Глава VI. Cum grano salis
Базиль всегда находил в весне нечто романтичное и вдохновляющее. Вид возрождающейся природы производил на него сильное впечатление, и тогда, воодушевленный, он брался за какое-нибудь из любимых своих дел. А увлечений у герцога имелось не мало. Он был человеком искусства, и, что нередко случается с такими людьми, казался окружающим в лучшем случае наивным мечтателем и романтиком, в худшем — странным. Впрочем, говоря о брате короля, бомонд предпочитал именно последнее, но даже это не нивелировало того факта, что у герцога де Флёр-Прэтанье, как у творца, находились самые настоящие поклонники. Одним апрельским утром по старой, доброй привычке, герцог после завтрака вышел на уютный балкон, имеющий выход прямо из его будуара. Уютным для него он являлся в первую очередь потому, что выходил на ту часть жуальских владений, где простирались благоухающие сады, которые в эту пору — на стыке апреля и мая — начинали цвести. Из первой причины удобства проистекала и вторая: если в саду кто и гулял, то герцогу помешать никак не мог. Иными словами Базиль имел счастье не наблюдать постоянно уезжающие и приезжающие экипажи, ибо въезд в Жуаль находился с противоположной стороны. Выйдя на балкон, Базиль не забыл захватить с собой и скрипку, уход за которой не доверял никому, видя еще одно удовольствие в том, чтобы самостоятельно ухаживать за любимым инструментом. Но куда большее наслаждение герцог получал от самой игры. Со скрипкой на плече он мог провести не один час, не замечая при том, как быстро пролетает время. Бывало так, что, начав игру при полуденном свете, Базиль и опомниться не успевал, как за окном совсем уже стемнело, а свет источают лишь свечи, зажженные, незаметно для него самого, молчаливыми и услужливыми лакеями. Не обходясь одними лишь мелодиями известных композиторов, чьи творения снискали популярность и всеобщее восхищение, в том числе и самого герцога, Базиль нередко исполнял музыку своего сочинения. И в те моменты, когда он играл собственные композиции при благодарных и восторженных слушателях, предпочитал скрывать свое прямое причастие к исполняемым мелодиям, выдавая их, если то понадобится, за сочинения композиторов никому не известных, и попросту, не существовавших. Однако любовник герцога — барон Антуан де Полиньяк — вопреки стеснительности Базиля, всегда давал понять прочим слушателям, какому гению на самом деле принадлежит сия прекрасная музыка. Для Базиля она была всем. Прекрасная и божественная, помогающая показать свои чувства, как нельзя лучше. В нее он вкладывал всю душу и получал взамен небывалое наслаждение. И вот теперь смычок мягко скользил по податливым струнам, послушно извлекая чудесные звуки, а сам герцог умиротворенно смотрел на благоухающий сад, легко и естественно улыбаясь. Он прикрыл глаза от удовольствия, отдаваясь игре. Молчаливый слушатель в лице Антуана де Полиньяка расположился в будуаре, сев напротив выхода на балкон. Закину ногу на ногу, он смотрел в спину увлеченного любовника, в который раз отмечая для себя, сколь хорошо играет герцог. В такие моменты барон не решался отвлекать его, даже зная, что тот не разозлится. Антуан имел приятную наружность. Высокий, крепкий, он не раз позировал Базилю, который любил писать с него образы древних божеств, для чего барону приходилось обнажаться по пояс, а то и целиком. Впрочем, стесняться Полиньяку было нечего, ибо его атлетическое телосложение как нельзя лучше подходило для таких картин. Вот только вместе золотистых кудрей, коими привыкли наделять античных богов, Антуан обладал смоляными черными, придающими его и без того светлому лицу болезненно бледный оттенок. Зато глубокие серые — цвета стали — глаза всегда смотрели грозно, будто бы с гневливым укором воинственного божества, готового покарать немедля. Грозности придавал и квадратный подбородок, а вместе с ним орлиный нос и густые черные брови, низко свисающие над глазами Однако вопреки столь устрашающему и поистине воинствующему виду, Антуан де Полиньяк имел добрую натуру. Куртуазный, стеснительный, он был в достаточной мере сердоболен и приветлив. Но о том знали немногие. Базиль же знал про своего фаворита уж если не все, то многое. Герцог ничем не уступал ему в росте, и даже оказался чуть выше, имея ни меньше, ни больше, как два метра роста. Худощавый и очень грациозный, Базиль, как и все Дезиры имел светлый оттенок волос, почти что пепельный. И в отличие