***
Жаклин Дезоне попивала горячий чай из белой фарфоровой чашки, сидя за круглым резным столом в своих покоях. Комнату заливал яркий свет, потому графине пришлось сесть спиной к окну, чтобы солнце не слепило глаза. Открытые настежь окна пропускали внутрь легкий, еще прохладный ветерок, который покачивал легкие шторы, заставляя прозрачную ткань шелестеть. Она поставила чашечку на блюдце, которое держала в руке и посмотрела на двустворчатую дверь, внимательно прислушиваясь. Но кроме легкого шелеста занавесок ничего не услышала. Дезоне дожидалась своего верного друга и союзника — Симона де Мартена, графа де Сен-Этьенн-ла-Форе. Именно от него Жаклин узнавала многие вести, касающиеся государственных дел, новых дворцовых сплетен и непосредственно герцогини д’Аффексьёнь, ибо последняя уже давно не откровенничала со своей фавориткой. Разговор же с ее тетушкой, с момента которого прошло уже несколько дней, по-прежнему не давал Жаклин покоя. Что-то ей не нравилось в настороженности Атенаис, и она точно знала, что сестра покойного короля права в своих подозрениях: Анриетту будто бы сослали за какую-то провинность. Разве мыслимо это — опуститься с должности посольского интродуктора до должности губернатора? И все за считанные дни, будто бы по чьей-то указке, но не по искреннему повелению короля. Сам бы Жозеф до такого не додумался — вот что Жаклин знала точно, и разговор с Атенаис, сколь бы коротким он не был, заставил графиню посмотреть на это назначение получше и увидеть в нем недобрый знак. Как бы холодна не была Анриетта, Жаклин все же ее любила и всем сердцем переживала — вот что вынуждало ее ступать извилистой тропой интриг, пусть и мелких. Впрочем, едва ли задуманное можно было назвать таковым. Все чего хотела Жаклин, так это разузнать все получше и обратить взор Симона де Мартена на то, что творится за престолом августейшего и при случае вмешаться, лишь бы Жозеф, наущаемый Клодом Дюкре не придумал еще какого-нибудь наказания. Так, пребывая в тревожных размышлениях о судьбе Анриетты, Жаклин сидела спиной к окну и неспешно попивала уже начинающий остывать чай, как вдруг раздался стук в дверь. От неожиданности графиня без малого не опрокинула чай на себя. Вернув чашку на блюдце, она поставила их на стол и громко сказала: — Да, да. Дверь открылась, и в будуар вошел Симон де Мартен. Он учтиво поклонился, едва заметно улыбнулся, затем приблизился к столу и, следуя приглашению хозяйки апартаментов, присел на свободный стул. — Вы чем-то встревожены, — заметил Симон. И впрямь, вид графини был крайне задумчивым и взволнованным. Она ответила не сразу. Опустила взгляд, поводила подушечками пальцев по столу и, не отрывая от него задумчивого взора, сказала, тоном под стать ее взгляду, следующее: — Я хотела поговорить с Вами об Анри. О ее новом назначении. Симон удивленно изогнул бровь. — О назначении? — он сложил ладони вместе, переплетая пальцы, и, откинувшись на спинку стула, тяжело вздохнул. — Я ничего не смог с этим поделать, — теперь и Симон смотрел не на собеседницу, а на крышку стола, и взгляд его был не менее задумчив, чем взгляд графини, однако же не встревожен, а мрачен. — Все дело в Дюкре? — Жаклин наконец-то обратила взор на своего визави. Положив руки на стол, она пытливо смотрела на него, догадываясь, что он знает о произошедшем немало. — Именно так, — Симон согласно кивнул. Их взгляды встретились. Давно они не беседовали за закрытыми дверьми. Даже в тот день, когда Симон узнал о назначении Анриетты на пост губернатора, он не счел нужным поговорить о том со своей подругой графиней. Ему дел хватало, и в суматохе, он позабыл доложить все той, которая была