а я тебе говорю не самую приятную истину.       — От чего же?       — От того, что ты всегда стремишься успеть везде и всюду. Прям как он. Ты даже сегодня не могла отдохнуть. Вся в делах. Филипп мне все рассказал.       — Ну и предатель же ты, — Анриетта, насупившись, посмотрела на друга. Она скрестила руки на груди и, повернувшись к Розали, пожала плечами. — Все, завтра никакой конной прогулки. Сегодня же он будет убит на дуэли.       — Правильно, отца нет, выговор сделать некому, так она опять за свое, — все с тем же юмором говорила Атенаис. — Ох, помню я, как ты от него тогда бегала. Розали засмеялась в голос, припоминая тот случай.       — Тетушка, — смущенно произнесла Анриетта. Она даже покраснела, вспомнив то, что ей напоминали. — То было по глупости. Ну, что Вы мне теперь, до конца дней будете это припоминать?       — А кто ж тебе еще это напомнит? Да будет тебе, Анри. Вот Филиппу тогда за тебя досталось. Вот кого мне жаль. И вообще! Ты собираешься приглашать меня на кадриль или нет? — с деланным недовольством выпалила Атенаис.       — Что, тетушка, охотников до Вас больше нет?       — Вот же маленькая злюка, — все с тем же недовольством прошипела Атенаис. После она повернулась к Филиппу и, бодро схватив его за предплечье, решительно заявила: — Так и быть, отберу кавалера у Розали.       — Мадемуазель, — Филипп аккуратно высвободился из хвата Атенаис и взял ее под руку. — Сочту за честь.       — Льстец, — довольно протянула тетушка и изящно махнула свободной рукой.       — Негодяй, — возразила Анриетта. — Так и быть, танцую кадриль с Вами.       — Не наговаривай на этого славного мальчика. Он настоящий кавалер, — возражая племяннице, Атенаис высвободила руку. — Тебе бы стоило поучиться у него хорошим манерам.       — У него можно научиться только проигрывать в карты, — Анриетта фыркнула.       — И все ж прольется чья-то кровь, — невозмутимо сказал Филипп, смотря на Анри. Он приблизился к Розали и взял ее под руку, приглашая пройти на танец, объявленный церемониймейстером.       — Уж лучше бы ты играла в карты, — тяжело вздохнув сказала Атенаис. Она подошла к племяннице вплотную. Теперь не веселье было в ее глазах. Нет. Ее взгляд был абсолютно серьезен, вдумчив, даже несколько печален. Дождавшись, когда Филипп и Розали отойдут, Атенаис, прежде чем самой пройти с Анриеттой на танец, сказала ей тихо:        — Я переживаю за тебя. Твое новое назначение не в добрый час. Будто против тебя что-то замышляют. Тебя как будто наказали. Сослали подальше. Это все неправильно. Пусть я ничего не смыслю в политике, но я услышала за эти три года достаточно, чтобы знать — твое место здесь, в Жуале. И пост губернатора… Это какое-то недоразумение. Жозеф перестает тебя ценить. Так не должно быть.       Ее голос звучал обеспокоенно, и встревоженный взгляд вторил этому тону. Она мягко коснулась лица племянницы, накрыв ее щеку своей теплой слегка морщинистой ладонью.       — Будь осторожна, Анри. Вот почему я так боюсь, что твои сходства с отцом обернуться для тебя трагедией. Ты, как и он, упряма, своевольна. Я прошу тебя обдумывать тщательно свои решения.       Атенаис смотрела Анриетте прямо в глаза. Еще одно мгновенье и ее лицо, покрытое мелкими едва заметными морщинами вновь просияло.       — Идем танцевать, — задорно сказала она.       Анриетта охотно приняла приглашение.        Слова тетушки никак не шли из головы, будто было в них злое провидение событий грядущих и неизвестных; будто бы таилось в них что-то такое, что находило отклик в самых недрах души, чувствующих что-то неладное. Дурное предчувствие лишь усилилось, и слова Атенаис ему вторили.       Но а пока кругом было веселье, кружащееся под задорный мотив кадрили.