Ты во всем виноват.

Рейтинг главы — R. Усталость как рукой сняло. День, начавшийся в шесть утра, утренняя тренировка, тест по математике, вечерняя тренировка, драка, пьянка – всего это как будто и не было, словно он только что встал с постели и на часах было не 11 ночи, а 11 утра. Так бывает. Ты устаешь, но когда случается что-то сверх экстраординарное, волнующее или опасное, откуда-то мобилизуются все запасные силы организма. То, что сделал Кано, было именно таким мобилизующим фактором. Сок из стакана, который Харуо держал в тот момент, выплеснулся на рубашку, но он этого даже не заметил. Он мысленно прокручивал вперед-назад последние три секунды: мальчишка каким-то образом неожиданно появляется справа, Харуо поворачивается к нему, потому что не слышал, как тот вошел, подносит стакан ко рту, и тут мальчишка подступает к нему, подтягивается, встает на носочки, хватает рукой за воротник, притягивая старшего вниз, и быстро целует куда-то между губами и щекой. Апельсиновый сок растекается по белоснежной школьной рубашке оранжевым пятном, ледяной стакан холодит руку, обжигает пальцы, но Харуо так и стоит вполоборота, с каменным лицом глядя на брата. Потом его зубы непроизвольно сжались и начали краснеть щеки. Больше всего смущало то, что Кано не ушел, и даже не отступил, так и стоял почти вплотную к старшему, и смело глядя в его расширенные глаза. Харуо шевельнул губами, раз, два, но не произнес ни звука, ни слова не сорвалось с его языка. Кано все смотрел на него, так пристально, как еще никогда себе не позволял – запуганный коротышка, наконец набравшийся смелости сделать что-то не так. Или так. Харуо еще не знал, правильно оно или не правильно, еще не задумывался над этим, и не пытался понять, он просто пытался осознать это. Его взгляд оторвался от глаз мальчика, скользнул по кукольному лицу, отмечая чуть дрожащие губы, потом – тяжело вздымающуюся грудь и сжатые кулачки. Это что такое было? Месть? Харуо посмотрел на полупустой стакан, отставил его в сторону и снова взглянул на мальчика. Но в глазах мелкого не было ненависти. Злости не было и страха тоже. Напряжение было, но какого рода Харуо сказать не мог. — Ты охренел? – в итоге хрипло спросил Харуо у младшего, принимая угрожающую позу и опираясь рукой о столешницу. – Ты со мной вздумал поиграть? Тебе того раза мало было? — Спасибо. – Твердо отчеканил мальчишка, проигнорировав слова брата. Харуо даже немного растерялся, но гонора не терял. — За что? – агрессивно уточнил он. — За то, что обо мне заботился. – Спокойно пояснил Кано. И откуда у сопляка такая выдержка взялась? – За то, что вернул деньги и спас от тех придурков из второго класса, за то, что защищал меня от Шина, за то, что заботился обо мне все три дня. Я помню, что ты мне помогал есть и переодеваться, и вообще ты почти все время со мной в одной комнате просидел. Я знаю, чего тебе это стоило, и я очень ценю это. Я просто хотел, чтобы ты знал. Он закончил и неслышно выдохнул и снова вобрал воздух. Речь показалась Харуо спонтанной, не заготовленной, и это заставило его растеряться еще больше. Не похоже, что над ним издеваются или пытаются обмануть, не похоже, что мальчишка врет. — Я тебя не ненавижу, но я обижен. – Добавил Кано, уже сердито глядя на брата снизу вверх. Картину, если бы кто-то собрался запечатлеть то, что сейчас происходило на кухне, можно было бы назвать Слон и Моська – и было бы смешно, если бы не было так серьезно. Харуо хотелось рассмеяться и дать в лоб мелкому одновременно. Что это еще за спектакль?! — Я еще сказать хотел. – Снова заговорил Кано. – Что ты козел, и место тебе в психушке! – почти выкрикнул он и, развернувшись на пятках, удрал из кухни еще до того, как до Харуо успел дойти смысл слов «ты козел». Эта зеленая сопля назвала его козлом? Совсем осмелел?.. «У него крыша поехала, что ли?» — размышлял Харуо, механическими движениями потирая кухонным полотенцем мокрое пятно на груди. «Совсем с катушек съехал? На почве болезни помутнение рассудка или за последние три недели совсем