Герцогиня д'Аффексьёнь

      Воздух был свеж, влажен. Рассвет только занялся, но в лагере стояла тишина. Филипп мог бы поспать, но сон так и не шел. Он провел бессонную ночь, то смотря на звезды, то переворачиваясь с бока на бок. Земля под ним была по-прежнему сырой от дневного дождя, но отнюдь не она так настойчиво отгоняла сон от молодого Дювиньо. Ему было неспокойно от предстоящей битвы. Вчера он верно уловил вполне себе однозначный намек Анриетты на то, что маршал не просто так поставил новые полки в авангард. Итанийцам нужно прорвать первые ряды затем, чтобы их окружили. Филиип знал от герцогини, что за их спинами будут стоять полки уже не раз бывавшие в боях, но даже это не внушало спокойствия. Да и могло ли оно появиться, когда Анриетта вполне однозначно намекнула, что многие из новобранцев погибнут недалеко от Жардэна лишь потому, что на то был расчет маршала. Словно шахматными фигурами герцог де Марсальен двигал солдатами, разыгрывая хитрую партию с итанийцами. И раз он так захотел, то так оно и должно быть. Возражать не сметь! Он здесь вершитель судеб. И раз на то была его воля, то так оно и должно быть. За жизнь придется побороться.       Вот с какими мыслями Филипп поднялся с земли. Тяжело вздохнув, он взял свой плащ, на котором спал, отряхнул его от засохших кусков грязи и в безмолвной тишине направился к бивуаку. Он сел, согнув обе ноги в коленях, при этом одну оперев на стопу, а вторую прижав к земле.       Костер давно потух, лишь тлеющие угли напоминали о полыхавшем некогда пламени. Филипп завороженно смотрел на них, будто бы желая прочесть в них ответ о своей судьбе. Потухнет ли она сегодня так же, как этот костер или же ему повезет выжить? Выжить и стать свидетелем победы, которая несомненно будет одержана, потому как за дело взялся маршал.        Филиппу было страшно, но если бы кто его спросил, он бы ни за что не сознался в том что испытывает это чувство. Пусть внутри все дрожит, но он будет держаться смело и не бежит с поля боя. Это он решил для себя точно. Дрогнуть не сметь! Позади Жардэн. Город, который он не имеет права сдать итанийцам. Уж лучше они его убьют, но он будет стоять до последнего.        Сожалел ли Филипп о том, что некогда не послушал внушений Анриетты?        Едва ли.        Раз он сам изволил надеть на себя солдатский мундир, так и нечего сожалеть о своей жизни, как и нечего бежать от холодного взгляда смерти. Пусть она дышит прямо в спину, но он — Филипп — не имеет права отступиться от того, что выбрал сам.       Занимался рассвет. Быть может, последний в его жизни. Но нет. Он не трус. Он должен думать не о смерти, но о жизни, которой хорошо послужит государству. Альвитания выстоит и прогонит итанийцев со своих земель. Прогонит и отвоюет те территории, которые ей нужны. В этом Филипп был твердо уверен.       Такие мысли придавали ему сил. Быть может, даже внушали спокойствие. Но как тогда объяснить дрожь? Пусть и легкая, она все же покрывала его тело. Наверняка от утреннего холода. Да, определенно причина в ней. В этом Филипп обманывал сам себя. Сколько бы он не набирался решимости, ему все же было неспокойно накануне предстоящей битвы. Но уже совсем скоро объявят сбор, и он будет в кругу своих боевых товарищей. Так спокойней. Так он будет уверенней. Так его боевой дух станет крепче.        — Тоже не спится?        Голос раздался позади. Филипп даже не вздрогнул, но обернулся. За его спиной стоял Рауль де Монте — капитан их полка. С ним у Дювиньо сразу же сложились хорошие отношения и крепче они стали тогда, когда де Монте узнал о том, что он — Филипп — водит дружбу с самой герцогиней д’Аффексьёнь. Однако же угодить Рауль отнюдь не намеревался. Он лишь восхитился и предложил Дювиньо свою крепкую дружбу взамен на приятное общение, в чем Филипп не смел отказать, ибо в их взглядах на жизнь имелось немало общего.        Дювиньо лишь молча кивнул, отвечая на вопрос. Рауль тем временем присел рядом. Взгляд его был устремлен в небо, отдающее розоватым отливом. Встающее солнце разгоняло серость предрассветных сумерек. День обещал быть ясным. Ни единого облачка.        — О чем ты вчера говорил с Ее Высочеством? Помнится, она искала встречи с тобой, — Рауль перевел взгляд на Филиппа. — Не хочешь — не говори. Я в личные дела не лезу, — добавил он после затянувшегося молчания. — Я просто подумал, что от нее ты мог узнать что-то о планах сегодняшнего боя.        Филипп и сам обратил свой взор на товарища. Он размышлял и размышлял долго. Сказать Раулю о своих догадках или промолчать, запечатав свои страхи в недрах души, и пусть они там сидят до самого конца, так не кому и не поведанные?        — Тебе не кажется, что нас просто сделали приманкой для итанийцев? Ведь позади нас ветераны эрданского похода в то время, как мы впереди, — эти размышления принадлежали Раулю. Но как легко, с каким спокойствием он их говорил. Де Монте даже легко улыбнулся, будто бы усмехаясь над чем-то.        — Да, — нехотя произнес Филипп, и вперил взгляд в погасшее пепелище. — Анри сказала мне об этом. Но если маршал так решил, то так тому и быть.        — Но это не значит, что мы должны умирать, — Рауль простодушно пожал плечами и вновь улыбнулся. Он обрушил руку на плечо Филиппа и посмотрел на небо. — Ты ведь не трус, Дювиньо. Я знаю. Но ты отчаянная голова, если решил записаться в полк. Так вот, что я скажу: мы не умрем ни в коем разе. Мы обманем итанийцев, как того и хочет маршал. Примем бой, а потом отступим. Заманим вглубь и вот тогда… — он бодро сжал кулак свободной рукой и вновь обратил свой взгляд на товарища. — Тогда мы выиграем эту битву. Будь уверен. Маршал задумал что-то грандиозное. Я в этом уверен. Он гений военной мысли. Все так говорят. И я этому охотно верю. В нем никто не должен сомневаться. А кроме того, мы идем под знаменем Анриетты. Мы не имеем права погибнуть все. Да, потерь не избежать, но таковы реалии войны. Не было еще ни одной, в которой все бы остались живы. Но пусть смерть наших храбрецов пойдет во благо государству. Да здравствует Альвитания! Да здравствует маршал! Да здравствует Анриетта! Виват!        Не громко, но с экзальтационной радостью Рауль произносил последние слова, будто в них заключался залог победы, которую они непременно должны одержать. Иначе никак. Хватит с них отступлений! Пришло время взять реванш и показать итанийцам, что Альвитания способна дать достойный ответ. Пусть они упиваются своими победами, но уже к исходу дня все решится не в их пользу. В этом Рауль был твердо уверен.        — Виват! — откликнулся Филипп. Настрой командира настолько воодушевил его, что он и думать забыл о своих тревогах.        — А теперь пойдем, что ли, воды наберем. Пить ужасно хочется.        Филипп кивком выразил свое согласие.        До начала сборов оставался час. Его товарищи скоротали у костра, который разожгли сами же из подготовленных заранее бревен. Позднее Рауль покинул Филиппа, и с криками о подъеме обошел ту часть лагеря, которая находилась в его подчинении, после чего вновь составил компанию Дювиньо. Позавтракав вместе с солдатами, он уже собирался отправиться в штаб-палатку к генералам, как к нему подбежал один из поручиков и что-то прошептал на ухо.        — Не может быть, — в радостном удивление произнес Рауль. Он весь просиял и резко поднялся с земли, громко свистнул и что есть мочи выкрикнул: — в пять рядов стройся!        Солдаты повскакивали со своих мест. Передавая приказ капитана туда, где его, быть может не услышали, они резво построились. Все триста человек стояли по стойке смирно и ожидали дальнейших приказаний. Рауль тем временем радостно смотрел на знаменосца, который держал королевский стяг с именем герцогини д’Аффексьёнь.       — Нас осчастливили своим визитом, господа! И будьте уверены, сегодня мы докажем, что достойны того знамени, под которым сражаемся!        