***
Жозеф потянулся, зевнул и посмотрел на свой завтрак. Взгляд его пал на морские гребешки в сырном соусе. Тогда он взял вилку и принялся за трапезу, жадно глотая любимое блюдо. Завтрак короля начался в девять утра после всех утренних процедур по пробуждении. Неизменно каждое утро камер-юнкеры помогали королю совершать его утренний туалет, после чего они помогали ему одеться, и тогда король выходил в свою трапезную. С приезда осханской инфанты произошло значительное изменение в его распорядке дня: монарх уже не стремился звать на завтрак министров или советников, а неизменно ждал свою невесту. Она же охотно составляла ему компанию, однако же не всегда они были наедине друг с другом; частым гостем стал Клод Дюкре, который всеми силами старался произвести на будущую королеву хорошее впечатление, что у него и получилось. В Жуале еще никто не знал о том, что началась война. Лишь через несколько дней, когда прибудет посыльный из Эсиля, в Жуале начнут тревожиться. Но в этот день король был все так же безмятежен. Его ничуть не тревожили предупреждения сестры, а если же такое и случалось, то граф де Сен-Ре убеждал его в том, что никаких причин для беспокойства нет, и Жозеф верил своему Аргусу, всецело полагаясь на его опыт и здравый смысл, о котором, Дюкре, кажется, в своей вражде с Анриеттой позабыл. Впрочем, то было не из злого умысла: граф всецело полагал и искренне был в том уверен, что Итания лишь бравирует своим флотом в альвитанских водах, намеренно провоцируя конфликт, однако же не стремится развязать войну первой. Потому Клод был спокоен, а вместе с ним был спокоен и Жозеф. К тому же все мысли короля только и были, что о свадьбе, которая должна была состояться завтра. Накануне король имел удовольствие принять свою сестру Антуанетту, приехавшую из Анхольта как раз к свадьбе. Компанию ей составил ее муж — принц Рудольф, и все их трое детей. Жозеф был безмерно рад видеть и сестру, и племянников, и даже успел опечалиться из-за того, что Анриетта не имеет возможности повидаться с любимой сестрой. Сожаление на этот счет выразила и сама Антуанетта, однако же твердо для себя решила, что после свадьбы обязательно отправиться в Аффексьёнь за тем, чтобы навестить сестру. Что до Жозефа, то он поддержал Антуанетту, на том все его мысли об Анриетте и кончились. Однако же этим утром он снова про нее вспомнил. — Жаль, что Анри не сможет присутствовать на нашей свадьбе, — как и всегда, король говорил с набитым ртом, и ничуть не был этим смущен. Вероника же делала вид, что такие манеры ее устраивают, на деле же она просто сочла неуместным делать замечания королю, в особенности тогда, когда их брак еще не был скреплен юридически. Инфанта находила привычку короля отвратной, и это то, что ей решительно не нравилось в Жозефе. Другое дело Шарль. Всегда элегантный и опрятный, он не позволял себе говорить с набитым ртом, и Вероника в глубине души уже начинала жалеть, что король не Шарль, а Жозеф. Но раз такова цена за корону, то она готова ее выплатить, лишь бы уже завтра утром перед церковным алтарем в присутствии бомонда назваться королевой Альвитании. — Да, сир, очень жаль, — подхватила инфанта. В совершенстве владея искусством придворного лицедейства, которое иначе зовется лицемерием, она выдавила из себя эмоцию, сделавшую выражение ее лица опечаленным. — Анриетта была так любезна со мной в те три дня. Думаю, ей бы очень хотелось побывать на нашей свадьбе. — Да. Но, увы, — король пожал плечами. Разделавшись с гребешками, он перешел на зажаренных перепелок. Держа птицу обеими руками, он зубами вгрызся в мясо. Вероника тем временем неспешно поедала свою порцию морских гребешков. Не