Герцогиня д'Аффексьёнь

      Рафаэль никогда не любил разъезжать в карете. С тех пор как научился сидеть в седле, он предпочитал езду верхом, даже если на улице была непогода — вот почему он отказался от настоятельных просьб Жозефины Дюбуа сесть с ней и ее гостями в экипаж. Он лишь сопровождал их, следуя на своей белоснежной кобыле в Жуаль, куда все семейство Дюбуа пригласили на королевскую свадьбу. По этой причине Рафаэль сменил красный мундир на темно-синий жюстокор и того же цвета камзол, белые гвардейские брюки — на горчичного цвета кюлоты. Не забыл он надеть и самые лучшие свои сапоги, лакированные, они поблескивали в свете солнца.        Подле Рафаэля ехал светловолосый молодой человек. Он имел высокий рост, был выхолен, на вид нежен и приятен, однако не столь прекрасен внутри. Следуя моде, он носил завитые к верху усы и эспаньолку на подбородке. Взгляд его светло-серых глаз был лукав, как и улыбка чувственных губ. Он чем-то отдаленно походил на Рафаэля. Родство между ними и впрямь имелось: семья де Кателей, к которой относился этот молодой человек, находилась в тесном родстве с семейством Дюбуа. Его звали Феликс де Катель, и он чуть ли не с самого рождения носил титул герцога, ибо отец его давно почил, расплатившись собственной жизнью за участие в том самом заговоре, который некогда затеяли Дюбуа.        Одинаковые в своем несчастье Рафаэль и Феликс все же относились к нему по-разному. Если Рафаэль считал своего отца изменником и относился к нему — что вполне справедливо — с презрением, то Феликс своего отца почитал, не смея сказать о нем дурного слова. Впрочем, такое расхождение во мнениях не мешало этим двоим водить дружбу, пусть и скверную. Они даже вместе служили в одной гвардейской роте, и Феликс, последовав примеру Рафаэля, сменил мундир на светский наряд. На нем был вишневого цвета костюм и до лоска вычищенные сапоги; в жабо у самой шеи блестел кровавый рубин, на длинных изящных пальцах красовались кольца и перстни, а в пышности кружев на манжетах Феликс мог бы смело посоревноваться с герцогом де Нарси, впрочем, как и в своей красоте, однако же в отличие от последнего молодой герцог де Риваше предпочитал мужчин, чем разбил немало дамских сердец, к чему он был абсолютно безразличен.       — И все же славно, что мы едем в Жуаль, — сказал Феликс. Голос его был низок и очень приятен.        — Я бы предпочел остаться дома.       Рафаэль от чего-то был недоволен своим визитом в Жуль. Со стороны могло даже показаться, что он раздражен. Так оно и было, но Феликс его настроения не разделял, напротив, жадный до веселья, он был рад этой поездке. Тем временем Рафаэль вспоминал то родной Санкардьяк, то небольшой домик, который он снимал в Пуасси неподалеку от штаба. С тех пор как умерла мать, он предпочитал уединение празднествам и шумной толпе, с которой он — Рафаэль — неминуемо столкнется в Жуале, так как речь шла о королевской свадьбе. Кроме того — и это то, из-за чего принц был раздражен — ему не очень-то хотелось находиться в компании своей бабки, которую он был вынужден сопровождать вместе с ее гостями. К слову, последних на свадьбу никто не приглашал, но Жозефина решила, что стоит показать им жизнь в самом сердце Альвитании, пусть и на один день. Рафаэль же отреагировал на эту авантюру тяжелым вздохом и долгим молчанием. Ему было решительно все равно, что задумала бабка. Ему просто хотелось отдохнуть в тишине, а не находиться в центре придворной суеты.       Другое дело Феликс. Он принял приглашение короля, как нечто само собой разумеющееся, в противном случае он был бы унижен тем, что его — родственника Дезиров — посмели не пригласить. Он был чрезмерно надменен и воспринимал все как данность, однако же без всяких сомнений был доволен своим визитом в королевскую резиденцию. Впрочем, едва ли его интересовала сама свадьба: Феликс искал лишь развлечений, в каких Жуаль ему отказать не мог.        Впереди уже виднелась латунь парадных ворот, а за ней, экипажи гостей, оставленные во дворе, и чем ближе Рафаэль и Феликс приближались к въезду, тем отчетливей виднелась картина той суеты, которая царила в парадном дворе. Конюхи распрягали недавно прибывшие экипажи и вместе с кучерами вели лошадей в королевские конюшни.        