Рауль не жалел глотки, выкрикивая эти слова. Затем он в радостном предвкушении обернулся. И вот перед его глазами предстала небольшая делегация во главе которой была герцогиня. Взяв с собой несколько человек из гвардейской роты, она неспешно приближалась к роте капитана де Монте верхом на вороной кобыле. Остановившись неподалеку от капитана, она поприветствовала его почтительным кивком, однако же его радости разделить не могла. Ей было неспокойно на душе, но она что есть сил скрывала свои тревоги, от того взгляд ее казался серьезным, что, впрочем, ничуть не огорчало Рауля. Зато Филипп, стоящий в первом ряду, хорошо знал нрав своей подруги, от чего он верно угадал за серьезностью тяжкие размышления.        — Вы осчастливили нас своим визитом, — Рауль сделал глубокий поклон, выражая тем самым весь тот пиетет, который питал по отношению к Анриетте.        — И я рада вас всех видеть, — громко, во всеуслышание сказала герцогиня. Ее молчание затянулось. Не сразу, но она выдала следующее: — сегодня все решится. Либо мы выиграем этот бой, либо сдадим Жардэн. Но я верю в вас. Если вы и отступили под стены Жардэна, то только лишь по моему приказанию. Теперь же я полностью вверяю вас моему брату — герцогу де Марсальену. Сегодня день, когда вы покажите итанийцам, что с нами нужно считаться, что нас так просто не взять. Вам выпала тяжелая роль. Вы будете сражаться в авангарде. Здесь нет короля, но я от его имени благословляю вас на эту битву. От его имени я выражаю вам его надежды на вас. Каждый из вас герой. Я восхищаюсь вашим мужеством. И сегодня вы все его проявите. Вы достойные сыны Альвитании. Я говорю это все, как и от имени короля, так и от себя лично. И раз уж вы написали мое имя на своем знамени, то я не имею права поступить иначе, чем обратиться к вам. Вы — надежда короля. Вы — моя надежда. И я верю в каждого из вас. Да здравствует Альвитания!        — Да здравствует Альвитания! — три сотни голосов подхватили патриотичный клич Ее Высочества.        — Виват, Анриетта! — не щадя голоса, выкрикнул Рауль.        — Виват! Виват! Виват! — теперь эти же голоса с радостью подхватывали клич своего капитана. И не было ни одного, кто бы его не поддержал.        Рауль весь сиял от счастья, солдаты с довольством перенимали его настроение и только Филипп был хмур, как и сама Анриетта. Он верно уловил, что ей тяжело, но ему не оставалось ничего, кроме как молчаливо предаться сочувствию. Мог ли он хоть чем-то приободрить своего верного друга? Время забав давно окончилось. А ведь еще совсем недавно они вели себя, как дети, не подозревая о том, что дни веселых эскапад, фортелей и словесного шутовства останутся позади. Так что же, вот оно — взросление? Беспечное юношество закончилось с переездом в Аффексьёнь. Филипп ввязался по собственной воле в войну, а Анриетта была поглощена хлопотами о герцогстве и государстве, и если последнее занимало ее мысли еще в Жуале, то теперь все осложнилось тем обстоятельством, что ее отстранили от двора. Она уже не та Анриетта что какой-то месяц назад, а он не тот Филипп, который дурашливо, шутки ради, затевал с ней дуэли и кривлялся перед Розали. Она — губернатор. Он — солдат. Обоих поглотила война. У Анриетты болела голова от незнания того, что делать дальше; Филипп же остерегался стать свидетелем еще одного поражения.        Так осталось ли в них хоть что-то от них прежних?        Станут ли их жизни прежними, или назначение губернатором и война изменили их жизни навсегда?       Вот какими вопросами задавался Филипп, ловя уставший взгляд Анриетты.       Ему самому вдруг стало неспокойно. Но вовсе не от предстоящей битвы. Нет. Недоброе предчувствие охватило его, будто что-то ужасное затаилось в будущем. Нет, о таком нельзя думать! Не теперь, когда на кону стоит престиж Альвитании.       Филипп мотнул головой, вытряхивая из нее дурные мысли. Он должен думать только о скорой битве. Нет места беспочвенной панике. Прочь! Долой из головы! А Анриетта справится со всем. Уж слишком хорошо он ее знал. Как бы тяжело ей не было, она всегда умела взять себя в руки и поступить так, как знает. Но разве можно так просто смириться, видя, как болезненно Анриетта восприняла реалии нынешнего положения? Сказать бы ей хоть что-то приободряющее. Вот только что?        На помощь пришел Рауль. Заметив хмурый взгляд Филиппа он подошел к нему и молча кивнул в сторону герцогини, давая тем самым понять, что ему дозволено подойти, если он того хочет. А он-то долго не медлил. Поправил поясную портупею и бодрым шагом направился к Анриетте. Она в свою очередь спешилась и отдала поводья одному из гвардейцев.        — Надеюсь, ты все же спал этой ночью, — вместо приветствия сказала герцогиня.        — О каком таком сне ты говоришь? Не уж-то ты думаешь, что он идет, когда ты думаешь о том, как будешь кромсать итанийцев? — Филипп невольно улыбнулся. Кто-то же должен был это сделать, чтобы разогнать темные тучи с небосвода жизни.       — Не успел надеть мундир, а уже мнишь себя героем. Узнаю своего друга, — Анриетта улыбнулась в ответ, но так вымученно, что Филипп без труда угадал за этой улыбкой сильные переживания. Мало ей государственных дел, так еще и добавились тревоги за его жизнь. — Дювиньо, с тебя итанийская шпага. Говорят, их эфесы красивее наших.       — Зачем тебе то, чем ты пользоваться не умеешь? — и все же зря он тревожился о том, что шутовство осталось в прошлом. Все на месте, и он еще в состоянии применить по-дружески уместный сарказм.       — Ну и принизили же Вы мои навыки, господин храбрец. А я между тем беру уроки фехтования у самого д’Антраге.       — Ах вот оно как! Тогда я непременно раздобуду тебе шпагу и с удовольствием испробую твои навыки. Вот и проверим, насколько ты хороший ученик. Боюсь, после этого д’Антраге откажется от занятий с тобой, лишь бы ты не позорила его мастерство.        — Ну и язва же ты, Дювиньо, — Анриетта несильно ударила Филиппа кулаком в грудь. И вновь она усмехнулась. Казалось, еще немного и хмурость окончательно пропадет с ее лица. Но то был лишь обман. За шутками она скрывала свои переживания, ведь сказать о них — вынудить Филиппа идти в бой с тревожными мыслями. Пусть он хоть немного побудет в добром духе. Но как отогнать мысли о его возможной смерти? Никак. Лишь изобразить дурачество, только бы не вынуждать Филиппа нервничать.       — Брал уроки у тебя, — Дювиньо обнажил зубы в широкой улыбке.       Анриетта и сама посмеялась удачной шутке. Но тревожные мысли так и не уходили из головы. Она вновь помрачнела, тяжело вздохнула и положила руку Филиппу на плечо.        — Береги себя, Дювиньо, — от былой веселости не осталось и следа. Серьезный тон и уставший взгляд, который свидетельствовал об отсутствии хорошего сна и постоянных тревогах. — Я верю в нашу победу, поверь и ты. Что бы сегодня не происходило, нас ждет успех. Уверена, тебя хорошо подготовили за это время. Не бойся ничего, — Анриетта и сама понимала глупость призыва. Разве можно затаить свой страх, когда ты идешь в бой впервые, да еще и в такой масштабный? Но что ей еще сказать? Не подкреплять же страхи бедного Филиппа, который и сам не до конца понял, что он выбрал, когда решил примерить на себе военный мундир.       — Я вернусь живым, — Филипп и сам больше не улыбался, позволив серьезности прийти на место дурашливости. — Будь покойна Анри. Я верю в маршала. Раз он здесь, значит, мы победим. А ты поменьше переживай о войне. Это больше не твоя забота. Она легла на плечи твоего брата, как и должно быть.       — Ты прав, — Анриетта кивнула, смотря в никуда. — Ты прав, — более тихо повторила она. Но вдруг, она снова оживилась, выйдя из временного ступора и теперь обеими руками держала друга за плечи и смотрела ему в глаза. — Сегодня все решится. И ты будешь одним из тех, кто принесет Альвитании победу. Помнишь мой девиз?       — Служу королю часто, государству — всегда.       Анриетта удовлетворенно кивнула, вновь похлопала Филиппа по плечу и на выдохе сказала:        — Мне пора. Меня ждет адмирал Дюбарри.       — Будь спокойна, Анри. Спокойна за все.        Филипп отступил на шаг, все еще смотря на подругу. Вновь это дурное предчувствие. Будто больше никогда они не пошутят вместе. Будто впереди все настолько безрадужно, что впору насторожиться. Будто опасность нависла над ними обоими, и одному черту ведомо когда эта опасность явит свой лик, выйдя из сумрака ночи.        Нет. Прочь! Дурным мыслям не место в голове. Это все от переживания и бессонной ночи. Да, причина определенно в этом и ни в чем другом. Битва. Ему нужно думать о битве.