заинтересована во всем происходящем не меньше. Решив, что Жаклин и так все узнает от Анриеттты, он не стал наносить ей визит. Иными словами, эта встреча была первой с того дня, как грянули значительные перемены. Жаклин же искала свидания с Симоном со дня разговора с Атенаис, но де Мартен был занят настолько, что смог выделить время для беседы лишь несколько дней спустя. И вот теперь он сообщал ей, что в деле и впрямь замешан Дюкре, а значит и опасения Атенаис, и ее — Жаклин — собственные, возникли не на пустом месте. — Значит, правду мне сказали, — тихо произнесла графиня. — Кто же мог Вам такое сказать? — Тетушка Анриетты. — Атенаис? — удивленно переспросил Симон. — Никогда бы не подумал… Такое открытие и впрямь было удивительным для де Мартена, ибо он твердо знал, что Атенаис ведет жизнь затворницы и далека от того, что происходит в Жуале. Не зная точно, узнала ли тетка Анриетты от кого-то или же сама догадалась, Симон все же находился в замешательстве, не зная, как ему реагировать на то, что Атенаис принялась о чем-то откровенничать с Жаклин Дезоне. Да сам факт того, что она поделилась подозрениями с Жаклин — с той, которую презирал чуть ли не весь Жуаль, был удивителен. Никогда бы Симон не подумал, что эти двое могут пересечься таким образом. — Я и сама была удивлена, — угадывая мысли де Мартена, сказала Жаклин. — Но она поняла все раньше меня. А я, погруженная в свою печаль, даже не поняла, что произошло на самом деле. Но она переживает, как бы Дюкре не придумал что-то еще против Анри. И я эти переживания разделяю. Голос графини де Лефо звучал подавленно, убито. Она все так же тосковала по Анриетте, не зная, как ей вернуть ее расположение, так теперь еще прибавилась тревога за ее судьбу, которая могла оказаться в руках Клода Дюкре. Последнее Жаклин решительно не нравилось и она намеревалась подстраховаться, сделав Симона де Мартена соглядатаем. — Эти опасения тревожат и меня, — охотно признался Симон. Он скрестил руки на груди и о чем-то тягостно размышлял. Де Мартен вспоминал разговор с Эженом де Монсиньи и Рене Дювиньо. Он думал о праве Анриетты на престол и этой нелепице, отдалившей ее от Жуаля по прихоти старого коршуна Дюкре. Как воспротивиться королевской воле и вернуть все на круги своя? Как достучаться до Жозефа и внушить, что назначение Анриетты губернатором — плохая затея, и ее место здесь — в Жуале? Имелся ли способ или все было предрешено? В этих тяжких думах Симон был близок к тому, чтобы рассказать обо всем Жаклин. — Место Анриетты в Жуале. А это какое-то недоразумение, — тихо произнес Симон. — Так не должно было быть. А кроме того… — он замялся, не зная, как лучше поступить. Рассказать все или утаить важный секрет, который стал таковым лишь по воле случая? — Кроме того что? — требовательно спросила Жаклин. Симон посмотрел на графиню. В волнении облизнув губы, он ни в чем не изменил своей позы. Сомнения его терзали. Хранимый секрет был тяжкой ношей, и он вдруг счел, что должен рассказать о нем хоть кому-то. — Пообещайте, что будете молчать, — сказал он, пристально смотря на Жаклин. — Что бы Вы не сказали, я Вам обещаю. — Видите ли, — осторожно начал де Мартен. — У Ее Высочества есть право на престол. Луи-Август отписал его ей. Но завещание… — он тяжело вздохнул и снова опустил задумчиво-печальный взгляд. — В ту ночь мы все совершили большую ошибку, позволив Клоду Дюкре убедить нас в том, что до окончания траура завещание лучше отдать на хранение в надежные руки. Он был против Анриетты на престоле. Его аргументы были просты: Анриетта слишком юна, и трон должен по старшинству достаться Жозефу. Кроме того, он подвергал сомнению душевное здоровье