от Антуана, который внешне держался не тем, кем являлся на самом деле, герцог де Флёр-Прэтанье обладал внешностью, как нельзя лучше отображающей его внутренний мир. В особенности серо-зеленые глаза, всегда с теплотой смотрящие на людей, выдавали в герцоге натуру чуткую, мягкосердечную. Он был раним, и потому иногда приветливый взгляд сменялся тоскливым, печальным, а то и жалостливо-слезливым. Однако же в этот момент прекрасного забытья, во время игры на скрипке, взгляд герцога был удовлетворенным и отрешенным от всего внешнего. Для Базиля существовала только музыка, и больше ничего — вот почему он не сразу отвлекся от любимого инструмента. Не услышав обращение, повторенное трехкратно, он прекратил игру лишь тогда, когда почувствовал на своем плече чью-то руку. Вздрогнув, он опустил смычок и оглянулся. То был Антуан. — К тебе пришли Луи и Маргарита, — тихо пояснил Полиньяк, увидев недоумение в глазах герцога. Не успел Базиль отвести от любовника непонимающий взгляд, как услышал требовательное, но очень милое: — Папенька! Вы обещали прогуляться с нами. К герцогу подбежала бойкая девочка восьми лет. Ее белесые локоны не были уложены в прическу, но смотрелись весьма очаровательно, опускаясь до самой поясницы. Зеленые глаза блестели тем ребяческим задором, который свойственен только лишь детям, и который, увы, куда-то пропадает с годами безвозвратно. Детство — счастливая пора, и маленькая Маргарита брала от него все те блага, какие только оно дарит и наслаждалась им, не зная никаких бед. Того же нельзя было сказать про ее брата-близнеца — Луи-Августа. Похожие внешне, они отличались по характеру. Два светлых ангелочка, унаследовавших от отца прямой дезировский нос и пухлые губы, от матери они получили зеленые глаза и тонкие черты лица, свойственные представителям династии Хоффсбургов, выходцем из коих была Алоизия-Ульрика-Клаудия — ныне герцогиня де Флёр-Прэтанье. Еще одной отличительной чертой близнецов была родинка на левой щеке, настолько они были друг на друга похожи. Но что их разнило? Маргарита была расторопной, однако же стеснительной в те моменты, когда этого требовали правила приличия. Дерзкая настолько, насколько это качество прощал ее нежный возраст, но покладистая всегда, когда ей вежливо делали замечание. Веселая и жизнерадостная, она находила счастье в мелочах, и тем была довольна. Луи-Август, названный так в честь своего великого деда, был молчалив, скрытен. Казалось, он безучастен ко всему, но то было большое заблуждение, ибо этот затворник анализировал все, что происходит кругом, потому нередко изрекал мысли, несвойственные его возрасту. Говорил Луи-Август редко, ибо словоохотливость не являлась чертой его характера, но зато четко и по делу. Тихий ребенок, пребывающий в своих мыслях чаще, чем в мире его окружающем, он чувствовал себя одиноким среди сверстников из благородных семейств, которые пытались водить с ним дружбу. Итак, двое детей герцога де Флёр-Прэтанье были схожи внешне, но различны внутри. Даже теперь они проявили это отличие, находясь в покоях отца: Маргарита уже тянулась к родителю, желая его обнять, а Луи-Август стоял подле входа, молчаливо наблюдая за этой картиной. — Марго, милая, прости, я не со зла. Сейчас же мы пойдем гулять. Антуан, будь так добр, отнеси скрипку, — Базиль отдал инструмент де Полиньяку. Барон покорно выполнил просьбу, а сам герцог просветлел и тепло улыбнулся, смотря на дочь. Он присел на корточки, и с отцовской нежностью обнял Маргариту, после отстранился и, с улыбкой глядя ей в глаза, спросил: — Где твой брат? — Я здесь, отец. Луи-Август стоял в дверях будуара и не решался подойти к родителю, будто бы что-то ему мешало. Стоит сразу отметить, что отца маленький Луи-Август любил и очень сильно, однако же присутствие рядом Антуана де Полиньяка всегда вводило Луи в ступор: этого человека он считал чужим, несмотря на то, что барон обходился с ним — Луи — весьма вежливо и приветливо. Даже Маргарита прониклась к нему какой-то симпатией, но Луи-Август, кажется, терпеть не мог этого человека, несмотря на то, что ничего дурного он не сделал. Так в чем же крылась причина? Мать любила отца, но он предпочел ей барона де Полиньяка. Не будучи взрослым настолько, чтобы все понять, как есть и не винить в случившемся никого, Луи-Август имел вполне четкую и твердую позицию: Полиньяк ему не друг, и никогда им не будет, как бы его не пытались убедить в том, что человек этот хороший