мозги растерял?» С толку сбивало и злило то, что сопляк не испугался. Поцеловать, козлом назвать старшего… Поцеловать. Значит, вот как, да? Расставил все точки над i, решил определить их отношения? Ну, храбрец малец, ну наглец! А в тихом-то омуте черти водятся! Значит, история с бенто его ничему не научила, все еще осмеливается дерзить, и то, что его чуть не изнасиловали, уже не имеет никакого значения. Он самоубийца, что ли? Как Шин? Это что, заразно, блять? Почему вокруг одни только долбанутые на голову идиоты, мечтающие поскорее сдохнуть от его, Харуо, руки? Харуо отшвырнул полотенце, столкнул стакан в раковину, проигнорировав звон бьющегося стекла, пошел прочь из кухни. Значит, за заботу благодарен. Вот уж спасибо! А за все, что случилось, обижен. Правда думает, что Харуо есть до этого какое-нибудь дело? Правда думает, что ему не срать? Это бесит, бесит. Почему эта сопля в упор не понимает и не желает замечать, что Харуо сильнее, он злой и опасен, почему щенок продолжает делать такие безрассудные вещи, подставляя самого себя, даже после всех тех уроков, которые Харуо ему преподал? Ему что это, нравится? Нравится быть в центре внимания, нравится, что на него наезжают, угрожают, унижают и обращаются, как с дерьмом? Ему это правда нравится или он просто непроходимый дурак? Чего он пытался этим добиться? В самом деле, он вздумал поиграть, отомстить таким образом, или это… можно расценивать… как что-то? Как намек? «Что за ужас… — побледнел Харуо, — Не может такого быть, чтобы сопляк таким способом себя предлагал! У него на это мозгов не хватит». Ведь после всего, что случилось, после нервного срыва, болезни… То, что мелкий так отреагировал на Харуо, когда он попытался с ним заговорить, — это же правильно, это объяснимо, это понятно. Он боится старшего брата, и это самая правильная реакция, это то, чего стоило ожидать. Страха, истерики, но никак не поцелуя… Значит ли это, что мальчик уже пришел в себя? Настолько, что строит коварные планы мести и ввязывается в опасную игру, рискуя задницей и подставляясь под удар злости? Харуо уже и не знал, что думать. Удивление и бешенство мешались в нем. И выход был простой – пойти да отмутузить мальчишку, надрать задницу ремнем, чтобы неделю не смог сидеть, выпустить пар, да и успокоиться. И он всерьез собирался пойти и сделать это, но… Харуо поднес руку к лицу и дотронулся кончиками пальцев до уголка губ, куда ткнулся совсем недавно мальчик. На пальцах осталась влага, и Харуо знал, что это не его. Это мальчишки. Неосознанным жестом он провел пальцами по губам, размазывая остатки вкуса и запаха неумелого и невинного поцелуя, мысленно обращаясь к тому вечеру, когда впервые насильно поцеловал мальчика, сжимая его голову и вдавливаясь в маленький мягкий рот. Вспоминал вкус его губ, языка, и ощущение худого слабого тела в руках и теплого родного запаха, когда обнимал его уже во второй раз, и чувство собственной власти, силы, способности подчинить и получить то, чего он хочет. А он, значит, благодарен за заботу и обижен на то, что старший брат насильно тискал его и унижал. Обижен он. Идиотишко. Харуо этого не понимал. За все, что произошло, мелкий должен был его ненавидеть. А не обижаться… Господи, слово-то какое, как в детском саду. Значит, он еще не до конца разозлил мальчика? Всего этого было недостаточно, чтобы загореться желанием убить мучителя? Он либо действительно сильный, либо… дурак. Харуо хотелось думать, что второе. Потому что чтобы решиться высказывать ему и дразнить, надо быть смертником или идиотом. Ни больше, ни меньше. За такую наглость Харуо собирался мстить. Если малец хочет войны – он ее получит. Харуо возвращался в свою комнату спустя полчаса с пачкой печально известного сока и в коридоре на втором этаже столкнулся с выходящим из ванной мальчиком. Кано был раскрасневшийся, влажный, ароматный, вокруг бедер обмотано полотенце. Увидев остановившегося всего в метре от него брата, он вздрогнул и замер, глаза его приобрели затравленное выражение, Кано быстро глянул на дверь