Луи-Августа перед смертью и упорно доказывал, что король был не в себе, когда писал завещание. Ни к чему не придя, мы отдали документ на хранение кардиналу Буаселье. А через несколько дней в его дворце, будто бы случайно, случился пожар. Так завещание было уничтожено. Все мы понимали, что тут замешан Дюкре, но доказательств никаких не было. К тому же, мы смолчали. А когда те из нас, кто выступал сторонниками последней воли Луи-Августа, захотели рассказать о завещании, стало поздно, ведь его уже не существовало. Так ни Жозеф, ни Анриетта не знают правды. Еще и это назначение… — Симон покачал головой. — Все не к добру. Любая оплошность на посту губернатора может стоить Ее Высочеству дорого. Симон сник. Жаклин в свою очередь не знала что сказать. Услышанное ее потрясло. Часто задумываясь о том, что на троне вместо внушаемого Жозефа должна бы сидеть Анриетта, она даже помыслить не могла, что их отец думал перед смертью о том же. Но что в том толку, если завещание по заверениям Симона де Мартена сгинуло в пожаре? Уже ничего не доказать. Единственный способ — заговор против короля. Но разве можно осмелиться на такое? Да и Анриетта, любящая брата, никогда такой интриги не одобрит. Однако просто так расставаться с мыслью о праве Анриетты на престол Жаклин не собиралась. Уж слишком ее это потрясло. И раз уж так, то стоило это как-то использовать, лишь бы Анриетта вернулась в Жуаль. Если не на правах законной наследницы, то хотя бы, как раньше — в должности посольского интродуктора. — И Вы все это время молчали, — в тихом изумлении произнесла Жаклин. — Не я один, — будто бы оправдываясь сказал Симон. Голос его был тихим, взгляд задумчивым. — Мы молча терпели. Но теперь… — он положил руки на стол, сцепив пальцы в замок, и тяжко вздохнул, смотря при этом в никуда. — Теперь все изменилось. Нам не нравится это назначение. Но мы не знаем что делать. Для Жаклин это загадочное «мы» обозначало надежду. Надежду на то, что у Анриетты не мало союзников и они помогут ей вернуться ко двору. Как — ей было непонятно, но надежда появилась, возникнув подобно путеводной звезде во мраке отчаяния. — Вы уверенны, что завещание уничтожено? Это кардинал Вам сказал? — Жаклин вдруг преобразилась. Вместо печальной тоски в ее глазах теперь плясал огонек, происхождение коего крылось в, пусть и призрачной, но все же надежде обратить все вспять, вернуть Анриетту в Жуаль и, быть может, усадить ее на законное место — трон. — Когда я в последний раз обращался к нему с этим вопросом, он посоветовал мне обратиться к покойному за тем, чтобы тот изъявил свою волю еще раз, — Симон горько усмехнулся, вспоминая разговор с кардиналом. — Завещания больше не существует. И мне по-прежнему тяжело это принять, однако это правда. Три года назад я совершил большую ошибку. Все мы совершили ошибку. И вот расплата — Анриетта сослана из Жуаля на окраину страны. Жаклин, ошеломленная услышанным, не отрывала изумленного взгляда от Симона де Мартена. Нет. Ей определенно не хотелось верить в эту нелепость с утратой столь ценной бумаги, как завещание. Но что она могла поделать, когда сам хранитель тайны признал всю тщету поисков. Как теперь доказать, что корону должна носить Анриетта, а не Жозеф? Неужели нет никаких способов? Нет. Такого просто не может быть. Лихорадочные мысли не давали Жаклин покоя. Она будто бы чувствовала, что в этой истории с завещанием еще не поставлена точка, и оно даст о себе знать, когда придет его время. Но как умело все обыграть? Как вернуть Анриетту в Жуаль? Как сообщить ей о ее правах, когда письменного подтверждения уже три года как никто не видел, по крайней мере из тех, кто был сторонником последней воли Великого? Что-то нужно было придумать, но судорожные размышления не дали никаких плодов. — Обещайте, что будете следить за Дюкре, — наконец сказала Жаклин после долгих размышлений. Она сдалась на волю случая, который распорядился, что завещание Луи-Августа должно исчезнуть. — Именно это я и делаю, — Симон кивнул и, предугадывая мысли графини, добавил: — Я буду держать Вас в курсе дел.***