Рафаэль, подъехав, представился и показал свое приглашение. Стражники тут же пропустили и его, и экипаж старой принцессы Дюбуа. Въехав, он обратился к одному из конюхов и спросил, как ему проехать к конюшням. Тот махнул рукой в сторону, давая знать, что Рафаэль должен объехать флигель. Принц, а следом за ним и герцог де Риваше, последовал подсказке лакея.        Тем временем принцесса Дюбуа, когда ее экипаж остановился неподалеку от ворот, ибо места в глубине двора уже были заняты, вышла, придерживая пышные юбки бального платья. Нежно-голубое, расшитое жемчугом и серебром, оно как нельзя лучше подходило для первого за столь долгие годы визиты в Жуаль. Как и всегда, Жозефина держалась гордо, не забывая ни о том кто она, ни о том где она находится. Волосы ее были завиты в локоны; с годами принцесса не утратила ни пышности, ни лоска волос, они были все такими же живыми, хоть и поседевшими. На шее ее красовалось ожерелье из сапфиров в серебряной огранке, на пальцах сверкали кольца с драгоценными камнями, подобранными под цвет платья. Она выглядела той, кем и являлась — принцессой крови. Гордая и грациозная, невзирая на свои годы.        Следом за ней из экипажа появилась женщина примерно сорока лет. Жгучие черные волосы сразу же выдавали в ней южанку, а высокий рост и светлая кожа — северные корни. То была крупная дородная женщина, держащаяся весьма бодро и слишком уверенно для той, что посещала королевскую резиденцию впервые. Та, что покинула экипаж следом за ней являлась ее дочерью, однако же в отличие от матери это юное существо не обладало крупными, выдающимися формами; напротив — она была худа и гибка, как тростинка, и в уверенности ей явно было отказано. Она выглядела напуганной. Не привыкшая к шумной толпе, она уже заранее боялась в ней оказаться. К тому же это место было ей чужим, незнакомым, и от этого страх, заставлявший сердце выбивать удары свыше положенного, становился только сильней. Она слегка пошатнулась, выходя из кареты. Мать подала ей руку и помогла выбраться. Это была девочка шестнадцати лет, такая же темноволосая, как и ее родительница, со светлой кожей и темной радужкой глаз, которая сливалась с широкими зрачками, являвшимися такими, потому что Фелисетт — так звали это милое и нежное создание — была практически слепа.        Для незваных гостей они выглядели более чем прилично. Старая принцесса Дюбуа не поскупилась на портных для своих гостей, потому к королевской свадьбе они обзавелись новыми платьями, вполне приличествующими предстоящему торжеству.       — Сегодня в Жуале много людей, — сказала Жозефина, оглядывая двор, заполненный экипажами и сновавшими туда-сюда слугами. — Держитесь меня. А ты, милое дитя, — она с добродушной улыбкой обращалась в Фелисетт, — не бойся. Здесь полно чужих тебе людей, но опасаться их не стоит.        Фелисетт лишь сильнее вцепилась в руку матери. Доброта в голосе Жозефины, если и успокаивала, то совсем немного. Куда спокойней ей было подле матери, потому она твердо решила не выпускать ее руку.       — Увы, в часовне я Вас покину. Все родственники Дезиров должны находиться отдельно от всех прочих, — говорила Жозефина. — Но после я вернусь к вам. А теперь следуйте за мной. Я проведу вас в королевскую капеллу.        Жозефина шла впереди, Менолита и Фелисетт чуть поодаль. Они вошли во дворец, миновали просторный холл и двинулись по нескончаемой анфиладе залов, и пройдя их оказались в часовне.        Капелла Жуаля представляла из себя весьма просторное помещение, имевшее два входа: один из самого дворца, второй — со двора, и два яруса: нижний просторный, с широкими арками, поддерживающими верхний ярус, предназначался для гостей и жителей дворца, второй же украшенный каннелированными колонами, предназначался для королевской семьи, а так же принцев крови и некоторых герцогов, входящих в число родственников правящей династии.        Лучи света заливали королевскую часовню, играли бликами на мраморном полу, заставляли черный показывать всю свою глубину, а белый — игриво отдавать желтоватыми оттенками. Свет подчеркивал всю белизну колонн, держащих на себе расписные своды часовни. Он стрелой устремлялся ввысь, будто бы насквозь пронизывая живописные панно; он делился с позолотой ослепительным сиянием; он спускался к алтарю, наделяя его светящимся ореолом; он проникал под арки и разгонял тени. И в этом торжестве света предстояло пройти королевскому венчанию.       