и очень приятный в общении. О том говорила даже мать — герцогиня де Флёр-Прэтанье, — но Луи-Августу было известно другое: мать страдала из-за отношений отца с бароном, потому что любила. Любила и хранила верность, несмотря на то, что ей было дозволено самой вступить в связь с кем-либо. Впрочем, о последнем Луи не знал, и то уже касалось лишь самого Базиля и Алоизии; тут стоит отметить, что они сохранили дружеские отношения, и при том весьма крепкие. Об этом их сын уже знал, но даже так в те моменты, когда видел отца с де Полиньяком, не мог простить ему тех слез, что проливала мать. Ему достаточно было увидеть их один раз, чтобы навсегда проникнутся враждой к Антуану. Базиль догадывался об этом — вот почему теперь он смотрел на сына извиняющимся взглядом, будто бы прося прощения за то, что все не так, как хотелось бы самому Луи. — Ты, как всегда, задумчив, дружок, — все с той же теплой улыбкой произнес Базиль. — Надеюсь, прогулка тебя развеселит. Мы будем гулять по саду, а ты поделишься со мной всем, чем посчитаешь нужным. — Да, папенька, — безучастно ответил Луи-Август. — Идемте скорей. Я больше не могу здесь находится. Герцог перевел взгляд с сына, на вернувшегося барона. Он посмотрел на него взглядом, говорящим: «Я ничего не могу с этим поделать», после выпрямился во весь с вой рост, взял за руку Маргариту и двинулся к выходу. — Вы забыли жюстокор, — учтивость в голосе де Полиньяка, как и обращение на «Вы», обуславливалось тем, что Антуан, все еще надеясь примириться с Луи-Августом, не позволял себе то, что ему заведомо бы не понравилось. — Ах, точно! — Базиль шлепнул себя по лбу и развернулся. — Хорошей прогулки, — все так же учтиво сказала барон, протягивая герцогу кафтан. Базиль благодарно кивнул и в замешательстве произнес: — И тебе хорошего дня, Анутан. В комнате повисло неловкое молчание. Де Полиньяк не решался сказать, что-либо еще, герцог де Флёр-Прэтанье стеснялся каких-либо душевных излияний при сыне, потому он лишь задержал взгляд на любовнике; он будто бы просил прощения глазами, а невольный виновник сего замешательства уже терял терпение. — Отец, — с легким раздражением произнес Луи-Август. Вопреки сдержанному виду мальчика, его голос звучал требовательно, и Базиль, внимая своей мягкой натуре, не мог не повиноваться тайному призыву как можно скорее исполнить свое обещание. Герцог резко, будто бы чего-то испугавшись, отвернулся от Антуана и двинулся в сторону выхода. Луи-Август шел впереди; могло создаться впечатление, что это не с ним идут на променад, а он ведет отца с сестрой на прогулку. И Луи, и Базиль были напряжены. Каждый по-разному. Луи-Август все еще испытывал раздражение от встречи с Антуаном де Полиньяком, Базиль переживал, что огорчил обоих — и сына, и фаворита. Безмятежной оставалась только Маргарита. Не вникая в суть происходящего, она не нашла ничего странного в неловком прощании отца с бароном, однако же ощутила то напряжение, которое охватило ее брата. — Папенька, — сказала она, сжав руку отца чуть сильнее. — Луи в последнее время совсем угрюм, — вполголоса произнесла Маргарита, а после перешла на полушепот, говоря следующие слова с таким видом, будто бы они являлись большой тайной: — он тебе об этом не скажет, но он по тебе очень соскучился. Луи-Август все так же держался отчужденно. Он сбежал по мраморной лестнице, ведущей к ближайшему из выходов, и теперь ожидал, когда спустятся отец и сестра. Луи смотрел на них с глубокой задумчивостью, пока они неспешно спускались к нему. — Когда Вы навестите маменьку? — спросил Луи. Вопрос этот оказался неожиданным не столько от того, что он оказался не к месту, сколько от того, что Луи задал его резко, не стесняясь ни фрейлин сестры, идущих позади нее, ни собственных камер-юнкеров. В своей задумчивости он нередко забывал, что рядом есть кто-то еще, да и не волновал его факт того, что вопрос может услышать не только тот, кому он адресован, но и те, кто просто находится рядом. Иными словами, ему не было дела до сторонних слушателей: его интересовал лишь ответ. Базиль невольно остановился. Замерев на мгновенье, он посмотрел на сына ошарашенным взглядом, будто бы не понимая сути вопроса, однако же он быстро спохватился и, продолжив спуск, сказал следующее: — Я непременно зайду к ней сегодня. — Вы даете мне слово? — не просьба слышалась в голосе Луи-Августа. Нет. Настойчивость! И настойчивость эта была из тех, которую не ожидают от детей