***

       Анриетта удрученно вздохнула. Утром она наблюдала за тем, как падает уважение к королю, но возрастает к ней. Хотела ли она этих почестей? Ничуть. Ее дело — служить государству, и только. Вся мишура должна достаться Жозефу. Но вот итог случайно сказанного слова. Оно ушло за пределы ее кабинета, перекочевав из уст Жюлиана д’Антраге в головы капитанов и генералов. Но можно ли винить в том Жюлиана, если сама она сказала то, что говорить не следовало? Если только себя. Так как же вернуть утраченное доверие к королю? Видимо, исход только один: вынудить Жозефа приехать в военный лагерь и на деле показать, что он полон забот и государстве и о войне. И все из-за того, что она не смогла удержать язык за зубами. Бедный Жозеф, подумала Анриетта. Он такого не заслужил. Так что же совсем этим делать?        Эти мысли занимали Анриетту всю дорогу. Из военного лагеря она вернулась в Жардэн и, не делая передышки, отправилась в адмиралтейство. Николя Дюбарри желал ее видеть сразу после того, как она почтит своим визитом недавно укомплектованные полки. Кажется, никто не спал накануне битвы. И тем тревожней было, что на море Альвитания не могла дать достойного отпора. Максимилиан оставил в Жардэне резервные полки на случай высадки десанта с моря, но, кажется, Дюбарри что-то придумал, раз он так пламенно желал встречи с Анриеттой. Маршала море не заботило, так как это было парафией адмиралтейство, он же нечего в том не смыслил. Его дело — сухопутные войска, и в том его нельзя упрекнуть. Видимо, потому Дюбарри решил советоваться не с ним, а с Анриеттой. Только какой в том прок, если и она ничего не смыслит в морских баталиях, впрочем, как и в сухопутных. Но раз адмирал пожелал поставить ее в известность, то так тому и быть. С нее не убудет.        — Сложно же тебе было, отец, — тихо пробурчала она себе под нос.       Ее делом была дипломатия и политика. О войне она тоже могла размышлять, сидя в уютном кабинете в Жуале, но здесь реалии сложившегося положения давались ей сложней.       В своих мыслях она даже не заметила, как добралась до адмиралтейства. Лишь оклик капитана д’Антраге заставил ее выйти из лабиринтов сознания и повернуть обратно. К езде верхом она давно привыкла, потому и совершала необходимые маневры по инерции, будто это вовсе не требовало каких-либо навыков, однако окружающий пейзаж ее интересовал мало — вот почему она не остановилась вовремя.        Теперь же она подъехала к приметному зданию, выкрашенному в желтый цвет. Вход венчала широкая арка, по обеим сторонам от нее стояли коннелированные колоны, а на крыше возвышался флагшток. Синее полотно, разделенное на четыре части белым крестом, было усеяно королевскими орхидеями. Ветер колыхал его, однако же не позволял развернуться полностью. Точно такие же флаги ждали Анриетту по ту сторону, где на море стояли военные корабли, но прежде, чем попасть к ним, ей стоило обойти адмиралтейство и выйти к порту.       Дежурный у входа сообщил, что Его Превосходительство у причалов, потому Анриетта медленным аллюром объехала адмиралтейство. Не успела она спуститься к причалам, как до нее донесся громовой бас адмирала:       — Грузите все! Не жалейте пороху! Пусть эти канальи отправляются прямиком в ад!        Дюбарри активно жестикулировал, подгоняя матросов. Рядом с ним стоял спокойный Ансельм де Готье — достойный приемник Николя Дюбарри в звании вице-адмирала. Он подгонял юнцов криками и держался за эфес шпаги, ничуть не суетясь из-за того, что происходит. Именно он заметил Ее Высочество первым и с присущим ему холодным спокойствием подошел к адмиралу. Тот отреагировал не сразу, но стоило ему обернуться и увидеть герцогиню, как он тут же прокричал:        — Ваше Высочество! А я уж думал Вы не придете.       — Прошу простить за задержку. Мне нужно было поддержать боевой дух в новых полках.       Анриетта спешилась, быстрым шагом подошла к адмиралу и огляделась по сторонам. Кругом была суета. Матросы грузили на лодки бочки с порохом, а кто-то и вовсе уже плыл на лодках к кораблям, которые стояли поодаль, словно огромная деревянная цепь, которая на время должна была загородить проход итанийским кораблям.        — Что Вы задумали? — Анриетта хмурила лоб, смотря то на далекие корабли, то на лодки с порохом. Не доверять адмиралу у нее не было причин, однако же его действия вызвали ее любопытство.       — Отправить этих чертей к самому дьяволу, — не замедлил с ответом Дюбарри. Он подошел к герцогине, вперил одну руку в бок, а второй махнул в сторону кораблей. — С Вашего позволения я уничтожу наш флот.       