Герцогиня д'Аффексьёнь

      Вероника волнительно выдохнула, когда перед оконцами экипажа замелькала латунь парадных ворот. Въезд в Жуаль был открыт, и теперь весь кортеж во главе с капитаном королевской гвардии продвигался вглубь двора.        Гвардия сопровождала инфанту от самых границ Альвитании, именно там офицеры осханского короля поручили его дочь заботам Эжена де Монсиньи. Там же пришлось попрощаться и с собственными фрейлинами. Таковы порядки Жуаля: невесты альвитанских королей и принцев, переступив границу их земель, должны оставить всех и все, что привезено из родной страны. Пришлось сменить даже собственный гардероб, так как отныне Веронику мог одевать только дом альвитанского короля. И несмотря на то, что все условия брачного союза обговаривались заранее, Веронике пришлось нелегко при прощании с собственной свитой, однако же долго грустить она не собиралась. Кроме того, на протяжении всего пути ее сопровождали гранды, отправленные Фердинандо II в Жуаль в качестве сопровождающих, но не принцессы, а королевы, которой в первый, и, пожалуй, в последний раз позволили вернуться на родину, однако же ненадолго. Все они, за исключением ординарного посла, должны были отправиться обратно в Осханию после свадьбы.        Веронике же хватало и этого. Присутствие мачехи и младшего брата ее успокаивало. Но не будь королевы рядом, инфанта все так же старалась бы не выдавать своего волнения, и непременно имела бы в том успех. Гордая, она запирала всякую эмоцию в клети собственной души, и лишь то, что прошло скорую проверку на пристойность, могло получить свободу. Воспитанная в традициях старых дворцовых нравов, она стремилась выглядеть той, кем ее ожидали видеть — принцессой, которой уготовано стать королевой.        Этот день приближался под парадный бой барабанов. Мерные удары, преисполненные торжественности, сопровождали въезд невесты Жозефа III. Детская мечта об альвитанской короне, которую Веронике прочили с малых лет, уже совсем скоро должна была обратиться реальностью. Вот, что вызывало ее трепет.        Другой двор. Другие нравы. Король, которому она желала понравится уж если не ради собственного сердца, то ради полноты собственных привилегий. Как тут не поддаться волнению?        Ей дали возможность и взглянуть на некоторых подданных, и мельком осмотреть земли, принадлежащие альвитанской короне. Не все, но ту их часть, что лежала между Осханией и Жуалем. В каждом городе, какой ей только доводилось проезжать, инфанту ждал радушный прием. Префекты кланялись ей так, словно она уже стала королевой; они организовывали дорогие обеды и ужины, сопровождаемые то оперным пением и оркестровой музыкой, то небольшими театральными постановками, проходившими прямо в резиденциях мэров и губернаторов.        Но все это Вероника воспринимала как должное. Привыкшая к почестям, она даже не могла вообразить иное к себе отношение. Однако же дипломатические традиции Альвитании смогли ей польстить. За два дня до въезда в Жуаль, когда инфанта остановилась в одном из предместий Пуасси, к ней явился посольский интродуктор. Предупрежденная об этом визите заранее, Вероника все же не могла себе представить ни ход встречи, ни ее практическое назначение: с таким она сталкивалась впервые. Ни мачеха, ни гранды, уже бывавшие ранее в Альвитании, не давали ей четких объяснений, а лишь вырисовывали перед ее глазами туманные прострации, наполненные величественной загадочностью. Все, что ей сообщили, так это то, что в роли посланника короля выступает его собственная сестра. О ней Вероника слышала немало еще будучи в Осхании. Эти слухи, надо заметить, всегда вызывали ее интерес, но настолько легкий и воздушный, что она быстро о нем забывала, пока ей вновь не напоминали о существовании одной альвитанской герцогини.       Итак, визит Анриетты являлся приятным обстоятельством, тешащим самолюбие Вероники настолько, что она не сочла себе за стыд поддаться волнительному трепету: он захлестнул ее подобно штормовой волне, так же неожиданно и стремительно. Ни одно другое титулованное лицо, находящееся не в столь близком родстве с Жозефом III, не смогло бы произвести такого впечатления.        Что же происходило в тот день?       