***
На следующий же день я потопала искать помещение для игры на флейте. Полигон — это прекрасно, но у Ники моё усердие, похоже, рождает какое-то не совсем мне понятное желание измотать меня настолько сильно, чтоб до кровати я добиралась не иначе как на руках у Джиробо. Хотя тот говорит, что я очень даже лёгкая. С такой жизнью, впрочем, хоть гамбургеры жри — всё равно худым будешь. Да и не было у нас столько еды, чтоб толстым становиться… А сам Джиробо просто плотный от рождения. И, честно говоря, это производит нехилое такое впечатление. Помещение я нашла, и каждый день приходила туда музицировать. И никто не кричал, не гонял, не просил прекратить… ровно неделю. А потом меня раскрыли. И ладно бы кто из детей — если что, сенбоны пустить в дело и убежать я всегда могу. И ладно бы кто из сенсеев — им просто можно объяснить, что я тут свободное время провожу. Но жизнь меня столкнула именно с Орочимару. Хотя вариант, что он искал меня сам, мною не отметался. Он мог решить проверить мои бумажки, но наткнулся на музыку по пути. Или просто знал, где я сижу — мало ли кто доложить мог. Мы же злые все. Я постаралась не обращать внимания на застывшего у стены рядом с дверью саннина, но тело решило за меня. Пальцы запутались, а дыхания не хватило — и звук увял на безобразной ноте. — Здравствуйте, Орочимару-сама, — кисло произнесла я. Орочимару едва заметно усмехнулся и кивнул. Молчание продлилось несколько секунд — тягучее, словно нуга. — Я вам зачем-то нужна? — решила уточнить я. Ну а вдруг… на эксперименты пустит? На органы, то есть. И флейта в пробирке, пам-парам. — Да, — он скрестил руки на груди, награждая меня пристальным взглядом. Шутить сразу же расхотелось, даже в мыслях. — Ты разобралась в нотах? — Я их, конечно, переписала. Но некоторых я не знаю, только догадываюсь, — робко произнесла я, пятой точкой чувствуя песец. — Мне нужен учитель, — последнее предложение я буквально прошептала, беспомощно улыбаясь в ответ на острый и разочарованный взгляд Орочимару. — Просто вспомни и играй, — раздражённо зашипел Орочимару. Я тут же прижала флейту к губам, не смея ослушаться разъярённого взгляда змеиных глаз. В такие моменты мне кажется, что он просто мною управляет. — Ты же Симизу! У тебя в крови — понимать ноты! Я порадовалась было, что тайна моей фамилии — а что это ещё может быть? — уже раскрыта, как спохватилась, что нужно вспоминать какой-нибудь листочек. Как назло, в голову лез тот самый, который короткий и лёгкий. «А какая разница, который я вспомню? — резонно подумала я. — Всё равно играть придётся». Набрав в грудь побольше воздуха, я прикрыла глаза и заиграла. И чуть не сфальшивила сразу же — на полигоне я играла эту же мелодию! Просто вдруг вспомнила... странно. Я выдохлась почти сразу, даже не став повторять мелодию по второму кругу. А ведь можно было… наверное. Но впечатлений от «публики» мне хватило и так. И выразительных взглядов Орочимару — тоже. Будто я должна это знать! Хотя… Таюя наверняка должна. Вот и выяснился секрет того, как она научилась своим гендзюцу. Я поболтала ногами. Ножки у меня коротенькие, а стул высокий. Так и живём… Я сжала-разжала пальцы, чувствуя, как внутри что-то тянет. Потом до меня дошло. Чакроканалы? Я использовала чакру? Ещё немного потянув выразительное молчание, я всё же спросила: — Это было гендзюцу? Ники-сан говорил, что на него кто-то пытался наложить иллюзию, когда я играла, — я даже потянулась вперёд. О ками, неужели я гениальна? Это же будет просто отлично! Смогу навалять всем, достану иллюзиями Тоби-Обито и свергну канон! Мухахаха! — Совсем незаметно. Не думаю, что это даже на D-ранг тянет, — чуть поморщился Змеиный саннин, а я не поняла. Он закатил глаза. — Даже гражданского вряд ли обманешь, — я скисла. — У тебя ещё слишком мало тренировок. Будешь пробовать играть все эти мелодии. Я… — он ненадолго задумался. Я, сложив руки и флейту на коленях, притворялась пай-девочкой. — Нет, сюда придёт один человек, на нём будешь пробовать. А