выдержав, она все же позволила себе тяжелый вздох, который остался незамеченным. — Дела герцогства превыше всего. Поверьте, у моей сестры талант к управлению. Мне, конечно, ее не хватает, но, думаю, там ее таланты будут нужнее. К тому же, я устал от этих ссор между ней и графом де Сен-Ре. Давно следовало отвести их друг от друга на такое расстояние, на котором они не смогут враждовать. Окажись здесь Клод Дюкре, он вряд ли бы смог сдержать ликование, ибо король своей речью обличил то, что сам еще не сознавал: он отдал в этой вражде предпочтение ему, — Клоду, — раз решил оставить его подле себя и удалить от двора сестру. Впрочем, достопочтенный граф и без того был счастлив, что Анриетту лишили должности посольского интродуктора и отослали куда подальше. — Ее место подальше от Жуаля, — сказал как-то Веронике Клод Дюкре. Не проявляя открытой враждебности, он мягко, с коварством паука, запутывающего свою жертву в липкую паутину, подступался к королеве, чувствуя, что сможет добиться ее расположения, нашептывал ей то, что было ему угодно и без всяких стеснений искоренял в ней последние остатки симпатии к Анриетте. Такой же трюк он пытался проделать и с Жозефом, когда на все письма Анриетты о близящейся войне реагировал недовольным фырчаньем и убеждал Жозефа в том, что сестра его попросту наводит панику, причем зазря. Однако же пока что король был полон добрых воспоминаний об Анриетте и не спешил так просто от нее отворачиваться, хоть в последнее время вспоминал и не так часто, что несомненно радовало Дюкре. Особенно по душе ему приходилось то, что король в своих внезапных порывах вернуть Анриетту в Жуаль всегда слушался его — Клода, — а потому не совершал того, что было бы настоящей глупостью для того, кто носит корону. Нельзя так просто отказываться от своих приказов, и раз уж он — Жозеф — назначил герцогиню губернатором, значит должен пройти какой-то срок прежде, чем она вернется в Жуаль. Но этого Дюкре пытался избежать и пока что имел в том явный успех. Однако же эхо войны, когда оно только дойдет до Жуаля, непременно внесет лепту и в мысли короля, и в его решения. А пока что Жозеф был безмятежен и наслаждался жизнью, в то время, как Анриетта не знала покоя от случившейся войны. Король был счастлив, и, видимо, счастье это заключалось в том, что важные решения принимали за него. Иными словами, это был очень порядочный король, знающий, как подобает себя вести и что делать в тех или иных ситуациях — полагаться на кого-то другого, но после радостно заявлять, что верное решение принадлежит исключительно ему. Однако — это уже к несчастью короля — война хорошо запоминала своих героев, но плохо относилась к тем, кто отнесся к ней с пренебрежением. Жозеф еще не знал, что одно из знамен кирасирского полка в Аффексьёни отныне имеет на себе имя его сестры. И таких знамен могло появиться не мало, пока он пребывал в беспечности. От того и не болела его голова, что он даже помыслить о таком не мог. А когда же узнает, так это одному богу известно, какое решение он примет. Короли не любят, когда превозносят кого-то другого. В особенности они ревниво относятся к славе близких родственников, ибо почести, раздаваемые последним больно ранят монаршее самолюбие. Однако пока что король был покоен и не задумывался о том, что случилось что-то такое, что заставит его хорошенько призадуматься и, быть может, разозлиться. Он был увлечен завтраком и своей невестой, при том первым явно больше. — Сильно же они Вам досаждали, — отозвалась Вероника на заявление Жозефа о том, что он и сам был рад отдалить Анриетту от Клода Дюкре. — Постоянные споры. И я никогда точно не знал, на чью сторону мне встать. Анри — моя сестра, а месье Дюкре — мой министр. И оба давали мне толковые советы. Кажется, Анри обиделась на меня, когда я назначил ее губернатором. Ей это очень не понравилось. — Разве можно оспаривать Ваши решения? — с наигранным удивлением спросила Вероника. Ей становилось очевидным, что с Жозефом можно спорить, чем и занималась его сестра. — Она постоянно со мной спорит, — подтвердил ее догадку Жозеф. — С ней только отец и справлялся. Но я — не он. Я не умею быть жестким. Король все так же жадно поедал перепелку и уже измарал себе жиром все руки. — Я слишком добр, особенно к ней. Но это то качество, за которое меня будут восхвалять. Жозеф Добрый. Мне уже нравится это прозвище. Самоуверенности, с какой Жозеф произносил эти слова, можно было позавидовать. Он ни в коей мере не замечал в себе пороков, но видел добродетели, за которые, по его мнению, его обязаны были восхвалять. Не став полноценным государем, он все же позволил прорости тем росткам тщеславия, которые свойственны правителям. Власть — великая сила, и не каждый в состоянии с ней совладать, однако же в независимости от того, насколько достойный человек ей наделен, она каждого заставляет внять своему неизменному девизу, выжигая его как клеймо на монарших губах: «Sic volo, sic jubeo, sit pro ratione voluntas!».И эта самая воля начинала преобладать над здравым смыслом. — Во истину добрый, — улыбаясь, сказала Вероника. С первого же дня подметив, что король мягок, она теперь знала и его слабость: Жозеф был из того сорта королей, которые любят лесть, но сами себе в том не признаются. И какого же прекрасного супруга ей предоставил отец, заключив с Жозефом III договор! Лесть, притворство, и он уже у ее ног. Как мало требовалось этому простаку, и какой малой ценой отделалась Вероника, заполучив себе в мужья того, кто сам позволит стать ей полноправной королевой. И как же удачно совпало, что он очаровался ей с первого мгновенья, и вот уже который день смотрел на нее влюбленными глазами, да только и делал, что говорил о предстоящей свадьбе. Вероника, нужно отметить, порядком устала от этих томительных ожиданий Жозефа, однако имела достаточный ум, чтобы не портить отношения с королем и вместо того, чтобы сердиться, неизменно соглашаться с ним во всем. И уж тем более она не смела возражать, когда Его Величество сам придумал себе прозвище. — И щедрый, — все с той же улыбкой сказала Вероника. — Жозеф Щедрый, — произнес король, будто бы пробуя слова на вкус. — И это мне тоже нравится. Разделавшись с перепелкой, он теперь с улыбкой смотрел на невесту. Ему нравилась та игра, в которую она с ним играла, но он ни в коей мере не подозревал во всем происходящем фальши, а лишь находил подтверждение того, что Вероника и сама к нему не безразлична. — Какое из двух Вам нравится больше? — Вероника занесла вилку над тарелкой и заискивающе посмотрела на жениха. — Они оба мне нравится. Как бы меня не прозвали, я буду рад и тому, и другому. — А в Альвитании дают прозвища королевам? Жозеф, задумавшись, вперил взгляд в потолок, изрисованный мифическими сюжетами. — Не могу припомнить, — он нахмурился, а после посмотрел на Веронику и снова улыбнулся. — Но это можно исправить. Какое прозвище Вы бы хотели? — А какое Вы бы мне дали? — все с тем же задором продолжала Вероника. — Очаровательная, — Жозеф заулыбался сильней, но его потолстевшие щеки больше не позволяли появляться тем ямочкам, что некогда сопровождали его улыбку.