Жозефина оставила своих осханских гостей на первом ярусе, сама же поднялась на второй, где уже собрались родовитые гости. Семейства де Кателей, де Боше и де Марсаков уже были там, однако же составом не полным. У де Котелей не хватало Феликса, у де Боше — Пьера — племянника Жозефины, с которым она жаждала встречи. Но даже его отсутствие не помешало старой принцессе сердечно поприветствовать всех, кто здесь находился. Особенно она рада была видеть свою дочь, которая вот уже как двадцать лет носила фамилию де Марсак, потому и прибыла в Жуаль не с матерью, а с мужем и двумя сыновьями. Из королевской семьи не было еще никого. Вскоре к родственникам присоединились Феликс и Рафаэль. Первый был весел, второй все так же мрачен. Родственников Рафаэль приветствовал холодно, отчужденно, будто бы не признавая свое родство с ними. Они были ему, как чужие, и он ни в коей мере не смел солгать, что ему приятно в их обществе, потому он угрюмо молчал, в то время как его приятель радостно беседовал со всеми.        Такое отчуждение не ускользнуло от проницательного взгляды Жозефины. Улыбаясь всем, она невзначай приблизилась к внуку, взяла его под руку и, склонившись к уху, прошептала:        — Что с тобой происходит в последнее время? Сделай хотя бы вид, что ты доволен.        Рафаэль на это лишь тяжело вздохнул.        — У меня нет желания находиться здесь, — огрызнулся он и высвободил свою руку.        — Вредный Рафаэль, — недовольно произнесла Жозефина. Она глубоко вздохнула, тем самым пытаясь успокоиться и не сорваться на внука. — Ну что ж, поступай как знаешь. Но хотя бы будь любезен с Дезирами, когда они появятся здесь, — в ее голосе слышалось легкое раздражение. Она явно была недовольна внуком, но стоило только появиться двум другим, как она тут же преобразилась, на лице ее вновь заиграла улыбка и она с объятиями подошла к Шарлю. — Мой дорогой внук. Как давно я Вас не видела. Вы все так же прекрасны, мой дорогой Шарль.        — Рад видеть Вас, — Шарль заулыбался и обнял бабку в ответ. — Уже и не ожидал увидеть Вас в Жуале. К приезду инфанты Вы не осчастливили нас своим визитом.        — У меня были дела. Надеюсь, и Вы и король со своей прекрасной невестой простите меня. Максимилиан. Ну же, идите, я Вас обниму, — Жозефина переключилась на герцога де Марсальена. Не питая к нему никаких чувств, она сочла уместным проявить доброту и любезность на глазах всех прочих. Максимилиан со свойственным ему безэмоциональным видом позволил себя обнять, и даже проявил любезность, поздоровавшись с бабкой.        Рафаэль не произнес ни слова. Он лишь наградил всех почтительным кивком, и даже позволил себе поклон, когда рядом оказалась осханская королева со своей сестрой-близнецом. Рафаэль их не различал, потому поклонился сразу обеим, чем, впрочем, не был унижен.        — Рафаэль, давно я тебя не видел, — Шарль дружелюбно протянул ему руку, но Рафаэль заколебался. Наконец он неохотно произвел рукопожатие, однако Шарль, казалось не замечал легкого презрения в его взгляде. — Как твои дела? Слышал, тебя зачислили в гвардейскую роту Пуасси.       — Да, теперь я под командованием Эдмона де Нуаре, — Рафаэль ответил на удивление легко. Последовав совету бабки, он насилу выдавил из себя любезную улыбку.        — И какого это? Тебе не в тягость подчиняться?        — Нисколько этим не унижен, — Рафаэль был задет словами Шарля, но тот не имел злого умысла, и кроме того был настроен к двоюродному брату более чем дружелюбно.        — От чего же не в королевскую гвардию? Был бы ближе ко двору        — Если бы я выбирал… — недовольно произнес Рафэль. Признание это было нежеланном, но уже слетело с его губ, и слов было не вернуть.        — Понимаю, — Шарль кинул головой и похлопал Рафаэля по плечу. — Наша бабка считает нас не очень самостоятельными.        Рафаэль ничего на это не ответил, да ему и не требовалось, так как Шарль, утеряв прежнюю нить разговора, обернулся и сказал следующее:        — А вот и моя жена. Ты же помнишь Вивьен?       