ванной, откуда клубами вываливался пар, на брата, на дверь своей комнаты за его спиной, и неуверенно двинулся с места, собираясь пройти мимо Харуо, как ни в чем не бывало. «Чувствуешь опасность, да?» — улыбаясь самому себе, подумал Харуо, шагая в сторону и преграждая мальчику путь. Кроткий синхронный танец из коротеньких шажков вправо-влево, смущение и насмешливая улыбка, затем Кано останавливается и смотрит в пол. От былой дерзости, казалось, не осталось и следа. «Сейчас мы посмотрим, как ты играешь… ты же хотел со мной поиграть, да? Отомстить хотел, поиздеваться над старшим, вот мы и посмотрим, как далеко ты готов зайти, посмотрим, как долго продержишься…» — Ты в курсе, что полчаса назад подписал себе смертный приговор? – приторно ласково спросил Харуо. — Нет. – Помотал головой мальчик. — Весьма смело с твоей стороны высовываться из комнаты после этого. Ты не боишься, что я тебе что-нибудь сделаю? Изобью, например, или еще что-нибудь заставлю сделать... – продолжал Харуо, внимательно разглядывая мягкие щечки и лоб — единственное, что виднелось из-за опущенной головы, и острые худые плечики. Его взгляд скользнул ниже -ребра уже не выступали так заметно, Кано не выглядел больным, но весь его внешний вид создавал впечатление уязвимости и слабости, которые так нравились Харуо. Или не нравились. Вообще – не нравились, но сейчас… Он снова захотел этого мальчика. И это постыдное желание касаться и делать что-то «своим» совсем не казалось Харуо неуместным или неприличным. Играть, так играть! – решился он. — Тебе же понравилось. – Блудливо улыбнулся он. – Ты сам тогда завелся, кончил, стонал от одного поцелуя… — жадными глазами он наблюдал, как и без того розовые щечки краснеют, наливаясь краской гнева и стыда. – Когда кончал, как последняя шлюха стонал, а я то думал, у тебя это в первый раз… Но ты, похоже, знаешь толк в этом деле. — Заткнись! – вырвалось у Кано. — Ого, котеночек мявкает? Услышав слово котеночек, Кано ощутил предательскую дрожь в коленях и липкий холодок, коснувшийся спины. Сразу вспомнились слова и руки Шина, его дыхание на лице, чувство грязи и отвращения… Как будто вынырнули откуда-то воспоминания, казалось бы, уже затершиеся в сознании, но память о тех ощущениях была такой яркой, что игнорировать это было невозможно. Неловкость сменилась откровенной паникой: одного опрометчиво сказанного слова было достаточно, чтобы пробудить затаившиеся, подлеченные за неделю страхи. — Не отрицай! – пожал плечами Харуо, — Тебе понравилось и ты хочешь еще, иначе бы не полез ко мне целоваться… «Целоваться?..» — не поверил своим ушам Кано, — «Так вот оно что… Это так его задело?» Наверное, не надо было этого делать. Наверное, не стоило… Но тогда было уже поздно отступать. Хоть раз в жизни Кано хотел не сбежать от неприятной и неловкой ситуации, а выдержать это напряжение и смущение и продолжать смотреть в глаза собеседнику. Он все тогда сделал правильно, только целовать Харуо не надо было, это было опрометчиво и неразумно, вот так вот просто поддаваться эмоциям и мимолетному желанию сделать что-то милое и приятное. «А что, если он неправильно меня понял? Подумал, что я так выражаю симпатию к нему… Нет никакой симпатии, я просто сделал глупость своим желанием его ошарашить! Но, черт побери, этот глупый поцелуй так легко неправильно понять!» — Кано кусал губы, нервничая и теряясь в вихре мыслей, кружащих в голове. Старший открутил крышечку с сока и отхлебнул, не отрывая внимательного взгляда от брата. Стоит полуголый, в одном полотенце, свежий, чистенький. А под полотенцем, поди, ничего нет… И фигурка у него очень изящная, нет грубой неуклюжей угловатости, непропорциональности, характерной для мальчиков-подростков его возраста. И голос совсем не ломается, очень красивый, певучий голос, который хочется слушать. Мальчик-девочка, не иначе. — Что ты там делал, в ванной? Дрочил? И как, быстро вышло? Ты у нас скорострел! — Ничего я не делал, я не такой испорченный, как ты! Дай пройти, мне холодно. — Да брось… Что ты себе представлял, когда