- Восхитительная. Прекрасная, — король явно увлекся, но стоит отдать ему должное: он был искренен, как никогда. С каким упоением он смотрел на Веронику, и с каким удовольствием перечислял он те прозвища, которыми хотел наградить инфанту. Всего день оставался до свадьбы, но Жозеф уже считал ее своей королевой. Она покорила его так скоро, что он сам в своей влюбленности потерял голову и более не мыслил себя без Вероники. Несчастный. Чувства его были безответны, но он этого не сознавал. С ним игрались, и он принимал это за искренность. Чувствуя себя любимым, на деле он являлся ослепленным дураком, которого без всякого труда обводили вокруг пальца, а он ни единой мыслью этого не подозревал. — Вы мне льстите, — сказала Вероника, сохранив на лице легкую улыбку. — Ничуть, — тут же возразил Жозеф. — Вы само совершенство, моя милая. И я неимоверно счастлив, что Ваш отец решил отдать Вас в жены именно мне. Король снова улыбнулся, одарил Веронику нежным взглядом, вытер руки салфеткой и поднялся из-за стола. — Прошу простить, меня ждут дела, — он схватил со стола бокал с вином, залпом опустошил его и, зажмурившись, прижал тыльную сторону ладони к носу. — Крепкое вино, сказал он с хрипотцой и убрал руку от лица. — Я Вас оставлю. Ну а завтра… — он весь просиял. — Завтра наш день. Жозеф подошел к Веронике, нежно обхватил ее лицо руками и поцеловал в щеку. — Я буду ждать Вас к обеду, Вероника Очаровательная, — не переставая улыбаться, Жозеф медленно отдалился от невесты и направился к выходу из комнаты.***
— Она попадает в нее с двадцати шагов, — заявил Филипп, обращаясь к Жюлиану д’Антраге. Он появился неожиданно за спиной капитана, и тот, до этого серьезно смотревший на то, как Анриетта цепляет игральную карту на ствол каштана, встрепенулся. Оглянувшись, Жюлиан не сразу признал друга Ее Высочества, но когда узнал, тут же крепко пожал ему руку и вновь облокотился о балюстраду из белого мрамора. — Сейчас и увидим, — довольно сказал Жюлиан, наблюдая за тем, как герцогиня отмеряет шаги. Убедившись, что их ровно двадцать, он весь обратился во внимание. Анриетта, вытянув руку, целилась в карту. И Жюлиан, и Филипп молча наблюдали за тем, что происходит. Филипп, уже давно привыкший к хорошей стрельбе Анриетты даже не думал, что она может промахнуться, а вот Жюлиан нервничал так, будто это ему предстояло попасть в пикового короля, повисшего на дереве. Выстрел раздался резко. Сизый дым струйкой взвился в воздух, запахло жженным порохом. — Первый стрелок Альвитании, прошу заметить, — довольно произнес Филипп. Он все так же стоял на ступеньках позади капитана и, заведя руки за спину, раскачивался на носках. — Премного наслышан об этом. И впрямь, стрелок. Я бы не попал. — А Вы попробуйте. Может, получится, — Филипп с задором подначивал Жюлиана, и тот, внимая своей пылкости, уже готов был принять вызов. — Чем черт не шутит, — д’Антраге согласно кивнул и отпрянул от балюстрады. — А Вы чего здесь, Дювиньо? Я слышал, Вас зачислили в инфантерию. — Полк не до конца сформирован. Потому сегодня я еще пока что не солдат, — Филипп щелкнул языком и развел руками. Дювиньо и впрямь зачислили в полк инфантерии, набор в который начался лишь с приездом Анритеты в Аффексьёнь. До полной укомплектованности не хватало около пятидесяти человек, однако же в надежде набрать их за текущий день, полковник перенес сборы и обучение на завтрашний день, что несомненно было сделано с согласия вышестоящих лиц, в частности генерала де Брасса и, непосредственно, генерала от инфантерии. Преисполненный волнения, Филипп хотел последний день провести с Анриеттой, ведь теперь неизвестно, когда они увидятся вновь. Вот почему он оказался здесь в предвечерний час. Отыскать герцогиню не составило труда: лакеи уже давно изучили распорядок дня Ее Высочества, и потому без каких-либо затруднений указали Филиппу ее верное местонахождение. — Ты еще не