Рафаэль обернулся, услышав имя той, что он некогда пылко любил. Перед ним стояла молодая женщина, чей возраст не превышал двадцати трех лет. Темноволосая и бледнокожая, она смотрела на него своими большими зелеными глазами и приветливо улыбалась. Фантом был чувств вернулся. Он горячей рукой схватил Рафаэля за самое сердце и больно сжал его в свой незримый кулак. Рафаэль попытался выдавить улыбку, но те движения, что он произвел губами, походили на нервные. Тогда, не находя подходящих слов, он почтительно кивнул в знак приветствия.        — Рад видеть Вас, — наконец произнес принц.        — Рафаэль, ты помнишь своего теску? — Вивьен обращалась к сыну. Она держала его за руку и нежно смотрела на стеснительного мальчика, который явно был напуган большим скоплением незнакомых ему людей. Он жался к матери и с опаской поглядывал на принца Дюбуа. — Ну же, поздоровайся.       — Здравствуйте, — застенчиво произнес мальчик. Его голос звучал тихо, но Рафаэль его услышал. Он улыбнулся в ответ и помахал ему рукой, давая понять, что его не стоит опасаться.        — Не знаю, в кого он такой стеснительный, — смотря на сына, Шарль пожал плечами и завел руки за спину. — Иногда мне кажется, что он боится даже собственной тени.       — Шарль… — Вивьен с укором посмотрела на мужа.        — Это ты его таким воспитала, не я, — герцог холодно посмотрел на супругу. Любовь его давно остыла, и он более не утруждал себя любезностями по отношению к жене. Зима пришла и в сердце Вивьен. Уже давно она не смотрела на него с лаской во взгляде. У них даже были раздельные спальни, и вместе они появлялись лишь на торжествах, таких как, например, сегодняшняя свадьба или, как это было до, на семейный обед по случаю приезда невесты короля. Они давно стали друг другу чужими, а потому Шарль нередко позволял себе кричать на супругу, принижать ее перед сыном и не довольствоваться тем, как она его воспитывала. Сам же он о сыне вспоминал лишь тогда, когда тот попадался ему на глаза, и его стеснительность только лишь злила Шарля, тогда он мог накричать и на маленького Рафаэля, после чего сын нередко впадал в слезы, что злило герцога только больше.        Рафаэль заметил холод в их отношениях, и сердце его заболело только сильней. Никогда он не желал Вивьен несчастья в браке. С годами он сумел себя смирить с тем, что девушка, которую он так любил, вышла замуж за другого, и искренне убеждал себя в том что она счастлива с этим недоразумением по имени Шарль. Но реальность оказалась совсем другой. Рафаэлю стоило сил сдержать себя, когда герцог де Нарси сделал своей супруге замечание по поводу воспитания сына.        — Как хорошо, что ты не женат, — Шарль снова похлопал Рафаэля по плечу. — Это сущая мука, поверь мне. Если бы я знал, что все будет так, ни за что бы не женился.        Взгляд Дюбуа стал взбешенным, но герцог де Нарси этого не видел. Он смотрел вниз, туда, где перед алтарем должны были обвенчать королевскую чету. Рафаэль же тем временем переметнул свой взгляд на Вивьен, и теперь уже не раздражение, а сочувствие ютилось в его глазах. Он рад бы был ей помочь, да только не знал чем. Отрекшись от своих чувств, он все же хранил светлые воспоминания и считал Вивьен своим давним другом, связь с которым, увы, была утеряна. Однако же фантом тех самых чувств, что некогда сжигали его душу, давал о себе знать, и Рафаэль не выдерживал своего нахождения в этом месте. Наконец он отвел взгляд и сам уставился в низ, где толпились гости и завсегдатаи Жуаля. Король и его невеста еще не объявились, потому в часовне стоял гул. Голоса смешивались, и невозможно было различить ни слова.        Рафаэль неспешно смотрел по сторонам, будто бы кого-то выискивая. Наконец он набрел взглядом на гостей своей бабки. Они стояли подле центральной арки поближе к алтарю. Рослая женщина его не интересовала, а вот юное создание, которое пугливо жалось к матери, навевало на него тоскливые воспоминания. Она чем-то напоминала ему мать. Такая же невысокая, хрупкая и нежная на вид. Иных сходств и не имелось, но Рафаэлю хватило и тех немногих аналогий, которых он провел. Принц даже проникся к ней некоторым сочувствием, когда понял, что она слепа. Прежде раздраженный приезду гостей, он вдруг смягчился в тот момент, когда осознал это. И вот он снова смотрел на это милое создание и негодовал, что бабка оставила своих гостей одних в толпе незнакомцев. Повинуясь внезапному порыву, Рафаэль резко отдернулся от балюстрады и направился к спуску.        — Ты куда? — Шарль удивленно посмотрел на кузена, не понимая причин его ухода.        — Мне нужно отойти. Я скоро вернусь, — Рафаэль соврал. Возвращаться он не собирался.        Принц резко сбежал по лестнице и стал протискиваться в толпе. Его пропускали неохотно, даже возмущались. Кто-то крикнул ему ругательства вслед, когда он наступил кому-то на ногу, но ему было решительно все равно. Выйдя к центру капеллы, он без труда добрался до гостей Жозефины.        — Разве Ваше место не там? — рослая осханка глазами указала на верхний ярус. Голос ее был спокоен, даже несколько надменен. Она держалась слишком уверено, что без сомнений делало ей честь. На альвитанском она говорила хорошо, с легким, но очень приятным акцентом.        — Невежливо бросать гостей одних, — Рафаэль решил, что осханским гостям не стоит знать о том, что это было его решением прийти сюда. Пусть думают, что это Жозефина послала его, как до этого она отправила его встречать их. — Я думаю, мадемуазель будет спокойней, если рядом будет хоть кто-то, кого она видела прежде, — он посмотрел на Фелисетт.        Она все так же пугливо жалась к матери. Ее черные практически ничего невидящие глаза смотрели на принца. Она видела лишь большое размытое пятно, но хорошо узнавала голос. Этого человека Фелисетт едва ли могла назвать знакомым, однако она хорошо помнила день их первой встречи. Тогда Рафаэль был раздражен, и Фелисетт все пыталась понять причину его скверного настроения, и она точно знала, что злость его обращена не к ней, однако же остерегалась принца, как и всякого незнакомца. Теперь же от его присутствия ей стало чуть спокойней. Фелисетт ослабила хватку и чуть отстранилась от матери.       Рафаэль протиснулся в толпу и встал позади осханских гостей.        — А вот и король, — сказал он, поглядев на центральный проход. — Слева, мадемуазель, — тихо добавил он, склонившись над ухом Фелисетт.        Она все так же видела перед собой расплывшиеся пятна, и если бы не отсутствие зрения, Фелисетт непременно увидела бы короля, облаченного во все белое. Он следовал к алтарю, держа свою невесту под руку. Пышное белое платье, расшитое золотыми узорами, и впрямь было достойно королевы. В стомаке1, чередуясь, поблескивали рубины и сапфиры, по центру тянулось два ряда из жемчуга. Вероника, как и всегда шла уверенной поступью богини; фрейлины придерживали шлейф ее платья. Король был счастлив и широко улыбался, инфанта же позволила себе лишь легкую улыбку.       — Они идут к алтарю, — продолжал тихо комментировать Рафаэль, склонившись над ухом Фелисетт. — Сейчас епископ затянет длинную речь и обвенчает их.        Неизвестно насколько Фелисетт нуждалась в комментариях Рафаэля, однако же она вежливо кивнула, давая знать, что все расслышала.        В зале воцарилась тишина. Был слышен лишь голос епископа. Он произносил торжественную речь, и все взгляды были устремлены к алтарю, подле которого стояла королевская чета.        — Теперь они подписывают брачный договор, — сказала Рафаэль, поглядывая на то, как король первым ставит свою подпись, а после него свою присоединяет королева. — На этом все окончено, но нам лучше подождать, когда выйдут остальные, если, конечно, Вы не хотите протискиваться сквозь толпу.        Фелисетт снова кивнула. Ее мать — Менолита — косо поглядывала на Рафаэля, внимательно прислушиваясь к тому, что он говорит. В общем-то, и она сама была согласна с тем, что стоит подождать, когда часовню покинут остальные, а уж после без всяких препятствий покинуть часовню самим. Кроме того, она даже была рада тому, что Рафаэль спустился к ним, но уже сомневалась в том, что он здесь по повелению Жозефины. Что-то ей подсказывало, что принц пришел сюда по собственной воле, и лишь ему одному ведомо, почему он так поступил. Рафаэль тем временем едва ли сам отдавал себе отчет в собственных действиях. Он лишь повиновался порыву, но не знал его причин. И тем не менее, он не испытывал недовольства по этому поводу.        Дождавшись, когда в капелле станет посвободней, Рафаэль направился к выходу во двор, увлекая за особой осханских гостей.        — Рафаэль, — окликнула его Жозефина. Она уже спустилась вниз и направлялась к выходу вместе со всеми. — Ты был необычайно добр, решив спуститься к нашим гостям, — она улыбалась, но взгляд ее был, как и всегда пронизывающим. Рафаэлю даже показалась, что бабка недовольна его поступком, но ему было решительно все равно: он поступил так, как захотел, пусть и сам не понимая причин своего поступка. — А Шарль уже распереживался, куда же ты пропал. Невежливо было обманывать его, сказав, что ты вернешься.        — Я прошу прощения у Его Высочества, — громко сказал принц, завидев герцога де Нарси.        — Рафаэль? Где ты был? — в голосе Шарля слышалось возмущение, но возмущение это было ничуть не злым, ибо герцог относился к своему кузену весьма и весьма хорошо. Он считал его своим другом, и ничуть не задумывался о том, что принц Дюбуа никакой дружбы с ним водить не желает, что собственно и делает. — Мне было так скучно от речи епископа, что я уже и не знал, чем себя занять.        — Прошу простить, мой брат, — Рафаэль выдавил из себя любезную улыбку. Все его нутро противилось и этому обращению, и дружелюбному тону, но принц вдруг вспомнил те уроки лицедейства, что давала ему бабка, и умело их применил. Со стороны могло показаться, что Рафаэль считает своего брата за друга, и даже сам Шарль обманулся его напускным добродушием. — Я лишь хотел спросить все ли в порядке у наших гостей, но задержался до конца церемонии.        — Да, мне уже рассказали, про ваших гостей. Что ж, вижу, ты провел время в обществе прекрасных дам, — Шарль сделал легкий приветственный кивок, обращая его к Менолите и Фелисетт, и даже улыбнулся. — Надеюсь, за банкетом ты составишь мне компанию. Черт подери, Рафаэль! Мы столько не виделись.        — Я буду поблизости, — все с той же фальшивой любезностью говорил Дюбуа. Казалось, никто кроме бабки не замечал в его добродушии неестественности. Шарль поверил, и Рафаэлю этого было достаточно. Сам же он намеревался по возможности держаться от него подальше, а это означало, что он использует любой удачный предлог, лишь бы находиться в обществе герцога де Нарси как можно меньше.        — Вот и славно, Рафаэль! А то мне уже показалось, что ты меня избегаешь. Но да ладно, не буду отвлекать тебя от общения с юной мадемуазель, — Шарль одобряюще похлопал Рафаэля по плечу и улыбнулся. — В следующий раз гуляем на твоей свадьбе, — он рассмеялся и вышел из часовни.        Рафаэль сердито посмотрел ему вслед. Понимая, что подумал кузен, он хотел оправдаться, но тот был уже далеко и не мог его слышать. Рафаэль снова был раздражен. Он и сам не знал на что злится.       — Да, Рафаэль, — Феликс появился из-за спины. Он панибратски обрушил ладонь на плечо Рафаэля, и сжал его. — В следующий раз гуляем на твоей свадьбе.       Де Катель рассмеялся, не сильно ударил Рафаэля ладонью в грудь и зашелся смехом. Рафаэль изо всех сил сдерживал себя. Как же ему хотелось ударить по этой самодовольной роже и разбить ее в кровь. Такой агрессии Рафаэль и сам от себя не ожидал. Что же его так зацепило? Неужели невинная шутка могла послужить поводом для таких мыслей, как та, которую он — Рафаэль — себе позволил? Если бы принц подольше поразмышлял над этим, он бы пришел к тому, что узрел в насмешках Шарля и Феликса оскорбление в адрес несчастной Фелисетт, которая испугалась только сильней, когда эти господа изволили шутить. Рафаэль сжал кулаки, но не поднял руки. Он пытался обуздать свой гнев, и пока что у него это получалось хорошо.        — Не откажусь быть крестным отцом твоих детей, — продолжал Феликс. И он бы хотел сказать что-то еще, но на свое счастье — ибо Рафаэль уже был близок к эмоциональному взрыву — разглядел во дворе того, с кем страстно жаждал встречи. Пошлая улыбка сошла с его лица и сменилась застенчиво-радостной. — Извините, я вас оставлю, — он спешно покинул часовню.        Рафаэль гневливо смотрел ему вслед. Он глубоко вздохнул и сильнее сжал кулаки.        — Не обращайте внимания на его шутки. Мальчишка. Что с него взять? — Жозефина говорила эта Менолите, которая, как и Рафаэль, не оценила шутки Феликса. Однако же она быстро успокоилась и сама посмеялась.        — А юноша Ваш юморист, — сказала она.       — Он не совсем мой. Впрочем, Вам не стоит забивать голову тем, кто кому приходится родственником.        