Анриетта нахмурилась только больше. Да в своем ли уме адмирал? Что такое он говорит? На кону вся Аффексьёнь, а он порывается уничтожить то, чего у Альвитании и без того мало.       — Вот что я решил, — продолжал Дюбарри. — Я специально поставил корабли цепью, чтобы итаницы не могли так просто пройти к нашим берегам. Но потом я придумал кое-что получше. Я дам им подойти очень близко к нашим кораблям, а затем подожгу порох. И все! Бум! Взрыв! Итанийцы сгорят. Не все, но довольно приличная их часть. Повсюду будут горящие обломки, через которые будет очень сложно провести корабли. Быть может, все же дождемся осханцев. В противном случае через несколько дней итанийцы разберут весь этот деревянный хлам и пришвартуются к нашим берегам.       Анриетта напряженно слушала адмирала. Было зерно разума в его словах. В конце концов ему виднее. Был только один нюанс.       — А кто будет поджигать корабли? Матросы погибнут, если не успеют уйти.        — О, за это не переживайте, Ваше Высочество. Об этом я позаботился и все продумал. Мои юнцы целехонькие вернутся на берег, уж будьте покойны.       Анриетта долго не решалась дать ответ. План казался ей опасным, но ей было ясно, что другого выхода нет. Если и не Дюбарри, так итанийцы уничтожат альвитанский флот. Разницы лишь в том, что Дюбарри погубит какую-то часть итанийских кораблей, дав Альвитании еще несколько дней, чтобы дождаться осханский флот, который, судя по всему не очень-то торопился.       — Добро, — наконец-то выдала Анриетта и, тяжело вздохнув, вяло махнула рукой.       — Я знал, что Вы одобрите, — самонадеянно произнес Дюбарри, но Анриетта уже отвернулась от него. — Да поживее Вы, сонные мухи! Итанийцы ждать не будут. Вот так, да. Достаточно! Куда лезешь? Оставайся здесь. Это мое место.        Анриетта подошла к Ансельму де Готье, который все так же спокойно следил за приготовлениями, провела рукой по подбородку и обратилась к вице-адмиралу:        — Скажите мне, что Дюбарри затеял не глупость.       — Ничуть, Ваше Высочество, — приятным глубоким голосом ответил Ансельм. — Шаг отчаянный, но очень смелый. Мы выиграем время.       Герцогиня кивнула. Она нуждалась в этом подтверждении, несмотря на то, что признавала авторитет Николя Дюбарри. Адмирал определенно достигнет успеха, вот только какой ценой… Ценой целого флота. Оставалось лишь надеяться на порядочность осханского короля. Хотелось верить, что он уже отправил на подмогу свои корабли, иначе все зря.

***

      Николя интенсивно греб веслами, которые раздраженно отнял у юного матроса, так как он, по его мнению, греб вяло, медленно. А ведь все нужно успеть вовремя, ведь он уже видел итанийские корабли. Они уже на подходе и, видимо, совсем скоро навяжут неравный бой.       Однако стоит отметить, что корабли и без того были полны пороха, но Дюбарри этого казалось мало. Он хотел устроить большой взрыв лишь бы утащить с собой как можно больше вражеских кораблей. Он держал курс на центральный. Флагман, которому суждено было погибнуть в огне, являлся самым большим из всех кораблей и именно с него адмирал и хотел начать поджог. Корабль носил простое, но звучное имя: «Святая Мария».        « Вот и проверим насколько святая», — думал Николя, подплывая к флагману.       Он остановился и скомандовал одному из матросов лезть наверх по веревочной лестнице. Сам же завязал слабый узел у той же лесенки, лишь бы лодка не отплыла далеко и принялся подавать бочки свесившемуся матросу. Другой юноша, дабы облегчить погрузку и сделать ее проще, взобрался и остановился посередине. Теперь Дюбарри подавал бочки ему, а тот передавал своему товарищу сверху.       — Последняя, — сказал Николя. Он вытер испарину со лба. Запыхавшись, он все же не желал сознаваться, что устал, хоть ничего постыдного в том не было и шестидесятилетний возраст вполне мог сгладить факт преждевременной усталости. — А теперь грузите в трюм!        Матросы принялись исполнять приказ. Дюбарри тем временем взобрался наверх и помог юнцам опустить бочки. Трюмы были забиты.       — Да, рванет хорошо, — адмирал присвистнул, любуясь на плоды своих трудов. Затем он глянул в открытое море и снова присвистнул. — А вот и вражина подоспела. Что бы вас черти побрали…       Николя выругался крепким словцом. После он порылся в карманах мундира и, обнаружив, что огниво на месте уже хотел взяться за последнюю бочку, но матрос вместо него рассыпал порох по палубе.       — Дай сюда, — Дюбарри раздраженно выхватил бочку и принялся интенсивно высыпать порох. — Спускайтесь, к чертовой матери, чтоб глаза мои вас не видели, лентяи! И других предупредите, чтоб поторапливались!       Матросы, не смея возразить, быстро спустились к лодке.       — Я вам сейчас такое устрою, канальи, — приговаривал Николя, рассыпая порох. — И в аду меня вспоминать будете. Фух, — он остановился и вновь протер испарину. Дыхание его было рваным, частым. Но он бы не посмел прекратить, если бы не понял, что в бочке ничего не осталось. Дорожка получилось широкой, но больше всего пороха он засыпал в трюм, чтоб наверняка удался хороший взрыв.       Он снова посмотрел вдаль. Итанийские корабли были совсем близко. В запасе у адмирала оставалось не больше пяти минут. Тем лучше, что враг, кажется, не собирался стрелять, видимо, в надежде захватить корабли, которые, как он считал, достанутся ему без боя.       — Тем лучше, — пробубнил Дюбарри.       Еще на берегу он приказал матросам в случае приближения покидать корабли и отплывать. А если не выйдет, то бросаться в воду. Лишь одно он утаил, как и подчиненных, так и от Ее Высочества: поджигать порох будет он сам, следовательно, живым он на берег не вернется. Да и останется ли от него что-то вообще? Это отнюдь не волновало адмирала. Он сделает то, что должен сделать. Оставалось лишь надеяться, что все уже покинули корабли и плывут обратно, к берегу.        — Ну давай же, — Николя смотрел на медленно плывущие итанийские суда. Очевидно, они хотели брать альвитанские корабли на абордаж. Лишь бы его не убили раньше времени, Дюбарри присел рядом с дорожкой из пороха и вытащил огниво. Счет шел на минуты, быть может, даже секунды. А он уже был готов.       Николя снова выглянул за тем, чтобы посмотреть на итанийские корабли. Уже совсем рядом.       — Все таки абордаж, — тихо промолвил Дюбарри. — Отправляйтесь в ад.       Он высек искру, еще одну, а затем еще, и вот, порох загорелся. адмирал поджег его ближе к трюму, лишь бы взрыв произошел быстрее. Порох, увы, горел медленно. Тогда Николя, снова порылся в карманах, вытащил тряпку, пропитанную смолой и поджег ее от пороха.       — До встречи в аду, — с усмешкой произнес он и кинул подожженную тряпку в трюм.       Он видел, как разгорается порох. Еще немного и все рванет, но сам он не успеет убежать. Да и нужно ли? Позади него раздался толчок. Это итанийский корабль примкнул сзади, чтобы захватить альвитанское судно.       — Я просчитал ваши действия! А вы мои — нет! — выкрикнул адмирал.       Тем лучше, что смерть свою он встретил с улыбкой. Не известно, хотел ли он когда-либо слыть героем или нет, но за миг до своей кончины он был доволен тем, что удачно обхитрил итанийцев. Он лишь не видел самого взрыва. Яркий и оглушительный он раздался над морской гладью и поглотил в своем пожаре все, что находилось рядом. План сработал, но Николя Дюбарри уже не было.

***

      Анриетта хмуро смотрела, как матросы возвращаются на лодках. Это знаменовало финальный этап плана Дюбарри. Совсем скоро он приведет его в действие, а раз так, то ей больше нечего здесь делать. Но спокойная гладь моря не отпускала ее. Мелкие волны то накатывали на песок, то уходили обратно, и все это сопровождалось умиротворяющим звуком прибоя. Море гипнотизировало и будто бы внушало спокойствие. Но это продлилось недолго. Мрачные мысли все так же одолевали герцогиню. Знамена с ее именем не давали ей покоя. Так как же сказать об этом Жозефу? Как восстановить доверие к нему? Очевидно, без его личного вмешательства ситуацию не исправить. Он должен нанести визит в военный лагерь и, быть может, на какое-то время остаться в нем. А все из-за нее — Анриетты.        Герцогиня тяжело вздохнула и завела руки за спину.       Будет ли ей покой или она все так же будет переживать из-за королевских знамен с ее именем? Да и что такого она успела сделать, что ее успели так полюбить, так еще и в военных кругах? Она искренне не понимала причин, как и не понимала она, что может вернуть ей покой. Быть может, стоит забыть и просто спокойно вздохнуть? Максимилиан здесь. Николя Дюбарри придумал отличный план. Лишь только осханского флота не хватало. Но это дело поправимое. Ей думалось, что и ее обращение к Фердинандо, и, возможно, обращение самого Жозефа, раз он все знает о войне, принесут свои плоды. Так чего же тревожиться зазря? Пора бы и отдохнуть. Да, ей определенно нужен покой.       — Д’Антраге, — обращаясь к капитану, она ничуть не изменила своей позы: все так же смотрела на морской прибой с заведенными за спину руками. — Мы возвращаемся в Эсиль.       — Вы не хотите посмотреть на «праздничный» салют? — Жюлиан шуткой пытался приободрить Ее Высочество, но она была не в настроении.       — Думаю, я увижу его из окон своих апартаментов.        Герцогиня развернулась и медленно прошла к своей лошади. Она резво села в седло, но не успела схватить поводья, как раздался оглушительный взрыв, эхом проносясь над морской гладью. Перепуганная лошадь под ней встала на дыбы и в боязливо заржала. Анриетта, сама испугавшись, пыталась поймать поводья, что получилось вполне удачно, однако конец этого маневра оказался для нее плачевным. Упав на землю, она сама того не желая, поводьями потянула на себя лошадь, и та обрушилась прямо ей на ногу. Резкая боль пронзила тело. В глазах потемнело, дыханье сперло, вместо крика наружу вырвался продолжительный хрип.       — Ваше Высочество, — она не сразу распознала кому принадлежит этот голос, настолько сильной оказалась боль. Лишь остановив пристальный взгляд на человеке, кинувшегося ей на помощь, она признала Жюлиана д’Антраге.       Капитан, хоть и старался сохранить спокойствие, все же не на шутку перепугался за Ее Высочество. Но скоро поняв, что полученная травма угрозу жизни не несет, успокоился окончательно.       — Вы можете встать? — заботливо спросил он.       Анриетта попыталась подняться, но боль в ноге оказалась настолько сильной, что она тут же обрушилась обратно на землю.       — Я понял. Вы сломали ногу, — Жюлиан осторожно прикоснулся к поврежденной ноге, но, услышав вскрик, тут же прекратил свои попытки ощупать травмированную конечность. — Я Вам помогу.       Анриетта, придя в себя, вновь попыталась подняться, но тщетно. Нога болела до невозможного сильно. Наверное, при падении лошадь раздробила ей кость. И как теперь сидеть в седле? Кареты Анриетта терпеть не могла, признавая только верховую езду. Но что там говорить о лошадях, когда она, поди, даже ходить не сможет, пока кость не срастется. Превозмогая боль, герцогиня перевернулась на бок, коленом здоровой ноги уперлась в землю и попыталась подняться так. И вновь безрезультатно.       — Я прошу Вас, не мучайте себя. Я посажу Вас к себе на лошадь и отвезу в Эсиль. Вам срочно нужен медик.       Жюлиан, поднял герцогиню, пытаясь как можно аккуратней касаться сломанной ноги, усадил ее в свое седло боком и сам взобрался на лошадь.       Анриетта что есть сил держалась, будто было что-то постыдное в том, что она испытывает боль. Однако мимика ее лица доходчива объясняла всем без исключения, что чувствует она себя в крайней степени скверно.       — Если что держитесь за меня, — сказал Жюлиан. И он уже хотел пуститься в путь, как вице-адмирал окликнул герцогиню.       — Ваше Высочество! — он спешно, срываясь на бег, приближался к Анриетте. — Дюбарри. Он не вернулся. Черт возьми. Да простите Вы меня за это выражение. Но, кажется, он пожертвовал собой.       Анриетта смотрела на де Готье, силясь осознать его слова. Ей не верилось. Нет, Дюбарри не мог так поступить. Он же адмирал. Адмирал флота, которого больше нет.       — Вы уверены? — дрожащим голосом произнесла герцогиня.       — Он не вернулся с матросами, значит, остался там. А взрыв такой… — Ансельм покачал головой. — Он бы не выжил.        Анриетта до последнего не хотела в это верить. Как так? А все из-за промедления Жозефа и советов Дюкре. Призвали бы осханцев раньше, Дюбарри бы не пришлось жертвовать своей жизнь. Злость — вот что охватило Анриетту. Позабыв о больной ноге, она злилась на Дюкре, на Жозефа и на собственную дипломатичность, которую стоило бы заменить на приказы, когда имелся шанс. Но к жизни адмирала уже не вернуть. Так толку от этих сожалений и от этого гнева?       «Что ты скажешь на это Жозеф? Твое промедление стоило нам целого флота и Николя Дюбарри. А вы, месье Дюкре? Вот во что обошлись все Ваши советы. Вы полный кретин, а ты, Жозеф, — дурак. Кого ты слушаешь? Почему ты глух ко мне, когда я даю тебе стоящие советы? Разве так сложно послушать меня?»       — Я сообщу об этом королю, — наконец сказала Анриетта. Она смотрела в никуда. Ей было плохо. Плохо от боли. Плохо от смерти Дюбарри. — А пока что Вы займете должность адмирала, — она вздохнула и удрученно добавила: если только в этом есть какой-то смысл. Флота-то больше нет… Виват, Дюбарри. Виват…        В этих словах была слышна горечь. Разве мыслимо это — потерять одного из лучших? Но пусть хоть после смерти Николя Дюбарри удостоят почестей. Пусть бы и так.