Герцогиня д'Аффексьёнь

                        Глава XXIII. Da me non venni nell’abisso persa       Небо после затяжного периода гроз и дождей безмолвствовало. Яркое, голубое, оно озарялось знойным августовским солнцем, и не нашлось ни единого облачка, дерзнувшего появиться в его кристально-чистых просторах. Жара последнего летнего месяца донимала, и даже ветер был не в силах даровать спасительную прохладу. Воздух был горяч и удушлив. Лошади вздымали пыль, и она клубами поднималась к лицам всадников. Не продохнуть.        Но вот уже перед взором предстали позолоченные ворота Жуаля. Открытые настежь они ждали кортеж из Аффексьёни, ибо во дворец возвращалась сестра короля. Верхом на коне, она ехала впереди в сопровождении гвардейцев, за ними во двор въезжали кареты с прислугой, фрейлинами и итанийской пленницей, наконец процессию замыкали еще десять человек из числа гвардейской роты Жюлиана д’Антраге, когда сам он ехал подле герцогини.        Анриетта въезжала с видом серьезным, сосредоточенным. То ли затаенная обида на царственного брата по-прежнему давала о себе знать, то ли долгая езда смогла ее утомить, а быть может, и то, и другое слилось воедино, вызвав на лице герцогини эмоции противоположные тем, какие должны были бы возникнуть по возвращении домой. Иными словами она была отнюдь не в добром расположении духа, впрочем, и не сказать, что в больно скверном.        Герцогиня спешилась, всучила поводья ближайшему гвардейцу и, все еще прихрамывая на левую ногу, подошла к первой карете, что находилась за ее спиной. Лакеи тем временем, спрыгнув с запяток экипажа, ретиво кинулись к дверце, украшенной королевским гербом. Один ее открыл, второй любезно подал руку, предлагая выйти дамам. Первыми покинули карету две фрейлины, приставленные к итанийской принцессе в Аффексьёни, однако же сама Офелия не спешила последовать за ними. Тогда Анриетта не грубым толчком отстранила услужливого лакея и встала на его место, вот только руки подавать не спешила.        Выходки принцессы на протяжении всего пути, да и не только, уже порядком успели надоесть герцогине. В Сафодже она закатывала истерики. В Жардэне изводила капризами. На протяжении всего пути в Жуаль донимала эксцессами. Это все стоило не малых нервов, когда Анриетта вежливо пыталась объяснить Офелии, что такое поведение нецелесообразно и попросту бессмысленно, ибо итог все равно один — она окажется там, где и должна оказаться и ничего не выиграет от своего упрямства. Пытаясь вникнуть в положение принцессы, герцогиня старалась быть мягкой, однако же в этот день настроение ее было не из тех, что дозволяют терпеть упрямое неповиновение.       — Если Вы решили остаться в этой удушливой коробке, то это не самая лучшая идея, — Анриетта оперлась рукой о внешнюю стенку кареты. Ее хмурый и в то же время уставший вид давал понять, что долго церемониться она не собирается.       Однако Офелия едва ли это понимала. Избрав стратегию сопротивления, она все старалась делать отнюдь не так, как ее о том просили. К тому же за две недели она успела привыкнуть к тому, что Анриетта, пусть и не скупа на едкий сарказм, но все же не груба по отношению к ней, а значит можно в качестве мести — однако же бессмысленной — продолжать доводить до нервного истощения. Потому принцесса, следуя намеченной тактике, с вызовом посмотрела на герцогиню и заявила:        — Захочу и останусь. А захочу и до утра меня тут ждать будете.       Возможно, днем ранее Анриетта оставила бы без внимания такую дерзость, списав ее на страх и вполне себе естественную неприязнь к пленителям, да и в конце концов на не менее естественный бунт, пусть и наивный. Однако же не в этот момент герцогиня готова была проникнуться мотивами несчастной. Она лишь хладнокровно вскинула бровь, а в следующее мгновенье схватила принцессу за запястье и резко потянула на себя. Офелия невольно ахнула от неожиданности и даже не успела оказать должного сопротивления, как ее уже рывком вытянули из кареты. Выход из экипажа от земли отделяли две небольшие ступеньки, созданные специально для удобства спуска. Разумеется, не могло идти и речи о том, чтобы как-то на них устоять, потому Офелия, не удержав равновесия, верно бы упала, но Анриетта вовремя ее подхватила, на необходимое мгновенье прижав к себе.       