Ничего такого, к чему бы Вероника не была готова: высокопарные речи, призванные засвидетельствовать признательность короля и самого интродуктора, легкие беседы ни о чем, краткое описание того, что ее ждет в следующие два дня и, конечно же, уроки дворцового этикета. Типичный официоз, свойственный любому двору. Вот только в Альвитании эта манерность достигла своего апофеоза, и если бы на должности посольского интродуктора оказался кто-то, но не Анриетта, Вероника непременно бы устала от скуки. А вот задор, с каким герцогиня преподносила все свои речи, напротив — вызывал интерес, уважение и легкое, но такое приятное чувство свободы. Если бы только инфанта знала, что правилам жуальского этикета учит человек, который сам ими пренебрегает, она бы непременно удивилась, а после посмеялась. Единственное, что она четко понимала, так это то, что Анриетта пытается хоть сколько-нибудь развеять скуку тех театральных постановок, что во всяком государстве называются публичными приемами, и так как альвитанские торжества славились своей помпезностью, то для того, чтобы привнести в спектакль свежесть, при этом не нарушая его структуры и не лишая его величия, явно требовался уж если не талант, то хорошее умение.       Даже к осханской королеве — своей старшей сестре — Анриетта умела обратиться так, чтобы слова «Ваше Величество» звучали одновременно и почтительно, и по-ласковому шутливо.        Объясняя тонкости церемониала, герцогиня д’Аффексьёнь едва ли была серьезна настолько, чтобы объясняемые ей правила вызвали страх и породили тревожные мысли о том, что любое непроизвольное отклонение от них может спровоцировать реакцию, неприятную для инфанты. А эти порядки, надо заметить, отличались такой жеманностью, что таковые мысли непременно могли бы возникнуть, если бы уроки давались строгим ментором, не терпящим нарушений в самых мелочах. Веронике же понравилось усваивать этот ликбез. И дело вот в чем: она была твердо убеждена, что строгий этикет призван возвеличивать обладателей монарших венцов, а, следовательно, и тех, кто вступает с ними в брачный союз.        — Во время публичной аудиенции, когда король снимает шляпу, чтобы поприветствовать кого-либо иле же выразить свое почтение, принято снимать головной убор в ответ. Но так как Вы будете без него, Вам нужно будет делать в ответ почтительный кивок. Вот так. Запомнили? — такие разъяснения приходились Веронике по душе. И тем лучше они запоминались, когда Анриетта выдавала легкую улыбку, призванную внушить спокойствие.        Так непринужденно инфанта внимала всему, что ей говорила герцогиня.        — И главное помните, это публичная аудиенция. На ней принято говорить только любезности и ничего кроме. Таковы порядки, и нарушать их не стоит. Но ради Вас встречу проведут там, где ее не проводили никогда. Возможно, сейчас Вам кажется, что от Вас требуют многого, но это не так. Не переживайте. Я буду рядом, и смогу подсказать, если Вы что-то забудете. Однако уверена, что Вы и без того прекрасно со всем справитесь. Все, что будет происходить в следующие два дня лежит на мне и господине обер-церемониймейстере. Вам лишь нужно немного нам подыграть, — Анриетта говорила так легко и задорно, что могло показаться будто речь идет о какой-то детской забаве.       Впрочем, Веронике такая подача пришлась по душе, однако же важность грядущего приема она ни в коей мере не умаляла и ожидала его с трепетным волнением.        На следующий день инфанту ждал торжественный въезд в Пуасси. На этот раз посольский интродуктор оказался не единственным визитером: прибыл и маршал Альвитании, который вместе с Анриеттой обязан был сопровождать Веронику при въезде в Пуасси. Он, как и герцогиня, являлся близким родственником короля — младшим братом. Максимилиан оказался крайне обходительным и вежливым, однако же был очень скуп на слова и не произнес ничего лишнего, только заранее подготовленную речь приветствия и несколько слов касаемо пары столичных достопримечательностей. Эти двое находились рядом с Вероникой практически весь день. Ближе к полудню они приехали в монастырь Клеран, откуда и начиналась церемония въезда; в королевской карете они совершали с ней весь путь по заранее намеченному маршруту; поздним вечером они покинули ее самыми последними. Раньше их, по установленным порядкам, приезжали кареты иных значимых особ. Первым явился ординарный секретарь короля, который и представлял Веронике, а также осханской королеве и послам — ибо церемонию въезда и публичной аудиенции для всех этих лиц решено было устроить в один день — всех тех, кто отправлял своих оффисье. Первыми шли представители детей и внуков Альвитании, в число которых входили все братья короля и его сестра, затем принцы и принцессы крови, а также герцоги и герцогини, входящие в число родственников дома Дезиров, и наконец карета министра иностранного ведомства, предназначенная в большей степени для осханских послов, и обер-церемониймейстер собственной персоной. Не было лишь кареты дочери Жозефа, так как она не имела в своем распоряжение титулованных представителей, находящихся непосредственно в ее подчинении, а не в подчинении царственного родителя.        