— Давно я здесь не была, — сказала Атенаис. Холод склепа неприятно проникал под ткань легкого платья вишневого оттенка и заставлял подрагивать. Подземелья базилики Сен-Марк были мрачны, как и любые другие катакомбы. Лишь масляные лампы выхватывали из сумрака мраморные надгробья, на которых значились имена усопших. Это был фамильный склеп Дезиров. И впрямь, Атенаис давно не навещала почивших родственников. В последний раз она была в Сен-Марк три года назад, когда хоронили Луи-Августа VI. С тех пор она не посещала эти катакомбы. Что же чувствовала она теперь, три года спустя? Боль утраты прошла, но тоска осталась — вот что делало ее взгляд печальным. Здесь покоились дорогие ей люди: мать, отец, оба брата. Она намеревалась почтить память каждого, и первым делом подошла к могиле матери. Тяжелая надгробная плита из белого мрамора хранила на себе лишь выгравированное имя и две даты. Атенаис провела рукой по холодному камню, будто бы стирая пыль, и в молчаливой задумчивости застыла над могилой. Базиль, который отправился в Сен-Марк вместе с тетушкой, стоял в стороне. Поглядев на белый мрамор, он увидел надпись «Августа-Мария-Фредерика». — Она ушла рано. Сразу, как произвела на свет твоего отца, — Атенаис даже не посмотрела на племянника. Ей взгляд по-прежнему был прикован к надгробной плите. — Быть может, оно и к лучшему. Она не видела вражды своих сыновей. Низкий голос Атенаис звучал мрачно, что Базилю было крайне непривычно, ибо он привык наблюдать тетушку жизнерадостной. Однако же это открытие не стало удивлением, напротив — оно казалось естественным, ибо речь шла о скорби, которую Атенаис без всякий сомнений таила в недрах своей души, а это место как нельзя лучше располагало к тому, чтобы эту самую скорбь выпустить наружу, обличить ее без всяких ужимок и стеснений. Атенаис глубоко вздохнула и медленно обошла могилу матери. Базиль неспешно последовал за тетушкой. Она же остановилась возле соседнего надгробья, сделанного уже из черного мрамора. «Кристоф-Август-Гийом-Себастьян» гласила надпись. То был дед Базиля и отец Атенаис — король КристофV. — Всех королей удостаивают прозвищ, если не при жизни, то после смерти, — Атенаис опустила руки перед с собой и в мрачной задумчивости смотрела на могилу отца. — Его прозвали Кристоф Честолюбивый. У отца всегда была тяга к помпезности, прям как у нашего предка — Жозефа Восхитительного. Но последний был велик, а мой отец лишь играл в короля и был ужасным правителем, как говорят некоторые. Твой отец это мнение разделял, потому рушил все его устои. Так он и добыл себе прозвище Великий. Достойный сын своего королевства. Базиль ничего не ответил на этот монолог. Он лишь внимательно слушал то, что и сам знал давно. Вдруг его одолела печаль, несмотря на то, что короля Кристофа V почитать было не принято, и Луи-Август хорошо позаботился о том, чтобы этого монарха вспоминали как можно реже, и то, в ключе негативном, но никак не положительном. Кристоф V был темным пятном в истории Альвитании и дома Дезиров в частности. Однако Базиль точно знал, что каким бы ужасным королем не был Честолюбивый, он все так же оставался отцом тетушки Атенаис, и она имела право на скорбь и добрую память о нем. Сама же Атенаис решила долго не задерживаться