потом записывать, что получилось. Он тебе всё будет объяснять. — Спасибо, Орочимару-сама, — я улыбнулась, хотя саннин уже покинул комнату. Не иначе как других своих учеников просвещать отправился. М-да уж, неужели ему действительно интересно в этом участвовать?.. Я вспомнила про то, что мы — это очередные эксперименты, только немного на другом поприще и с другой целью, и вздохнула. Он же в Акацуки, как только успевает? Хотя появляется раз в месяц… да, наверное, так и успевает. Я внезапно зависла. Акацуки. Чёрный плащ с красными облаками — это Акацуки. Итачи придёт в Акацуки и победит Орочимару, после чего наш саннин сбежит оттуда. А когда Итачи придёт в Акацуки? Правильно, после убийства своего клана! Я потёрла виски, сосредотачиваясь. Саске, значит, поступил в Академию и задержался, и именно тогда почти все Учиха были убиты. А сколько ему?.. Шесть? Семь? Кажется, всё же семь… А мне, будем считать, шесть, так как до дня рождения осталось каких-то жалких три месяца. Я на год старше Наруто, и, соответственно, Саске. Мне будет восемь, когда Итачи победит Орочимару. Мне будет восемь, когда Орочимару приведёт Кимимаро и начнутся опыты с Джуин. Осталось два года. Два чёртовых года! Я схватилась за голову, нечаянно ударив себя флейтой. Два года — и я вполне реально могу сдохнуть из-за экспериментатора-энтузиаста! Хэй, скажите, где в Ото кладбище? Мне срочно надо забронировать местечко…Часть I. Глава 4. То, что скрывает бумага
29 июня 2015 г. в 17:16
Орочимару — это не просто саннин, это, как я смогла убедиться, самый страшный саннин. Извращенец и алкоголичка никогда не сравнятся с этим… этим… учёным-энтузиастом. Я приложилась затылком о стенку, сдавленно замычала, но продолжила разбирать эти написанные корявым и грязным почерком записки. Хорошо хоть бумага была не простая, а нотная, и всё, что мне было нужно, — это понять, куда воткнута очередная тёмная точка, сколько значков стоит у скрипичного ключа, да перерисовать это всё нормально. Расчерчивать бумагу пришлось самой, ну да мне не привыкать пользоваться карандашом и линейкой.
Сначала я даже не знала, как буду играть. В нотах-то я чуть-чуть разбиралась, но вот как сыграть ту или иную на флейте — нет, увольте. Я же самоучка. Такие, к сожалению, звёзд с неба не хватают, и вряд ли при таком раскладе мне удастся достичь того, что умела Таюя: играть в движении, да ещё и вплетать в свою музыку чакру. Потом на одном из «переводимых» листов обнаружились рисунки, как надо держать флейту. Не для всех нот, конечно же, но для многих; об остальных можно было и догадаться с помощью логики.
Помню, когда из шкатулки высыпались лишь листы бумаги, у Орочимару было настолько задумчивое лицо, что я еле поборола инстинкт забиться куда подальше. Мне почему-то очень чётко показалось, что он разочарован. Возможно, потому, что сама я, увидев какие-то бумажки, была бы разочарована. Ценности-то они никакой не представляют… Поэтому, наверное, понятно моё недоумение, когда Змеиный саннин достал один сравнительно немятый лист и вчитался. Попытался вчитаться, если точнее — как я позже смогла оценить, почерк у неизвестного автора просто ужасно отвратительный. Потом он покачал головой, поморщился и кинул мне шкатулку. Я, ничего не понимая, машинально её поймала.
— Будешь переводить эти письмена, — раздражённо кинул он мне и… свалил. Просто ушёл, даже не хлопнув для порядка дверью. Мне оставалось только печально задуматься, где брать бумагу и писчие принадлежности. Не кровью же на стенах…
А ещё у меня начались тренировки, специализированные которые. Как Ники-сан и говорил, их подбирал Орочимару. Для каждого — свои. И как он смог понять, кому что нужно, какие специализации кому понадобятся больше? Фиг его знает. Но Сакону с Уконом буквально приказали отрабатывать «вселение» друг в друга, и все мы дружно отворачивались, когда они это проделывали. Даже сами близнецы ходили как в воду опущенные, и только Ники не показывал никакой реакции, лишь сухо отдавал приказы.
