Ты во всем виноват.

Рейтинг главы – PG-13. Каникулы кончились, шла первая учебная неделя, был вторник. И это был неудачный день, очень неудачный. Самый дерьмовый за последний месяц, и, как ни странно, не сопляк был тому виной. Утром у ворот школы подкараулил разобиженный и оскорбленный Шин, с которым они до конца так и не помирились, все еще с огромным синяком под глазом и забинтованной рукой, и пытался выяснять отношения. Разговаривать с Шином Харуо еще как минимум неделю не хотел, поэтому грубо отпихнул друга и, не оборачиваясь, пошел дальше, к входу в здание школы. Затем был тест по математике, к которому Харуо не готовился, и голова с похмелья соображала с трудом и нужные формулы и последовательность действий никак не желали вспоминаться, а на перемене вызвали к завучу, потому что учителя опять подозревали его в какой-то херне… А сейчас… Впервые в своей жизни Харуо убегал от драки. Несся с такой скоростью, что даже движения сумки за спиной слились с его собственными, и он не ощущал ни ее тяжести, ни ударов по заду, только гладкое скольжение, и слышал крики и топот ног. Позади. Еще не слишком близко, но то, что Харуо слышал их голоса, значило, что ни фига он не оторвался, хоть и бежал от магазина уже минут пять без остановки, без перерыва на отдых, не сбавляя темпа. Как только увидел бритоголовых торчков, с деловым видом тусующихся на другой стороне улицы, так и рванул, не мешкая, потому что поджидать они могли только его. И то, что это быдло не медля бросилось вдогонку, не оставляло никакой надежды на то, что у Харуо просто случился приступ паранойи и тревожно ёкнувшее сердце и неприятное чувство в затылке – это все игра воображения. Врожденное чутье на опасность еще никогда не обманывало Харуо. Хрен вам. А дыхалка уже начинала сдавать и в боку кололо… Упертые, сволочи. И как еще при таком беге умудряются так орать! Харуо на полном ходу, описав большую дугу, свернул за угол и вбежал в парк. Так-так, это он уже возвращается к школе, значит, если повезет, можно встретить кого-нибудь из своих, а если совсем повезет - своих корешей или даже зависающую на лавочке банду, и тогда можно будет остановиться, развернуться и навалять этим гадам… Впереди на аллее показалась фигурка в синей куртке и синих брюках. Харуо готов был поклясться, что брюки в тонкую белую полоску, а под курткой тот же синий пиджак, что на нем, и значок с эмблемой школы, слева под воротником, такой же, как у него самого. «Черт, жалко, что он только один…» — нервно мелькнуло в голове Харуо, а через секунду он подумал, что фигурка школьника как-то мелковата для старшеклассника, затем понял, что фигурка ему смутно знакома, а когда разглядел как следует опущенную светлую голову и телефон в руках коротышки – вообще пожалел, что свернул на эту дорожку. Вот только сопляка ему сейчас и не хватало. Спасибо, Господи, как ты вовремя, чтоб тебя понос хватил, старый ты бородатый мудак! Самая лучшая помощь, которую ты мог предоставить, вот повезло, так повезло! Кано шел, уткнувшись носом в свой мобильник, и ничего вокруг не замечал. Харуо резко затормозил в десяти метрах от него, лихорадочно соображая: аллея длинная, и добежать до ее конца он не успеет до того, как засранцы из Сэнко выбегут из-за угла, а валить в сторону и оставить мальчишку на пути этих безмозглых и разъяренных носорогов — означает оставить его умирать. Думать было некогда. Харуо снова сорвался с места; Кано поднял голову, увидел его, его глаза удивленно округлились, и прежде чем он успел открыть рот и сказать что-либо, Харуо схватил его в охапку, прижал к груди и совершил романтичный полет в кусты спиной вперед, закрывая лицо мелкого от веток краями пиджака и куртки. Хруст веток, разлетающиеся в стороны пожухшие листья, испуганный вопль Кано – в общем, спецэффекты, все дела, зритель может смело пустить слезу: Харуо Аясава снова спасает младшего брата. Приземление было болезненным, но благодаря многолетним тренировкам падать Харуо научился, и сгруппировался перед ударом о землю. Держа мальчишку одной рукой за шкирку, он быстро отползал вглубь зарослей, таща его за собой, царапая руки о корешки и веточки и оставляя на форме коричневые разводы от сухой и мерзлой, местами покрытой инеем земли. Как можно дальше от дорожки, в укрытие колючих кустов и покрытых мхом и наледью вздыбившихся корней исполинских вековых деревьев, не создавая шума, никакого, кроме тяжелого учащенного дыхания и хруста веток, шелеста задубевшей травы и коричневой листвы, зажимая ошарашенному мальчику рот рукой. Со стороны, откуда бежал Харуо, послышались голоса и он замер, навалившись на брата сверху и прижимая его к земле. Кано попытался что-то промычать, но Харуо грозно шикнул «тихо», и мальчик затих, потому что тоже услышал приближающийся топот ботинок и гневные голоса. Харуо всматривался в дорожку сквозь голые ветви кустов, считал пары ног, с замиранием сердца молил, чтобы они прошли дальше, не останавливались и не начали искать прямо тут… — Черт, куда подевалась эта сука? – ломкий, срывающийся голос главаря банды. Харуо даже имени его не помнил, помнил только, что парнишка налысо побрит, носит увесистую цепь на шее и кольцо в ухе. А еще вечно тычет всем пальцем в грудь и гонит понты. Кто-то ударил рукой по кустам, и они побежали дальше. Теперь топот отдалялся, делался тише, и стихали спорящие голоса. Кано под ним завертел головой, сбрасывая с лица руку. — Кто это? – шепотом испуганно спросил он. Харуо глянул вниз и несколько секунд тупо молчал, забыв про вопрос, глядя на чистое светлое лицо брата, приоткрытые губы и глаза, полные страха, и волосы, растрепавшиеся, лежащие на земле, с кусочками сухих травинок и маленькими комочками почвы и льдинок, запутавшимися среди прядок. Кано обвел взглядом место, где они лежали, потом снова посмотрел на брата, и только тогда Харуо отвернулся, снова глядя на дорожку, и ответил: — Маленькие бляди, первогодки из Сэнко. Он снова вслушивался в голоса, в звуки, опасаясь, что враги вернутся и начнут поиски в парке, если хватит ума сообразить, что до конца аллеи он бы за это время не добежал. Кано лежал под ним тихо, не издавая ни звука и не возмущаясь, и Харуо грудью чувствовал, как громко и быстро стучит сердце младшего, почти сливаясь с ритмом его собственного. Казалось, что они бьются друг в друга, словно желая сблизиться, прижаться и биться в унисон, прогоняя волнение и страх. — Я вообще думал – ты ни одной драки не пропустишь. – Наконец прошептал мальчик. – Ты же, вроде как, хулиган и без тормозов. Харуо коротко глянул вниз и снова вернулся к наблюдению за дорожкой, то и дело тяжело выдыхая, пытаясь отдышаться. — Их семеро и у них биты. – Зачем-то пояснил он. – Я без тормозов, но я не сумасшедший. Я жить хочу. Долго и счастливо. — Они что, хотели тебя убить? – ужаснулся мальчик. — Эти не только хотят, но и могут. – Заверил Харуо. – Все, заткнись. И он снова заткнул Кано рот, вертел головой из стороны в сторону, пытливым и цепким взглядом исследуя каждую тень, каждое движение ветки, реагируя на каждый всполох, крик птицы или шорох листвы. Ему надо было убедиться, что никто из этих мелких сучек не шастает где-то рядом, иначе, как только они высунутся, поцелуя с бейсбольной битой будет не избежать. Не то чтобы Харуо был наивен или свято верил в порядочность людей. Слабоумным идиотом он не был, он прекрасно видел эту черту и понимал разницу между школьными тусовками и настоящей криминальной группировкой, в которой состояли те малолетние отбросы, бегающие по городу с ножами и битами и высматривающие