Они так и застыли, смотря друг другу в глаза.       Взгляд Анриетты был суровым, даже несколько сердитым. Призванный внушить уважение, он нередко вызывал чужой страх, и Офелия не стала исключением. Впервые она видела как зарождается гнев в этой бездонной синеве васильковых глаз, а кроме того, никогда ранее Анриетта не позволяла себе столь грубых действий по отношению к ее персоне. Все это вызывало изумление, граничащее с испугом. Но нет, это не та злость, что то и дело мелькала в глазах отца-тирана, а значит можно и противостоять; можно задушить страх в зачатке; можно ответить той же монетой и не пожалеть. И вот она вновь смотрела на герцогиню с вызовом. Рассерженная, но все еще напуганная, принцесса решилась на то, что ей могли не простить. Это действо могло иметь соответствующие последствия, но разгоряченная кровь брала свое, эмоции затмевали разум и ничто уже не могло остановить взметнувшуюся вверх руку. Офелия отвесила герцогине звонкую пощечину и сердито произнесла:       — Я не позволю так обращаться с собой.       Анриетта поморщилась от удара, но даже не поднесла руку к горящей щеке. Взгляд, по-прежнему суровый, был устремлен на принцессу, но не возникало и мысли ответить ей тем же, несмотря на то, что свидетелей у этой унизительной пощечины было достаточно. Все так и замерли в ожидании ответа Ее Высочества, но она, усмиряя в себе злость, лишь позволила себе тихое и холодное:        — С Вами здесь будут обращаться так, как посчитают нужным.       Впрочем, никакой угрозы с собой эта фраза не несла. Офелии и впрямь повезло нарваться именно на Анриетту, а не на обидчивого Жозефа или, чего хуже, на надменного Шарля, который уж точно бы по гроб доски помнил публичное оскорбление. Анриетта же готова была в скором же времени его забыть.       — Ведите себя достойно, — герцогиня завела руки за спину и медленно перевела взгляд туда, где ожидала увидеть собственных фрейлин. — Жюли, отведите принцессу в мои покои. А ты Жак, узнай о том готовы ли ее комнаты, и если нет, то к какому времени она сможет в них расположиться. И про сеньора Дамико не забудь, — добавила она, заметив поблизости Козимо.       Анриетта вновь перевела взгляд на Офелию. Уже не столько злобливый, сколько разочарованный, он столкнулся все с таким же рассерженным взглядом принцессы.       — Мои лакеи все так же к Вашим услугам, — на этом герцогиня развернулась и неспешным шагом направилась к парадному входу.       — Снова приставите ко мне своих солдат? — раздалось у нее за спиной.       Анриетта остановилась, но обернулась не сразу. Тяжело вздохнув, она посмотрела на стоящего рядом Жюлиана. Тот явно ждал соответствующих приказаний и уже готов был приставить конвой к итанийской принцессе, но ответ Ее Высочества смог его несколько удивить.        — В этом нет никакой надобности, — герцогиня вновь задержала взгляд на Офелии. Она даже хотела пояснить, что причина такого послабления заключается в том, что из Жуаля принцессе бежать попросту некуда, но она, предвидя очередные эксцессы, лишь махнула рукой и отвернулась.       Ее ждал разговор с Жозефом. Не заботясь о том, готов ли король принять ее прямо сейчас, она была полна решимости нарушить его распорядок дня и обратиться с тем, с чем она к нему и приехала. Анриетта взметнулась по парадной лестнице, не обращая внимания на неприятную, пусть и легкую боль в ноге, миновала обширный холл и поднялась на второй этаж. Путь ее лежал в апартаменты короля. Не зная, у себя ли он, она надеялась в скором времени его отыскать. По счастью, Жозефв этот час находился в своем кабинете, о чем любезно сообщил его камер-юнкер, стоящий подле двери. Он хотел уже было сообщить Его Величеству о прибытии герцогини, да не успел: Анриетта мягко оттолкнула его в сторону и нагло ворвалась в кабинет.        