делал это, вспоминал, как я тебя трогаю? Ты так двигал бедрами тогда, что мне казалось, что это ты меня насилуешь. Мне даже понравилось. И тебе тоже, признайся! — Хватит! Прекрати! – Кано вскинул голову, обжигая брата взглядом, — Как ты вообще можешь говорить такие вещи? Это отвратительно! Ты себе слишком много навоображал, я тебя терпеть не могу и за то, что ты сделал, тебя убить мало! Да у тебя крыша поехала, как ты можешь говорить такое другому парню, ты, извращенец? Я парень, парень, я твой брат, нельзя трогать других парней и говорить все это… Я не девочка! Голос Кано срывается, он замолкает, тяжело дыша, и ничего не страшась, смотрит сердито прямо в глаза брату. Харуо тоже молчит, сжимает зубы, и смотрит на младшего: жалкого пацаненка, ростом ему по плечо, тощего, глупого, но, похоже, все-таки храброго малыша… — Но похож на девочку. – Тихо говорит Харуо, давя в себе бешенство, и грубо толкает мальчика в плечо, заталкивая в ванную комнату, буквально запихивает Кано внутрь, запирает за собой дверь. В маленьком помещении все еще стоит пар, стекла шкафчиков и зеркала запотевшие, и яркий свет рассеивается, создавая впечатление молочно-белого тумана. Кано отступает подальше, к самой ванной, пока не упирается ногами в керамический бортик. Остаться наедине с придурком братом в таком крошечном помещении, где все находится на расстоянии вытянутой руки, это то, чего он сейчас желал меньше всего. Его лицо выглядит испуганным, а руки, предательскую дрожь в которых он никак не может унять, до побелевших костяшек крепко сжимают полотенце на бедрах. Харуо глядит на все это с удовольствием – ему нравится пугать, загонять в угол, угрожать… с детских лет нравится. А Кано – так это вообще подарок судьбы, идеальная жертва. «Идеальный уке» — слышится в голове голос Шина, — «Подарок судьбы… милый, невинный, неиспорченный мальчик, еще не познавший удовольствие плотских утех…» Харуо яростно трясет головой, пытаясь избавиться от разжигающих огонь слов Шина и грязных мыслей, но эффект уже произведен, машина запущена: он смотрит на мальчика уже жадно, разглядывая его тело, лаская взглядом, воображая себе прикосновения к его волосам, плечам, губам, и дальше… — Эй, мальчик-девочка. – Чуть севшим голосом говорит он, ставя пакет с соком на тумбу и подступая к замершему взъерошенному котенку. Протягивает вперед руку, но Кано дергает головой, уходя от прикосновения, шагает в сторону. В его взгляде сверкает угроза, недовольство, и это смешит Харуо. Ну, куда он отсюда денется, из запертой ванной комнаты, в одном полотенце, без трусов? Тем более, они уже выяснили, что Харуо намного сильнее и ему не составит труда скрутить мальчишку и сделать все, что вздумается. Он все же хватает Кано рукой за голову, грубо гладит по волосам, наслаждаясь ненавидящим взглядом, попытками увернуться и влажной шелковистостью чуть подсохших прядей. Его рука соскальзывает на лицо мальчика, ложится на мягкую нежную щеку, большим пальцем Харуо дотрагивается до маленького носика, сминает пухлые губы, гладит по подбородку. Подходит еще ближе, вплотную, прижимая Кано к краю ванной, заставляя выгибаться назад, рисковать упасть, сломать шею. Это смешно, мило, сладко. — Не трогай меня!.. – шипит ребенок, сбрасывая с лица чужую руку. Чувство опасности снова подцепило крюком под ребра, заставляло сердце бешено колотиться, но он понимал, что отсюда, из запертой маленькой комнатки, ему не сбежать. Стены ванной будто наступали, сдвигались, делая привычное помещение еще меньше, невыносимо меньше, настолько маленьким, что от Харуо здесь некуда бежать. А его прикосновения… Они не были противными, они были просто неприятными. Неприятными – потому что Харуо говорил гадости и угрожал. Только поэтому. Понимание того, что в другой ситуации ему бы это могло понравиться, злило Кано. Еще больше злило то, что он ошибся. О, как же он ошибся! Как он мог подумать, что это больше не повторится, что Харуо больше не будет к нему приставать? Что больше не будет этих грубых пошлых шуточек, унижающих