Герцогиня д'Аффексьёнь

      Филипп уже и не помнил когда начался бой. Казалось со времени всеобщего сбора минула целая вечность, а он уже вот который день держит оборону. Их призвали наступать, оставив подкрепление позади. Определенно дальше редутов враг не пройдет, но они остались где-то там, далеко, а впереди лишь нескончаемая орда итанийцев.       Шум боя угнетал. Это была музыка преисподней из выстрелов, криков и отдаленных пушечных залпов. Запах горелого пороха витал над полем боя, обращаясь в сизый дым над головами.       Филипп только и успевал, что наспех перезаряжать ружье. Изредка он прицеливался, но волнение брало верх и чаще всего он стрелял бездумно, надеясь, что пуля поразила хоть кого-то. Они наступали фалангой по две шеренги. Филиппу даже казалось, что наступление это оказалось удачным, и он без малого не поддался опьянению временного триумфа, и тем сильнее оказывался этот соблазн, чем дальше отступали итанийцы.       Громовые залпы, поначалу режущие слух вскоре стали привычными, но уже спустя полчаса он перестал обращать на них внимание. А враг все отступал.       — Держать строй! — перекрикивая ружья, кричал Рауль де Монте.        И они подчинялись, уверовав в свой успех.        Ни что так не способствует поднятию боевого духа, как слабость и бегство врага, и Филипп поддался иллюзии, которой создавали перед ними итанийцы. Он даже не удержался от радостных вскриков, которые то и дело издавали его боевые товарищи. И кто сказал, что боевое крещение страшно? Поначалу, быть может, но стоит войти во вкус, как страхи улетучиваются, словно пороховая дымка, взлетающая вверх к небесам.       — Стоять! — выкрикнул Рауль.       Филипп нехотя повиновался. Приказ капитана был ему не ясен, впрочем, как и остальным.       — В чем дело? — услышал Филипп рядом с собой. — Мы же их гоним.       — Не знаю, — Филипп недоуменно пожал плечами и пристально посмотрел вперед.       Итанийцы разбегались в стороны, однако предусмотрительно шли спиной назад, лишь бы не получить пулю в спину. И делали они это довольно стремительно, в то время как рота Филиппа замерла на месте. Возмущенные вздохи доносились со всех сторон. Солдаты поглядывали то на капитана, то на отступающих, но все никак не могли взять в толк, почему им отдан приказ стоять.       Но Филипп все понял, завидев впереди первую пушку. Его глаза в ужасе округлились, ноги налились свинцом, а палец так и застыл на спусковом крючке. Он не хотел верить, но реальность оказалась такова, что опытный де Монте, быть может, спас от гибели добрую часть роты. Ту часть, что успеет отступить. Филипп растерянно огляделся по сторонам. Ни слева, ни справа движения не было. Значит встал весь полк. Так что же, итанийцы обладали не малым запасом артиллерии? Выходит так? Но что теперь? Какой приказ отдаст капитан? Отступать или продолжать наступление? А если он выберет второе, то сколько из них выживет после этого боя?       В этот момент Филиппу по-настоящему стало страшно. Впереди он видел только свою погибель. Но не он ли дал себе клятву стоять до конца? Не дрогнуть! Не будь трусом, на кону вся Аффексьёнь! Вот что он говорил себе. Филипп мотнул головой, будто стряхивая с себя леденящий душу страх. Ему не время и не место здесь и сейчас. Хотя бы он знает, за что погибнет. Пусть бы и так, но он — Филипп — будет стоять до последнего.        — Линейное построение принять! — рявкнул Рауль.       Но его приказ запоздал, впрочем, будь он озвучен немногим ранее, это бы не сыграло никакой роли. Раздался первый пушечный залп и ядро точно угодила в центр той фаланги, в которой стоял Филипп.       Он чувствовал как его сердце неистово бьется в груди. Ядро рухнуло рядом с ним, повалив наземь двоих. Оно размозжило им головы, от которых теперь осталось лишь кровавое месиво вперемешку с серым веществом.        