Жозеф сидел за столом и читал какой-то документ, но стоило только сестре предстать перед его глазами, как он тут же позабыл о своем занятии и без малого не выронил лист бумаги. Теперь король с недоумением смотрел на Анриетту. Видимо, позабыв за эти три месяца о том, что кто-то имеет наглость вот так просто без приглашения вваливаться в его кабинет, он опешил и даже не нашелся что сказать. Чувства его были смешанными. С одной стороны, он мог бы порадоваться возвращению сестры, с другой — прекрасно помнил все то, что внушал ему Клод Дюкре, как помнил и те страхи, что граф де Сен-Ре зародил в его душе посредством фальсификации некоторых фактов. Иными словами, король растерялся, не зная, как ему лучше себя проявить. Не известно, сколь долго он бы молчал, если бы в ситуацию вновь не вмешался тот, кто был его извечным советником.       — А Вы, как всегда, верны своей манере, — презрительно произнес Клод.       Премьер-министр сидел на диванчике, что располагался по левую стену комнаты, и с презрительным удивлением смотрел на герцогиню. От ее внезапного появления оторопел и он, да только в отличие от государя сумел быстро совладать с собой.       — И Вы здесь? — Анриетта ввернула ему не менее презрительный взгляд и подобающий этому взору тон. Нельзя сказать, что она не ждала встречи с сей персоной, однако же не думала, что она произойдет столь скоро. — Прекрасно. Оставайтесь. Этот разговор и для Вас тоже.        — Вашей наглости нет предела, — еле сдерживая раздражение, сказал Клод. — Уважение к королю Вы давно потеряли. И даже отъезд в Аффексьёнь на Вас никак не повлиял. Вам бы поумереть свой пыл, а Вы то своих делегатов к осханскому королю отправляете, то конфликт на границах провоцируете. Так теперь еще и смеете при короле…        — Вы в своем уме или совсем из него выжили? — в бешенстве рявкнула Анриетта. Она даже позволила себе несколько крепких слов, не постеснявшись ни брата-короля, ни возраста министра. — Какая провокация? Я еще весной предупреждала, что итанийцы готовят нам войну. Уж если кто и виноват в том, что мы это проглядели, так это Вы. Вы же настаивали еще прошлым летом отозвать наше посольство из Итании. Вот и итог Ваших глупых игр в дипломатию. И не Вы ли королю давали совет никак не реагировать на мои предупреждения?       Она перевела взгляд на Жозефа. Тот с хмурым видом наблюдал за происходящим и будто бы не решался вмешаться. Но отмалчиваться долго не представлялось возможным, особенно когда Анриетта обратилась к нему на прямую.       — Не так ли, Жозеф? Это же он тебе говорил, что причин для беспокойства нет? — в ее взгляде читалась злая насмешка. Она припоминала брату то самое письмо, которое она получила накануне военных действий, а он все пытался собраться с мыслями.       Наконец Жозеф нашелся, что ответить. Он тут же припомнил то, о чем граф де Сен-Ре любезно напомнил буквально минуту назад.        — Допустим и так. Ну а посольство к осханскому королю ты как объяснишь? Такие вопросы решаются через меня, Анри. Ты давно уже не посольский интродуктор, — король сурово посмотрел на сестру, впервые почувствовав, что может как-то ее наказать. Однако же это чувство находилось в зачатке и ему определенно требовалось время для того, чтобы Жозеф окончательно уверовал в то, что перед его глазами вырисовывал Клод Дюкре.        