Герцогиня д'Аффексьёнь

      Шарль вдохнул терпкий аромат сирени и, прикрыв глаза, улыбнулся. Давно он не гулял по весенним садам Жуаля, но никому кроме себя самого не мог бы признаться в том, что за долгие годы опалы соскучился и по этим садам, и по дворцу. Впрочем, герцога де Нарси призывали в Жуаль еще три года назад, когда Луи-Август VI, будучи при смерти, пожелал увидеть сына за тем, чтобы все простить и извиниться за строгость наказаний. Простить Великий в сердцах успел, извиниться — нет. Шарль, наделенный такой чертой характера, как злопамятность, не пожелал явиться и предстать перед чахнущим отцом. Он был безразличен и к его болезни, и к его смерти. Последнее даже смогло подарить чувство облегчения, ибо никто более не давлел над Шарлем грозной волей и не вселял трепет страха. По крайней мере до встречи с Анриеттой герцог де Нарси был в том уверен. Что до Жозефа, то его Шарль даже и не думал опасаться, а если он и выказывал уважение брату, то это было лишь лицедейством ради доброго к нему отношения короля. Его герцог ничуть не боялся, однако же завидовал жгучей завистью — вот причина, по которой он вернулся в Жуаль лишь три года спустя. Шарль отказался присутствовать на коронации Жозефа, ибо созерцание того, как брата облачают в порфиру и венчают короной не могло вызвать ничего, кроме злости, ведь он сам с детства мечтал занять отцовский трон. Но на что мог рассчитывать тот, кто так часто подвергался опалам? Ровным счетом ни на что. И Шарль, повинуясь своим чувствам, вряд ли бы вернулся в Жуаль, если бы не одно обстоятельство, утаенное от всех прочих: его уговаривали вернуться те, кто замышлял недоброе против престола.        Речь о Дюбуа.        Это семейство, хоть и имело родство с Дезирами, беря свое начало от младшего брата основателя династии, все же не могло в полной мере довольствоваться своим и без того высоким положением. Именно Дюбуа на протяжении всей истории их рода являлись неизменными участниками многих заговоров, большинство из которых затевалось против короны. И это без стеснений можно было назвать помешательством, вызванным желанием быть еще ближе к престолу, чем позволял их статус. И, видимо, Луи-Август позабыл о темном прошлом боковой ветви Дезиров, решив взять в жены одну из членов этой семьи, и отрешился от всяких дипломатических выгод, которые сулили ему династические браки. Родственные корни настолько затерялись в веках, что такой союз не в коей мере нельзя было назвать кровосмешением, а вот мезальянсом — очень даже.        Это было не иначе, как ошибкой, за которую Великий без малого не поплатился собственной жизнью.        То был целый заговор, в котором непосредственное участие принимала вторая супруга Луи-Августа VI, и нити его тянулись аж в осханский двор, где лица, являвшиеся соучастниками столь крамольных интриг, преследовали собственные цели, намереваясь получить большую выгоду за свою поддержку. Жертвой заговора являлся сам король, а также его дети от первого брака, дабы те не являлись препятствием для восшествия на престол того наследника, в чьих жилах течет кровь славного семейства Дюбуа. В короли прочили первенца Аннетт Дюбуа — Шарля. Но заговор потерпел крах. Тогда состоялась не одна казнь, и почти все Дюбуа встретили свою смерть на эшафоте вместе с теми, кто был с ними в одной упряжке. То были близкие и не очень родственники, большинству из которых, в отличие от Дюбуа, удалось избежать казни. Кто-то подвергся опале и ссылке, а кому-то даже повезло остаться при своих должностях, но последних оказалось меньше. Что до Аннетт, то смерть настигла ее сразу же после того, как она произвела на свет своего последнего ребенка — Анриетту. Смерть эта преподносилась всем, как естественная, на деле же по приказу Луи-Августа королеву отравили.        