такого возраста. От них больше ждешь капризов, и когда они обнаруживают в себе черты, свойственные скорее взрослому, чем ребенку, только и остается, что удивиться. Таким образом слова маленького Луи звучали требовательно. Он не спрашивал, а будто принуждал, настолько строгим оказался его тон. — Обещаю, — заверил его Базиль. Впрочем, звучи слова Луи-Августа не требовательно, а просяще, герцог не ответил бы на них иначе. Причина была проста: с женой его связывали дружеские отношения, и не имелось никаких причин, по котором он мог бы воспротивиться визиту к ней. Что до настойчивости Луи-Августа, то спровоцирована она была тем, что отец его за хорошим времяпрепровождением с де Полиньяком запамятовал о встречах с матерью, и Луи это решительно не нравилось — вот почему он оказался неожиданно груб. — Надеюсь на Ваше честное слово, — теперь, получив удовлетворительный ответ, Луи-Август успокоился ровно настолько, чтобы больше не проявлять излишнюю настойчивость. — Разве я когда-нибудь обманывал тебя, Луи? — Базиль смотрел на сына оторопелым взглядом. Сам факт того, что он ему не доверяет, вызвал в герцоге сильный отклик. Не обиженный, но задетый таким недоверием, Базиль мысленно искал способы вернуть себе хорошую репутацию в глазах сына, и если бы не быстрый ответ, бедный герцог еще долго бы не мог вернуть себе душевный покой. — Никогда. Луи готов был примириться, что и сделал. Уже начиная забывать про Полиньяка, он заметно подобрел, во взгляде его появилась теплота, он даже легко, едва заметно, улыбнулся отцу. Базиль облегченно вздохнул и улыбнулся сыну в ответ. Всегда болезненно реагируя на угрюмость и мрачность Луи, он искренне радовался всякому проявлению довольства с его стороны, даже если оно было заключено в молчаливой и скрытной улыбке. Герцог любил своих детей и всем сердцем был к ним привязан. Ни в коем случае его нельзя было попрекнуть тем, что он пропустил обусловленное время для моциона, ибо предаваясь искусству, как это и было сегодня, он терял всякое чувство времени и пребывал в собственном мирке, целиком отдаваясь тому делу, которым был занят. Иными словами, так герцог поступил не из злого умысла, за что и был прощен собственными детьми. Теперь же все трое, а за ними и их свита, состоящая из двух фрейлин Маргариты и двух камер-юнкеров Луи-Августа, шли по одной из парковых аллей, засаженной сиренью. Терпкий аромат смешивался со свежим воздухом, делая его сладким, насыщенным, иным словом — весенним. Весна оживляла природу, украшая кроны деревьев, свежей, приятно пахнущей листвой, озеленяла газоны, за которыми старательно и любяще ухаживали королевские садовники; заставляла вновь благоухать и цвести ягодные деревья. И снова слышался приятный слуху и успокаивающий шум воды в фонтанах, коих в Жуале было немало. Пряный, свежий и еще слегка прохладный воздух заполнял весь двор, врывался в распахнутые окна, заставляя жителей дворца покинуть свои апартаменты. И многие, поддались этому соблазну, не устояв перед приятными проказами весны. И тут и там в парковых аллеях и садах можно было встретить кого-нибудь из придворных, но это не мешало ни детям герцога де Флёр-Прэтанье, ни ему самому. — Отец, — Луи-Август обращался к нему только так, в отличие от Маргариты, которая предпочитала нежное и ласковое «папенька». — Я хотел бы прокатиться верхом. Сможете устроить нам конную прогулку. — Я плохо езжу, — Базиль извиняющееся улыбнулся. То было не отговоркой, а настоящей правдой. Базиль дурно сидел в седле, и потому всякий раз, когда Луи-Август изъявлял желание прокатиться верхом, он призывал на помощь Анриетту. Теперь же Анри уехала, и Луи не оставалось ничего, кроме как обратиться к отцу. — Но я обязательно что-нибудь придумаю, — спешно добавил Базиль, не желая, чтобы его сын расстроился отказом. — Кажется, Дювиньо еще не уехал. Ты же знаком с Филиппом? Базиль без малого не произнес имя де Полиньяка, который отлично сидел верхом, как вовремя спохватился и вспомнил про Филиппа Дювиньо. Сам он знал Филиппа плохо, но не раз видел его в компании Анриетты и точно знал, что может к нему обратиться с любой просьбой. Человека этого Базиль запомнил, как добропорядочного, честного и очень отзывчивого, тем удачней было, что Дювиньо младший водил дружбу с его — Базиля — сестрой — вот почему он про него вспомнил. Еще не зная, согласиться ли Филипп, герцог был доволен тем, что ему не пришлось говорить про человека, имя которого