Филипп сглотнул, чувствуя, как подступается тошнота. К такому зрелищу он не был готов, хоть и пытался доказать сам себе, что ни одна из превратностей войны его не страшит. Ну что же? Вот он — первый бой, и вот его последствия. Уже третий раз на дню он испытывал страх, и в этот раз, пожалуй, сильнее, чем в предыдущие. Так права была Анриетта, когда отговаривала его? А он-то, дурак, ее не послушал, думая, что достаточно храбр для войны. Но сколько можно бояться? Очевидно же, что не все останутся живы. Быть может, следующим падет он и тогда уже не будет ни страха, не переживаний. Не будет ничего. Но как же Розали? Ведь он обещал ей вернуться живым. Так имеет ли он право погибнуть, да еще и в первом бою. Нет! Он должен выжить любой ценой! Он должен побороть свой страх! Он должен действовать быстрее и во всем слушаться капитана!       И вновь в Филиппе зажегся огонь решимости. Он резво бросился к краю линию, догоняя и даже обгоняя тех, кто, как и он, спешили выполнить приказ. Заняв место рядом со знаменосцем, он вскинул ружье на плечо и уже готов был внимать дальнейшим приказаниям.        Сколько еще предстоит вытерпеть испытаний — неизвестно, но Дювиньо твердо для себя решил, что никакой страх не вынудит его бежать с поля боя.       С правого фланга послышался барабанный бой. Далекий, он все же отчетливо доносился до Филиппа. Но стоит только пушкам начать стрелять, как этот глухой звук потонет, пусть и пока что в таких же глухих, но все же многочисленных залпах.       — Наступать! — раздался голос Рауля де Монте. И даже он звучал здесь, на краю ряда, глухо: капитан встал посреди и теперь уверенно шел вперед, держа перед собой лишь шпагу.        Филиппу оставалось только восхититься его мужеством. Интересно, боялся ли сам Рауль? Этого Дювиньо никак не мог знать и даже не хотел спрашивать о том после боя. Он лишь зауважал капитана больше и молился только о том, чтобы тот остался жив. Храбрость — одна из граней безумия, но именно эта его форма восхищает людей как нельзя больше. И Филипп вдохновился поступком де Монте, решив, что он во всем должен следовать его примеру. К черту страхи! Пусть они нашептывают что угодно, но он больше не дрогнет, не замешкается и ни в коем случае не подумает отступить.        И вот, они двинулись вперед. Идя рядом со знаменосцем, Филипп четко держал строй, идя не медленней, не быстрее. Итанийская пехота тем временем открыло большее пространство для действий артиллерии. Послышался новый залп. Даже несколько.        — Держать строй! — донесся надрывной крик Рауля. Видимо, ядра угодили точно в цель. И так будет до тех пор, пока они не подойдут ближе. Когда до вражеской артиллерии останется шагов триста, они не смогут стрелять ядрами, а для картечи будет еще рановато. Вот тогда можно будет хорошенько пострелять, а пока что им предстоит отстреливаться из далека.       Теперь настало время ружейных залпов. Но невозможно было разглядеть, удалось ли задеть хоть кого-то из артиллеристов. Слишком далеко, а кроме того завеса порохового дыма, повисшая над пушками, начинала скрадывать человеческие фигуры. Как только они сами подойдут ближе, пороховой дым и им самим станет помехой.       Ружья стихли, однако не стих сам шум боя, проходившего и тут и там. Филипп уже настолько к нему привык, что казалось, этот звук сопровождал его всю жизнь, и он непременно продолжиться и после сражения. Вот где-то вдалеке слышен бой барабана. Совсем рядом развивается белое знамя с королевской орхидеей и именем Анриетты. Рауль де Монте вновь кричит, что есть мочи, с призывами идти дальше.       Они и шли.       На смену ружейным залпам пришли пушечные. И вновь кто-то погиб. Смерть. Она здесь повсюду. Куда не ступи, везде можно заметить прикосновение ее холодных рук, и ей нет дела альвитанец ты или итаниец. Она не знает ни нации, ни возраста, ни чина. Перед ней все равны. И сегодня ее день. Она заберет не мало, но взамен даст лишь вечный покой тем, кто навсегда сомкнул веки.       Дым над пушками стал только гуще, лишь лафеты чернели вдалеке, давая понять, где находится враг. А Филипп все шел, держа равнение на знаменосца.        