Анриетта не спешила с ответом. Присев напротив брата, она облокотила руки о стол и пронизывающе посмотрела на короля. Действительно, в его взгляде читалось раздражение, но за ним скрывалась истина, в которой Жозеф никогда бы сам себе не сознался, даже если бы и смог когда-то уловить нужную нить, ведущую к самым истокам. За злостью притаилось малодушие. Страх, что есть кто-то решительнее и сильнее в своем умении управлять огнем полыхал в его глазах. Видела ли это Анриетта? В любом случае, она не отрицала внушаемости брата, однако же и помыслить не могла, что он ее боится и, кроме того, видит в ней соперника. Ей и в голову не могло прийти, что премьер-министр в своих стремлениях отвадить Жозефа от нее достиг той точки не возврата, за которой крылась опасность для самой Анриетты. Но пока что король не набрался должной решимости, а герцогиня все еще надеялась, что одной лишь правдой — и только ей — можно противостоять инсинуациям Клода Дюкре. Последний, быть может, и ожидал, что Анриетта начнет юлить и оправдываться, но та была непреклонна в своих намерениях и искренних мотивах, продиктованных отнюдь не желанием стать выше короля, но помочь ему во благо государства.        — Жозеф, — Анриетта тяжело вздохнула, опустила руки на стол и скрестила пальцы в замок. Она больше не кричала, но раздражение в ее голосе все еще угадывалось. — А когда бы ты сам написал Фердинандо? Когда итанийский корабли захватили бы все наши порты и гавани? Я тебя еще перед отъездом просила это сделать. Но а ты. Что ты сделал? Послушал его? — она указала рукой на Дюкре, но даже не посмотрела в его сторону. — Ты знаешь как окончил свою жизнь адмирал Дюбарри? Читал мое письмо? А я тебе все равно расскажу, даже если и читал. Он сгорел на корабле, потому что у него не было другого выхода. Когда подошли итанийские судна, единственное, что ему оставалось, так это сжечь весь наш флот к чертовой матери, лишь бы итанийцы к берегу не прорвались, — сквозь зубы сказала она. Воспоминания о том дне взывали к праведному гневу, и его не так-то просто было сдержать. Она и не удержалась, сорвавшись на крик. Даже со злости стукнула кулаком по столу, не боясь ни взгляда Жозефа, ни последствий такого эксцесса. — Он умер, потому что ты промедлил! И флота у нас больше нет из-за, что ты слышал этого идиота Дюкре!       Жозеф не находил, что ответить. Гнев сестры его страшил, тем хуже, что она говорила неприглядную правду. Обвинение обернулось против него самого — неприятное обстоятельство, исправить которое, увы, король не мог. Даже премьер-министру не чем было возразить против гибели альвитанского флота. И это злило его только больше. С досадой он принимал действительность, в которой Анриетта останется без наказания. А ведь он так старался все то время, что она отсутствовала в Жуале внушить государю, что она главный его враг. Но теперь вдруг выяснялось, что просчитался он сам, а не Анриетта. Так чем же теперь крыть карту, когда на руках не имелось больше ничего?        Жозеф тем временем стыдливо опустил взгляд, сознавая совершенную ошибку, что являлось для него большой редкостью. Однако же следующее заявление Анриетты взбудоражило его еще больше.       — Ты знаешь, что пишут на твоих знаменах? — герцогиня с негодованием смотрела на брата. Желая не столько пристыдить, сколько вразумить, она все же сделала ошибку, решив поднять эту тему. Наилучшей тактикой являлось бы молчание, но, Анриетта считала иначе. — Мое имя.       Жозеф чувствовал, как его охватывают страх и волнение. Он тут же вспомнил, как Дюкре намекал на недобрые намерения сестры и теперь находил в сказанном подтверждение всей этой клевете. Роковые слова, теперь уже точно возведшие барьер между Жозефом и Анриеттой, прозвучали, как гром среди ясного неба. Но еще ничего не было решено. Все только начиналось. А зачинщик этой вражды теперь с волнением смотрел то на короля, то на герцогиню. История со знаменами пугала и его. Однако же факт того, что это прозвучало из уст самой герцогини, вселяла уверенность в том, что из этой войны победителем выйдет именно он, а не она. Теперь убедить короля в несуществующем заговоре станет проще, и Анриетта сама тому поспособствовала. Нужно лишь время, а оно, определенно, есть.       — Вот цена твоего промедления, — уже более спокойно сказала Анриетта. — У тебя только один шанс это исправить — отправиться в военный лагерь. Иного выхода нет, даже не ищи, — она поднялась, но уходить не спешила.       — О чем я Вам и говорил, сир. Кажется, Ее Высочество и впрямь затеяла против Вас какую-то крамолу.        — Главный подлец и интриган здесь Вы, — Анриетта едва сдерживала себя от крика. Но сколько презрения и гнева было в ее взгляде, когда она обратила его на Дюкре. В этом противостоянии победитель должен быть лишь и один, и Анриетта, коль скоро ее вернули к Жуалю, готова была и дальше убеждать Жозефа в том, что графу де Сен-Ре не место в кабинете министров, однако же теперь более настойчиво. — Моя совесть перед королем чиста. А вот о Вашей и говорить не приходится. Видимо, Вы ее потеряли еще при моем деде. Такие как Вы государство и разваливали.       — У Вас совсем нет уважения…       — К Вам абсолютно никакого. Вы правы.       — Ну знаете ли, это переходит все границы, — Дюкре побагровел от злости. Он даже подскочил с дивана, не в силах совладать с эмоциями. — Это вопиющая наглость, сир!        — Как дурные советы давать, так Вы самостоятельные. А как ответить за это, так Вы за короля прячетесь.        — Король назначил меня первым министром. И раз Вы позволяете себе так отзываться обо мне, то это означает лишь одно — Вы не уважаете волю короля!       — А я с самого начала говорю, что Вам не место в кабинете министров. И Вы всяким своим действием это подтверждаете. И вот Вы снова прикрываетесь моим братом. Помяни мое слово, Жозеф, — Анриетта перевела взгляд на короля. — Он до добра не доведет ни тебя, ни государство. Лучше бы ты его отстранил от двора. Уже слухи ходят, что ты ему во всем подчиняешься…       — Уж не Вы ли их пускаете? И не Вам ли принадлежала эта идея со знаменами?       Анриетта тяжело вздохнула, пытаясь совладать с гневом. Дюкре выводил ее из себя, впрочем, как и она его. У этого конфликта, казалось, нет конца, и если бы не Жозеф, который все это время тягостно размышлял о том, как ему лучше быть, то все это могло бы продлиться еще долго. Однако же король, раздраженно стукнул по столу и чуть ли не рявкнул:        — Хватит!       Этого восклицания оказалось достаточно, чтобы враждующие замолчали, однако же недостаточно для того, чтобы они пришли к миру. Впрочем, в последнем вопросе был бессилен даже король.        — Я выезжаю к Максимилиану завтра же утром, — решительно заявил Жозеф.        — Но сир… — хотел было возразить Дюкре, на что король недовольно скривил лицо и поднял руку, жестом призывая к молчанию.        — Анри, — он сурово посмотрел на сестру, даже подозрительно. — Ты остаешься регентом на время моего отсутствия. Но запомни, — он поднял указательный палец вверх. — Если ты осмелишься сделать хоть что-то во вред моей репутации, это будет иметь для тебя последствия. И самое главное, — он сделал небольшую паузу, будто бы сохраняя интригу. — Я запрещаю тебе снимать месье Дюкре с должности.        В этой короткой, но содержательной речи содержалось намного больше, чем могло бы показаться со стороны. Его доверие к Анриетте стремительно угасало, но именно его остатки вкупе со здравым смыслом, каковой король еще не утратил полностью, позволили ему принять единственно верное решение по вопросу того, кого наделить полномочиями регента. Но и сама Анриетта, и Дюкре разглядели совсем иное. Жозеф отдал предпочтение первому министру, что выражалось в озвученном запрете. Именно графу де Сен-Ре король дал знак контролировать действия сестры. Таким образом, сам того не сознавая, он поджег фитиль пороховой бочки. Взрыв был неминуем, и его эхо, несомненно, обещало выйти далеко за пределы Жуаля, однако же кго последствий не мог предугадать никто из присутствующих. Жозеф был полон уверенности, что принял правильное и справедливое решение. Клод Дюкре все еще пыхтел от злости, однако же постепенно начинал осознавать, в какую игру предложил ему сыграть Его Величество. Анриетта же пыталась усмирить гнев и пребывала в искреннем недоумении.       Что брат к ней более не столь расположен, как ранее, стало очевидным. Не заметить этого было невозможно: его взгляд и тон говорили сами за себя. И осознание это, пусть пришло еще и не в полной мере, оказалось болезненным. Не понимала она ни вины, за которую Жозеф затаил обиду, ни того, какими интригами граф де Сен-Ре сумел отвернуть короля от нее. Даже назначение регентом ее нисколько не порадовало. Тучи сгущались над Анриеттой, но ни нервное напряжение, в коем она прибывала, ни боль от холодного взгляда брата не благоприятствовали тому, чтобы уловить колебание нити собственной судьбы. Ей хотелось верить, что все вернется на круги своя, но, увы, все обстояло иначе.