Шарль об этом знал, правда, стоит отметить, что всю эту историю ему преподнесли в виде искаженном ровно настолько, чтобы она не утратила своей правдивости, однако же выставила в дурном свете Луи-Августа. Проникнутый ненавистью к отцу, Шарль возненавидел его только больше, когда перед ним приоткрыли завесу тайны над смертью матери. Вместе с тем Шарля убедили принять приглашение Жозефа и вернуться в Жуаль, Ведь чем старше Шарль становился, тем более подходящим королем он виделся властолюбивым членам семьи Дюбуа, а также прочим неудавшимся заговорщикам, имевших с ними тесное родство и одинаковые цели. В своих желаниях получить престол он становился подвластным любому влиянию тех, кто этот самый престол и предлагал, что означало для заговорщиков полный контроль над таким монархом, который сам отдаст им в руки бразды правления, наслаждаясь царственным венцом на своей голове. Он был внушаем, и это удовлетворяло одну небезызвестную особу из рода Дюбуа, а остальные же охотно повиновались, признавая ее авторитет. Речь о бабке младших Дезиров — старой принцессе Жозефине Дюбуа.        Шарль обещаний не забывал, однако же сейчас ему было не до того. Опьяненный прелестями весны, он наслаждался ей и находился в таком умиротворении, что, казалось, никто и ничто не в силах его потревожить. Более того, герцог имел прогулку с Ее Высочеством — осханской инфантой, а это представлялось ему прекрасным времяпрепровождением, ибо он начинал симпатизировать будущей королеве. С ее приезда прошло лишь несколько дней, а она уже третий или четвертый раз приглашала его на променад. Найдя в Шарле приятного собеседника, Вероника не упускала возможности видеться с ним столько, сколько посчитает нужным и уместным, и пока что частота этих встреч не вызывала ничьих подозрений.        — Здесь так красиво, — сказала Вероника, когда они проходили по сиреневой аллее.        Инфанта степенно шла по дорожке, вымощенной красной плиткой, и уже который раз поддавалась восторгу от того впечатления, которое производил на нее Жуаль. Очарованная этим местом, она не переставала им восхищаться и не без тщеславных помыслов наслаждалась своим прекрасным будущем, в котором ей уготована роль альвитанской королевы.        — То же самое Вы говорили про фонтаны, — шутливо подметил Шарль. Он позволил себе взять принцессу под руку, и сделал это настолько галантно, что даже самый отъявленный моралист не заподозрил бы в сим действии ничего предосудительного и несомненно счел бы сей поступок за проявление вежливости. Впрочем, так оно и было. Ничего лишнего Шарль себе не позволял, ибо был еще далек от понимания того, что симпатия его к инфанте выходит за рамки дружеской.        — Что я могу поделать? Жуаль прекрасен во всем, — глаза Вероники искрились ребяческим восторгом, что было ей не свойственно, так как характер ее был не из тех, который дозволяет восторг по любому поводу, из чего следовало, что Жуаль и впрямь запал ей в самую душу.        — Что есть, то есть, — Шарль вынужден был согласиться. Сам он приходил в не меньший восторг от этих мест и, пожалуй, если бы не частые опалы, он бы давно привык к Жуалю и не смог бы усмотреть в нем ничего прекрасного. Однако же обстоятельства сложились так, что Шарль оказался солидарен с инфантой, вот только тон его звучал не восторженно, в нем сквозило легкое недовольство, вызванное тем обстоятельством, что он невольно согласился с утверждением, которое сам бы никогда не произнес вслух.        — Говорят, Вы сами приехали не так давно. Лишь этой зимой, — Вероника посмотрела на Шарля. Вместо восторженного блеска в глазах ее теплилось любопытство. Будучи не осведомленной о многих семейных делах Дезиров, она начинала понемногу узнавать о них от сторонних лиц. Но чтобы отличить правду от слухов, следовало спросить напрямую, что инфанта и сделала. К счастью или нет, она не спешила верить всему, что ей говорят, и тем сильней было ее любопытство, что она обращалась с вопросом к тому, о ком успела услышать вполне достаточно за такой короткий срок.        — Да, Вам говорят правду, — без колебаний сознался герцог. Он все так же неспешно шел, держа инфанту под руку, и смотрел впереди себя. Ничуть не уязвленный этим вопросом, он решил быть честным с будущей королевой. — Меня не раз ссылали из Жуаля.        — За что же? — в тихом голосе Вероники слышалось то любопытство, которое граничит с ужасом.       — Видите ли, я с детства не ладил с Анри, — после недолгих раздумий ответил Шарль. — Быть может, я и был глуп, однако считаю, что это не весомый повод для опалы.        В его голосе слышалась затаенная обида, и никакими способами не представлялось возможным выкорчевать ее из сердца, изничтожить или просто заставить молчать. Нет. Она засела крепко, что уже казалась неотделимой частью характера, будто бы Шарль с ней родился, и недуг этот не давал ему покоя всякий раз, как приходилось о нем вспоминать, что в последнее время происходило довольно часто.        — Только лишь за это? — удивленно спросила Вероника.       — Других причин нет. Я страдал из-за сестрицы. А она, как Вы сами имели возможность видеть, настроена ко мне враждебно.        Шарль недоговаривал, утаивая очень важные, но мелкие детали, которые в корне меняли всю картину. Однако же в умышленном обмане его обвинить было нельзя: он и вправду считал себя лишь жертвой обстоятельств, но никак не собственной глупости и заносчивости. Никому и никогда — даже себе — он не сознался бы в том, что всему виной его собственные провокации. Нет. Во всем виноват покойный отец и нелюбимая сестрица, ведь все невзгоды он — Шарль — терпел именно из-за нее. Он считал себя невиновным, и, быть может, Луи-Август был излишне жесток, когда подвергал сына опалам из-за его вражды с Анриеттой, однако же в этой самой вражде был виноват сам Шарль, и никто другой. Анриетта, внимая своему дружелюбному характеру, напротив, искала примирения с братом, но тот ни на градус не откланялся от намеченного курса, упрямо идя стезей, выбранной за него его собственной злостью, ведь в детстве Шарль был твердо уверен, что это Анриетта повинна в смерти матери. С годами же вражда вошла в привычку, и никакого другого отношения к младшей сестре герцог не знал.       — Как несправедливо с Вами обошлись, — сочувственно сказала Вероника.        Имея из доказательств лишь одну единственную сцену в королевской трапезной, она была склонна верить герцогу де Нарси и не подозревать его в сокрытии важных фактов. Она приняла его слова близко к сердцу и искренне сожалела о том, что Шарль подвергался опалам.       — Что было, то было, — герцог тяжело вздохнул и обратил взгляд на инфанту. — Теперь все иначе. Я снова при дворе, а Анри уехала в Аффексьёнь. Пусть там и остается, — последние слова герцог произнес сердитым полушепотом. Щеки его покраснели от стыда и от злости. Стыд был вызван тем обстоятельством, что Вероника стала свидетельницей его унижения, злость — этой же причиной, и обращена она была к Анриетте.        — За что она Вас так не любит? Анриетта.        Шарль не сразу нашелся что ответить. Вопрос ввел его в ступор, однако он быстро с ним справился и, вновь издав тяжелый вздох, сказал следующее:        — Я уже и не помню из-за чего мы стали не любить друг друга. Это началось так давно… — на этот раз герцог врал умышленно, опуская тот факт, что первым развязал вражду. — С тех пор я все время виноват в наших ссорах. А в тот раз, когда Вы застали нас в трапезной, я ей ничего такого и не сделал. Лишь сказал, что она похожа на отца его дурными чертами, за что и получил.        — Бедный герцог, — в голосе Вероники сочувствия стало только больше. Она ласково смотрела на Шарля и думала, как ей лучше его утешить. — Разве можно так с собственным братом?..       — Как видите, можно.        — Это так несправедливо и… низко. А мне казалась, Анриетта хороший человек, — Вероника окончательно разочаровалась в герцогине д’Аффексьёнь, что без труда угадывалось в ее голосе. Она все никак не могла поверить, что человек, который предстал перед ней в наилучшем свете, на поверку оказался не тем, что из себя представляет. Так думала Вероника. Она заблуждалась. Заблуждалась, но не отдавала себе в том отчета.        — Вы обманулись ее дружелюбием. Впрочем, я был бы рад, если бы она дала Вам повод думать о себе иначе, однако Вы сами все видели. Но поверьте, она не стала бы Вам хорошим другом. А вот я целиком и полностью Ваш.        Шарль снова лгал, говоря, что Вероника и Анриетта не могли подружиться. Лгал и был рад, что ему представился прекрасный случай сказать что-то плохое в адрес сестры и выставить себя невиновным. Более того, он радовался той дружбе, что зарождалась между ним и инфантой, и теперь он все силы готов был положить на то, чтобы дружба эта окрепла. Герцог не чурался обмана, ибо считал его во благо этой самой дружбе. И он с удовольствием читал в глазах Вероники, что она к нему расположена больше, чем он сам предполагал.        — До сих пор не верится, — все с тем же разочарованием говорила Вероника. Она опустила поникший взгляд и теперь задумчиво смотрела себе под ноги. — Такой человек, и так обращаться с братом… Теперь я рада, что она не здесь, — решительно произнесла инфанта. Во взгляде ее мелькали гневливые оттенки, обращенные не то к Анриетте, не то к себе самой за то, что она позволила себе в первый день проникнуться дружеской симпатией к герцогине. — Осталось только надеяться, что она не обманет надежд короля на посту губернатора.        — За это не переживайте. У моей сестры, вынужден признать, талант к управлению. А если в чем и ошибется, так пусть отвечает за это и несет наказание. Я и сам рад, что она уехала. Говорят, будто бы она враждует с графом де Сен-Ре — премьер-министром. Не знаю, почему. Но я однозначно рад, что король теперь будет больше прислушиваться к советам графа, а не Анриетты. Все же этот человек имеет большой опыт. Свою карьеру он начал еще при моем деде.        — Вот как, — задумчиво произнесла Вероника. — Значит не только с Вами у Анриетты плохие отношения. Никогда бы не подумала…       — Да, у моей сестры достаточно врагов. Уверен, она нажила их себе вполне честно, — Шарль саркастично улыбнулся. Далекий от политики и от престола, он все же слышал много слухов, которыми полон Жуаль, и точно знал, — и тому был рад, — что у Анриетты есть враги и в правительственном аппарате. Не будучи лично знаком с Клодом Дюкре, он все же был склонен симпатизировать ему, как противнику Анреитты. Более того, герцогу импонировало то, что королева будет слышать дурное про герцогиню д’Аффексьёнь не только от него, но и от других лиц при должностях, потому в его интересах было указать тех, кто враждебно настроен к Анриетте. Из таковых Шарль знал только одного, но и этого ему оказалось достаточно.        — Что ж, впрочем, я догадывалась. Я уже имею удовольствие быть знакомой с графом де Сен-Ре, — инфанта подняла оживленный взгляд на Шарля. — У него с Анриеттой был очень странный разговор. Я еще тогда заподозрила, что они недолюбливают друг друга. Теперь Вы это подтвердили. Я признательна Вам, герцог.        — За что? — Шарль удивленно пожал плечами.        — Благодаря Вам я, быть может, избежала роковой ошибки подружиться с Вашей сестрой. А моя мачеха тем временем отзывается о ней хорошо. Я могу ее понять. В конце концов они сестры. Да и помнит ее моя мачеха совсем маленькой. Так что не удивительно, что она полна к ней любви.        — У моих сестер и впрямь хорошие отношения, — Шарль согласно кивнул. — Вы правы, Габриэлла в последний раз видела Анри маленькой, потому ее чувства я и сам могу понять. А вот Антуанетта… У них с Анри очень теплые отношения. Антуанетта часто приезжает в Жуаль. Иногда даже со своим мужем — анхольтским принцем. На Вашу свадьбу она тоже должна приехать. Она должна Вам понравиться. Только прошу Вас не говорите при ней плохо об Анри: это ее расстроит.        — Ни в коем случае не хочу рушить сестринскую любовь. К тому же, мне и не хочется говорить об Анриетте.       — Вот и славно. Признаться честно, я и сам не люблю о ней говорить. Но иногда приходится, вот как сейчас.        Повисло молчание. Шарль не знал что сказать еще, Вероника подыскивала отвлеченную тему для разговора, не желая больше говорить о герцогине д’Аффексьёнь.        — Пойдемте к фонтанам, — наконец сказала она. — Я хочу посмотреть на них еще.        — С большой охотой.        — Вы хорошо сидите в седле? — такая резкая смена темы разговора несколько удивила герцога, но он и сам был тому рад.        — Да, очень даже.        — Тогда я испрошу разрешения короля, и Вы прокатите меня верхом.       Это был приказ, но приказ мягкий, будто бы в добрую шутку. Вероника улыбнулась, а после, увидев озадаченный вид герцога де Нарси, засмеялась.       — Вы хотите мне отказать? — она приподняла бровь, заискивающе смотря на Шарля.        — Ничуть. Я польщен Вашим… Вашим доверием ко мне. Буду рад прокатить Вас, Ваше Высочество.        — Я хочу, чтобы Вы были моим другом, герцог, — и снова Вероника вела себя образом ей не свойственным. Она ребячилась, и тем была довольна, ибо обстановка ей позволяла.        — Я… — Шарль без малого не забыл, как дышать, настолько его поразила такая прямота со стороны инфанты. — Я польщен. Я и сам хочу быть Вашим другом, — он вдруг оробел и стеснительно опустил взгляд, что герцогу де Нарси было не свойственно. Самоуверенности его можно было позавидовать, но по-детски искреннее признание принцессы его поразило настолько, что он, пожалуй, впервые в жизни, узнал, что такое смущение. — И я прошу Вас, зовите меня по имени.        Быстро справившись с наваждением, Шарль уверенно посмотрел на Веронику. От стеснения не осталось и следа. Перед инфантой снова был самоуверенный фат, о чьих дерзких выходках и бахвальстве говорили даже в Жуале, несмотря на то, что герцог вернулся в него лишь недавно. Такого щеголя еще поискать. И Вероника верно угадала, когда предположила, что герцог де Нарси задает тон придворному стилю. Так оно и получилось: несмотря на то, что Шарль больше времени провел в Нарси, чем в Жуале, знатные лица перенимали у него манеру стиля и везли ее в королевскую резиденцию, где она тут же приживалась и становилась модой. Впрочем, для Вероники это по-прежнему оставалось лишь догадкой — не фактом.       Она улыбнулась в ответ на слова герцога.       — Хорошо, Шарль. Я буду называть Вас по имени.

***

       Принцесса Дюбуа никогда не изменяла собственным привычкам, одна из которых заключалась в том, что каждое утро после завтрака она приказывала явиться чтице и ровно час слушала то, что находилось на страницах заранее подготовленной книги. Но, как и всякие традиции, какую бы значимость они с собой не несли, эта была нарушена появлением лакея, доложившем о прибытии ее внука — Рафаэля Дюбуа. Жозефине пришлось прервать привычный распорядок дня и отправить чтицу из своих комнат.        Это была женщина преклонных лет, которая вопреки своему почтенному возрасту держала себя бодро и среди лиц неосведомленных слыла потешницей, ибо во всем находила больше веселого и позитивного, нежели трагичного и негативного. Те же, кто знали Жозефину поближе имели о ней иное мнение, ибо точно знали, что она мастерица на разного рода козни и интриги. Ее остерегались, и вполне заслужено. Враждовать с ней — означало подвергнуть свою репутацию, карьеру, а то и жизнь опасности. Простой принцесса Дюбуа была лишь с виду, на деле же эта была гидра, способная погубить любого не то забавы ради, не то из бог весть каких побуждений.        