потенциальных врагов. Он знал, что в его «банде» парни из обычных семей, которые иногда прогуливают школу, порой ругаются с родителями, встречаются с девчонками и планируют поступить в университет, но которым не хватает некой перчинки в жизни, чего-то более, чем простая скучная жизнь подростка. Потусить на лавочке в парке, покурить какую-нибудь дрянь, дать какому-нибудь уроду в морду и с довольной рожей пойти домой, есть горячий ужин, приготовленный мамой – вот, как они живут. А эти – потерянные дети, у которых нет ни семьи, ни цели в жизни, ни образования. У них ничего нет, поэтому они готовы опуститься на самое дно, чтобы иметь хоть что-то ценное и значимое для них, хоть такую сомнительную и абстрактную вещь, как статус в настоящей преступной банде. Рэкет, воровство, торговля наркотиками и оружием, проституция, нищета и бесцельное и бессмысленное существование – вот, чем живут они. Харуо не сомневался, что этот бритоголовый запросто ему и голову прошибет, и пырнет ножом при случае, и что договориться с ними не получится, потому и дал деру сразу, как только увидел их. Это уже были не шутки, и сердце у него не от веселья и азарта так колотилось. И подставлять Кано… он не хотел. Знал, что они не остановятся. «Пипи-Пипи» — легкая вибрация в районе живота, Харуо бешено хватает рукой мальчишку за плечо и шипит: — Выруби быстро, ты нас угробить хочешь?! — Это с-сообщение… — Кано судорожно дергает руками между их телами, пытаясь подцепить телефон, а когда ему это удается, Харуо вырывает аппарат, двумя быстрыми движениями пальца снимает защитную панель, подцепляет ногтем и вырывает из гнезда аккумулятор. — Извини… — шепчет Кано. Старший зло бьет его по лбу и снова напряженно вслушивается в звуки леса. Они лежат так еще несколько минут. Все спокойно, и уже, наверное, можно потихоньку двигаться к выходу из парка, но Харуо все еще нервничает. Ему совсем не хочется встретиться с этими ушлепками где-нибудь на узкой улице, а он уверен, что они все еще ищут его. Но они могут и сюда вернуться, и оставаться на месте не менее опасно, чем пытаться проскользнуть мимо них домой. Харуо решает выждать еще немного. По крайней мере, тут спокойно. И если кто-то будет приближаться, они сразу услышат, и скрыться в лесу шансов больше, чем удирать по улицам, таща за собой мелкого – вряд ли он выдержит такой марафон. — Харуо… — слышится сдавленный голос снизу. — Что? – равнодушно отзывается старший, не глядя на мелкого. — Ты тяжелый… — пищит Кано и толкает его рукой в живот. — А… прости. – Харуо приподнимается на локтях, давая мальчику возможность свободно дышать, но вставать не собирается. Во-первых, так удобней, во-вторых, так удобней, в-третьих, так удобней. И хорошо. Чувствовать его маленькое слабое тело под собой, быть сверху, закрывать его собой — это удобно. И ощущать его слабое теплое дыхание на шее, и грудью чувствовать биение сердца в унисон со своим. А еще было мягко и тепло, и очень спокойно, и важно. Харуо чувствовал себя важным сейчас – закрывая собой младшего брата. Что за уебанский героизм… Ему-то, может, и тепло, а Кано лежит на ледяной промерзшей земле, придавленный сверху, вряд ли ему сейчас так же приятно. — Харуо… — снова зовет мальчик. — Ну что еще? – раздраженно отвечает парень, дергая коленкой и отодвигая острый сучок, впивающийся в бедро. «Только не говори, гаденыш, что тебе приспичило поссать…» — Там какашка… — Что?.. – Харуо опускается взгляд, переводит его в сторону, шарит им по земле. — Фублять!!! – он истерично отдергивает руку и трясет ею, словно и в самом деле вляпался в черную, покрывшуюся коркой кучку, что лежала всего в паре сантиметров от его ладони. Мелкий улыбается и тихо ржет. – Что ты лыбишься, кретин, ты, может, сам на такой лепешке лежишь! Кано