Филипп поставил курок на предохранительный взвод, открыл полку замка, затем достал патрон из сумки, зубами скусил кончик бумажной оболочки, засыпал пороху и закрыл полку крышкой-огнивом. Следующим его действием было поставить фузилёр прикладом на землю, высыпать из патрона оставшийся порох в ствол, а после заложить туда пулю, завернутую в бумагу. Вынув шомпол, он несколькими ударами прибил заряд в стволе, вернул шомпол обратно в ложу, поднял фузилёр и поставил курок на боевой взвод. Именно этими действиями любой солдат приготовлял последующий выстрел.       Все это дошло до автоматизма еще во время обучения, теперь же настало время применить эти навыки в бою.       Залп ружей сменил залп пушек, а после пушки сменили ружья. Так повторялось вот уже который раз. И уже никто, ни с одной стороны, ни с другой, не ведал, попал ли он во врага или нет. Всему виной была дымовая завеса над артиллерией. Что точно было ясно, так это то, что до нее осталось меньше четырехсот шагов: ядра уже не попадали в цель, перелетая за спины.       — Стоять! — крикнул Рауль де Монте. — На изготовку! Стреляем, пока они не подошли ближе!       Солдаты охотно вняли его приказу. Они точно выигрывали какое-то время прежде, чем вражеская артиллерия сдвинется с места и приблизиться на расстояние хотя бы в двести шагов — расстояние, с которого можно стрелять картечью. А до тех пор есть время говорить фузелёрам, но не пушкам. Правда толку в том немного: дым над пушками стоял настолько густой, что с трудом можно было кого-то разглядеть. Но Филипп, кажется подметил цель. Пусть и смутная, она все же выступала из сизого марева, позволяя произвести удачный выстрел.       Дювиньо наспех перезарядил ружье и выстрелил. Он попал в цель и тому возрадовался. Снова перезарядка и очередной выстрел. Так продолжалось недолго. Артиллеристы приноровились прятаться за пушками, хоть и стоит отдать должное новобранцам: они успели положить пусть и не многих, но часть, что заметно осложняло работу итанийцам.       Филипп видел, как они выходят из дыма, передвигают лафеты и уже вот-вот преодолеют расстояние с которого можно пустить в ход картечь. И вот итанийцы остановились, засуетились у пушек и, кажется, готовы были начать свою работу вновь. В подтверждение этих догадок последовал выстрел с той стороны. За ним последовали крики уже в их собственном ряду. Филипп понял, что осколки картечи достигли своей цели и кого-то лишь ранили, коли они смогли кричать, а кого-то, верно, убили, без этого никак.        Теперь дело обстояло хуже. Если ядра били точечно, то картечь имела свойство разлетаться во все стороны и убивать намного больше, в лучшем случае лишь ранить.       Филипп дрогнул, но лишь на мгновенье. В следующее он вновь поставил курок на предохранительный взвод. Отступать нельзя. Врага нужно бить до последнего, пусть бы и ценой своей жизни.        Он не считал сколько выстрелов успел произвести прежде, чем капитан приказал идти вперед. Такой приказ Рауль отдал неспроста. Артиллеристов вновь заволок густой дым, и это позволяло продвинуться поближе, а то и вовсе достигнуть их, а после расстрелять всех до одного или же взять сдавшихся в плен. Впрочем, что их полк, что полк артиллеристов стреляли наугад: дым мешал и тем и другим. Разница была лишь в том, что полк Филиппа выдавали удары барабаны. Как только они его услышат, начнутся точные выстрелы, но без барабана никак обойтись нельзя, особенно, когда поблизости такое густое марево.       Очередной залп картечи и Филипп рухнул на землю, чувствуя острую боль в груди. Дышать от чего-то стало тяжело, но ему хватило сил только лишь на то, чтобы прижать руку к груди. Все внутри сдавливало. Непонятно, где болело больше, казалось боль растеклась по всему телу. Он хрипло вздохнул, смотря в небо. Такое яркое, чистое, голубое. И солнце так слепило в глаза, что пришлось их прикрыть. Кругом была суета, но он как будто бы выпал из реальности, не обращая внимания на шум боя.       «Вставай! Ты должен! Ты клялся!» — пронеслось в голове.        