Жозефина вместе с гостями из Осхании покинула капеллу, Рафаэль же задержался. Он все пытался успокоиться, и наконец это получилось. Это всего лишь шутка — говорил он себе. Угрюмый он шел позади и уже порядком отстал от своей бабки, что ни в коей мере его не огорчало. Он шел, глядя себе под ноги, но не обращая внимания на то, что происходит кругом.        — Вас разозлила эта шутка, — услышал он звонкий девичий голосок и настороженно посмотрел впереди себя. Это была Фелисетт. Отбившаяся от матери, она стояла перед ним и смотрела на него невидящими глазами.        — Почему Вы здесь? — Рафаэль был удивлен. Прекрасно помня о том, что девушка слепа, он тревожился из-за того, что сама она не сможет отыскать мать, и если бы не он, она бы верно потерялась. — Давайте я Вас сопровожу. Ваша мать ушла не так уж далеко.       Фелисетт позволила взять себя за руку, хоть прикосновение это и заставило ее вздрогнуть. Лишенная зрения, она воспринимала этот мир через звуки, запахи и осязание — вот почему прикосновение Рафаэля вызвало в ней неприятную дрожь, как если бы кто-то попытался тыкнуть ей пальцами в глаза. Однако же принц был весьма мягок в обращении и ни в коей мере не стремился причинить боль этому милому созданию, напротив — он оказался крайне чуток, чему и сам мог бы удивиться. Он больше не злился. Нет. Лишь был немного раздражен.        — Ваш брат… Он Вас огорчил?.. Я слышала недовольство в Вашем голосе, — все продолжала допытываться Фелисетт. С детской наивностью она задавала вопросы, продиктованные отнюдь не нежным возрастом, но поразительной чуткостью. Она знала о чем говорит.        — Вы про Шарля? — недовольно пробурчал Рафаэль. — Да такого кретина, как он еще поискать. Впрочем, нет. Я знаю еще одного. Я им не друг. Ни Шарлю, ни Феликсу.        Рафаэль оказался весьма откровенен, заключив в столь короткую речь, столь тяжкий груз. Одиночество — вот что его тяготило. С детства к нему обращались «Ваше Высочество», а те же, кто был избавлен от официальных обращений, входили в число его родственников. Шарля он не переваривал всем своим нутром, ибо считал его достойным не короны, — что прочила ему бабка Жозефина, — а тех самых опал, в которых он оказывался по мнению Рафаэля вполне заслуженно. С Феликсом он водил дружбу с детства, но в один момент игры кончились, и каждый из них оказался в своем собственном мирке. Всегда надменный, алчущий веселья, и раздающий приказы Феликс ничуть не соответствовал образу того друга, которого хотелось иметь Рафаэлю. Его многое тяготило, и многим он бы хотел поделиться, да только Феликс был далек от его переживаний, и когда Рафаэль, не находя в себе сил и дальше бороться в одиночку со своими демонами, пытался излить душу Феликсу, тот лишь смеялся и неизменно предлагал крепкого вина, как надежное и верное лекарство от меланхолии. Были еще братья де Марсаки, которые находили общий язык лишь с Феликсом, ибо были теми еще балагурами, однако в своих эскападах превзошли даже Феликса. Если де Катель, хорошенько выпив крепленого красного становился еще более надменным и спесивым, что благоприятствовало бравирующим речам и принижению тех, кто был ниже его по титулу, то братья де Марсаки во хмелю, как, впрочем, и на трезвую голову, были опасны. Как-то раз — и Рафаэль отлично помнил этот случай, так как все происходило на его глазах — один из братьев подстрелил другому ногу, а все из-за того, что не поделили одну баронессу, имени которой принц уже не помнил. Другой раз один из де Марсаков сломал спину какому-то оборванцу в трактире. Семья откупилась малой ценой, заплатив несколько золотых родителям несчастного, да только парень до конца жизни был прикован к постели.        