его! Да этому кобелю все равно, кого трахать! Теплая и сильная, уже знакомая, родная рука соскальзывает на шею, пальцы легонько сдавливают, гладят. В этот момент Кано особо остро ощущает свою беззащитность: ведь если Харуо захочет, он легко придушит его, или сломает шею, сил у него хватит. Но прикосновение сухой, мягкой ладони почему-то щекочет, волнует… Рука опускается на плечо, увлеченно сжимает и разжимает косточку, Харуо улыбается, удивляясь тому, как легко это красивое округлое плечико помещается в ладони, и скользит вниз, на грудь… — Вот тут чего-то не хватает… — доносится сверху. Харуо проводит пальцами по абсолютно плоской груди, чувствуя под подушечками упругую, тонкую, шелковистую кожу. Скользит в сторону, задевая маленький мягкий сосок, и Кано вздрагивает. Какого черта он стоит тут и ничего не делает, терпит это все?! Вскидывает руку, бьет раскрытой ладонью по запястью, рука Харуо сбивается, но тут же возвращается на место. Кано смотрит в глаза брату и видит увлечение, желание, насмешку… Это и пугает, и волнует, и приятно удивляет. Нет во взгляде подлой издевки, желания унизить, навредить. «Он смеется» — внезапно понимает Кано, — «он издевается надо мной, почему я позволяю ему это делать? Что мне сделать, чтобы он прекратил это?!» — Ты ноги бреешь, сопляк? – спрашивает Харуо, оглядывая ванную. – Своей бритвы у тебя нет, моя сухая, отец твой электрической пользуется и хранит на верхней полке, ты не дотянешься. Пальцы снова хватают за подбородок, гладят, Харуо улыбается. — Щетина у тебя вообще не растет. Ты точно прям как девочка. Кано молчит и смотрит в глаза брата, скользящие взглядом по его лицу, в надежде увидеть там хоть проблеск разума, хоть какого-нибудь ума, к которому можно воззвать, достучаться. Харуо вдруг резко садится на корточки, цапает рукой лодыжку, трогает голень и смеется: — Смотри-ка, точно как у девочки! Только девочки и это сбривают, так что по женским меркам ты даже волосат. – Обнадежил он, трогая красивую круглую коленку. Волосы на ногах Кано и вправду были тонкими и светлыми, как у девушек или детей. Сравнение с ребенком не показалось бы мальчику таким оскорбительным, поэтому Харуо намеренно дразнил его за женственность. Потом он вдруг вспомнил, что у мальчика под полотенцем ничего нет, и вспомнил, практически ощутил в руке мягонький мешочек и маленький упругий орган. Вспомнил совершенно голый, без единого, даже тонкого волоска, пах мальчика. В тот раз он только трогал, чувствовал… и сейчас ему захотелось убедиться в этом, самому посмотреть. Увидеть своими глазами, что там ничего нет, что там чисто, невинно, открыто для взора, для прикосновений… — А там у тебя вообще ничего нет. Не растет, да? – он хватается за край полотенца, дергает на себя, но Кано успевает вцепиться руками в верхние края и не отпускает, натягивая махровую ткань. Харуо встает, выпрямляется, и с силой дергает на себя, буквально вырывая полотенце из рук мальчика. Полотенце в руках, и Кано стоит перед ним совершенно обнаженный. Харуо смотрит на него молча, просто смотрит, устремив взгляд темных глаз вниз, без какого либо выражения на лице, а Кано стоит, не прикрываясь, зная, что будет выглядеть еще более жалко зажимаясь, но чувствуя убивающее смущение, и ненавидит этого ублюдка в этот момент. — Не растет. – Тихо и зло подтверждает он. – Доволен? Харуо только улыбается в ответ. Доволен. Еще как доволен! Он не ошибся, там все именно так, как он думал, как себе представлял. И ему хочется… потрогать. Он снова делает шаг вперед и протягивает руку, тыльной стороной ладони дотрагиваясь до косточки бедра. — Только попробуй, я все матери расскажу! – злится красный как рак Кано. — Валяй. – Тут же безразлично отвечает Харуо, скользя пластинками ногтей вниз, к голому плоскому лобку. – Мне срать. В лучшем случае будет скандал, в худшем – они разведутся, и я снова буду жить с Юмико. Конечно, он лукавил, ему не все равно, ему вовсе не улыбалось быть клейменным растлителем малолетних и гомосексуалистом… Но врать, угрожать, брать