тут же перестал улыбаться и побледнел, замер, даже дыхание задержал, прислушиваясь к ощущениям. Харуо не улыбался, не до этого ему сейчас. Надо как-то вытаскивать отсюда их задницы. — Ладно. Вставай. И дуй к дому. Бегом. – Он сел на корточки, выпуская из-под себя мальчика. Кано неохотно вылез, тоже присел на колени. — А ты? – обеспокоенно спросил он. — А я еще посижу. – Отрезал Харуо. — Но… — Я сказал — иди. И не оборачивайся. Обернешься хоть раз – я тебе глаз дома выколю, понял? — Не выколешь… — насупился Кано и скрестил на груди руки, твердо намерившись настоять на своем и никуда не идти. — Ты, блять, будешь меня слушаться?! – Харуо сорвался и с размаху отвесил мальчику оплеуху. Кано качнулся, схватился ладонью за ухо, повернул к брату сморщенное от боли и обиды лицо. Перебор. Перестарался. Сорвался… Так, а это что еще такое, чувство жалости, вины? Нихрена подобного! Заслужил. Харуо поборол в себе идиотское желание извиниться, протянуть руку и погладить его по голове, или, того хуже, поцеловать ушибленное место. — Иди домой. – Повторил он уже более сдержанно. – Они тебя не знают, если увидят тебя одного – скорее всего, пройдут мимо, а если пристанут – кричи во все горло «караул» и беги. А если нас вместе застанут – ты потом и в магазин спокойно не сходишь. Понял меня? — Понял… — выдавил Кано, недовольно сопя и поднимаясь с места. Вот нельзя было так сразу сказать? Объяснить нельзя было? Нет, обязательно надо руками помахать… Он подобрал свою сумку, мобильник, и неторопливо побрел в сторону выхода. Харуо внимательно следил за ним из кустов, вертел головой, чтобы убедиться, что кроме них в парке никого нет, а когда мальчик обернулся, стоя уже на дорожке, со свирепым выражением лица показал ему кулак и прошептал грязное ругательство. Больше Кано не оборачивался. Харуо спокойно выдохнул только тогда, когда его спина скрылась за углом, и сам поднялся на ноги, разминая затекшие конечности, и побрел совсем в другую сторону, к школе. Домой он пойдет другим путем, и если встретит этих недошлепышей – один он и еще разок от них удерет. Теперь оставалось только надеяться, что Кано без приключений доберется до дома. ПОВ Кано. Я до самого вечера как на иголках сидел. В самом деле, неважно, куда я садился, чувство было такое, что я сел на ежа. Давненько у меня не тряслись так нервно руки… Да что я говорю, последние два месяца такая трясучка стала для меня почти что нормой! А виноват во всем был Харуо. И сейчас – тоже. Мне было до чертиков страшно возвращаться одному домой. Я как параноик постоянно оборачивался и шарахался от мужских голосов и звука шагов, боялся, что эти хулиганы из старшей исправительной школы Сэнко вывернут из-за угла и набросятся на меня, как только увидят. У меня по спине бегали мурашки, я поминутно вздрагивал, ожидая удара по затылку. Я напрочь забыл о том, что они меня не знают и вообще никогда в глаза не видели, но семенил к дому, выворачивая шею, и спокойно выдохнул только когда запер за собой толстую деревянную дверь. Но расслабился я ненадолго. Как только отдышался, появился этот самый еж, впившийся мне в зад и не дающий покоя. Я-то дома, в безопасности, и никакие малолетние преступники с битами меня тут не достанут, но Харуо-то остался там! Один! Против этой толпы! А что, если они его найдут? Он крутой, конечно, но их слишком много, он просто со всеми не справится. А что, если его покалечат? Что, если голову расшибут? Что тогда делать? Сейчас-то что делать? Но даже если бы я побежал обратно, я бы все равно ничем не смог ему помочь. Я даже не мог позвонить его друзьям и позвать на помощь, потому что ни одного его друга по имени не знал, не то, что номера телефона… Имя Шина я никогда в жизни не забуду, но, слава Богу, никаких контактов с ним у меня