Именно тогда, когда начали гонять меня, я нежно возненавидела Орочимару, окончательно утвердив за саннином прозвище экспериментатора-энтузиаста. Потому что отбивать кунаи, сюрикены и прочее железо кунаем — это, чёрт возьми, как? А метать эти железки? А уклоняться от них всеми возможными и невозможными способами? Ладно, с упражнениями на дыхалку я согласна — и для флейты дело нужное, и для техник, особенно стихии Ветра, где нужно выдыхать воздух. А судя по бумажке, которая в моих руках распалась на две части, именно Ветер у меня и был.
От «почувствуй чакру, Таюя!» я хваталась за голову. Как мне её почувствовать? Я должна знать, как эта штука ощущается, для начала! Но, видите ли, «каждый ощущает чакру по-своему, так что не пререкайся и делай, что я сказал!».
Из-за того, что моё обучение во многом было связано с железом, мне приходилось часто встречаться с Кидомару. Так как остальные занимались в разных углах полигона, а потом приползали в комнату и валились пластом — а мне ещё надо было таинственные письмена расшифровывать! — то иногда мы даже не говорили. Хотя общаться с Кидомару мне хотелось всё меньше и меньше, так как руки свои он развивал быстро. Если раньше он пользовался всегда только верхней парой, другие оставляя без движения, то теперь он мог одновременно двигать всеми — и по-разному. Я постоянно передёргивалась, смотря на это, а где-то в глубине меня умирало чувство прекрасного.
Потом я всё же почувствовала чакру, испытав ни с чем не сравнимое облегчение. Рано радовалась. Ники, радостно оскалившись, погнал меня увеличивать резерв, ибо «много чакры не бывает». С последним я была не согласна. Иногда мне казалось, что энергия скоро просто меня затопит. Чувствовала некий дискомфорт, будто что-то рвётся наружу. Потом это почти проходило, но, как только упражнения опять увеличивали объём, это чувство возвращалось. Спрашивать ничего не хотелось. Я уже поняла, что показывать свою слабость здесь — это всё равно что под машину бросаться. Самоубийство.
Упражнения были лёгкими. Хотя, как лёгкими… Нет, по деревьям меня ходить не учили, хотя хотелось, а вот воздействовать чакрой на предметы — создавать, например, что-то вроде потока воздуха, только из чакры, и отклонять им оружие — это пожалуйста. Ники-сан говорил, что тут двойная тренировка: если опустошить свой резерв чакры, чем я и занималась, то он увеличится, а заставлять чакру выходить из тела в определённом месте, да ещё и в большом количестве, да ещё и с такой силой — это уже тренировка на контроль. Я только вздыхала и сквозь зубы материла сенсея. Тот это слышал, но лишь улыбался и качал головой.
Позже я узнала, что Орочимару, оказывается, дал Ники-сану только то, что хотел бы видеть от каждой команды в результате, и именно сенсей придумывал, как этого достичь. Прозвище энтузиаста к Орочимару уже прицепилось, так что переименовывать не было смысла, но вот мучителя я возненавидела ещё больше и намного более страстно. Парни были со мной солидарны, мы даже сблизились все — дружить против кого-то оказалось очень весело. Отношения были всё ещё напряжёнными, но теперь тишина между нами, когда мы находились в общей комнате, не звенела и потрескивала, а была вполне себе нейтральной.
И всё это произошло за какие-то жалких полтора месяца… Я повертела в руках ручку, поближе поставила свечку и вгляделась в лист. Последний. Времени часто не было, и мне даже пришлось забросить тренировки с флейтой, чтобы переписывать ноты. На каждом листе — своё, а что не помещалось на двух сторонах одного, то было на другом листке, сцепленным с первым. Ну хоть за это я могла сказать автору спасибо, а то бы, вот честно, не подобрала нужное.
«А ведь в шкатулке бы это всё не поместилось, — я зевнула, лениво скосила глаза в сторону заворочавшегося Джиробо и продолжила выводить свои более-менее читаемые закорючки. — То есть, там было что-то вроде пространственной фуин? Как у Котоне на чехле. Интересно. Откуда она в шкатулке? Да ещё этот парень на потолке… Может, заставил родителей дать шкатулку именно он? Но тогда почему именно от игры на флейте из неё выпали эти листы? Ведь, как я поняла, давали мне её для другого, чтоб Орочимару обнаружить. Оно, впрочем, понятно, нукенин же. Сильный…» — такие мысли бродили у меня в голове не в первый и не в десятый раз, но я упрямо прокручивала их у себя в мозгу, надеясь додуматься до чего-то нового. Пока что совершенно напрасно.