на слабо, рисковать собственной шкурой ради какой-либо выгоды – он делал это всю свою сознательную жизнь, он был мастером, у него это отлично получалось и ему это нравилось. Пальцы замирают у самого основания члена. Харуо не решается вот так просто взять и схватить… почему-то не решается. Отрывает взгляд и смотрит в глаза Кано: покрасневшие от бессилия, слез, обиды, и наклоняется, мягко целуя дрожащие искусанные губы. Приятное влажное прикосновение и никакого сопротивления, удовольствие разливается теплой волной по груди, ускоряя и утяжеляя дыхание. Харуо легкими касаниями, кончиком языка кротко полизывает влажные алые губы, с наслаждением ощущая их податливость и мягкость. Снова мягко целует, с тихим чмоком, кладет другую ладонь на шею мальчика, ласково поглаживая чувствительную кожу. Притягивает к себе, приподнимает светлую голову, подставляя красивое растерянное лицо под поцелуи, ласкает своим горячим дыханием, обволакивая, вдыхая запах нежной кожи и мыла. Харуо понимает, что так правильно, вот именно так и надо. Сначала поцелуй, ласка, прелюдия, а потом можно будет и потрогать, как хотелось, только надо сначала немного его подготовить, подразнить, возбудить, и, глядишь, мальчик даже не будет сопротивляться. — Не надо… — еле слышно шепчет Кано, и в этом шепоте слышна и просьба остановиться, почти мольба, и тщательно скрываемое желание. Харуо снова занимает его рот неторопливым искусным поцелуем, осторожно обнимает брата за плечи и прижимает к себе. Кано напрягается, пытается слабо оттолкнуть – он знает, что нельзя, нельзя попадать в эту ловушку. Объятия – это слишком много для него, слишком много того, что он любит: тепла, уверенности, защищенности, любви и ласки, их слишком много в одном таком простом и невинном жесте. Даже если обнимает Харуо – все равно. Если он поддастся, потом будет очень сложно вырваться из плена родного и такого удобного тепла. Но Харуо не оставляет ему выбора, властно обнимая и сжимая плечи. — Посмотри на себя. – Говорит смеющийся чуть хриплый голос прямо в приподнятое лицо, пока ладонь любовно поглаживает запрокинутую голову, а улыбка на целовавших только что губах такая ласковая и теплая, что, глядя на нее, хочется растаять, — Ты такой… недоделанный, неуклюжий, мальчик-девочка, ты такой никчемный не нужен никому. От этих слов сердце в груди Кано болезненно сжимается, обволакивающее умиротворение от объятий как ветром сдуло. Он напрягается, отворачивает от тянущихся к нему губ лицо, ладони, уже почти легшие на спину брата, снова сжимаются в кулаки. — Тогда тебе-то чего от меня надо? – зло спрашивает Кано. — Так интересней. – Усмехается Харуо прямо в ухо. — Считай, что это игра. Игра. Для него это игра, значит? Игра с чужими чувствами, с симпатией, благодарностью, ненавистью и страхом — какой удивительный микс! Мальчик не успевает как следует разозлиться, потому что теплая сухая рука опускается на спину, уверенно и ласково поглаживает, и от каждого невинного прикосновения по телу разбегаются стаи щекочущих мурашек. Ладонь ложится на талию и скользит вниз… очерчивает округлость ягодиц и несильно, но властно сжимает. Кано с ужасом чувствует нарастающее возбуждение в паху и распахивает глаза, опуская лицо. Нельзя, чтобы он увидел! А рука продолжает поглаживать и мять, перебирается на другую половинку, снова ласкает, мнет… — Ты милашка, когда плачешь. – Говорит Харуо. И в тот же момент Кано чувствует на губах соленые горячие слезы. Он даже не заметил, когда начал плакать, увлеченный такими унизительными ощущениями, застывший под умелой возбуждающей лаской. Харуо целует его в ухо, так нежно, как целует Юмико или отец. Этот поцелуй и последующие прикосновения чужих губ к виску, щеке, к губам и шее… Кано, запрокинув голову, сглатывает слезы и закрывает глаза, понимая, что попался. — А ты козел. – Сдавленно отвечает он, мотает головой, толкает его и всхлипывает. Чувствует, что его не держат, и закрывает лицо руками, садится на край ванны, со стыдом ощущая напряжение между ног. Он всхлипывает