передумал? — Анриетта обернулась к другу и теперь неспешно приближалась к нему. — Никак нет, — уверенно отвечал Филипп. — Мои намерения все так же сильны. — Счастливчик, — со вздохом произнес Жюлиан. — Мне бы на Вашего место, да вот беда, я — капитан губернаторской гвардии, — он развел руками от безысходности. Его воинственный нрав требовал немедля отправиться воевать, но должность капитана гвардии приковывала его к Жардэну и в частности к Эсилю. — А Вы не завидуйте, д’Антраге, — отозвался Филипп. — Кажется, положение дел не из лучших. Как бы Вам не пришлось защищать Ее Высочество. — Не будьте паникером, — Жюлиан был возмущен этим высказыванием, и теперь сурово смотрел на Дювиньо. — Вы пойдете в бой под именем Ее Высочества. Вы не имеете права проигрывать сражения. — Как, под именем Анриетты? — Филипп удивленно смотрел то на капитана, то на герцогиню. Анриетта и сама слышала о том впервые, и теперь она заискивающе смотрела на д’Антраге, ожидая разъяснений. — А вот так, Дювиньо, — отвечал Жюлиан. — Вы еще не видели флаг Вашего полка? Так будьте любезны первым делом, когда Вы завтра окажетесь на сборах, посмотрите внимательней на королевское знамя и Вы увидите чье имя на нем значится. — Как это понимать? — Анриетта нахмурилась. Взгляд ее стал суровым. — В бой идут под Вашим именем — вот что это значит. Это не мое решение, а решение тех, кто писал Ваше имя на знаменах. И я прошу Вас ничего с этим не делать. Они верят в Вас, потому что Вы полны забот о государстве. А то письмо, которые Вы мне вчера показали… Уж извините, я не смог смолчать о том, что в Жуале о нас не думают. Жюлиан опустил взгляд, будто бы осознавая свою провинность. Он ждал, что Анриетта начнет его отчитывать, но голос ее звучал тихо, и в нем ни намека не было на злость. — Жюлиан… Что Вы наделали? Если король узнает… Ему это не понравится. Анриетта выглядела растерянной. Прекрасно сознавая свою вину в том, что в порыве эмоций дозволила д’Антраге коснуться тайны, которой ему знать не следовало, она теперь расстраивалась из-за причины уже озвученной. Но не гнева Жозефа она боялась. Вовсе нет. Она уже видела, как расстроиться брат, когда узнает, что на его знаменах пишут ее имя. Быть может, король и проявил легкомыслие, но он, в понимании Анриетты, не заслужил того, чтобы от его имени отрекались. Однако ей не оставалось ничего, кроме как принять все как данность. Знамен она не отберет, как и не заставит стереть с полотен ее имя. И самым печальным для герцогини являлся факт того, что в военных кругах Аффексьёни утратили веру в короля, но поверили в нее — Анриетту. Ей этого отнюдь не хотелось. Не жадная до почестей, она предпочитала держаться в тени брата, помогая ему незримой рукой. Но вот беда, рука оказалась вовсе не незримой, а очень даже видимой. И что теперь с этим делать Анриетта не понимала. — Я лишь сказал правду, — Жюлиан не сразу нашелся что ответить. Ему как будто бы стало стыдно, что он разболтал то, что ему доверили как тайну. — Хотите Вы того или нет, но Вас здесь любят и безмерно уважают, — его голос стал уверенным. Он поднял взгляд и более не отводил его от герцогини. — Примите эти знамена! Бесспорно, корону носит Ваш брат, однако же и Вы находитесь на высоте. И я считаю, что не ниже его, при всем моем уважении к королю. Пораженная этим признанием, Анриетта не нашлась что сказать. Ее мысли и без того были заняты войной, так теперь еще и эта история со знаменами. Не льстило ей такое уважение к ее имени, но не оставалось ничего, кроме как смириться. Ее возвысили до уровня короля против ее воли. Пусть так. Она подумает об этом потом, когда война уйдет с альвитанских территорий на итанийские.