Герцогиня д'Аффексьёнь

Глава II. Caesar pulsus est, Pompeus contentus est       Жозеф и Анриетта имели немало схожих черт во внешности. Матери у них были разные, но от отца им досталось больше — вот что делало их такими похожими друг на друга.        Пышные ресницы придавали взгляду короля нежности, кротости, даже злость казалось не такой страшной — и это обличало одну из особенностей его характера; король был отходчив, чем нередко пользовались те, кому он доверял сверх положенного; он был внушаем — и это замечали, но не подавали виду. Его уверяли будто он сам в состоянии всем управлять, и порой государь набирался решимости издавать указы самолично, без совета со своими фаворитами. Такая смелость иссякала быстрее, чем появлялась, и неизменно возникала всякий раз, когда дело доходило до возвышения этих самых фаворитов. Но, как и всякой власть имущей персоне Жозефу не было чуждо тщеславие, и его семена медленно прорастали в светлой душе молодого короля, которому в конце зимы минуло тридцать четыре года. Однако же государем в полной мере он еще не являлся. Любящим братом, отцом, но не тем прагматичным монархом, каким его стремился представить себе всякий, кто не ведал о том, что происходит у подножия трона.        Клод Дюкре, он же граф де Сен-Ре, и Анриетта, герцогиня д’Аффексьёнь — вот кто руководил страной на деле, оставляя за Жозефом право выдавать их деяния за свои. Первый был в наивысшей степени неблагодарен, полагая, что ему дано меньше, чем он заслужил, но не забывал беззастенчиво пользоваться тем, что имел себе в угоду; вторая же решительно принимала возложенные на нее обязанности, не боялась ответственности, однако принимала всякое возвышение за заключение в кандалы. Хотел ли считаться с этим Жозеф? Нет. Покуда сам он испытывал благоговейный трепет перед властью, он готов был одеть как можно больше оков на всякого, кто вызывал его доверие.        Всякое свое решение король неизменно обсуждал либо со своими советниками, либо со своими министрами. Всем этим лицам при должностях нередко выпадало счастье трапезничать с Его Величеством, так как последний имел дурную привычку обсуждать дела за обеденным столом. Его здоровый аппетит в последнее время стал переходить рамки дозволенного и превращался в подобие того раблезианского аппетита, который свойственен людям, привыкшим в качестве успокоительных средств употреблять пищу чаще и в больших количествах. Впрочем, пока что хорошо сложенная, атлетическая фигура короля страдала от этого несильно, почти незаметно; щеки становились пухлыми, шея — толще, но гардероб еще не требовал полного обновления, хоть и не далек был тот день, когда придворные портные возблагодарят ненасытность королевского желудка за свое обогащение.        Сотрапезником в этот раз был выбран советник Симон де Мартен, граф де Сен-Этьенн-ла-Форе. Субтильный и высокий, он не был примечателен на вид. Седина уже коснулась его висков, а возраст не достиг и отметки пятидесяти. Мутные серые глаза советника внимательно следили за государем, увлеченным обедом, сам же он не спешил поглощать королевские угощения и был весьма скромен в присутствии Его Величества.       — Так что Вы посоветуете? Аффексьёнь осталась без губернатора. Этот вопрос нужно решить как можно скорей, — король одарил графа мимолетным взглядом, не соизволив отвлечься от трапезы. Никогда не заботясь о правилах столового этикета, он имел привычку говорить с набитым ртом, чем лишний раз подтверждал свой высокий статус: государи никогда не заботятся о приличии манер, находясь наедине с фаворитами.       Впрочем, Симона де Мартена едва ли можно было назвать фаворитом. Его мнение имело вес, он был привечаем королем, однако же сильно уступал в своем влиянии графу де Сен-Ре и герцогине д’Аффексьёнь. Но так как Клод Дюкре в этот час должен был завершать заседание Совета, а Анриетта все еще не объявилась в Жуале, когда Жозеф справился о ее присутствии, то он, недолго думая, позвал к себе советника.        В чем нельзя было упрекнуть Симона де Мартена, так это в усердности, какую он проявлял, исполняя вверенные ему обязанности. Однако же преданность свою граф де Сен-Этьенн-ла-Форе отдал любимице Луи-Августа VI, которому Жозеф наследовал по старшинству. И теперь де Мартен, озадаченный вопросом государя, старался припомнить тех, кому благоволит Анриетта.        — Сир, насколько мне помнится, Ее Высочество хорошо отзывалась об одном из председателей местного генералитета, — советник силился вспомнить его имя. Он зажмурился, напряг лоб, задумчиво провел рукой по лицу и наконец распахнул глаза. — Кажется, Ролан Дюмон, виконт де Люрси. Он молод, но весьма талантлив и прилежен.        — Талантлив и прилежен, — повторил Жозеф, будто бы пытаясь найти в этих словах новый смысл. — Мне уже нравится эта характеристика. Что Вы еще можете сказать о нем?        Расправившись с сочным каплуном, король взял со стола салфетку и принялся аккуратно вытирать блестящие от жира губы.        — Крайне трудолюбив. Дел не откладывает, разбирается в них тщательно, — де Мартен все пытался выудить из памяти то, что когда-либо слышал о человеке, выдвигаемом теперь на пост губернатора Аффексьёни.        Но появление лакея, за донесением которого последовало королевское: «Пусть войдет», избавило советника от дальнейших потуг. В трапезной объявился Клод Дюкре — этот почтенный старик, доживающий уже восьмой десяток лет. Его испещренное морщинами лицо стало вызывать неприязнь Симона де Мартена еще до того, как Жозеф III взошел на трон. Впрочем, все обходилось без привычного лицемерия, к какому обычно прибегают люди, не желающие вступать в открытые коллизии.        Они поприветствовали друг друга легкими кивками, как и положено, при этом Симон де Мартен даже не встал. Дюкре же отвесил поклон королю отдельно, сделав его настолько глубоким, насколько позволяла его старческая немощная шея, таким образом поклон государю практически не отличался от вежливого приветственного кивка в сторону советника.        — Вы очень вовремя. Я как раз советовался с де Мартеном по поводу нового губернатора Аффексьёни, — король отбросил салфетку и вальяжно расположился на стуле, уперев одну руку в бедро, вторую же вытянул и положил на стол. Его серые, светлые, словно разродившиеся тучи, глаза смотрели на министра с тем ожиданием, с каким обычно предвосхищают мудрый совет.        — А со старым что? — тяжелая тень непонимания покрыла лицо Дюкре. Он пришел сюда с тем, чтобы решить проблему иную, а его же решили озадачить с порога тем, что не имело отношения к его собственному вопросу.        — Умер, — Жозеф пожал плечами, смотря на графа де Сен-Ре так, как если бы он разъяснял ему очевидные вещи.        — Ах, ну да, — после короткого замешательства выдал Дюкре. При этом он поднял взгляд, а после от его задумчивости не осталось и следа, он резко оживился. — Сир, я понимаю всю важность этого вопроса, однако я к Вам пришел с другой проблемой. Вы осведомлены, куда ездила Ваша сестра? Точнее, к кому?        — Нет. А в чем дело? — король подал лакею знак наполнить бокал. Вопрос министра, если и насторожил его, то в настолько меньшей степени, что это никоим образом не выражалось ни во взгляде, ни в поведении.        — Ее Высочество навещала мадам Морозову — жену роксанского посла. Причем неоднократно. Я знал лишь место этих встреч, которые герцогиня в шутку назвала любовными. А вот сама персона… Это вскрылось только недавно. Сегодня же мне доложили, что Ее Высочество передает через эту женщину письма в Роксанию. Политические письма, сир! — Дюкре поднял вверх указательный палец ровно в тот момент, как обозначил характер посланий.        — Я не понимаю Вашего возмущения, — Жозеф пожал плечами. — Это не выходит за рамки ее обязанностей.        — Она была там инкогнито, сир. Ни кареты, ни гербов. Верхом на лошади. И с ней два гвардейца в светских нарядах. Все эти визиты она явно хотела скрыть. Или же Вы о них знали?        — Что Вы такое говорите? — морщины, выступившие на лбу, обличали недоверие Жозефа. Недоверие это по своей природе был из тех, которые возникают вопреки готовности поверить сказанному. Оно вырывается из самой души, в то время как разум уже пытается осмыслить и оценить содеянное тем, в чей адрес выдвигаются обвинения. Разум намекает на предательство, сердце же стремится это заключение опровергнуть — вот чем является такое сомнение.        — То и говорю, сир. Ее Высочество занимается политическими интригами, — Дюкре завел руки за спину и почтительно кивнул, пытаясь засвидетельствовать всю искренность и доброту побуждений, вынудивших его совершить донос. Ему не составляло никакого труда выдавать собственные стремления за приверженность долгу — чувству, которое он, если когда и знал, то давно позабыл.        — Вы что же, следили за ней? — в разговор вмешался де Мартен.        — Именно так. Измены всегда рождается там, куда не падает взор государя. И быть может, Ее Высочество не имела цель поступать так во вред Его Величества, однако ее амбиции вызывают сильные опасения. Обратите внимание, они стали проявляться со смертью Луи-Августа. И это происходит уже не в первый раз. Кажется, Ее Высочество увлеклась. Вот потому это и становится опасным, — Дюкре любезно дал объяснения, обращая их одновременно и к советнику, и к королю. Затем он посмотрел на государя и вкрадчиво, с заботливым снисхождением ласкового отца добавил: — я же предупреждал Вас, сир. Вы мне не верили, — он покачал головой. — Вы дали ей слишком много. Получить должность посольского интродуктора еще в семнадцать лет… Это кому угодно голову вскружит.        Жозеф пребывал в тяжелой задумчивости. Он убрал руку с бедра и медленно провел ей по подбородку. Наполненный фужер так и остался нетронутым. Добровольно делясь властью, король не был готов к тому, что за его спиной будут вершиться дела, предназначенные для его собственного кабинета или же для зала заседаний Совета. Тайны его пугали. Особенно те, что касались монаршего венца.        Неизвестно, до чего бы король дошел в собственных размышлениях, если бы не появилась та, которая в этот час тревожила умы всех троих.        Если Анриетте нужно было срочно иметь разговор с венценосным братом, она не заботилось о том, чтобы известить его через лакеев о своем присутствии: она заявляла о нем сама, точнее — ставила Жозефа перед фактом аудиенции самым наглым образом. Такой дерзости не позволял себе даже Клод Дюкре, заботящийся о своем реноме ради доброго к нему отношения короля. Такие выходки злили достопочтенного графа, но не теперь, когда представился удачный случай обернуть всякую наглость герцогини против нее самой.        Сама же Анриетта, ничего не опасаясь, ибо намерения ее были не столь ужасны, каковыми их пытался выставить Дюкре, поприветствовала министра и советника, а после обратилась к брату, подойдя к нему чуть ли не вплотную:        — Я не ручаюсь за достоверность всего, что здесь написано. Но лучше бы нам быть наготове. Нужно срочно проверить положение дел на границе с Итанией. Сколько и каких там полков, и их боеспособность. Если полки не полные, то укомплектовать их немедля или заменить другими из соседних областей. Склады с оружием, порохом и провиантом тоже должны быть в порядке. Особенно последние. Потому что, если все написанное здесь — правда, то через месяц-два нам уже придется давать отпор Итании, — с этими словами она положила перед королем те самые бумаги, которые предоставила ей Анастасия Морозова. — И напомни Фердинандо о его обещаниях, — Анриетта ткнула пальцем в лист, не то указывая на строки, в которых говорилось о том, что являлось проблемным вопросом для Альвитании, не то просто желая придать вес словам посредством экспрессии. — Если у Итании есть хотя бы половина от того, что здесь указано, а она определенно есть, то наш флот рискует исчезнуть с первыми пушечными залпами.        Жозеф оцепенел, решительно не понимая, что происходит и что ему делать дальше: требовать объяснений за свидания с женой роксанского посла или же вникать в суть бумаг, на которые он смотрел, но так не прочитал ни слова. Разрешить сомнения короля вызвался Клод Дюкре.        — Происхождение этого… послания Вы, видимо, нам не откроете. Как тогда знать, что Ваши слова — не вздор, а бумаги — не плод Ваших сомнительных трудов? Впрочем, — Дюкре произвел странные движения пальцами правой руки, которую держал перед собой. При этом он опустил задумчивый взгляд, а после поднял его и вскинул брови, — я знаю, кто их Вам вручил, — министр опустил руки вниз и с деловым видом накрыл одну ладонь другой. — И я думаю, Его Величеству будет полезно знать, что Вы предложили Роксании взамен на эти сведения.        