Именно в этом составе, включая королевскую гвардию и прислугу всех присутствующих, совершался въезд в Пуасси. Сначала процессия объезжала по периметру Королевскую площадь, затем двигалась по самым крупным улицам города, направляясь к прежней резиденции королей — Пале-Манифик.       Вот где Вероника ощутила сильное волнение. Тогда она ясно, как никогда до этого, осознала, какую прекрасную судьбу ей обеспечил отец, твердо стоящий на том, что его дочь непременно должна стать королевой Альвитании и никакой другой. Этот город ей нравился. Но еще больше ей нравился восторженный гул, сопровождавший кортеж на всем пути. Ее здесь ждали. Ей были рады. А сколько пиетета, нежности и ласки было в глазах тех, кто выражал ей свое почтение и в начале, и в конце маршрута. Уже в Пале-Манифик объявился первый камер-юнкер короля и передал его поздравления в связи с приездом. Во время короткой беседы, проходящей только лишь в присутствии маршала и осханской королевы, он искренне выразил все то нетерпение, с каким Жозеф III ожидает свою невесту. Это польстило Веронике. Когда камер-юнкер оставил инфанту, намереваясь выразить поздравления послам, а после окончательно ретироваться, Вероника принимала поздравления от шталмейстеров членов королевской семьи, включая тех, которые находились с династией не в столь близком родстве, как Анриетта и Максимилиан. Эти же двое, покуда сами присутствовали рядом, избавили и себя, и Веронику от ненужного визита своих оффисье, а вот представители еще двух братьев короля засвидетельствовали почтение обоих герцогов.        Это могло бы стать утомительным, если бы Вероника не находила в том удовлетворения своих тщеславных мечт. Прием показался ей не таким длинным, каким он являлся на самом деле. Польстило ей еще одно обстоятельство: устоявшийся порядок был несколько нарушен лишь ради нее — Вероники, — маршал остался на ужин вместе с посольским интродуктором и ординарным секретарем короля, хотя ему по регламенту следовало покинуть инфанту самым первым из тех, кто ее поздравлял.        В ту ночь Вероника засыпала в сладостном предвкушении грядущего дня.        Если кто и убежден, что каждая принцесса мечтает о короне, то по отношению к Веронике это утверждение окажется верным. Однако будет неправильным полагать, что ее голову занимали мысли, достойные лишь наивных дочерей властительных отцов. Принцессой она была по титулу, но не по образу мыслей. Она родилась королевой, и судьба верно бы зло пошутила, если бы посмела отнять у нее шанс заполучить один из самых достойных венцов, какие Вероника только могла примерить.        Корону на нее не надели, но Жуаль уже был перед ней.        Теперь она понимала все то восхищение, что выражали осханские придворные, хотя бы раз побывавшие в резиденции Дезиров. Этот дворец был поистине великолепен. Если через него пытались передать то величие, каким обладал король его возведший, то архитекторы не прогадали ни в чем, и, быть может, сделали больше, чем от них требовали. Вот она — мечта и гордость короля, вошедшего в историю под прозвищем Восхитительный.        Точная симметрия. Роскошь, достойная богов. Фасады, выложенные из красного кирпича и белого камня, гранитные колоны, изящные пилястры, черные оградки балконов с золотыми вензелями правящей династии, статуи древних богов, изящно расположившихся на парапетах; двое из них вальяжно развалились по обе стороны от круглых позолоченных часов, расположенных по центру аттика. Даже гребни иссиня-черной кровли были покрыты позолотой, которая в этот момент ослепительно блестела на солнце.        