— …мы благодарны за избавление от её флейты? — наглый голос Кидомару не пожалел мои уши, и я глухо замычала, открывая слипающиеся глаза. Уснула над бумагами? Похоже на «уснула над конспектами», что часто со мной бывало в периоды сессии.
— Что? Избавление от моей флейты? — я подняла голову, потёрла один глаз и сонно заморгала. Мозг всячески отказывался воспринимать что-либо, и взбодриться никак не получалось. Да ещё и от неудобного во всех отношениях сна тело ныло, стонало и требовало ещё полежать. Часик, два, три, целый день… — Так я же не виновата, что боюсь по коридорам ходить. Это вы у нас экстремалы-исследователи.
— Ты с той тренировки и не играешь, — вдумчиво заметил Сакон. Укон кивнул и молча прискакал на одной ноге к моей кровати, где в окружении бумаги восседала я. В каких только положениях я не засыпала… Теперь ещё и сидя на кровати в позе лотоса, прислоняясь спиной к стене. И как на бок не завалилась?
«Кстати, нога Укона…» — я бросила взгляд на обмотанную бинтами лодыжку мальчика. Поймать два куная — это серьёзно, но Ники нам так сказал, что лечить «несерьёзное» не будут. Пусть заживает само. Заодно научимся чакру для заживления в нужное место посылать, ага. То, что кроме меня чакрой чуть-чуть пользуются только Джиробо для усиления ударов и Кидомару для скорости, никого не волновало. Точнее, волновало только меня и Сакона. Вчера вечером я подробно рассказала, как направляла и чувствовала чакру — у самой голова недавно была в бинтах, Кидомару сюрикеном задел — и, поддавшись внезапному порыву, попробовала повторить подвиг медиков, вылечив собственной чакрой. Зелёного свечения не было, только синее, а Укон ещё и зашипел, сказав, что это неприятно. Я тогда смущённо отшатнулась и пошла разбирать свои письмена.
— Уже всё сделала, ждите, парни, — я подарила всем ангельскую улыбку, и Сакон застонал. На первых порах больше всего моя игра не нравилась именно ему, да и позже он её недолюбливал. Остальным просто мешали звуки, сначала — ещё и ужасные, потом — просто мешали. Почему один из близнецов так невзлюбил мою музыку, я так и не поняла. Может, просто немного брату завидовал? Укон ведь тоже мог исторгать из моей флейты приемлемые звуки.
— Так мы идём есть? — зевнул Джиробо.
— У тебя одна еда на уме, толстяк! — фыркнул Кидомару, кидая мне пару листов, которые сжимал в руках. Слава ками, тех, старых. А то бы я ему люлей надавала, потому что нечего мять!
— Ты со словами поосторожнее, — привычно пригрозила ему я. О моих бумагах забыли, и с Орочимару, похоже, даже не связывали. Только Укон задумчиво рассматривал ноты, но он всегда казался мне умнее остальных. — А то знаешь… тёмную тебе устрою. Запру в комнате и весь день на флейте играть буду, помяни моё слово.
Кидомару то ли спорить не захотел, то ли слов не нашёл, то ли впечатлился, но послушно заткнулся. Я подхватила флейту, привычно увидела сбоку огромного Джиробо, и мы, зевая и потягиваясь, своей компашкой поплелись на кухню. Выторговать свою защиту и защиту своей флейты за еду было легко — парням не сложно потренировать внимательность и немного покрасоваться друг перед другом и передо мной, а я спокойна, что у меня флейту не сопрут и вообще не ударят. А то инструмент при готовке приходится откладывать, но не взять я его с собой не могу, меня к нему тянет. Как магнитом.
— Итак, ребята, в честь того, что мы пришли почти первыми, — я выразительно посмотрела на тихих восьмилеток, — у нас есть выбор. Омлет или кашу? Гречневую, — уточнила я, нисколько не сомневаясь в выборе своих коллег. Ну мальчишки же, дети… кто кашу есть в таком возрасте будет?