Филипп снова открыл глаза, вспомнив, для чего он здесь. В следующий миг он верно угадал, почему оказался на земле. Ему и впрямь нужно вставать, чтобы не отстать от своих. Но как же больно.       Он поднялся, сидя на земле и огляделся по сторонам. Он видел, как его товарищи перестраивались, занимая места убитых, и шли вперед. Но посмотрев слева от себя он заметил лежащего знаменосца, тогда Филипп потряс его за плечо. Тот не двинулся, продолжая лежать с открытыми глазами. Все лицо его было окровавлено, трава под его головой тоже была залита кровью.       — Но как же так? Без знаменосца нельзя, — хрипло и очень тихо произнес Филипп.       Он заставил себя подняться на ноги. В груди все так же болело, но он превозмог себя, зная, что не вправе отстать от своих боевых товарищей и остаться здесь в ожидании помощи. Он в состоянии идти и останется лежать он только в том случае, если его убьют.       Поднявшись, он взял свой фузилёр, повесил на спину, перекинув ремень через плечо, и поднял знамя. Филипп отлично уяснил, что знаменосец и барабанщик необходимы, и если один из них погибает, кто-то другой должен этого погибшего заменить. Да, Филипп теперь лишен возможности стрелять вместе со всеми, но он не вправе оставить знамя на земле, ибо это сама святыня любого военного подразделения, и он просто обязан его понести.       Филипп твердо сжал древко в руках, с ненавистью посмотрел туда, где простиралась дымовая завеса, сплюнул кровью и бодрым шагом направился вперед. Боль все так же донимала его, но предстоящая победа его воодушевляла. Он непременно должен стать ее свидетелем. Еще совсем немного и эти чертовы итанийцы не смогут стрелять по ним картечью, а защищаться им нечем, потому как только их полк подойдет совсем близко, они окажутся в их руках.       С этими мыслями Филипп пустился бегом, желая как можно скорей догнать своих товарищей по оружию. Боль в груди от этого стала только сильней, но он лишь поморщился, презирая само это мерзкое чувство. Наконец он поравнялся со строем солдат.        Их снова обстреливали, но они шли вперед. Филипп точно не знал, жив ли еще Рауль де Монте, но в сердцах надеялся иметь с ним разговор после боя. Рауль, как и он — Филипп — просто не имеет права погибнуть. Он просто обязан остаться в живых.       Вдруг Филипп обозлился. Его обуяла ярость при осознании того, что они уже совсем близко. Залпы кортечи продолжались, но более не достигали цели, перелетая через нее. Сейчас он им всем покажет! И непременно отомстит за беднягу Симона, который умер со знаменем в руках. Еще немного, и артиллеристы будут уничтожены, а кто-то сбежит под залпы орудий.        А впереди все так же был густой туман. Филипп с яростным криком вошел в него. Залпы пушек настолько его оглушили, что он более не слышал, ни боя барабана, ни приказов Рауля де Монте. До него доносились лишь обрывки выкриков, которые, судя по всему, являлись приказами итанийских командиров. Наверняка приказывают отступать. Но уже поздно. Слишком поздно. Он бы сам в них стрелял, да только в его руках знамя. Ну и пусть! Пусть это удовольствие достанется другим, но он станет тому свидетелем.       Филипп уже не обращал внимания на то, что происходит кругом. Боль и ярость в нем слились воедино. И он бы не остановился, пока его крепко не схватил за плечи один из боевых товарищей.       — Наши скачут! Смотри! — он активно указывал рукой за их спины.       Филипп увидел вдали конницу. В ярком солнечном свете их начищенные до чиста кирасы блестели. Блестели и сабли, которые они держали наготове, уже точно зная, кого они будут атаковать. И они нацеливались явно не на артиллеристов.       — Бей врага! — раздался рядом воодушевленный клич. Снова послышались залпы фузилёров, но пушки смолкли. Филипп так и стоял вровень со всеми, держа знамя. Боль не отступала, но он находил в себе силы твердо стоять на ногах. Его битва еще не окончена.       — Виват, маршал! Виват, Анриетта! — услышал он вдалеке. Эти крики вдохновили его только больше.        — Виват, Анриетта! — повторил он и крепче сжал знамя.