Анриетта обескураженно посмотрела на Клода Дюкре. Ей нечего было скрывать, но осведомленность министра вызывала то сильное удивление, которое всегда влечет за собой оцепенение. Слова теряются, мысли разбегаются, и разум будто бы впадает в спячку. Однако вырывающиеся из глубин эмоции громят заслоны, остервенело сметают баррикады и являют себя на свет, твердо держа в руках свое знамя. Кому же выпала роль знаменосца? Тому, к кому Клод Дюкре взывал беспрестанно, видимо, сам того не сознавая, — гневу. Не бездумная ярость, не бесцельная злость, а праведный гнев — вот кто гордо нес свой штандарт.        — Вы вздумали за мной следить? — Анриетта не повышала тон, но ее тихий, оторопелый голос звучал даже более грозно, чем крики. — Да, я состою в переписке с роксанской императрицей. Я пытаюсь внушить ей, что лучше иметь дела с нами, чем со Шлезском. И мои старания были направлены на то, чтобы отношения между Елизаветой и Владѝславом стали как нельзя хуже и, быть может, даже вынудили ее начать войну против своего недавнего союзника. К счастью, Владѝслав любезно мне помог, сам того не сознавая. Он отправил вот это письмо, — Анриетта вынула из кармана послание шлезского короля, продолжая смотреть на министра немигающим взглядом, — Жозефу. Да, мне пришлось его… украсть. Потому что Вы, господин первый министр, — она произнесла последние два слова с презрением, с каким нередко произносила фамилию графа де Сен-Ре, — могли бы испортить мне все дело. Я знаю о Ваших симпатиях к Шлезску. Но этот союз менее выгоден, чем добрые отношения с Роксанией. Я знаю, Вы бы настаивали на вступление в сговор с Владѝславом, и это письмо, — Анриетта подняла его вверх таким образом, что оно оказалось прямо перед ее лицом, — никак бы не попало мне в руки. Теперь же оно сыграло свою роль. Елизавета обратит взор на своего недавнего друга, а королю Бермана больше не придется настороженно смотреть на свои границы и ожидать вторжения роксанских войск. Конфликт сменит локацию, и руками Карла мы сможем поставить на место короля Герлана. Генрих заигрался и забыл свое место на политической карте, бросив вызов Альвитании. Он за это ответит. Пускай оскорбления с нас смывают чужие ружья, мы же займемся войной с Итанией. А кроме того, через Елизавету можно добиваться торговых отношений с Ирнасом. Этот вопрос давно имеет для нас большую значимость. И если Вы хотите обвинить меня в измене интересам государства, то подумайте сначала о себе. Нечестно я веду игру только тогда, когда дело касается дипломатии. Но своего брата я никогда не предам, как и свою страну, — раздраженным полушепотом произнесла она. — Вы ведь в этом пытаетесь меня обвинить. Не так ли?        То было самое настоящее остервенение. Подозрения в измене являлись для Анриетты настолько унизительными, что терпеть их — означало признавать вину, которая была довольно спорной. Лишь в одном Дюкре был прав — герцогиня брала на себя слишком много для того, кто не обременен тяжестью порфиры. Это было смело. Глупость же заключалось в том, что, думая о величии короны своего брата, она не задумывалась о том, что это стремление, сколь бы благородным оно не являлось, может быть обращено ей во вред. Искренность — это предатель в сияющих латах небесного серафима. Гордо идя впереди, однажды она оборачивается для того, чтобы занести огненный меч над тем, кто ей верен. Шествие продолжалось, а ряженый ангел уже косо поглядывал на своего последователя и ждал ночи, в которой спасительное пламя клинка послужит смертельным орудием для невинной души.        Клод Дюкре жаждал для Анриетты Эреба. К собственному раздражению он обнаруживал в ней его — Луи-Августа Шестого. Анриетта была дочерью своего отца, и чем старше она становилась, тем отчетливей вырисовывались черты, в которых заключалось поразительное сходство с монархом, удостоившимся прозвища Великий. Уж этого короля Дюкре боялся, но не забывал уважать. Анриетту же он просто ненавидел и готов был положить все свои силы на то, чтобы она утратила всякую власть и всякое влияние на короля нынешнего. А Жозеф лишь наблюдал за ристалищем у подножия собственного трона, не осознавая в полной мере тех последствий, какие несла с собой эта распря. Только он один был в состоянии отыскать кадуцей и принудить враждующих к миру. Но он не прилагал должных усилий, будто все происходящее его и не касалось вовсе. Даже теперь король молчал, дозволяя то, чего не терпит ни один состоявшийся государь. Не находя слов, Жозеф будто бы нарочно выжидал, когда ему подскажут правильные речи; когда вопрос, хотя бы наполовину, будет решен за него, а уж он непременно довершит начатое и удовольствуется «своим» решением.        — Вы себя слышите? — Дюкре возмущенно развел руками. — Украсть письмо у короля и творить бог весть какие дела без его спроса. Это Вы называете преданностью государству и королю? Коли так, то что же, по-Вашему, измена? — он тяжело вздохнул и принял прежнюю позу — сложил руки перед собой. — Помнится, при Вашем отце Вы так не дерзали. Вы зовете короля своим братом, имеете смелость обращаться к нему по имени, но Вы совсем не имеете к нему уважения, — во взгляде министра читался укор.        — Так и Вы при моем отце были ручным, — с вызовом ответила Анриетта. Ее в пору было сравнить с разгневанным громовержцем, яростно мечущим молнии в тех, кто посмел возбудить его гнев. — Стоило ему умереть, как Вы тут же стали мечтать о тех порядках, что были при моем деде. Не потому ли Вы так противились войне с Итанией, когда этот вопрос обсуждался на Совете? Какие средства уходят на ее подготовку, и все мимо Вас! — Анриетта эксцентрично развела руками. — Вы же только и знаете, что богатства стяжать да власти добиваться. Вас назначили на первый государственный пост! А Вы? Чем Вы заняты? Организуете тайную полицию, чтобы следить за мной? И после этого Вы упрекаете меня? Между прочим, по Вашей милости упущены все возможности наблюдать за тем, что происходит в Итании, — Анриетта подняла руку и потрясла указательным пальцем, вкладывая в сей незатейливый жест столько же упрека, сколько и в свои слова. — Это Вы настояли на том, чтобы мы отозвали наше посольство. И вот итог Вашей ошибки, — она указала на донесение, лежащее перед королем, но так и не отвела взгляда от министра. — Даже если числа искажены, мы в любой момент рискуем обнаружить у своих границ, марширующих итанийских солдат. Альберто не такой уж идиот, и он верно истолковал срочный отъезд нашего посольства. Очевидно, он готовился к войне так же, как и мы, но Вы спровоцировали его на полный сбор войск.        — Извольте! Причем же здесь я? Откуда нам знать, когда эти войска были собраны и собраны ли они вообще? — Дюкре настолько возмутился обвинениями в свой адрес, что не стал себя стеснять в эмоциях и позволил себе повысить голос, отвечая в тон герцогине.        — Что-то я не помню, чтобы де Конти в своих посланиях писал о странных передвижениях по стране. Он как раз-таки утверждал обратное, писал, что в Итании все спокойно и ничего подозрительного не происходит. И то послание, пусть это и копия, которое Вас так злит, единственное, чем мы располагаем, и другого у нас не будет. И пока Вы следите за мной, я стараюсь хотя бы что-то сделать для Альвитании. И пусть я ошибаюсь! Политика — это всегда риск, а раз уж Вы так недовольны, то приложите усилия, оставьте свои корыстные помыслы и сделайте лучше. А не можете — так и не мешайте!        Анриетте казалось, что Клод Дюкре делает все лишь во вред государству. Они редко находили согласие в своих решениях. Граф де Сен-Ре видел для Альвитании тихое существование, абстрагированное от внешних дел настолько, насколько это возможно, а когда же такая позиция обнаруживала себя неприемлемой, он обращал взор туда, где ему сулили деньги, да побольше; в иных же случаях он вспоминал Кристофа V — деда нынешнего короля — и пытался обратить взор Жозефа к тем связям, которые существовали при этом государе. Что же побуждало его это делать? Все объяснялось до невозможного просто: при Кристофе V Клод Дюкре блистательно начал свою карьеру прямо в кабинете премьер-министра. Он был секретарем и хорошо усваивал заведенные порядки; они пришлись ему по душе, ибо они обогащали тех, кто находился на верху и обедняли тех, кто находился внизу. Но так как сыновья нередко попирают заветы своих отцов, особенно, когда они преисполнены к ним неприязни, эти порядки были заменены иными — настолько противоположными прежним, что их устроитель стал ненавистен всем тем, кто хранил добрую память о Кристофе V.        