Так и случилось, парни «заказали» омлет, и я, встав на пододвинутый стул, начала готовить. Чёртов рост, как же я его ненавижу. Хочу свои метр семьдесят. Ну пожалуйста… Нет? Как жаль. Такими темпами я и в двадцать буду метр с кепкой. «Если доживу до двадцати, конечно», — мрачно подумалось мне. Судя по шагам, на кухню кто-то бежал, и я, сохраняя спокойное и философское выражение лица, посмотрела на своих ребят. А, не, вон у Сакона флейта. Значит, нормально всё. Можно дальше смотреть на омлет и размышлять о вечном.
— Эй! Все! — с криками ворвались десятилетки. Я настороженно обернулась, хмуря брови и слегка касаясь собственных волос. После того, как Кидомару еле убежал от бродящего по подземельям очередного эксперимента, я всегда заплетала волосы в сложную причёску. Пришлось попотеть, без зеркала-то, но теперь в моих волосах были сенбоны. Иногда они кололись, но только тогда, когда я не обновляла причёску… например, как сегодня. Чего мне стоило научиться так заплетать волосы! А ведь это всё потому, что без оружия ходить было страшно. Я сдула локон-чёлку, сделала скептичное выражение лица и прислонилась спиной к краю плитки. Омлет как раз готовился, можно и послушать. — А девятилетки выбыли… — с наслаждением протянула девчонка с ядерно-зелёными волосами и поймала мой ошарашенный взгляд. Кинув мне издевательский взор, она протянула: — Кто-то боится? Ути-пути, какие мы нежные… неудивительно, пятилеточки.
Я помассировала виски, смотря, как гневно краснеет Кидомару, как пыхтит Джиробо и прячет глаза Укон. Сакон безмятежно пялился в пустоту, и это начинало меня беспокоить. Он вообще периодически напрягал меня своими плохим усвоением знаний, плохой памятью и «зависаниями». Умный Укон, впрочем, всегда помогал своему близнецу, и я была за них спокойна. А зеленоволосая всё смотрела на меня, ехидно щурясь.
— Не испытывают страха только герои и идиоты, — я повернулась филейной частью ко всем, демонстративно показывая, что я готовлю. От восьмилеток пошёл звук тщательно скрываемых смешков, а та девчонка всё буравила взглядом мне спину. Есть ощущение недосказанности? Так я закончу, мне не жалко! — На героев пока никто из нас не тянет.
Зеленовласка разъярённо втянула носом воздух, Джиробо хрюкнул, восьмилетки заулыбались, да и остальные тоже весело переглядывались. Да я имею успех! Может, повторить как-нибудь? Но нет, девочка, что-то прошипев, вылетела из помещения, а лёгкие и быстрые шаги вскоре затихли. Я пожала плечами, сняла сковородку с плиты, отключила газ и, подхватив еду, спрыгнула со стула. Время есть, кто не успел отрезать себе и подхватить самый большой кусок — тот опоздал. Хотя готовила я много, должно на всех хватить.
На выходе меня поймал один из десятилеток. Парни приостановились в дверях, а я настороженно сжала свою флейту. Э? Чего это он? Внешность вроде самая обычная: тёмные волосы и тёмные глаза, никаких выделяющихся черт, как у той сбежавшей девочки. Мстить за неё, что ли, будет? Да ну, не получится, по мстительности Учих никто не переплюнет, так что не впечатлит он меня. С другой стороны, если мстить, то ему впечатлять меня и не надо будет… Ммм, надеюсь, что он просто восхитился и решил спросить разрешения, дабы забрать мою фразу в цитатник.
— Сенбон почти вывалился, — добродушно заметил он, что-то там поправляя у меня в причёске. Я застыла, словно мышь перед удавом. Наверное, у меня было смешное лицо в этот момент. Сенбон? Он серьёзно? О, ками… Еле удержавшись от того, чтобы картинно приложить руку ко лбу, я ограничилась закатыванием глаз и шмыгнула к своим. Да ну его, подозрительный он. И глаза добрые. Тут не бывает добрых, это я давно уже поняла. Орочимару растит из нас доверенных лиц, которых можно послать за пивком и сигаретами, сенсеям просто приказали, а сами мы вынуждены уживаться друг с другом. Об экспериментах нечего и говорить.