у могилы отца. Она прошла дальше. И снова черный мрамор с именем еще одного Дезира: «Анри-Кристоф-Август-Жозеф». — Анри всегда был мятежником, — сказала Атенаис, подойдя к могиле брата. — Отцу нравился его вздорный нрав, но вот с Луи они не уживались. Постоянно ссорились. Буйная голова. И чего ему только не хватало? Трон достался ему, но он был к нему не готов. Всех предал и обманул. Бедный Анри… Теперь не тоска — скорбь была на лице Атенаис. Вспоминая о том, как умер один из братьев, она испытывала глубокое сожаление о том, что не смогла предотвратить беды. Анри был казнен по приказу юного Луи-Августа, а она — Атенаис — не смогла отговорить своего младшего брата от рокового решения. Анри удушили в старом замке, некогда принадлежавшем семейству Дезиров еще до того, как они стали королями — Шато-де-Шагран. — Твой отец очень жалел об этом. Но что случилось, то осталось в прошлом, — Атенаис говорила тихо, однако низкие своды не спешили скрадывать звук, напротив — усиливали его. — Я видел, как он плакал, — Базиль согласно кивнул и тяжело вздохнул, смотря с тоской на дядюшкину могилу. — Он рассказывал мне про него. Много хорошего, но почти ничего плохого. И постоянно твердил, что сожалеет. — Луи тогда был слишком юн и порывист, прям как твоя сестра. Впрочем, вспыльчивость осталась с ним до самого конца. Чего было не занимать Луи, так это живости нервов. Впрочем, импульсивность — наследственная черта. Твой дед Кристоф был таким же. Как вспомню отца… Он мог накричать на любого из нас. Впрочем, нас с сестрой он явно любил больше, чем моих братьев. К ним он оказался необычайно строг. Единственный человек, которого он любил по-настоящему — наша мать. Базиль не знал, что ему ответить, потому счел уместным молча выслушать то, что говорила тетушка. Он опечалено взглянул на могилу дядюшки, вспоминая все то, что когда-либо слышал о нем от отца. Вспоминал он и слезы на его глазах, и раскаяние в голосе, будто все это происходило совсем недавно, а не годы назад. Базиль помнил, как мальчиком он ездил сюда вместе с Луи-Августом, и это место всегда навевало на него большую печаль. Это было место скорби, и таковым оно оставалось для Базиля по сей день. В этот раз Атенаис стояла у надгробья дольше, чем у могил отца и матери. Брата она явно любила и скорбела по нему. Базиль заметил, как она украдкой вытирает слезы, но все так же не находил, что сказать. Наконец тетушка сдвинулась с места и направилась к последнему пристанищу Луи-Августа VI. Базиль проследовал за ней. — Он ушел слишком рано, — Атенаис стояла, опустив руки перед собой. Базиль скорбно смотрел на черный мрамор надгробья и вспоминал счастливые моменты, проведенные с отцом. Тетушка была права: болезнь забрала его слишком рано. Съела за считанные дни, иссушив того, кто еще не так давно бодро правил целым государством. И после Великого на троне оказался тот, кто остерегался продолжать его дела, будто бы чего-то опасаясь. Конечно, Базиль был далек от такого рода размышлений, однако точно знал, что Жозеф ни в коей мере не похож на отца. Другое дело Анриетта — вот кто был достоин носить корону после отца, но порядок старшинства отнял у нее эту возможность, оставив трон Жозефу. Схожего мнения придерживалась и Атенаис, однако знала больше Базиля. Когда брат слег от болезни, она тут же приехала в Жуаль и часто наносила визиты Луи-Августу. Он делился с ней всем, в том числе и опасениями, что Жозеф не сможет совладать с государством; что он абсолютно не приспособлен к управлению; что на троне он — Луи-Август — видит совсем другого человека — Анриетту и что он намеревается отписать ей свой престол. Все это было известно Атенаис, но