Луи явно слышать не хотел, иначе было бы не избежать беды; Луи-Август снова был бы раздражен, вновь повисло бы напряжение и, быть может, еще более сильное, чем ранее. — Да, тетушка Анри часто звала его с собой, когда мы катались на лошадях, — Луи широко улыбнулся, что не могло не радовать Базиля: в счастье своих детей, сколь бы эфемерным и мимолетным оно не было, герцог находил и свое счастье. — Я буду рад его увидеть. — Вот и славно. К слову, как твои успехи в стрельбе. Я знаю, ты брал уроки у своей тетушки. — Луи вчера попал в мишень с первого раза, — ответила за брата Маргарита. Столько гордости, столько восторга было в ее голосе, что могло создаться впечатление, будто успех этот принадлежит ей. — Какой ты молодец, Луи-Август, — Базиль тепло посмотрел сначала на дочь и только после — на сына. Луи-Августом герцог его называл крайне редко: когда намеревался сказать что-то серьезное и когда его брала гордость за сына. Чаще он называл его просто Луи, но еще чаще — «дружок», что всегда звучало очень ласково. Теперь же Базиль был горд за сына — вот почему он обратился к нему по более полной форме имени. — Отец, — Луи совсем подобрел и, кажется, позабыл о недавней встрече с де Полиньяком. Он смотрел на отца с блеском в глазах и шел чуть ли не вприпрыжку. — Мы сможем навестить тетушку Анри? Отвезешь нас в Аффексьёнь. — Я подумаю над твоей просьбой, дружок. Базиль не решался отвечать утвердительно. Ничего толком не зная о внешнеполитических делах, он счел достаточной ту короткую информацию, которую ему перед своим отъездом дала Анриетта. Герцог де Флёр-Прэтанье имел скудные познания о том, что Итания готовит Альвитании войну, а раз так, то Аффексёнь в ближайшее время может стать небезопасным местом. — Ну, отец, — Луи стал вести себя, как тот, кем он и являлся — ребенком. От былой серьезности и угрюмости напоминало лишь хмурое выражение лица, но даже так, Луи-Август смотрелся не таким серьезным, каким он был еще каких-то несколько минут назад. -Я напишу Анри, дружок. Обещаю, — уступками это назвать было никак нельзя. Базиль лишь сообщал о последовательности своих действий, все так же избегая давать либо согласие, либо отказ. — И если она позволит, то я отвезу вас к ней в гости. — Напишите ей поскорей, — Луи-Август неожиданно стал проявлять нетерпение. Не будучи чертой его характера, оно все же, внимая малому возрасту Луи, порой давало о себе знать. — А еще тетушка обещала подарить мне новый пистолет. — У вашей тетушки в последнее время было очень много дел, — Базиль тяжело вздохнул, вспоминая дни накануне отъезда сестры. Он все та же продолжал держать Маргариту за руку и шел не спеша. — Боюсь, теперь их будет не меньше, а даже больше. Но не грусти, дружок. Анри обязательно выполнит свое обещание. Я уверен. Только подожди. — Тетушка Анри никогда меня не обманывала, — Луи согласно кивнул. — А я пока и со старого стрелять могу. Тетушка плохого оружия не подарит, вот он хорошо и стреляет. — Уверен, она отдала тебе один из самых лучших пистолетов, — сказал Базиль. — Он настолько хорош, что я овладел им без труда. — Врун, — подала голос Маргарита. — Кто промахивается чаще, чем попадает? — А ты сама-то сколько раз попадешь? — Луи насупился, но вопреки тому, чего обычно ожидают от детей в такой ситуации, вовсе не имел намерений ругаться с сестрой. Голос его хоть и звучал обиженно, но все же не злобно, что свидетельствовало о сдержанности Луи-Августа. — А я и не хвастаюсь, — задрав нос, ответила Маргарита. — Так и я не хвастаюсь. — Хвастаешься. — Не хвастаюсь, — уже обиженно произнес Луи-Август. — Хвастаешься. Хвастун. — Прекратите сейчас же, — в возмущенном удивлении сказал Базиль. Не привыкший видеть ссоры детей, он счел нужным прекратить их спор прежде, чем он мог дойти бы до ругани, чего, впрочем, от этих двоих ожидать не стоило, ибо всякие их споры по мелочам и не только заканчивались весьма скоро, а кроме того, до оскорблений не опускался ни один из них, что свидетельствовало об их крепкой любви друг к другу. — Прекращаю, папенька, — тут же согласилась Маргарита. — А Луи стреляет неплохо, но до тетушки Анри ему еще очень далеко. Плохо, что она больше не может с ним заниматься. — А я по ней уже успел соскучиться, — признался Луи. Он будто бы поник, как тут же снова оживился и выдал следующее: — я жду, что она ответит Вам, отец. — Я непременно сообщу тебе, как только получу от нее ответное письмо. Так неспешно, легко и