Я шикнула на парней, которые мгновенно начали меня расспрашивать, что же такого этот незнакомец мне интимным шёпотом поведал, от чего у меня был такой удивлённый вид. Всю дорогу до нашей комнаты я демонстративно молчала, а как только мы вошли — пошла к своей кровати, на ходу вытаскивая из причёски железо. Надо было перезаплестись, ведь ещё минут двадцать — и на тренировку. Я передёрнулась, вспомнив про кунаи-сюрикены-сенбоны Кидомару и то ужасное чувство переполненности чакрой. Её, кстати, я теперь постоянно чувствую.
— Так. Он просто поправил мне причёску и сказал, что сенбон почти вывалился. Всё. Конец, — сурово отрубила я, видя, что Кидомару уже настроился на ехидный лад, а близнецы любопытно переглядываются. Не-не-не, спасибо, не нужно мне такого. Вот Джиробо — Джиробо хороший парень. Ничего не сказал, просто завалился на кровать. «Энергию перед тренировкой накапливает», — понимающе подумала я. Иногда тоже так хотелось, но… надо восполнять потерянные навыки. А то замаялась я с этими нотами.
Только я приложила флейту к губами, Сакон поднялся с места, подошёл ко мне и с серьёзным лицом начал подталкивать к выходу. Я удивилась настолько, что первую треть пути даже не сопротивлялась. Потом было начала, но, сжалившись над ребятами, выскользнула из комнаты сама. И тут же задалась вопросом: куда бы пойти? Не в коридоре же стоять и играть. Тем более, до тренировки так мало времени… Я вздохнула и потопала сразу на полигон. Вот там-то и поиграю.
Путь занял совсем немного времени, дорогу до этого места и кухни я запомнила отлично. Неожиданно вспомнилась одна мелодия из тех бумаг — самая короткая и лёгкая. Для чего эти ноты нужны, интересно? Может, это и есть те техники? Было бы неплохо, нет, было бы очень классно! Я приложила к губам флейту. Попытавшись соотнести эти ноты с теми рисунками, что показывали положение рук, я, к разочарованию своему, потерпела фиаско. Поэтому не сразу вдохновенно закрыла глаза, вдохнула воздух и заиграла. Белиберду какую-то, наверное.
Руки не меняли своего положения совсем, только пальцы бегали от одного отверстия к другому, да и то — почти одинаково. Остановили мой творческий экстаз шаги, а потом и фигура сенсея. Я вздохнула и опустила флейту. Ну вот, опять не дали нормально сыграть.
— Тут кто-то использовал чакру? — поинтересовался у меня Ники-сан. Я округлила глаза, на всякий случай огляделась. Этот человек — он, конечно, монстр, но говорит всегда по делу. Значит, чакру почуял. Или, может, все шиноби чувствуют применение техник? — На меня кто-то попытался гендзюцу наложить, — тут же объяснил он. Какая предупредительность.
— Нет, тут только я играла, — я отрицательно мотнула головой. — Может, кто из старших? Балуются… — предположила я. Вполне, кстати, возможный вариант. Мы же тут все злые, почему бы и не попрактиковаться в наложении иллюзий на учителе? Да ещё чужом, который точно ата-та не сделает и не найдёт? Мне кажется, так легко бы поступила та же зеленовласка. Если она умеет в иллюзии, конечно же…
— Возможно, — так же пожал плечами Ники, с интересом меня разглядывая. Я поёжилась. Что-то не нравится мне он сегодня. Сильнее обычного не нравится. — Ну, раз ты пришла пораньше, даже раньше меня… — довольно сказал он, а меня прошиб холодный пот. Не к добру! — то, пожалуй, я могу дать тебе дополнительное задание. Не против? — буквально промурлыкал учитель. Мне пришлось кивнуть. Чует моя пятая точка, добром это не кончится.
Зато в процессе тренировки — уклоняться от тайдзюцу Джиробо! Да учитель издевается! Этому здоровяку достаточно парочку раз меня по головке тюкнуть, и он уже победит! — я поинтересовалась, как же это девятилетки «выбыли». Ники доходчиво объяснил, что они просто не справились с первой же миссией. Двое умерло, один был ранен, и Орочимару-сама признал их неудачным экспериментом. Зато на нижних уровнях теперь обитает тот самый раненый парень… На этих словах я сглотнула. Как-то не хочется проверять, что же сделал с ним Орочимару. Боюсь, это было что-то фееричное. Неудачный эксперимент, досада и всё такое.