Мраморный двор поражал Веронику своей красотой. Столь прекрасного курдонёра она еще не видела и точно знала — более нигде такого нет. Ступая по черно-белому узору мраморного настила, инфанта старалась совладать теперь уже не только с волнением, но и с восхищенным удивлением, какое ей бы показывать не стоило.        Зато гранды в ожидании интродуктора, который отправился доложить королю о прибытии всех участников публичной аудиенции, не стеснялись своего восторга и озирались по сторонам, с восхищением разглядывая то парадный вход, то флигели, то обширный курдонёр, подходящий для торжественных въездов как нельзя лучше. Жуаль производил на гостей то впечатление, какое и должен был: для того его таким и задумали.       И это все уготовано ей — Веронике. От одной лишь мысли об этом сердце замирало в сладостном экстазе. На мгновенье инфанте подумалось, что ее отдали в жены не королю, а какому-то мифическому божеству, держащему главенство над всеми другими богами. Так стало быть и сама она равна ему и по происхождению, и по своим правам? Какие же приятные ласки для высокомерного тщеславия! Где бы их еще проявили, как не здесь — в самом великолепном дворе мира? Ни один дворец не сравнился бы с этим. Никакой другой властитель не смог бы помериться могуществом с теми, кто здесь обитает. Так думалось Веронике.        В одном она точно была права. Здесь сама власть королей считалась божественной. А раз так, то и всякий церемониал обязан соответствовать помазаннику небес; даже порядок, в каком следовали все участники процессии был строго регламентирован.        Так что же за «божество» расхаживает по этим великолепным чертогам? Кто этот властитель, требующий помпезных ритуалов для возвеличивания самого себя?        Веронике не терпелось найти удовлетворение своему любопытству. Долго ждать не пришлось. Посланник с Олимпа вернулся быстро и, отдав какое-то распоряжение капитану королевской гвардии, приблизился к инфанте.        — Вы готовы предстать перед королем? — в голосе Анриетты, как и прежде, слышался легкий задор. Дружелюбная улыбка не давала права остаться равнодушной — Вероника улыбнулась в ответ.        — Конечно.        — Вот и славно. Но прежде я скажу Вам еще кое-что. Когда король сделает Вам одно предложение, Вы должны согласиться. О, не переживайте! Вам это должно понравиться.        — Вы меня интригуете, — Вероника ответила на альвитанском. И раз ее с ранних лет готовили к жизни в Жуале, то не было ничего удивительного в том, что она владела им не хуже своих новых придворных.        — И вот еще, — сказала Анриетта, становясь по левую руку от инфанты. — Когда после Вас перед королем предстанут послы, повторяйте за ним. Ничего особенного, лишь легкий поклон, как Вы помните.        — Я буду принимать послов моего отца вместе с королем? — Вероника удивилась. Даже самые смелые мечты уступали тому, что происходило теперь. Ей думалось, что для приемов следует стать королевой, но в Жуале сочли нужным и уместным дать привилегии авансом.        — Вы более не принадлежите осханскому двору. Вы — невеста Жозефа Третьего, и потому должны следовать тем порядкам, что заведены при его дворе. Привыкайте. Совсем скоро это станет для Вас обычным делом.        Эти слова вселили бы страх любому, кто задумывался больше об ответственности, чем о тщеславных помыслах. В Веронике этот страх отзывался легким трепетом, но не более того. Разве могло ее самолюбие остаться неудовлетворенным, когда его так тешили? Был ли кто-то равен ей в тот момент, когда она переступила порог самого великолепного дворца во всем мире? Мог ли кто-то остаться равнодушным к ее судьбе, когда она вот-вот вступит в брак с королем одной из самых могущественных держав? Вероника, внимая собственному честолюбию, со всей уверенностью могла бы утверждать, что всякая другая принцесса непременно позавидовала бы ей. Насчет принцесс неизвестно, но какая-либо из состоявшихся королев, быть может, и задумалась бы о преимуществе такого положения.        Процессия двинулась с места. Теперь ее возглавлял обер-церемониймейстер, чуть поодаль находился капитан королевской гвардии, за ним свита инфанты, и только потом она сама в сопровождении Анриетты и Максимилиана; интродуктор шел по левую руку от принцессы, маршал — по правую. За ними в схожем порядке, то есть за своей свитой, но уже без сопроводителей из Жуаля следовали осханская королева с сыном и два осханских посла: один чрезвычайный, уполномоченный решить срочные вопросы и скоро вернуться на родину, второй — ординарный, отправленный в Альвитанию на длительный срок.        