Такие развлечения, если только уместно их так назвать, ни в коей мере не привлекали Рафаэля. Конечно же, он обладал живостью нервов, однако все свои порывы, даже во хмелю, удачно сдерживал, позволяя гневу сжигать себя изнутри, но не позволяя ему выплеснуться на других. Однако же было одно исключение, заключавшееся в том, что в дурном расположении духа он имел привычку фехтовать весьма агрессивно, будто бы на смерть, и если бы во время тренировочных боев на шпаги не надевали мягкие наконечники, то он непременно сразил бы кого-нибудь насмерть. Впрочем, такое свойство ни в коей мере нельзя было вменить Рафаэлю в вину. А что до его родственников, с которыми он в детстве водил дружбу, так она иссякла сразу же, как это самое детство кончилось. И Рафаэль остался один. Он бы желал подружиться с кем-нибудь из своей роты, но на него все еще смотрели с опаской, недоверчиво. Некоторые даже дразнили его, обращаясь «Ваше Высочество», но приятельских отношений с ним заводить не спешили. Зато у всегда веселого Феликса нашлось немало товарищей, с которыми он совершал свои вопиющие выходки. Эти же товарищи претендовали и на дружбу Рафаэля, но он держал их на расстоянии, не позволяя по отношению к себе панибратства, за что некоторые его невзлюбили.       Итак, находясь в кругу приятелей, но не друзей, Рафаэль был заточен в просторные клети своего одиночества. Кроме матери никто и никогда не пытался его понять, выслушать, поддержать. После ее смерти он остался совсем один. У него был титул, земля, деньги, близкое родство с правящей династией, но он был одинок, и одиночество свое нес, как тяжкий крест. И вот, наконец, кто-то заметил его внутренние порывы. Впрочем, это удачно делала и бабка Жозефина, с той лишь оговоркой, что зачастую упрекала несчастного Рафаэля. Теперь же ему задавали вопросы, чтобы выслушать, а не чтобы осудить. Это удивляло. Рафаэль был не столь доверчив, чтобы так сразу раскрыть свою душу перед незнакомым человеком, однако же он сделал к этому первый шаг — он честно признался в своем отношении к брату и приятелю.        — И не обращайте внимания на их шутки, — добавил Рафаэль. — Думаю, Вас они обидеть не хотели.        — Они меня не оскорбили, — Фелисетт говорила с сильным осханским акцентом, однако это ни в коей мере не мешало принцу ее понимать.       — Они два идиота. И если Вы решите им это сказать, то сошлитесь на меня.       — Почему Вы их так не любите? — Фелисетт, казалось, искренне не понимает неприязни Рафаэля.        Она тонко чувствовала людей и верно уловила нить, ведущую ее к тому, что ни Шарль, ни Феликс не составят хорошую компанию ни ей, ни чуткому Рафаэлю, проявившему к ней доброту. Она все еще была благодарна ему за те комментарии в часовне, ибо давно никто не говорил ей о том, что происходит вокруг, даже собственная мать. Фелисетт была так же одинока, как и Рафаэль, с той лишь разницей, что друзей у нее никогда и не было. Только лишь в детстве крестьянские мальчишки играли с ней, но это длилось недолго; как только Менолита узнала о том, что ее дочь якшается с простолюдинами, тут же это прекратила. Так Фелисетт осталась одна. Привыкшая к чужим насмешкам, она ничуть их не боялась, но ее душа жаждала крепкой дружбы. Она чувствовала в Рафаэле родственную душу. Он был одинок в толпе, она — в четырех стенах. Но в самом несчастье одиночества они были одинаковы.       — Скорее я сам себя не люблю, раз вожусь с ними, — раздраженным полушепотом произнес Рафаэль. Он по привычке сжал левый кулак, но шпаги не оказалась на привычном месте, принц зажал в своих пальцах лишь воздух.        — Вы добрый, — это откровение изумило Рафаэля настолько, что он так и застыл на месте.       Принц смотрел на Фелисетт. Она смотрела на него, но видела перед собой все то же светлое размытое пятно. Между ними возникала связь, и Рафаэль всем своим нутром ощущал, что найдет в этой девушке все, чего ему так не хватало. Это предчувствие стрелой вылетело из самого потаенного уголка его души, и поразила самое сердце. Он вдруг посчитал, что может быть предельно откровенен с Фелисетт, но пока что не решался довериться. Разве можно обнажать свою душу перед тем, кого едва знаешь? Но она определенно ему нравилась, и он намеревался провести вечер с ней: это было несоизмеримо приятней, нежели находиться в обществе Шарля, Феликса и тем более бабки Жозефины. Фелисетт же в свою очередь хотела получше узнать своего нового приятеля, и всем своим сердечком ощущала, что он заполнит ее одиночество, если только она сама это ему позволит. А она уже осмелилась на этот шаг, одарив его своим вниманием.       Итак, два одиночества, столкнувшись, готовы были найти успокоение друг в друге. Все только начиналось, но каждый из них уже ощущал то натяжение, которое подобно красной нити Ариадны связывало их.