Что до портрета внешнего, то Жозефина всегда держала спину прямо, а подбородок высоко, чем лишний раз подчеркивала свое высокое происхождение. Ее острый нос как нельзя лучше подчеркивал непростой характер, но простодушный вид, какой принцесса нередко напускала на себя, часто нивелировал первое впечатление, подменяя его ложным. Пронзительный взгляд нередко маскировался за этим самым напускным простодушием, однако же был поистине устрашающим, когда Жозефина даже не пыталась его смягчить. Ее серые, металлического оттенка глаза зрели в самую душу, и казалось никто не в состоянии утаить свою истинную натуру от пытливого, пронизывающего насквозь взора; казалось, ей ведомы все мысли того, на кого она смотрит, но не все это понимали, а тем же, кто ощущал на себе пристальность ее взгляда, становилось не по себе, ибо он был поистине устрашающим.        Не представлялось возможным понять ход мыслей старой принцессы. Она то хмурила лоб, то грозно смотрела, то широко улыбалась, обнажая свои белые зубы, а то и вовсе смеялась. Какая бы эмоция не посещала ее лицо, никто и никогда не мог угадать, что именно творится в мыслях Жозефины.        Невозможным это представлялось и теперь, когда она вопрошающе смотрела на вошедшего Рафаэля.        Осанистость тут же выдавала в этом молодом человеке особу благородного происхождения. Красный мундир сидел на нем хорошо и как нельзя лучше подчеркивал его крепкое телосложение. Рафаэль выглядел воинственно и, пожалуй, отсутствие шпаги никоим образом не могло бы испортить образ бравого солдата, обладающего силой и без оружия. Помимо того, он имел прекрасную внешностью, и в своей красоте ничем не уступал тому же герцогу де Нарси — этому щеголю, только и умеющему свершать глупые фанфаронады да какие-нибудь подлости. Плавный овал лица, высокий лоб, низкие брови, серые глаза, манящие своей глубиной, прямой нос и тонкий рот, окаймленный аккуратной бородкой и усами, наконец, белесые волосы — всем этим обладал Рафаэль Дюбуа. Пожалуй, никто при взгляде на него не мог удивиться, узнав, что он носит титул принца крови. Во взгляде Рафаэля не было надменности, какую ему могли бы приписать, услышав лишь одну его фамилию. Он был Дюбуа на бумаге, но не по духу.        Единственный наследник Санкардьяка — земельных владений Дюбуа — в этот момент выглядел потерянным. Войдя в комнату, он опустил взгляд и, глядя на свои сапоги, сказал следующее:        — Я выполнил Ваше поручение.        Его голос звучал глухо, но Жозефина, имея вполне прекрасный слух, отчетливо услышала сказанное.        — Не просите меня больше ни о чем, — Рафаэль нахмурил лоб и поднял взгляд. В нем горело раздражение и презрение не то к бабке, не то к себе самому. — Хватит. Я не Ваш лакей.        Его голос стал громче. Он нервно сжал кулаки, не переставая смотреть на бабку пылающим взглядом.       Так к кому же было адресовано его презрение?        К себе самому.       Почему?       Он устал от роли прислуги и был полон ненависти к себе за то, что всегда соглашался на ту незавидную роль, какую ему отводили. Рафаэль помнил обиду за то, что его отдали в услужение двоюродному брату — Шарлю, — когда того сослали в Нарси. И он искренне не понимал, почему из всех своих внуков бабка так прикипела лишь к одному единственному, позабыв одарить своей заботой остальных. Почему он должен был находиться лакеем при том, кто попал в немилость короля? Почему ему приходилось решать проблемы, возникающие из-за дурной головы августейшего братца? Почему именно он? За что он расплачивался? За грехи отца-заговорщика, вздернутого на виселице? Так не Гийома ли бабка Жозефина называла любимым сыном? И отпрыску любимца она отвела роль лакея при моте и фате по имени Шарль, этом болване, только и знающем, что влезать в долги, устраивать дуэли и совращать девиц. Вот уж по истине расплата за грехи отца.       К слову, судьба последнего не вызывала в Рафаэле ни капли сожаления. Он презирал отца-висельника, и тяжкой ношей легла на него тень покойника, надавив своим преступлением на плечи ни в чем не повинного юнца. Единственный человек из числа родни, которого любил Рафаэль, была мать. Добрая сердцем, но слабая здоровьем, она скончалась минувшей зимой, оставив по себе светлую память. Рафаэль по сей день прибывал в трауре, видимо потому он не сразу нашел в себе силы воспротивиться очередному поручению бабки. Только теперь постфактум он выказывал свое недовольство и решительный протест.        — Ты пришел только за тем, чтобы сказать мне это? — Жозефина вскинула бровь, смотря на внука пронизывающим взглядом. Как и всегда ее лицо выражало холодное спокойствие.        — Да, — решительно ответил Рафаэль. Он смотрел на бабку исподлобья и по-прежнему сжимал кулаки. — Я привез Вам Ваших гостей. И это было последнее, что я для Вас сделал. Не просите меня больше ни о чем.        — А мальчик — бунтовщик, — произнесла Жозефина. — И это после всего, что для тебя сделано.        — Вы считаете, что откупились местом в гвардейской роте? Так я Вас не просил. А кроме того… Я и без Вас бы смог.        Рафаэль скривил лицо от злости. И ему было на что злиться. Все, что сделали для него, так это выхлопотали место в гарнизоне Пуасси, добыв для него гвардейский мундир. В то время как Шарля прочили в короли, об него — Рафаэля — вытирали ноги, пытаясь сделать соучастником своих подлых интриг. Но он не горел так называемым «делом Дюбуа». Ему было решительно все равно. А кроме того, он терпеть не мог двоюродного брата, для которого так страстно желали добыть монарший венец. И он воспылал к нему настоящей ненавистью, когда тот отнял у него — Рафаэля — ту, что он боготворил. Вивьен д’Арно вышла замуж за Шарля, потому что за него просили, и родители Вивьен с большой охотой отдали дочь за этого непроходимого тупицу. В тот злополучный день Рафаэль познал все муки ревности. Тогда он впервые взбунтовался, поклявшись себе, что никогда более не сделает ничего для бабки Жозефины и уж тем более для Шарля. Но клятва была нарушена. Рафаэль снова и снова выполнял прихоти старой принцессы, в том числе направленные во благо Шарлю. Именно Рафаэля делегировали в Жуаль за тем, чтобы он сообщил королю о том, что герцог де Нарси желает вернуться, тогда Жозеф пригласил брата повторно. И вот он — Рафаэль — снова ввязался в непонятную авантюру, согласившись встретить осханских гостей, с которыми бабка вела переписку и состояла в дружбе.        — Неблагодарный, — все с тем же спокойствием сказала Жозефина. Она расположила руки на подлокотниках кресла и теперь пронизывающе смотрела на внука.        — Мне кажется, я отплатил сполна за все эти годы, — пыл в глазах Рафаэля не затухал, напротив — становился больше. Он сжал кулаки сильней, впиваясь ногтями в ладони.        — Так все же бунт, — Жозефина едва заметно усмехнулась. — Мальчик повзрослел. Возмужал. И теперь выказывает свое недовольство. Похвально. Узнаю в тебе Гийома.       — Не напоминайте мне о нем, — сквозь зубы сказал Рафаэль.       — Он твой отец.        — Заговорщик, предатель и висельник, — в презрение произнес Рафаэль. Он злился, что его сравнили с отцом, и гнев его без стеснений вырывался наружу, пожаром полыхая в глазах.       — Молчать! — приказным тоном сказала Жозефина. Раздражение легкой тенью легко на ее лицо, но Рафаэлю было решительно все равно.        — Я не хочу быть, как он. И не буду. А Вы перестанете мной командовать. Я больше не подчинюсь.        — Рафаэль, — тихо произнесла Жозефина и тяжело вздохнула — признак того, что она начинала сердиться. — Ты меня огорчаешь.       — Я привез ваших гостей в Санкардьяк, как Вы того и просили. Но я им не рад. Это мое владение, — злобно проговорил Рафаэль.        — Ты отказываешься уважать своего отца, но его владения ты принять готов. Поразительно, — Жозефина говорила все так же тихо, от чего ее голос звучал еще устрашающе, чем если бы она разговаривала в повышенном тоне.        — Вы сами знаете закон наследования. Кроме того, Вы сами мне с детства твердили, что я единственный наследник Санкардьяка. Так проявите ко мне должное уважение. Или Вы отказываетесь от своих слов?       — Мой внук, — вкрадчиво произнесла принцесса. В ее позе ничего не изменилось, она все так же властно сидела в кресле. Сжав ладонями края подлокотников, она слегка наклонила голову влево, продолжая пронзительно смотреть на внука. — Ты и впрямь единственный наследник Санкардьяка. Но это не говорит о том, что ты не должен проявлять ко мне уважения. Я многое повидала. И с неблагодарностью сталкивалась не раз. Но ты… Почему ты решил, что со мной лучше враждовать?       — Я не ищу вражды с Вами. Я лишь хочу, чтобы Вы меня уважали. А Вы же считаете меня за своего лакея.       — К чему вся это клевета? Ты, видимо, забываешь о нашем деле. Эгоист. Только о себе и думаешь.        — Мне плевать на это Ваше дело, — с остервенением сказал Рафаэль.        — И после этого ты требуешь к себе уважения? Ты готов предать дело своей семьи лишь ради своих прихотей?        — Знайте, я не согласен с тем, что Шарль должен стать королем. Этот идиот ни на что не годен. И я не буду выхаживать перед ним на задних лапах. Вы отобрали у меня Вивьен ради него. Пусть так. Но меня вы не заставите унижаться и опускаться до преклонения перед этим идиотом.       Рафаэль уже срывался на крик. Столько злости было в его голосе, взгляде, что окажись поблизости не Жозефина, а кто-то другой, он бы непременно испугался этого бешенства в глазах, Но перед ним все так же была его бабка, смотрящая на него с холодом. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Нет. Она была спокойна. Злость внука в какой-то степени даже забавляла ее, но она держалась безразлично.       — Этот, как ты выразился, идиот, сам отдаст власть тебе в руки. Ему корона, тебе — власть. Но я вижу, ты не готов. Ты еще глуп. Я не виню тебя в этом. Всему виной твоя молодость. Подумай о тех выгодах, что ты сможешь получить, когда твой брат взойдет на трон.       — Вы говорите «когда», но Вы ни на шаг не приблизились к трону, — справедливо заметил Рафаэль.       — Скоро все измениться. Твой дядя — мой племянник — буквально на днях получил должность министра финансов. Другой мой племянник — секретарь министра юстиции. Времена опал закончились. Теперь мы наберем нужные силы. Всему нужно время, а ты слишком тороплив.       — Мне нет никакого дела до трона, — Рафаэль успокоился ровно настолько, чтобы более не пронизывать бабку гневливым взглядом. Теперь не злость была в его голосе, а лишь раздражение.       — Глупый. Глупый Рафаэль. Я ошиблась. Ты еще не повзрослел, — Жозефина откинулась на спинку кресла. Одной рукой она размерно постукивала пальцами по подлокотнику и тоскливо смотрела на внука. — Ты еще слишком юн для таких дел. Но я верю, что с годами ты образумишься. Я знаю, что тебя гложет. Ты думаешь, что Шарля я люблю больше. Это не так. Разве стала бы я говорить тебе о власти, если бы не любила. Ты был, как ты выразился, в услужении у брата лишь потому, что я хотела, чтобы он проникся к тебе доверием. Ведь только так ты получишь власть, когда он взойдет на трон. А ты бунтовщик. Упрекаешь меня.        Рафаэль, услышав то, что он доселе не слышал никогда, заметно успокоился. Не власть его манила. Вовсе нет. Он был в смятении от того, что бабка, кажется, его любила. Однако же он не спешил верить на слово. Он размышлял, от того гнев его утих. И снова его одолевали сомнения. Пришедший к бабке полный решимости, он вдруг засомневался в правильности своих действий. Но стыдом это было назвать никак нельзя. Нет. Рафаэль вдруг снова загорелся желанием воспротивиться.       — Я Вам не верю, — уже более спокойно сказал принц. Наконец он разжал кулаки и поправил поясную портупею, к которой крепилась шпага.       — Мы еще вернемся с тобой к этому разговору. А пока тебе нужно отдохнуть и все обдумать. Так понимаю, ты только с дороги. Привез моих гостей. Устал. И чем-то же они тебя разозлили, раз ты пришел ко мне с таким настроем. Но ничего. Это пройдет. Ступай, Рафаэль. Отдохни.