Миновав просторный холл, шествие продвигалось по парадной лестнице из белого мрамора. Через каждые две ступени по обе стороны у самых балюстрад напротив друг друга стояли гвардейцы. Застыв, как каменные статуи, они сжимали в руках эфесы обнаженных шпаг; острия лезвий почти касались ступеней, однако же никак не препятствовали идущим, настолько широка была лестница. До блеска вылощенные кирасы отражали словно зеркала, шлемы, украшенные темными конскими хвостами, придавали строю вид и воинственный, и величественный.        Разве могли у «божества» быть иные стражи? Они должны соответствовать ему во всем. Однако и этот неподвижный парад самых лучших из тех, кто служил королю, смог впечатлить Веронику. Не успев увидеть ни самого государя, ни все нравы его двора, а лишь узрев парадный шлейф альвитанского величия, она раз и навсегда очаровалась и этим дворцом, и его порядками. Единожды переступив порог Жуаля, она более не хотела покидать его пределов. Если кто и достоин быть королевой Альвитании, так только она — Вероника.        В какую же сладостную экзальтацию ввергали эти мысли. Наивное тщеславие, что малое дитя: дай ему желанную игрушку, и оно в миг забудет обо всем, будто бы ничто в этом мире неспособно принести несчастья, есть только радость одного момента — и он, конечно же должен длиться вечно, потому что на то была прихоть осчастливленного капризули. Вероника позволила себе поддаться восхищению, утонуть в нем, но все же не забыться окончательно. Принципы, давно ставшие привычкой, оказались сильней: инфанта не позволила выйти наружу тому, что переполняло ее в этот прекрасный момент, наполненный искренним очарованием. Лишь ее глаза-янтари, всегда будто бы зрящие в самую душу из-под дугообразных бровей, были наполнены восхищенным блеском.        Не будь этого сложного, отлаженного до идеала сдерживающего механизма, Вероника непременно сделала бы ошибочный шаг, невзирая на то, что интродуктор легким движением руки призвал ее остановиться. Она же быстро вняла жесту герцогини и замерла на месте, когда ее собственная свита уже входила в галерею следом за капитаном королевской гвардии. Волнение дало о себе знать слабыми отголосками. Оно порывалось из глубин сознания, напоминая о том, что стоит достойно предстать перед теми, кто поразил ее — Веронику — своим величием. Торжественный марш вторил этой мысли. Он приятным эхом отталкивался от высоких сводов, наполнял просторы галереи чарующей мелодией и будоражил самую душу. И вот, в звучании виолончелей, скрипок и контрабасов отчетливо прозвучал голос обер-церемониймейстера:       — Ее Высочество принцесса осханская, Вероника-Агата-Грасия дель Эстрикто!       Анриетта вновь произвела рукой жест, на этот раз приглашающий войти.        Вероника в сопровождение интродуктора и маршала ступила в галерею. Взглянув впереди себя, она без малого не забыла о том, что ей надлежит сделать три реверанса: на входе, на середине пути и наконец перед самим королем.       Многочисленные зеркала, симметрично расположенные напротив арочных окон, точно повторяли их форму. Они отражали солнечный свет, заполняя им все помещение. В полуденный час здесь не могло найтись места тени. То было царство света, небесный чертог, и все, что здесь находилось было призвано это подчеркнуть. Мраморные пилястры, позолоченные капители, с которых на присутствующих взирали лики древнего солярного божества, серебряные торшеры и табуреты, алебастровые столы между зеркал, стоящие на них серебряные жирандоли в виде все тех же древних богов, что венчают парапеты дворца, прекрасные картуши, свод, украшенный восхитительной резьбой и апокрифической росписью, люстры с хрустальными подвесками, прекраснейшие, с причудливыми узорами ковры, застилавшие пол. При взгляде на все это великолепие не возникало никаких сомнений в величии тех, кто здесь обитает.        Оставалось только произвести на них впечатление. Именно эта мысль заставила Веронику вовремя спохватиться, не проявить внешне своего изумления. Она сделала глубокий реверанс и устремила взгляд в другой конец галереи — туда, где на серебряном троне восседал король. Инфанта, в силу просторности помещения, не могла разглядеть его лицо, только лишь фигуру, облаченную во все белое. Расположив левую руку на набалдашнике трости, король сидел не двигаясь.        