раз, два, от обиды, от собственной никчемности, слабости, неспособности сопротивляться старшему брату, его играм, ласкам, прикосновениям. — Не реви. – Говорит вдруг Харуо и обнимает младшего. — Я пошутил. Запах его тела, тепло груди, стук сердца… Короткий поцелуй в макушку и он отпускает. Кано даже не пытается его держать. Слышится щелчок дверного замка и в ванную комнату сквозь приоткрытую дверь тянет холодом. Кано дрожит, хватает с тумбы полотенце, закутывается в него, торопливо запирает дверь и снова садится на край ванны. Ну что за козел. Такие вот у него игры… Поиздеваться, унизить. Очень смешно. «С чем пошутил, что я милашка?» — убивался мальчик, вытирая ладонью слезы с лица, — «Или с тем, что опять ко мне приставал? Я думал, это больше не повторится, я думал, это было ошибкой, всего один раз… А он так шутит с этим? Это не смешно!» Махровая ткань полотенца трясется вместе со всхлипываниями, трется о полувозбужденный орган, и Кано раздраженно срывает его с себя и отбрасывает в сторону. Смотрит вниз, и чуть не воет от досады и разочарования в самом себе. Ну, что теперь с этим делать?! Как он мог… встать! От того, что его обнимал Харуо! «Он опять трогал меня. Он опять меня трогал! Значит, это может повториться еще не раз…» Непонятно, почему он вдруг так внезапно отпустил и ушел. В прошлый раз его не остановили ни мольбы, ни слезы, а сегодня Кано даже не ответил отказом, считай, ни слова не сказал и не пытался сопротивляться. Ему неинтересно так играть? Ему нравится именно «насиловать», давить и подчинять, показывать свою силу, превосходство? Нет, ну точно козел. Зачем он вообще это делает? Ведь чтобы схватить за это место другого парня, нужна веская причина. Это же противно, противно! Отвратительно. Кано, например, не мог представить себя трогающим другого парня, ни под каким предлогом. Только если ему будут угрожать и это будет ценой его жизни. Но Харуо-то никто не угрожал! И ничто не заставляло его это делать. И Харуо – не из тех, он не гей. У него же целая куча девушек, он спит с ними каждый божий день… Тогда то объяснение, которое он сам дал, оно подходит. «Так интересней» — сказал он. Ему это просто нравится. Вот так вот издеваться, унижать… «Почему именно я?» — думал Кано, сидя на холодном бортике ванной и царапая ногтями гладкую керамическую поверхность. «Потому что я его брат? Потому что он меня ненавидит? Потому что я не могу отпора ему дать?» Он сказал, что в тот раз ему понравилось. Значит, Кано доставил ему удовольствие сопротивлением, значит, чтобы такого больше не повторилось, надо сохранять хладнокровие и не паниковать и не дергаться, когда он полезет в следующий раз. Да уж, надо иметь известную закалку, чтобы не брыкаться, когда кто-то лапает тебя за зад. И зад – это еще не самое страшное… Напряжение все никак не уходило, и чтобы не попасться случайно на глаза Харуо в таком состоянии, Кано снова залез под душ, включал то горячую, то холодную воду, и через десять минут выбежал из ванной и прошмыгнул в свою комнату, запер на замок дверь. Замок против Харуо – не самое эффективное средство защиты, но, тем не менее… В комнате брата громко играла музыка, какой-то суровый мат-рок, орали резанные дядьки, заглушая рев гитары… Кажется, Харуо был в очень хорошем настроении. А Кано корпел над уроками к завтрашнему дню и морально готовился быть спокойным. Во-первых, ему действительно надо было взрослеть и становиться сильным. После того, что мальчик услышал от семейного доктора, решимость показать всем свою самостоятельность в принятии решений и независимость мышления окрепла и стала целью на ближайшие несколько лет. Во-вторых, Кано уже решил, что будет относиться к блядским выходкам брата снисходительно. Такой уж у Харуо характер, и с этим ничего не поделать. В-третьих, чтобы защитить самого себя, чтобы быть сильным, он должен был сам справиться со всеми трудностями и постоять за себя. Не бояться идти против Харуо. «Я буду сильным, — убеждал себя мальчик, — я повзрослею. Они все поймут, что им не надо меня опекать».