***

      Офелия с тоской осмотрелась по сторонам и присела в удобное кресло, расположенное посреди комнаты. Глас разума, пусть и тихо, но инспирировал в затуманенное эмоциями сознание, что учиненный поступок должен был бы вести за собой последствия несколько иные, чем те, которые она наблюдала. Публичная пощечина сестре короля могла стоить дорого, и сама Анриетта имела вполне законное право нанести ответное унижение, однако же не стала. Приказала временно разместить ее — Офелию — в собственных покоях, предоставила своих лакеев и фрейлин в ее распоряжение, так еще и отказалась приставлять к ней стражу. Все это вкупе вызывало диссонанс. Не столь мощный, однако же вполне достаточный, чтобы внезапная злость стала утихать. И даже вполне достаточный для того, чтобы в подкорке стала зарождаться мысль о том, что, быть может, не стоит искать вражды с Анриеттой. Но что сокрыто в подсознании не всегда четко формулируется в сознании. А кроме того, — и это главное, — отнюдь не вредность диктовала Офелии скандальное поведение. Это было несвойственно ее характеру. Причиной всему страх перед неизвестным и нарушенный порядок вещей, сколь бы прискорбным он не являлся для самой принцессы. В конце концов, ее окончательно лишили всего, что у нее только оставалось. Теперь же не было ничего. Лишь неопределенность. Но именно в этой неопределенности должно было родиться что-то новое. Оно лишь ждало своего часа, но а пока Офелию окружали чужие стены.       Фрейлин, как своих, так и герцогини д’Аффексьёнь, принцесса отослала, весьма решительно выразив свое желание побыть одной. Впрочем, настойчивость была излишней: никто не собирался навязывать ей свою компанию супротив ее воли. Однако же они любезно дали знать, что если принцесса чего захочет, то они к ее услугам и будут неподалеку. Но Офелия не нуждалась в их помощи. Она лишь пыталась разобраться со своими чувствами, пребывая в полной тишине. Уже более получаса она находилась в покоях герцогини д’Аффексьёнь. Этого времени оказалось вполне достаточно, чтобы утихомирить и свой гнев, и свой страх. Осталась лишь глубокая печаль. Чего же теперь ждать от судьбы? Очередных неприятностей или же милости? Да и можно ли надеяться на последнюю, когда вся жизнь соткана из боли, разочарований и несбывшихся надежд? Как же ей было тоскливо и одиноко.       Однако одиночество было нарушено появлением хозяйки апартаментов. Услышав глухой хлопок двери, Офелия невольно вздрогнула и совсем насторожилась, когда услышала приближающиеся шаги.       Анриетта, войдя в комнату, замерла на месте и вопросительно посмотрела на Офелию, видимо, запамятовав, что сама распорядилось на время расположить ее в своих покоях. Не было в ее взгляде того, что привыкла наблюдать Офелия. Ни сарказма, ни задора, ни даже раздражения, каковое она созерцала буквально сегодня. То был вымученный, уставший взгляд. Нервное напряжение угадывалось без труда. Особенно когда герцогиня, усевшись в соседнее кресло, подалась корпусом вперед, оперлась локтями о колени и схватилась за голову. Впрочем, в такой позе Анриетта просидела недолго. Как только в комнату вошел лакей, она убрала руки от головы и молчаливо проследила за тем, как он ставит на столик перед ней бокал и бутылку коньяка. Все так же, не проронив ни слова, герцогиня жестом руки попросила лакея удалиться. После она неспешно взяла откупоренную бутылку, уже занесла ее над бокалом, но от чего-то передумала его наполнять. Вместо этого она сделала глоток прямо из горла.       — Будете? — наконец произнесла она, протягивая коньяк Офелии. Та лишь отрицательно качнула головой. — Как хотите, — безразличным тоном сказала герцогиня и откинулась на спинку кресла.       Офелия, настороженная непривычным поведением герцогини д’Аффексьёнь, не решалась что-либо сказать. Она лишь молча наблюдала, невольно пытаясь понять причину таких метаморфоз. Спрятались куда-то и злость, и напускная ненависть по существу своему ненастоящая. На смену им пришли удивление и неожиданный интерес, продиктованный необычностью всего происходящего. Если раньше Анриетта пыталась искать контакта с ней — Офелией, — то теперь она даже не обращала на нее внимания, будто ее и не было здесь вовсе. И что-то же произошло, раз она сама не своя. Но если все это было лишь поводом и предметом размышлений, то последующие действия Анриетты смогли не только усилить непонимание, но и вызвать испуг.        Вернув коньяк на стол, герцогиня подошла к столу у окна и достала из ящика громоздкий пистолет. Неспешно, с задумчивым и хмурым взглядом, она зарядила его, присыпала пороху и вернулась на свое место.        — Неудобная штука, скажу я Вам, — тихо сказала Анриетта, прокручивая барабан револьвера. Наконец она подняла взгляд на Офелию. Страх, вот что она увидела в ее небесно-голубых глаза. Тогда герцогиня попыталась выдавить из себя добрую улыбку, видимо, призванную успокоить, но поникший взгляд портил любую попытку это сделать. — Не бойтесь, это не для Вас.        Анриетта отвела взгляд и вновь крутанула барабан. То была попытка посредством острых ощущений вернуть себе уж если не добрый, то хотя бы нейтральный настрой. Но Офелия не знала ни о существовании глупой игры с револьвером, ни о том, что в барабане всего одна пуля. Страх вдруг охватил ее целиком. Сколько бы капризов и эмоциональных сцен она не учиняла герцогине, а все же тонкая, чуткая натура брала свое. Взаправду поверив, что Анриетта из-за чего сильно огорчившись, собралась застрелиться, Офелия не на шутку испугалась. Не желала она смерти этому человеку. А ее по натуре нежное сердце воспрещало и дальше безмолвно наблюдать за происходящим. Леденящий страх, призванный скорее приковать к месту, чем породить скорую реакцию, все же подтолкнул к решительным действием. Офелия сорвалась с места ровно в тот момент, когда герцогиня прижала пистолет к груди.       Сердце бешено колотилось, но рука не дрогнула, когда она вцепилась в запястье Анриетты и резко отвела ее руку в сторону. Громкий выстрел и едкий запах жженного пороха возвещал о том, что принцесса оказалась права в своих опасениях: герцогиня без малого не застрелилась. Следом послышался и грохот упавшей картины, куда верно и угодила пуля.       Анриетта нервно сглотнула, смотря туда, где пуля оставила черный след прямо над тем местом, где висела упавшая картина. Привыкшая к тому, что эта игра извечно оборачивается для нее удачей и пистолет неизменно стреляет в холостую, она теперь пребывала в сильном изумлении, граничащем с испугом.       — Зачем Вы так? — тихо спросила Офелия. Все еще не отпустив руки Анриетты, она чувствовала ее дрожь. Видела она и ее побледневшее лицо, и нервное подрагивание губ. Да и сама принцесса была далека от спокойствия. Промедли она хоть немного, и на ее глазах произошел бы натуральный акт самоубийства.       Анриетта так и не смогла ничего ответить. Офелия же, сочувственно посмотрев на нее, забрала пистолет и положила его на столик. Нервный смешок, раздавшийся за ее спиной, свидетельствовал о том, что герцогиня, кажется, начинает приходить в себя.       — Кажется, Вы лишили Дюкре радости видеть меня в фамильном склепе Дезиров.        — Кто такой Дюкре?       Офелия обеспокоенно смотрела на Анриетту, не понимая толком ни причин произошедшего, ни даже тех потаенных мотивов, что вынудили ее действовать решительно в момент опасности. Страх — вот что она ощущала в полной мере. Это чувство оказалось ярче всех, затмив все прочие.        — Премьер-министр, — герцогиня взяла со стола бутылку, но прежде, чем поднести ее к губам, все же наполнила бокал и протянула его принцессе. — Выпейте. Я же вижу, что Вы разнервничались.        Офелия, вопреки своему отвращению к алкоголю, все же приняла бокал из рук Анриетты. Ее по-прежнему трясло от страха, пожалуй, как никогда до этого в жизни, и именно этому испугу она была обязана своим внезапным порывом отведать коньяка.        — Осторожно. Он же крепкий, — попыталась предостеречь ее Анриетта, видя, как принцесса лихо опустошает бокал.        Офелия и сама уже пожалела, что вместо аккуратного маленького глотка позволила себе один, но большой. Дыхание сперло, кровь прилила к лицу.        — Боже, как Вы это пьете? Гадость какая-то, — она обмахивалась рукой, пытаясь избавиться от внезапно нахлынувшего жара. — Так почему этот Дюкре желает Вам смерти?        — Потому что это Жуаль, — после недолгих размышлений ответила Анриетта. Кажется, испуг прошел, уступив место презрению. В любом случае именно оттенки последнего Офелия отчетливо наблюдала на лице герцогини. — Жуаль тот еще серпентарий. Змей здесь полно. Только знай ходи и смотри под ноги, лишь бы не ужалили. Впрочем, может, Вас эта участь и минует. А мне уж точно теперь покоя не дадут, — Анриетта сделала очередной глоток, обращаясь к воспоминаниям о минувшем разговоре в кабинете короля.       — И что же, Вы из-за этого Дюкре решили застрелиться? — спросила Офелия, вернув бокал на стол. Подняв взгляд, она обнаружила на лице Анриетты недоумение. — А Вы… Вы подумали, что я… — герцогиня по-доброму усмехнулась. — Вы правда подумали?.. Нет. Вы что? Я… Это игра такая. Меня ей роксанский посол научил. В барабан всего одна пуля вставляется. Но для самых отчаянных есть более тяжелый вариант. Пять пуль из шести. В моем случае четыре, потому что револьвер пятизарядный. Это игра такая, на везение. В этот раз мне повезло только потому, что рядом оказались Вы, — последнее походило на благодарность, но Офелия оказалась к ней не восприимчива.        Она так и застыла на месте. Страх был все таким же ярким, но к нему примешивалось по силе своей равноправная злость, вырвавшаяся из недр ровно в тот момент, когда пришло осознание того, что произошедшее было лишь глупой игрой, без малого не стоившей Анриетте жизни. А она-то — Офелия — взаправду испугалась за нее, пожалуй, даже сильнее, чем когда-либо пугалась за себя. И эта гремучая смесь эмоций порождала дрожь более сильную, чем прежде. Кроме того она взывала к обиде, затаенной и не вполне находящей объяснения.       — Значит игра. На удачу, — Офелия тут же изменилась в лице. Вместо сочувствия теперь в ее взгляде ютилось раздражение. Она невольно сжала юбку платья в кулаки, будто бы пытаясь сим жестом усмирить нарастающую злость. — А я-то… — она запнулась. Гордость напомнила о себе. Не признаваться же ей, что она испугалась за нее — Анриетту. — Вы… В следующий раз стреляйте себе в голову. У Вас там явно ничего нет, — рассерженным полушепотом произнесла принцесса. В последний раз метнув на герцогиню рассерженный взгляд, она нервно выпустила ткань платья из зажатых кулаков. — Какая же Вы идиотка, Анриетта.        Офелия резко развернулась и поспешила уйти. Ей было решительно все равно, что ее комнаты, кажется, еще не готовы, раз ей не предложили в них заселиться. Все, чего ей хотелось, так это не видеть причину своих бурных эмоций, порожденных бог весть какой силой. Принцессу все еще трясло, не то от сильного раздражения, не то от пережитого испуга, а пожалуй, что и от того, и от другого одновременно. Вылетев из апартаментов герцогини, принцесса огляделась по сторонам. Куда идти — неясно. Была лишь умиротворяющая тишь дворцового коридора, но даже в ней она не могла отыскать покоя. Попав сюда не по своей воле, Офелия предвидела для себя лишь более глубокое падение в бездну, и лишь то неведомое, что зовется интуицией, из самых недр истерзанной души посылала сигнал о том, что именно здесь этот нескончаемый полет в пустоту однажды прекратиться.