непринужденно болтая ни о чем, герцог де Флёр-Прэтанье с детьми прогуливался по паркам и садам Жуаля. Счастливый и беззаботный, он наслаждался моционом, часто улыбался, говорил тепло и нежно, и ничего не могло нарушить этой семейной идиллии. На обратном пути герцог повстречал тетушку Атенаис. Как всегда, ухоженная и нарядная, она выбралась на прогулку в сопровождении собственных фрейлин. Увидев Базиля, она очень обрадовалась: — Мой милый племянник, Вы никак решили совершить променад вместе с детьми. И все же, как быстро они подросли. А ведь, кажется, еще недавно я наблюдала их такими крохами. Правду говорят: чужие дети быстро растут. Атенаис остановилась напротив племянника, он вместе с детьми сделал то же самое. Тетушка с интересом разглядывала внучатых племянников, они в свою очередь смотрели на нее с легким любопытством, несмотря на то, что уже видели эту женщину в дни предшествующие приезду осханскиой инфанты, как, собственно, и в сам день ее приезда. — Я и сам не заметил, как они выросли, — отшутился Базиль. — А Вы решили погостить в Жуале подольше? Я очень рад. Может, зайдете ко мне сегодня вечером? Мы мило поболтаем за чашечкой чая. — С удовольствием принимаю Ваше приглашение, — Атенаис улыбнулась, от чего на ее щеках появились ямочки. — А в Жуале я и впрямь решила задержаться. Есть тут у меня кое-какие дела. — Я думал Вы отдалились от светской жизни. — Появились обстоятельства, которые вынудили меня к ней вернуться. Надеюсь, это надолго не затянется. Атенаис и впрямь давно вела, можно сказать, затворническую жизнь в дали от Жуаля. Получавшая больше удовольствия от собственных размышлений, книг и общения с учеными людьми, она отказалась от скучного, на ее взгляд, и абсолютно ей не интересного высшего общества. Привыкший к тому, что после смерти Луи-Августа VI тетушка бывает в королевской резиденции лишь по важным случаям, после чего спешно покидает ее, герцог был удивлен такой перемене, однако же и рад. — Что же вынудило Вас остаться? — полюбопытствовал Базиль. — Ваша сестра, мой милый племянник, — улыбка не сходила с лица Атенаис. Думая о серьезном, она предпочитала держать себя непринужденно и легко, будто бы все, что творилось в ее мыслях не имело никакого значения. — Анри? — удивленно спросил герцог. Ошарашенный, теперь уже не радостно, а настороженно, он жаждал дорваться до истины. — Боже, неужели она оставила Вам какие-то поручения. Это так неучтиво с ее стороны. Неужели… — Нет никаких поручений, Базиль, — Атенаис мягко поправила племянника, позволив себе его перебить, что наблюдалось за ней крайне редко. Она всегда давала собеседнику высказаться, и уж после озвучивала свои мысли. На этот же раз тетушка Атенаис решила, что стоит остановить герцога раньше, чем он довершить свои неверные мысли. — Так в чем же дело? — Базиль удивился еще больше и теперь, нахмурив лоб, смотрел на тетушку. Атенаис будто не услышала вопроса. Она подняла взгляд к затянутому дождевыми облаками небу, часто заморгала, а после с тем же невозмутимым видом произнесла: — Тучи сгущаются. Кто знает, не разразиться ли гроза. Базиль в тягостном раздумье приподнял бровь. Хорошо зная тетушку, а так же негласные правила двора, он предугадывал, что за словами Атенаис скрыто нечто большее, чем обычная констатация факта. И этот иносказательный намек заставил его нахмуриться сильнее. — Да, кажется я вижу вдалеке грозовое облако, — задумчиво произнес герцог, смотря вдаль, туда, где на горизонте виднелась черная жирная туча. — Люблю грозу, но не люблю мокнуть. Стоит поспешить совершить свой моцион, — Атенаис опустила взгляд и теперь смотрела на племянника. — Сегодня вечером я к Вам зайду. А пока подскажите мне, где я могу найти мадам Дезоне? — Ее покои рядом с комнатами Анриетты. Не знаю, у себя ли она сейчас. Базиль не переставал удивляться. Мало того, что тетушка задержалась в Жуале дольше обычного, так теперь ей еще потребовалась фаворитка Анриетты — женщина, к которой многие относились с самым настоящим презрением. Герцог решительно не помнил за тетушкой доброго, как, впрочем, и плохого отношения к сей персоне, однако же сам факт того, что она желает иметь с ней встречу смог ошарашить. — Зачем же она Вам понадобилась? — Базиль не смог сдержать любопытства. Атенаис вперила задумчивый взгляд в племянника. Казалось, вопрос и саму ее ввел в ступор, но она лишь размышляла и после долгой паузы произнесла: — Вам это будет неинтересно. И