Вероника выпрямилась и с гордо поднятой головой двинулась дальше в сопровождении все тех же лиц. Не было только капитана и ее собственной свиты — они стояли в ряду придворных. Последние же разглядывали принцессу с любопытством, кто-то даже с восхищением. Однако же сама она стала чувствовать себя уверенней. Прочь стеснение! Ее здесь ждали. Ей оказывали прием там, где его никогда не устраивали. Ей хотели показать все свое величие — она его оценила и сочла за знак наивысшей благосклонности.        Они уже видели в ней свою королеву, а она во всем соответствовала их ожиданиям. Она была рождена для этого. Для венца супруги одного из властителей мира. И даже если он лишен той внутренней силы, которой по умолчанию наделяют всех обладателей корон, то и пусть! Ведь королевой нужно быть по духу, а не только лишь по титулу — в этом Вероника была твердо убеждена.        Оказавшись на середине пути, инфанта сделала еще один реверанс. Уже более уверенно.        Все так же она ловила на себе любопытные взгляды. И они ей льстили. Удовлетворяли ее самолюбие.        Пришел черед последнего реверанса. Самого почтительного. И тут уже стоило опустить взгляд прежде, чем взглянуть на жениха. Сердце все еще выбивало удары сверх положенного, но интерес делал действия уверенными, решительными.       Король неспешно поднялся, снял треуголку, прижал ее к сердцу и совершил почтительный кивок.        Стоило Веронике выпрямиться, поднять свой взор и взглянуть на Жозефа, как определилось все его к ней отношение. Столь скоро, что даже сама инфанта готова была поразиться стремительности происходящего.        Этот восхищенный взгляд, прикрытый легким смущением, был ей хорошо знаком. Не раз она ловила его на себе, угадывая за почтением грандов и кабальеро своего отца нечто большее, чем положенное уважение к августейшей особе. Стоило ей научиться понимать их несбыточные мечты, обнаруживать их неспособность побороть позывы собственных сердец, как она нашла такое внимание приятным для себя.        Вероника и впрямь обладала весьма недурной внешностью. Даже манящей. Острые черты лица, выразительные глаза, обличающие всю ее проницательность, жгучие, аспидно-черные локоны, забранные кверху на осханский манер, и смуглая, бархатистая кожа. В свои восемнадцать она выглядела не как принцесса, но как королева. Ровный стан, гордо поднятый подбородок, плавные движения рук и уверенная походка богини.        Вот что видел Жозеф.        Так что же, он пленен? Так скоро? В этом определенно было что-то нереалистичное, но Вероника видела взгляд Жозефа. Страсть и нежность в нем слились воедино. Король был очарован. Нет, она не могла ошибиться. Этот взгляд сообщал ей о высоком статусе, полученном раньше срока. Королевой она стала до того, как епископ объявил о законности брака перед церковным алтарем.       Но как сильно Веронику заботили собственные чувства? Жозеф ее не отторгал, однако же и не привлекал. Безразличие — вот что ощущала инфанта, наблюдая за королем. И это самое безразличие ее ничуть не тревожило. Едва ли она питала иллюзии о любви, когда ей сообщили о браке с королем Альвитании. Собственный статус — вот что имело для нее важность, все остальное представало в ее глазах малозначимыми проблемами, и быть может, она так думала лишь оттого, что еще не столкнулась с ними. Как бы там ни было, Вероника уже получила, что хотела.        Оркестр смолк. Жозеф медленно надел треуголку, набрал в грудь воздуха и, не отводя зачарованного взгляда, громко и отчетливо произнес:        — Добро пожаловать в Жуаль! Отныне этот дом столько же Ваш, сколько и мой. А потому всем сердцем надеюсь, что Вы полюбите его так же, как я. Пусть Вас более не смущает статус принцессы. Вы получили и почтение, и покорность наших подданных как только вошли сюда. Потому Вы не увидите никакой разницы в Вашем положении, если решите сравнить дни до нашей свадьбы, и дни после. Отныне всякое Ваше слово будет иметь вес того слова, что произносит королева, — заранее подготовленная речь приобретала больший смысл, чем тот, который закладывался в нее изначально. Вежливость оборачивалась признанием и обещанием. Эти слова нисколько не были мишурой.       — Я польщена, сир. Нет никого, кто был бы столь же щедр как Вы. Я счастлива быть Вашей невестой. И я сделаю все, чтобы Вы ни на секунду не усомнились в правильности своего решения, — Вероника сделал очередной реверанс, уже не такой глубокий, но весьма почтительный.        