не было. Сейчас уже не слава Богу, Харуо там сию минуту могут избивать, а я тут сижу и ничего не делаю. Позвонить Юмико-сан, папе? Вот за это Харуо мне точно спасибо не скажет. И вообще, возможно, я тут просто панику развожу, и с ним на самом деле все в порядке. Я подскочил с дивана и подлетел к окну, пытливо вглядываясь вдаль улицы, всем сердцем надеясь разглядеть его фигуру, но улица была пуста. Внезапно зазвонил телефон, от неожиданности я даже подпрыгнул на месте, хватаясь за карман, в котором лежал мобильник… Но звонил домашний. Пока я метался по кухне и гостиной, пытаясь отыскать истерично пищащую трубку, я успел передумать буквально все. Что это из больницы звонят, чтобы сообщить, что к ним поступил шестнадцатилетний Аясава Харуо, или что это звонят те бандиты, чтобы попросить за него выкуп… Нафига тем парням выкуп за Харуо – я как-то не подумал в тот момент. Но звонил сам Харуо. Когда я, наконец, запыхавшись, взял трубку и услышал его голос, мое сердце екнуло: то ли испуганно, то ли радостно, неважно… — А-алло? – выдохнул я в трубку, ожидая услышать самое ужасное, но услышал его обычный тихий, спокойный, уверенный голос. — Ты дома? – коротко спросил он. — Д-да. – Усердно закивал я головой. Чего я киваю-то, он же меня не видит… — Отлично. – Сказал Харуо и собрался, судя по всему, закончить беседу, но я завопил в трубку, понимая, что если сейчас связь оборвется – я уже не смогу ему позвонить, потому что даже не знаю его номера: — Стой-стой-стой-той!!! — Чего ты? – опешил он, а я затараторил, прижимая к уху трубку: — А ты? Ты где? Ты идешь домой? — Чего… Твое какое дело? Сидишь дома – вот и сиди. И не высовывайся. — А ты? – снова тупо повторил я. — Ты что, блять, мамашу там разыгрываешь? – усмехнулся Харуо. – Иди на хуй, мелкий, понял? И не высовывайся из дома. Узнаю, что ты выходил – яйца на омлет разомну. — Не разомнешь!.. – выкрикнул в ответ я, не принимая всерьез его угрозу, но еще на слоге «не» послышались гудки, и заканчивал я уже глядя на серую телефонную трубку, что держал в руках. – Сам ты придурок… Ну… ну ладно. По крайней мере, у него все в порядке. Кажется. И чего я вообще переживаю за этого козла? Да им сам черт подавится. Вот и пусть катится ко всем чертям. Я положил трубку на тумбу и снова сел на диван, но волнение все не утихало. Хоть я и злился на него, не переживать не мог, потому что он там один, а еще там ходят тупоголовые идиоты с битами, которые могут и убить. Я хотел, чтобы Харуо побыстрее вернулся домой, но он словно назло мне не появлялся и не появлялся, часы в гостиной пробили сначала пять, потом шесть, а в семь уже должны были вернуться родители… Если он пошел куда-то гулять с друзьями, мог бы и сказать. Но он такой козел, он никогда ни о ком не заботится. Только иногда. И обязательно потом наорет матом, и тумаков еще, чего доброго, даст. Такой уж у нас Харуо… Когда на часах была половина седьмого, входная дверь скрипнула, щелкнул замок, входя в пазы, и старший брат показался в коридоре. Он замер на пороге гостиной, угрюмо глядя на меня, как будто это я его так отделал. Я не удержался и охнул, на негнущихся ногах поднимаясь с дивана. Выглядел он устрашающе, я никогда раньше не видел, чтобы он в таком состоянии приходил домой… Куртка расстегнута, пуговицы на рубашке, закапанной кровью, вырваны с корнем, штанина порвана, костяшки пальцев сбиты в кровь, руки расцарапаны и испачканы в земле. Волосы растрепаны так, будто его, по меньшей мере, ударило током. На скуле ссадина, щека распухла и покраснела, а над бровью содрана кожа. Губа разбита и на маленькой, уже запекшейся ранке, алой каплей набухала кровь. — Чего вылупился? – проворчал он, разворачиваясь к лестнице. Я заметил, что он хромает на левую ногу, и торопливо подбежал к нему, хватая