думаю, Вам стоит поторопиться пока не начался дождь. Помниться, мокнуть Вы тоже не любите. Базиль снова видел намек, и заключался он в следующем: фраза «мокнуть Вы тоже не любите» означала, что и он — Базиль — не желает ввязываться ни в какие кулуарные игры, что так же было применимо к тетушке Атенаис. Не понимая толком ничего, герцог нахмурился еще сильнее и решил воспринять слова тетушки лишь как добрый совет поскорее вернуться в Жуаль, однако же напряжение его не покидало. Что такого усмотрела тетушка, что решила попрать собственные принципы ради того, что, видимо, было известно и понятно лишь ей одной? Далекий от всякого рода интриг, он вдруг испугался за Анри. Неужели ей грозит какая-то опасность, раз в непонятные игры решил ввязаться человек, всегда державшийся от них в стороне? Ничего не понимая, Базиль распрощался с тетушкой Атенаис и в задумчивом молчании продолжил путь обратно к Жуалю.***
Жаклин вот уже который день не знала покоя. Отравленная разлукой с герцогиней д’Аффексьёнь, она все еще надеялась с ней примириться. Анриетта оставила ее в Жуале, не пожелав взять с собой. Впрочем, если говорить о диалоге, что состоялся между ними накануне отъезда Анриетты, то он был короток: позабыв о всякой привязанности к мадам Дезоне, герцогиня дала понять, что сохраненные дружеские отношения она готова поддержать на расстоянии, однако же не имеет желания, что-либо возобновлять, а потому графине де Лефо в Аффексьёни делать нечего. Однако стоит отметить, что Анриетта ни в коей мере не настаивала на том, чтобы Жаклин оставалась именно в Жуале; она предложила ей вернуться в графство Лефо, но Жаклин, памятуя о том, что там ее никто не ждет, посчитала, что Жуаль более приятное и безопасное для нее место, чем родное графство, хозяйкой коего она стала по счастливой случайности. Находясь в сожалениях об упущенном, графиня совершала променад по паркам Жуаля. Без камеристок она медленно прогуливалась по аллеям с поникшим видом и не обращала никакого внимания на прохожих, даже если они, завидев ее, начинали о чем-то шептаться между собой. Впрочем, не шепчись они, а говори громко, графиня де Лефо, вопреки своим привычкам и желанию язвить, не придала бы тому никакого значения, настолько сильно она была погружена в свои мысли. Дойдя до сиреневой аллеи, Жаклин остановилась. Терпкий аромат навевал воспоминания о далеких деньках, счастье коих она поняла лишь теперь, когда потеряла самое дорогое, что когда-либо имела в своей жизни — любовь. В тот день, когда Анриетта призналась в своих чувствах тоже была весна, пахло сиренью, и предгрозовой воздух был свеж. Теперь все было так же, но не было Анри. Остались лишь воспоминания. И сладостные, и горькие одновременно, они вызывали в душе сильные колебания, сердце больно сжималось, глаза щипало от подступающих слез, в горле застрял ком. Природа оживала, любовь — погибала. Такой контраст оказался мучителен. Что могло быть печальней? На дворе царила весна, в душе все увядало от зимних морозов. Отчаянно хотелось счастья, но оно безвозвратно ушло, и сердце решительно не хотело с этим мириться, оно горячило разум, призывая его на помощь, но он твердил, что все утеряно. Тогда сердце взбунтовалось, повелев немедля собраться и вопреки запрету уехать в Аффексьёнь лишь бы все вернуть; лишь бы вновь увидеть Анриетту; лишь бы иметь возможность смотреть в ее глаза и слышать ее голос. Но разум вновь твердил, что все тщетно, и тогда решимость вновь сменилась унынием. — Мадам Дезоне, — прозвучало совсем рядом. Жаклин не сразу поняла, что обращаются к ней. Она все так же продолжала смотреть на кусты сирени, пока к ней не обратились повторно. Тогда она медленно перевела взгляд туда, откуда доносился голос. — Как удачно я свернула сюда. Я думала нанести Вам сегодня визит. Перед Жаклин стояла Атенаис. Графиня видела ее всего несколько раз в своей жизни, но запомнила хорошо. Сестра покойного короля имела запоминающуюся наружность. Да и весь ее гордый вид говорил о том, что она не из числа местной знати, а из королевской семьи. Грациозные движения, ровный стан и взгляд королевы — всем этим обладала Атенаис. К мрачности и задумчивости во взгляде графини де Лефо примешалось удивление. Она никак не ожидала встретить тетушку Анриетты, и кроме того никогда бы не подумала, что та будет искать встречи с ней — с той, которую презирал чуть ли ни весь Жуаль. — Чем обязана? — учтиво спросила Жаклин. Голос ее прозвучал