***

      Рауль де Камбер вышел из штаб-палатки и бодрым шагом направился вниз по склону, туда, где он оставил свою лошадь. Планы маршала изменились, когда он понял, что его прежняя стратегия немного не удалась из-за некоторой хитрости итанийцев. Тактику пришлось менять на ходу, но итог оставался тем же — итанийцев зажмут в «клещи». Сама же корректировка планов герцога де Марсальена заключалась в следующем. Он передумал давать приказ новобранцам отступать. Видя, как хитро итанийская пехота заманила их к артиллеристам, он принял решения дождаться, когда его собственная пехота поближе подойдет к вражеским пушкам, а за тем пустить в ход конницу. Свое командование на правом фланге Максимилиан отдал генералу де Моро, решив все же следить за боем со стороны до самого конца, чтобы вовремя принять решение в случае форс-мажоров, каковым являлось положение новых полков в авангарде.       На подмогу к ним маршал решил отправить бригаду Рауля де Камбера, чем тот и был доволен. Ему предоставлялся хороший случай побить итанийцев, восполнив горечь поражений триумфом, который непременно случится, так как силы альвитанских войск прибавили и в количестве, и в качестве, так как маршал все же скоро подоспел в Аффексьёнь.        Покинул штаб-палатку Рауль лишь тогда, когда маршал отдал ему приказ начать наступление. Потому теперь он резво спускался с небольшого холма, спеша к своей бригаде. Теперь ему точно будет чем похвастать перед Жюлианом д’Антраге и по-дружески подтрунить над ним, сыграв на его по-дружески доброй зависти. Он непременно расскажет ему все, как только завершиться бой. А ежели не получится рассказать лично, так изложит в письме и отправит его с поручиком. Но как бы там ни было, в этот момент все мысли Рауля были заняты битвой.        С наскоку взобравшись на своего гнедого жеребца, он отправился туда, где оставил своих подчиненных. Собрав всех капитанов, Рауль сказал следующее:       — Мы выступаем на подмогу авангарду. Впереди нас ждет артиллерия, которой заняты новобранцы, так что будьте осторожней. А за ними пехота. Уж с ними-то мы разделаемся без труда. Выступаем за мной.       Произнеся эту короткую, содержательную речь, Рауль развернулся и проехал вперед, чтобы подготовить к построению роту, во главе которой он начинал всякий свой бой. Он дал вполне достаточное время своим капитанам отдать приказы прежде, чем двинулся в путь.        Как и всякие другие войска, тяжелая кавалерия принимала линейное построение. Тем хуже было для итанийцев, что они не ожидали увидеть кирасир там, где выставили свою артиллерию. Впрочем, они точно не знали, что против в них сперва в бой отправили новобранцев, а де Камбера брала гордость за этих храбрых молодцов, которые не дрогнули, так еще и выстояли перед лицом врага. Так еще и при каких обстоятельствах! Не всегда опытные пехотинцы выживают после залпов пушек, а уж что говорить о новобранцах. Рауль был воодушевлен их стойкостью и оттого еще сильней спешил им на подмогу.       Конница резво проносилась вперед, не обращая внимания на сражения, проходящие вдали. Вот вдалеке уже виднелся сизый дым, нависший над землей. Где-то даже Рауль отгадал белое знамя и это послужило ему знаком обнажить саблю.        — Да здравствует Альвитания! — что есть мочи крикнул он. — Виват, маршал! Виват, Анриетта!       С этими словами он пронесся вперед. Пушки уже не стреляли. Пехотинцы во всю стреляли, пытаясь нагнать, убегающих артиллеристов, а сам Рауль приказал обогнуть лафеты и настигнуть вражескую пехоту.       Маневр был коротким. Как и предсказывал маршал, итанийская пехота оказалась аккурат за артиллерией. Вот какой сюрприз готовили они стойким и храбрым новобранцам. Настолько храбрым, что их крепким духом стоило только восхититься и воодушевиться сильней. Теперь же их план полетел в Тартарары. Они явно не ожидали увидеть кирасир, но стоит отдать им должное — альвитанскую конницу враг встретил достойно.        Рауль рубил направо и налево. Проносился вперед, а после разворачивался и возвращался назад, настигая тех, кого не прикончил сначала. На втором таком развороте Рауль заметил, что знаменосца пристрелили. Лошадь без малого не понесла погибшего, но де Камбер вовремя успел ее схватить под уздцы, затем он резво всунул саблю в ножны, наклонился и вынул из мертвенной хватки знамя.       — Вперед, мои храбрецы! — приободряюще крикнул он, развивая знаменем.       Пуля попала прямо ему в шлем, отдавшись неприятным отзвуком металла.        — Рауля де Камбера просто так не убьешь!        Следующая просвистела мимо, а третья, видимо, должна была угодить ему прямо в лицо, но он так удачно, впрочем, случайно, махнул знаменем, что пуля угодила прямо в древко, да так в нем и застряла.       — Ах ты… — Рауль крепко выругался и пнул ногой ближайшего итанийца, а после радостно, с восторгом выкрикнул, поднимая знамя вверх: — С этим знаменем вы меня так просто не возьмете. Виват, Анриетта!        — Виват! — послышались десятки голосов.       Рауль осклабился и засмеялся. Казалось, его ничто не страшило и даже самой смерти он готов был посмеяться в лицо, бросая ей вызов.       — Запомните это знамя! Запомните это имя! — кричал он на итанийском, который хорошо, прямо-таки отлично, знал с детства, ибо учителя у Рауля были отменными, да и сам он был учеником прилежным, чего никак нельзя было сказать при поверхностном знакомстве с ним. — Оно принесет нам победу! Знайте, против кого сражаетесь! Ее имя Аннриетта д’Аффексьёнь! Так и передайте своему королю!