зачем-то за руку. — Подожди, подожди… — Чего тебе? – невежливо рявкнул он. Понятно, что после всего этого Харуо находится не в самом лучшем настроении, поэтому я не стал обращать внимания на его грубый тон. — У тебя кров-вью вся штанина пропиталась, сядь пока, я… — Отвали, я все сделаю сам. – Оборвал меня Харуо, выдергивая локоть, но я снова цепко схватил его. — Ты всю лестницу закапаешь! – настаивал я. Может, я и действовал уверенно, но мое сердце колотилось как бешеное, и каждый его удар был болезненным – я просто не переносил чьей-то боли и вида крови, а Харуо сейчас, должно быть, очень больно, и он просто истекал… И как он сам смог добраться до дома? К горлу подступала тошнота, когда мысль о том, что мне предстоит обрабатывать раны, приходила в голову, но я старался об этом не думать. И я не мог не делать этого – это же естественно, помочь, если кому-то плохо! Тем более – это Харуо, он же все время защищает меня, хоть сам говно редкостное. Я должен был хоть как-то отплатить ему. Харуо глянул с сомнением на деревянную лестницу. Мое «заляпаешь лестницу кровью» было не самым лучшим доводом, подозреваю, что он просто не был уверен, что вообще сможет подняться по ней. Поэтому он снова оттолкнул меня, развернулся, и, изо всех сил стараясь не хромать, сел в ближайшее кресло. Я побежал на кухню, достал аптечку и вернулся к нему, сел в ногах, открывая коробку и доставая белый флакончик с перекисью и выковыривая из упаковки ватный тампончик. Харуо носком снял ботинок, закатал штанину выше коленки… Пришлось сначала вытирать с ноги кривые размазанные дорожки крови, пока не накапало на ковер, а уж только потом… Меня аж передернуло, когда я увидел разодранную коленку. Да, врачом или спасателем мне точно не стать, я слишком впечатлительный для этого… Не скупясь, полил рану из пузырька, жидкость, едва коснувшись плоти, сразу зашипела, запузырилась, запенилась, а Харуо даже не вздрогнул, не двинулся, сидел, как каменное изваяние. Потом я еще прикладывал смоченную ватку, обводил края, накладывал смазанный антисептиком бинт, отрезал и наклеивал пластырь… Харуо не шевельнулся ни разу. Я чувствовал его взгляд на себе, но не поднимал глаза. Опыта в оказании первой помощи у меня не было, к тому же я немного неуклюж, поэтому повязка получилась не совсем аккуратной… Совсем неаккуратной. Но Харуо ничего не сказал. — Они тебя догнали? – спросил я, чтобы нарушить молчание, когда отрезал последнюю полоску пластыря. — Это я их догнал. – Холодно поправил он. А когда я неверяще посмотрел на него, ухмыльнулся. – Нельзя было оставлять их бродить по улицам. — Но их же было много… — Ну и я был не один. — Ты поэтому меня домой отправил?.. — Да. – Довольно улыбнулся он, — Бабы должны сидеть дома и готовить ужин. Кстати, пожрать есть чего? Я пропустил мимо ушей оскорбление и снова опустил взгляд. Взял его руку, смочил другую ватку и приложил к сбитым в кровь костяшкам. Одна косточка, вторая, третья. Беру вторую ладонь, проделываю то же самое, но Харуо вдруг хватает меня за подбородок и дергает на себя. Его лицо вдруг оказывается очень-очень близко, он дышит прямо мне в рот и недовольно спрашивает: — Что, по-твоему, ты сейчас делаешь, мелкий?.. В ответ я только поднимаю руку и тыкаю влажной ваткой в разбитую губу. Вот тебе моя маленькая месть! Он шипит и дергается в сторону, хватается пальцами за губу и смотрит на меня с ненавистью. Я закручиваю пузырек и кидаю в коробку, закрываю ее, встаю. — А «жрать» сам себе готовь. Напоследок с силой тыкаю той же ваткой в бровь и ухожу на кухню. Харуо ловит ватку, рассматривает, прикладывает ко лбу и сидит так, скрепя зубами и сверля меня взглядом. А я рассердился… Ох, как же я был на него зол! Сослал меня домой, как лишний балласт, сам пропал, не сказал