она хранила молчание. Ничего не услышав про завещание после смерти брата, она сочла, что он так его и не написал. На трон взошел Жозеф, и Атенаис смиренно это приняла, несмотря на то, что по заверениям Луи-Августа он был плохим управленцем. Она знала больше, чем многие, но молчала, решив, что не стоит сеять раздор среди племянников, и на том совесть ее была чиста. — Он очень Вас любил, — тихо произнес Базиль. — Я знаю, — Атенаис невольно улыбнулась. — Но не больше, чем вас — своих детей. — Интересно, Анриетта попрощалась с ним перед отъездом? — Думаю, да. Она была очень привязана к отцу. Повисла тишина. И Атенаис, и Базиль находились в собственных воспоминаниях о покойном. Каждому из них было что сказать, но они предпочли почтить память Луи-Августа молчанием. Базиль снова заметил, как тетушка смахивает слезу, но, как и прежде, смолчал. Сам он почувствовал как ком подступает к горлу, дышать становится тяжелей, а глаза уже намокают от слез. Он не знал, сколько времени так простоял. Из мира воспоминаний в мир реальный вернула его тетушка. — Я подожду тебя в карете, — сказала она и неспешно направилась к выходу из катакомб. Базиль кивнул, давая понять, что он услышал и, продолжая глядеть на черное надгробье, стал нащупывать часы в кармане камзола. Почувствовав между пальцев звенья цепи, он потянул все так же не глядя. Часы выпали. Тогда Базиль посмотрел вниз, но к собственному удивлению ничего не разглядел в полутьме. Нахмурившись, он присел на корточки и обратил внимание на то, что рядом с надгробьем есть небольшое углубление. Видимо, часы упали туда. Следуя своей догадке, Базиль запустил руку в нишу. Он нащупал одновременно и цепь, и еще какой-то металлический предмет, который, судя по габаритам, никак не походил на часы. Это его заинтересовало. Предмет явно не хотели спрятать так, чтобы его точно никто не обнаружил, но его поместили так, чтобы его смог найти тот, кто знал бы об этой нише возле могилы. Базиль стал рукой разгребать землю, чтобы достать то, что там находилось. Незнакомым предметом оказался тубус для писем. Достав и его, и часы, Базиль спрятал последние в карман камзола и теперь с любопытством смотрел на свою находку. Не понимая, как этот предмет мог оказаться подле могилы отца, Базиль быстро бросил ломать голову над догадками и открыл тубус. К его удивлению он оказался не пустым. Не при каких иных обстоятельствах Базиль не стал бы читать чужих посланий, но любопытство брало верх. Подойдя поближе к одному из фонарей, Базиль развернул отсыревший лист бумаги. «Я — Луи-Август-Кристоф-Гийом — король Альвитании, объявляю всем моим верным подданным. Хоть забота моя и любовь к государству, а также всем моим подданным, ни на секунду не покидала меня, сей указ я составляю, будучи на смертном одре. Пусть и не заблаговременно, но я рассудил о наследии моего престола. Посему определяю и назначаю приемником моей самодержавной власти свою дочь герцогиню д’Аффексьёнь, де Нажу, дю Фели, а также все прочие принадлежащие ей и дарованные мною же титулы, Анриетту-Луизу-Августу-Жозефину. Вверяю государство ей, имея заботу о сохранение его и благе, а также продолжении достойной политики, установленной моим почтенным предком Жозефом II Восхитительным, и перенятой у него мной. Далее же, за неимением у назначенного мной монарха прямых наследников, сей правитель должен действовать согласно закону «О престолонаследии», и так же, как и я обязан составить завещание касаемо того наследника, которого сочтет достойным.» Без всяких сомнений Базиль признавал почерк отца. Да и как можно было усомниться в личности автора сего документа, когда он сам объявил свое имя, а в конце