Король в ответ снова снял треуголку, сделал поклон. По блеску его глаз без труда угадывалось то обстоятельство, которое несомненно было печальным для него, хоть сам он — увы — этого и не понимал: Жозеф воспринял слова Вероники не как ответную любезность, но как ответ на внезапно вспыхнувшие чувства.        — А теперь я хотел бы представить Вам членов моей семьи. Ведь они теперь стали близки и Вам, хоть Вы их пока еще не знаете, — король, вернув головной убор на место ему предназначенное, протянул руку инфанте.        Вероника ответила на призыв. Теперь Жозеф нежно сжимал ее узкую ладонь и счастливо улыбался. А она стояла рядом, обводя взглядом присутствующих.        — Я буду называть их в порядке старшинства, — продолжил король. — И первым я Вам представлю герцога де Флёр-Прэтанье. Базиль-Луи-Ансельм-Стефан.        Герцог, по вполне понятным причинам, находился к трону ближе всех. Услышав свое имя, он во всем повторил почтительные жесты короля: снял треуголку, поклонился и при этом смущенно улыбнулся. Лишь одна эта улыбка выдавала в Базиле человека добродушного и крайне стеснительного. Он был высок, худощав, очень приятен на вид, а светлая бородка-эспаньолка придавала его облику легкий, очаровывающий шарм.       Вероника ответила ему неглубоким реверансом.        — Герцог де Нарси, Шарль-Луи Август-Себастьян.        Теперь инфанте кланялся молодой человек, стоящий рядом с герцогом де Флёр-Прэтанье. Он явно был не столь скромен, как его брат. Улыбка почтительная, от чего-то довольная и даже хитрая заставила Веронику задержать взгляд на герцоге де Нарси. Он был очень красив, прекрасно сложен, крайне обаятелен, но необычайно туп. И если о последнем Вероника никак не могла судить в этот час, то оценить все остальное очень даже могла. Шарль явно имел пристрастие к моде, иначе никак не представлялось возможным объяснить все то изящество, с каким в его одежде сочетались кружева и драгоценности. И инфанта ни на секунду бы не удивилась, если бы узнала, что он сам задает тон придворному стилю. Быть может, так дела и обстояли, ей же еще ничего не было известно. Она лишь невольно пыталась разгадать ту игру, которую герцог навязывал ей выражением своих светло-зеленых глаз.       — Ну а этих двоих Вы уже знаете, — продолжил король.        Вероника поспешила отвести взор от герцога де Нарси. Не хватало еще, чтобы ее заподозрили в чем-то непристойном. Но никто не заметил ни тех легких заигрываний глазами, что позволял себе Шарль, ни того непозволительно долгого взгляда, каким инфанта успела его одарить.        — Но знаете лишь как должностных лиц. Они оба слишком скромны, чтобы называть свои титулы. Впрочем, уверен, Вы о них знаете, но все же я их Вам представлю, — все с тем же довольством говорил Жозеф. — Герцог де Марсальен, Максимилиан-Луи-Амеде-Лемаршан. Гордость Альвитании. Если Вы еще не слышали о его военном гении, то я готов исправить это недоразумении.        Максимилиан, как и в предшествующий день, не был щедр на эмоции. Только лишь уважительный кивок и все тот же холод во взгляде. Это нежное лицо, которое ни в коем случае не обличало в герцоге тех заслуг, за которые он успел снискать себе славу, все так же походило на мраморный лик статуи. Подобно тому, как камень изображает лишь то, что умелой рукой выточил на нем мастер, лицо Максимилиана не поддавалось никаким изменениям и хранило один единственный образ. Казалось, он напрочь был лишен возможности выражать какие-либо чувства. Если бы Вероника собственными ушами не слышала, как он говорит, она бы непременно решила, что он в своем молчании достиг крайней стадии и более не способен произнести ни слова. Он казался ей угрюмым, замкнутым. В нем чувствовалась сила, и это в некоторой степени пугало. Одно Вероника знала точно — Максимилиан был наделен большим умом, иначе никак он не мог в свои двадцать два года являться почтенным обладателем маршальского жезла.        — Герцогиня д’Аффексьёнь, Анриетта-Луиза-Августа-Жозефина. Мой верный помощник в дипломатических делах. Вы и сами можете оценить прочность той опоры, которую я имею в ее лице. Уверен, Вам в эти три дня был оказан хороший прием.        Вероника невольно улыбнулась, когда Анриетта в свойственной ей задорной манерой отвесила поклон.       — Меня бы не встречали так нигде. Для меня было честью видеть в качестве Вашего посланника и иметь в качестве сопроводителя Вашу сестру, — сладкая лесть была не столь далека от истины: Вероника считала авантажем все, что ей здесь предлагали.       — И наконец я хочу представить Вам моего милого ангела. Мою дочь. Розали-Жозефина-Мария-Луиза. Уверен, Вы полюбите ее и отнесетесь к ней с добротой и лаской, — столько тепла было в этих словах, столько нежности, что усомниться в искренней, трепетной отцовской любви, которую Жозеф бережно хранил в своем сердце словно священное пламя, дарованное Прометеем, означало бы то же самое, что надругаться над самой чистотой тех редких, высоких чувств, какие только подвластны человеку.        Вероника же восприняла их не без интереса и теперь смотрела на ту, которой совсем скоро должна была стать мачехой. Определение «милый ангел», так заботливо и любовно произнесенное Жозефом, как нельзя лучше характеризовало альвитанскую принцессу. По крайней мере, при взгляде на нее Вероника не посмела бы утверждать обратное. Юная, очаровательная и по всей видимости крайне чуткая. Весь ее вид сообщал невинность ребенка, заточенного в тело взрослеющей девушки. Кротость, покорность — вот что в ней видела Вероника. Ни намека на тщеславие, сама непорочность в облике белокурого ангела. Она, быть может, и подавляла в себе печаль, но та оказалась сильней, заполнив собой поразительную голубизну глаз подобно воде, вырывающейся из берегов во время весеннего паводка. Жест приветствия с ее стороны был скорее хорошо отточенной привычкой, но не изъявлением доброжелательности. Розали выглядела отчужденно, но никто будто бы не хотел этого замечать. Однако Вероника видела.       Инфанта вернула ей реверанс, пожалуй, настолько же почтительный, как тот, который предназначался королю. Она пыталась что-то сделать с осознанием того, что уже совсем скоро будет называть падчерицей ту, которая немногим младше нее, а ведь Розали было шестнадцать. Нет, Вероника решительно не хотела принимать эту условность, но желала, притом искренне, обзавестись добрыми отношениями с дочерью Жозефа.        Сам король тем временем, найдя церемонию знакомства оконченной, обратился к инфанте со следующими словами:        — А теперь я бы хотел, чтобы Вы встретили осханскую королеву и осханских послов вместе со мной. Ваше место подле меня, — Жозеф выпустил из своей ладони руку Вероники и жестом указал на еще одно монаршее кресло, стоящее по правую сторону от его собственного. Оно было чуть меньше, в остальном же не отличалось ничем: серебряный каркас и темно-синий бархат, обтягивающий сиденье и спинку.        Вероника тут же вспомнила слова Анриетты. Теперь ей было понятно, о каком таком предложение короля она говорила перед входом в Жуаль. Происходящее казалось чудесным сном. Нет, такого просто не могло произойти в действительности! Ей в первый же день предложили трон королевы! О таком она не смела помышлять даже в самых смелых мечтах, преисполненных тщеславия.        И все же изумление нашло выход. Оно прорвалось наружу, ярко отразившись во взгляде. Оно хотело взять власть и над голосом, заявив о себе всем вокруг, но Вероника сдержала дрожь, перейдя на тихий тон.        — Вы оказываете мне большую честь, сир.        — Не больше той, которую Вы заслуживаете, — Жозеф был доволен. Он весь сиял и, кажется, позабыл о том, ради чего на самом деле затевался весь этот трюк с королевским троном.        На Веронику хотели произвести впечатление непросто так. Альвитании что-то требовалось от Осхании, и она исхитрилась в помпезности собственных церемоний к вящему довольству самой инфанты, которая непременно должна была обо всем поведать собственному отцу в первом же письме. Цель достигнута. Инфанта в восторге. Король Альвитании нашел удовлетворение в таком приятном стечении обстоятельств: Фердинандо II станет еще более сговорчивым, а сам он — Жозеф — очарован, влюблен и нисколько не жалеет об оказанных Веронике почестях.        Сама она едва ли размышляла о тайных механизмах всего происходящего. Вероника лишь утопала в собственном восторге и с трудом верила, что перед ее глазами не сон, но явь. Ее приучали к власти и, быть может, зря. Она же охотно усваивала этот ликбез, будто бы предвидя, что уже совсем скоро ей доведется раскладывать придворные пасьянсы.