глухо и уныло; печаль в нем угадывалась без труда. Атенаис произвела рукой жест, приказывающий фрейлинам отойти на расстояние, на котором разговор им не будет слышен, и только после этого сказала: — Я слышала, Вы водите дружбу с некоторыми, будем считать, влиятельными людьми при дворе. — Допустим, — все тем же поникшим голосом ответила Жаклин. — Я буду предельно краткой. Меня взволновало новое назначение Анриетты. — Чем же оно Вас насторожило? — Жаклин, казалось не проявляла никакого интереса к волнениям Атенаис, настолько подавленной она была. — Я слышала достаточно про графа де Сен-Ре. Они с Анриеттой враги. Об этом все говорят. Кроме того, мой царственный племянник слишком мягок и доверчив. И это назначение, о котором я говорю, выглядит как ссылка. Боюсь, одним лишь этим дело не ограничится. От Дюкре можно ожидать чего угодно. А Жозеф своим собственным мыслям не хозяин. Теперь Вы понимаете чего я опасаюсь? Атенаис оказалась слишком откровенна, что с ней случалось крайне редко. Не желая пристыдить племянника перед мадам Дезоне, она все же не смогла сдержать правды, очевидной ей самой. — Вы думаете, Дюкре руками короля будет изничтожать Анриетту? — Жаклин стала чуть живей, однако видимая безучастность все еще сохранялась и во взгляде, и в голосе, но не в душе. Опасения Атенаис действительно становились ей понятны, пусть и не сразу. Ей требовалось время, чтобы все осознать, однако же живой ум, коим обладала графиня де Лефо, позволял ей зацепиться за суть разговора. — Вы догадливы. Либо же знаете больше моего. Потому я обращаюсь к Вам. Ведь Вы — лицо заинтересованное в благополучии Анри. Не так ли? — Атенаис заискивающе приподняла бровь. Ни при каких иных обстоятельствах она не обратилась бы к этой женщине, но обстановка и собственные опасения вынуждали. — Я все сделаю для Анри, — решительно произнесла Жаклин. Она непроизвольно сжала кулаки, поддавшись сильному импульсу, исходящему из самого сердца. Она увидела в том отличный повод найти примирение с Анриеттой, а кроме того искренне желала ей благополучия — вот чем объяснялась такая самоотверженность. Во всем этом Жаклин усмотрела шанс возродить увядшую любовь. — Значит Вы, коль уж находитесь в Жуале, обещаете мне через своих друзей следить за тем, что бы руками короля Анри никто не смел навредить? — Я готова дать Вам слово. К тому же, у меня и впрямь есть влиятельные друзья при дворе. Вы не ошиблись. От кого бы Вы это не слышали, Вам сказали правду. От уныния Жаклин не осталось и следа. Она оживилась и теперь находилась в том нервном возбуждение, которое служит позывом к каким-либо действиям. — В таком случае я на Вас надеюсь. И если что случится, Вы мне напишите. — Непременно. — Не своим ли прибытием в Жуале Вы были расстроены до этого момента? — Атенаис вновь прибегала к своей проницательности, без труда угадывая истинную причину расстройства мадам Дезоне. — Именно так. Но теперь могу сказать, что Анри оставила меня здесь очень даже удачно. Вы правы во всем. Это назначение не к добру. Как я сама до этого не додумалась?.. Жаклин, теперь не расстроенная, а настороженная словами Атенаис, взяла на себя обязательство и ответственность следить за подножием трона через своих добрых приятелей, имевших к нему доступ. Она вдруг увидела в этом свой долг, а вместе с тем и окольный пусть, позволяющий воссоединиться с Анриеттой. Впрочем, даже если последнее было несбыточной мечтой, то Жаклин и впрямь были небезразличны судьба и покой герцогини — вот почему она охотно согласилась стать соглядатаем. Что до Атенаис, то она ни в коей мере не боялась быть уличенной в состоявшемся разговоре, который для нее самой не представлялся таким уж крамольным, каким он мог показаться со стороны. Она даже не сочла нужным предупредить Жаклин, чтобы ее — Атенаис — имя не было упомянуто в разговоре с теми самыми влиятельными друзьями, о коих было упомянуто в самом начале разговора. Далекая от интриг, Атенаис не считала все затеянное таковым, ей руководило лишь беспокойство за Анриетту, продиктованное собственной прозорливостью. — Будьте начеку. Гроза может разразиться в любой момент, — после недолгого молчания выдала Атенаис. Она вновь посмотрела на небо, и, будто в подтверждение ее слов, раздался глухой раскат грома. Подул прохладный ветер, вдалеке мелькнула молния, но звук еще не последовал. — Хорошего Вам дня, — с едва заметной улыбкой произнесла Атенаис и оставила Жаклин наедине с собой.