поставил свою подпись рядом с королевской печатью? Что чувствовал Базиль? Он был изумлен, встревожен и напуган. Причем истоки последнего чувства он и сам затруднялся определить. Без всяких сомнений перед ним было завещание отца. Но как оно оказалось здесь — в фамильном склепе Дезиров? Почему о нем никто не говорил? Почему, раз уж престол завещан Анриетте, на нем сидит Жозеф? Неужели они ничего не знают об этом документе? Столько вопросов роилось в голове Базиля, но ответа на них он не находил. Голова шла кругом. Не выдерживая нервного напряжения, он кинулся к выходу. В это время Атенаис уже собиралась сесть в экипаж, как растерянный и взволнованный Базиль уже подбежал к ней, размахивая листом бумаги. — Тетушка, — окликнул он ее. Она обернулась, придерживая юбки платья. — Взгляните. Атенаис, нахмурившись, взяла то, что предлагал ей племянник. И она хмурилась только сильнее по мере того, как читала завещание. В голове ее вопросов было не меньше, чем у Базиля. Не миновало ее и волнение. Тайна, хранимая более трех лет, вдруг вышла наружу из мрачных подземелий базилики Сен-Марк. Что это? Злая шутка или воля провидения? И кто же решил захоронить волю Луи-Августа рядом с ним? Атенаис было неизвестно, но без сомнений это был тот самый кардинал Буаселье, которому на хранение и была вручена эта бумага. Если бы рядом оказался Симон де Мартен, он бы верно рассмеялся, поняв, какую изысканную шутку выкинул кардинал, сказав, что ему — Симону — следует обратиться к покойному за тем, чтобы тот изъявил свою волю еще раз. Но здесь не было ни Симона де Мартена, ни его друзей, здесь были только Базиль и Атенаис. Последняя знала о воле Луи-Августа, Базиль — нет. Несчастный мучился, не зная, как ему теперь лучше быть с этой бумагой, но тетушка вовсе не намеревалась облегчить его страдания. Она и сама не понимала, что ей теперь делать, как лучше поступить. Ясным оставалось лишь одно — спустя три года тайна вышла наружу, и хранить ее дальше стало труднее. — Где ты это взял? — спросила Атенаис, не отрывая взгляда от бумаги. — Это было возле отцовской могилы. Я обронил часы. Полез их искать и наткнулся на это. Оно лежало в тубусе, — в доказательство своих слов он потряс перед тетушкой обозначенным предметом. Он был взволнован еще больше чем прежде. Столько вопросов, но ни одного ответа. — Вы знали об этом? Атенаис смолчала. Она и сама не знала, что ей теперь делать с завещанием брата. Далекая от жизни двора, она не хотела в нее вмешиваться, и уж тем более ей не хотелось стать причиной распри между Анриеттой и Жозефом. Последнего она опасалась больше всего, ибо компания короля не внушала ей доверия. Но и смолчать нельзя. Так что же делать? Всем этим был обеспокоен и Базиль. Размышляя точно так же, как и тетушка, он не стремился внести раздор в родной дом, однако понимал, что молчание не может быть вечным и в сердцах надеялся, что тетушке хватит смелости, которой не достает ему. — Пусть это пока что полежит у тебя, — наконец нарушила молчание Атенаис. Она свернула лист и решительно протянула его Базилю. — А я подумаю, как лучше сообщить об этом Жозефу и Анриетте. Атенаис не знала, как ей преподнести эту весть, и потому брала себе отсрочку. Она и впрямь дала сама себе слово поразмышлять над всем этим, но точно не знала, когда будет готова дать ответ хотя бы самой себе. Вдруг ей стало страшно. От этого документа веяло могильным холодом. Что это было? Предчувствие? Или справедливое опасение, что Жозефу такая новость придется не по нраву? Что бы то ни было, содержание этого документа ее пугало не меньше, чем Базиля, который и сам испытывал нервное напряжение от того, что ему довелось узнать.