Луи-Август VI нес с собой решительные перемены. Перед ним испытывали благоговейный трепет. Для Анриетты он представал кумиром, и даже смерть не умалила восхищения, но возвела деяния покойного в ранг священных благодеяний, выполненных во благо целого государства. И ей хотелось видеть развитие того, что предпринял досточтимый отец, усовершенствовать то, что требует доработки, продолжить то, что не было закончено. В величии страны Анриетта находила свой долг. Луи-Август положил много сил на то, чтобы Альвитания заняла видные позиции; он овеял свою страну ореолом могущества, заставил считаться со своим мнением, и потому всякий, кто дерзал нарушить устои отца, повернуть время вспять и обратить великий трон в кресло посредственного князька, владеющего неприглядными, всеми позабытыми землями, выглядел в глазах Анриетты изменником. Для них же она была Эаком, стоящим на распутье трех дорог, но ее приговоров будто бы не слышали: неправедные шли в Элизиум, их приходилось возвращать обратно, а дело это представлялось крайне сложным, когда король, во благо которого все это и свершалось, всячески старался обелить льстивых царедворцев, в то время как им присудили путь иной.        Так могло ли когда-либо существовать согласие между Анриеттой и Клодом Дюкре? Если только мнимое, сотворенное для глаз всех прочих. Но даже оно не могло возникнуть, когда герцогиня не терпела все и вся, что бросало тень на корону.        И Дюкре снова был осужден на муки судьей Аида. Он стоял осажденный, силясь побороть в себе злость. Анриетта не давала ему шансов уничтожить себя в этот момент. Клод уже видел задумчивый, даже немного напуганный взгляд короля, устремленный на сестру. Его сомнения потухли, сейчас он готов был ей поверить, внять словам и простить дерзкую выходку, учиненную с письмом шлезского короля, а вместе с тем и свидания с женой роксанского посла. Отступление всегда оставляет горький привкус, и Клоду Дюкре он оказался до невозможного омерзительным. К собственной досаде он наблюдал, как государь легко идет на примирение с сестрой, принимая ее извинения.        — Прости, Жозеф. У меня не было другого выхода, — Анриетта обратила все внимание на брата. В ее голосе все еще слышались нотки раздражения, но даже сквозь них можно было различить слабое раскаяние. — Промедление редко является причиной успеха. Вот письмо Владѝслава, — она аккуратно положила эпистолу на стол. — Поверь, в союзе с ним нам не будет никакой пользы. А если мои старания не принесут плодов, то… Что ж, — она пожала плечами. — Суди меня со всей строгостью. Я прошу только об одном: не отвечай Владѝславу. Пока что. Будь терпелив. Мы должны получить ответ Елизаветы. И тогда уже будет ясно, кто прав, а кто — нет, — она покосилась на министра. — И запрети ему следить за мной. Это же не твоя затея?        — Следить за тобой? — Жозеф удивленно приподнял бровь, находя намек на обвинение крайне странным. — Анри! — с легким упреком произнес он. — И в мыслях не было. Это все месье Дюкре. Ревниво оберегает меня, — король по-доброму усмехнулся. — Господин первый министр, действительно, оставьте это дело. Анри своевольна. Согласен. Но ничего дурного не замышляет, будьте уверены. И довольно вам ругаться. А это послание, — он опустил взгляд на копию роксанской депеши, — я обязательно прочту и подумаю, как нам лучше поступить. А теперь давайте решим, что делать с Аффексьёнией. Нужно срочно назначить губернатора, — он снова поднял взгляд и окинул им всех присутствующих.        Дюкре едва сдержал улыбку. Он готовился отступать, но нашел блестящую идею для маневра, позволяющего нанести удар с тыла. И как же он только мог об этом позабыть? Решение появилось, как только он вошел к королю. Клод мечтал отстранить соперницу от важных дел — ему этот шанс предоставил сам государь.        — Сир, а не отправить бы туда герцогиню? Раз уж у нее такие восхитительные способности к управлению, то чего же им пропадать зазря? К тому же, как Вы помните, ваш отец на некоторое время назначал ее секретарем губернатора этой области. Полагаю, о делах герцогства она имеет неплохие представления, — Дюкре завел руки за спину и все же позволил себе едва заметно улыбнуться. Не хитро, но самодовольно.       Король задумчиво проводил подушечками пальцев по талии бокала и бесцельно смотрел на него, будто бы пытаясь что-то разглядеть в белом вине, к которому он так и не прикоснулся. Он размышлял, а герцогиня так и застыла на месте, настолько ее поразила возможность нового назначения. Пост губернатора Аффексьёни отдалял ее от Жуаля, где оставался граф де Сен-Ре, и ей это решительно не нравилось.        — Ты поедешь в Аффексьёнь, — наконец сказал король. Он переместил руку с бокала на стол; постучав по нему пальцами, Жозеф откинулся на спинку стула и обратил уверенный взгляд на сестру.        Анриетта все так же не двигалась. Брови поднялись вверх, немигающий, ошарашенный взгляд был устремлен на государя.        — Я отказываюсь, Жозеф, — герцогиня медленно покачала головой.        — Анри, — в глазах короля читался призыв, но вместе с тем и просьба. Он пока что не приказывал — скорее просил об одолжении. — Мне нужен губернатор Аффексьёни. Это герцогство твое по праву, так пусть титул будет не формальностью, а должностью. Пограничные территории очень важны. В такое время как никогда требуются преданные люди. Ну же! Соглашайся, — в его глухом голосе слышалось легкое отчаянье, так явно обнаружившееся в последнем восклицании.       — Я найду того, кто может занять пост губернатора Аффексьёни. Но сама туда не поеду. Даже не проси.       — А чего же так? — Дюкре выразил наигранное удивление. — Вы так рветесь служить государству, а в решительный момент отказываетесь от этого. Или Вам так претит тот факт, что Вы теряете в своих полномочиях, опускаясь с уровня посольского интродуктора, до уровня губернатора? — граф де Сен-Ре смотрел на герцогиню с жадностью и коварством паука, ждущего лишь одного — когда жертва запутается в его липкой ловушке.       Он заводил ее в тупик своими провокациями, а она уже смотрела на него с ненавистью. Слова позабылись, мысли разбежались в панике. Анриетте нечего было возразить.        — Я хочу видеть тебя во главе префектуры герцогства. Я так решил, — голос короля все еще звучал мягко, но в нем уже слышалось легкое раздражение. Для того, кто привык видеть слепое подчинение, неповиновение — причина злости. — Ты поедешь, и точка.        — Но… — Анриетта вновь обернулась к брату.       — Я приказываю, — твердость, с какой были произнесены эти два волшебных слова, склоняющих всякую голову, не оставили бы шансов на сопротивление кому-либо другому, однако от собственной сестры король едва ли мог добиться полного подчинения. Здесь требовался особый подход и немалые усилия.        — А я отказываюсь, — слова были брошены словно вызов. И Жозеф его принял.        — Анри, — он сурово смотрел на сестру. — Не вынуждай меня напоминать те слова, которые ты сама же произнесла в день моей коронации.        Герцогиня сделала шумный вдох. Жозеф оказался непреклонен, а весы теперь склонялись в пользу графа де Сен-Ре. Возражения не имели смысла: за Анриетту все решили, не оставив права выбора. В этом и заключалось равновесие, которое король пытался соблюсти между Анриеттой и Клодом Дюкре: чаши весов, подобно качелям, меняли свое положение, переходя то вверх, то вниз, но на одном уровне они никогда не находились, да и не могли.        Дюкре совершил удачный маневр и нанес удар со спины. Теперь отступать приходилось Анриетте. Цезарь разбит — Помпей доволен.        — Хорошо, — герцогине стоило больших усилий выдавить из себя это простое слово — слово, которое лишало ее спокойствия за трон Жозефа. — Я поеду.        — Это совсем другое дело. Останься. Отобедаем вместе, — королю не требовалось много времени, чтобы перейти от решенных дел к несъеденным блюдам.        — Что-то нет аппетита, — пробурчала Анриетта. — Если тебе больше нечего со мной обсудить — я пойду. И да, Жозеф, я прошу тебя позаботиться о том, чтобы осханкой инфанте был оказан достойный прием, — в голосе без труда можно было различить затаенную обиду: она вырывалась злостью, прикрытой легким издевательством. — Если уж это более не входит в мои обязанности, то окажи милость моему секретарю. Пусть он займет мое место. Лучшей замены за короткое время тебе не отыскать. Ведь твоя невеста прибудет со дня на день.        — Да, мне это известно, — король тяжело вздохнул. О встрече инфанты он явно не подумал в тот момент, когда решил последовать совету графа де Сен-Ре и назначить Анриетту губернатором. — А, впрочем, я все также поручаю это тебе. Встретишь Веронику и послов, а после отправишься в Аффексьёнь.        — Прекрасный план, — все с той же досадой сказала Анриетта.