ничего, пришел домой вот в таком состоянии и даже вид не сделал, что благодарен за то, что я обрабатываю ему раны. Ну почему обязательно надо быть таким равнодушным ублюдком? На самом деле, это я себя накручивал. Мне хотелось обвинять его и злиться, и я злился на него за все подряд, без разбору. И неважно, что на самом деле он правильно поступил. Я ему не подмога в драках, от меня никакого толку, он бы только отвлекался все время на меня. Он спрятал меня от тех парней и отправил домой, потому что оставаться с ним было опасно. Он поступил как настоящий мужчина, как старший брат, просто… Я чувствовал себя абсолютно бесполезным. И даже сделав то малое, что мог – позаботившись о его ранах, — не получил в ответ никакой, даже самой малой, но такой необходимой благодарности или похвалы. Хотя бы жестом, хотя бы взглядом, вовсе не обязательно что-то говорить… Так что злился я скорее на себя, и обижаться на него было нелепо, но я хотел винить его и я винил. Потом мне будет ужасно стыдно, но сейчас я гнал от себя все совестливые мысли. В конце концов – это он меня спас, а не я его. От меня-то вообще нигде никакого толку, одно беспокойство. Вечно всем приходится меня выручать. Я убрал в шкафчик аптечку и ушел наверх, заперся в своей комнате. Харуо все время смотрел на меня, как-то очень пристально, серьезно, без издевки или насмешки, без ненависти… От такого взгляда мне становилось не по себе, поэтому я был только рад поскорее сбежать и скрыться от этого взгляда в своей комнате. Я слышал, как он поднимался по лестнице, а потом домой вернулись родители и я поспешил на кухню, чтобы помочь разобрать покупки и приготовить ужин вместе с Юмико-сан. Мы все поужинали за одним столом, даже Харуо спустился. Юмико хлопотала вокруг него, охала над распухшей щекой и разбитым лицом, Харуо отмахивался и заверял, что все в порядке. Я молчал, а отец только качал головой. А потом, помыв всю посуду, я поднимался на второй этаж и замер у двери своей комнаты, потому что увидел, как из ванной выходит Харуо. Я видел только его голую спину, стройные ноги в узких расстегнутых джинсах, свободно болтающихся на бедрах, и то, как он вытирал полотенцем влажные растрепанные волосы. Я смотрел, как завороженный, как двигаются его руки, поднимаются плечи, как движутся острые лопатки на спине, натягивая посиневшую от сильного удара кожу, как перекатываются упругие, тонкие мышцы и проступают две полоски у позвоночника, когда он небрежно покачивает бедрами во время ходьбы… Я хотел бы смотреть на его спину с завистью или с толикой восхищения, потому что моя тощая спина вряд ли кого-либо впечатлила, разве что своей худощавостью, но то чувство, с которым я просто смотрел на него и не мог оторвать взгляда, было совсем другим… Никогда прежде я никого так не разглядывал, и желание подойти и прикоснуться, что я испытывал в тот момент… Но это длилось всего несколько секунд, которые показались мне вечностью. От ванной до его комнаты – всего пара метров, и вот Харуо зашел в ярко освещенную комнату, его спина скрылась за стеной, он закрыл дверь, и это волшебное чувство, это оцепенение исчезло. Я стоял и осознавал потихоньку, что только что пялился на своего брата как на… объект желания, и приходил в ужас. Неужели он и вправду нравится мне? Это бред сумасшедшего, он же парень, к тому же, я ненавижу его, он приставал ко мне, он заставлял меня раздеваться и делать всякие грязные вещи! Я вспомнил его тяжелое теплое тело сверху, прижимающее меня к холодной земле сегодня днем. В тот момент, несмотря на то что где-то поблизости сновали враги, лежать под ним, укрытым его телом, было так надежно и спокойно, потому что я знал, что чтобы ни случилось, он сможет меня защитить. И что он сделает это, он ни за что не бросит меня. А еще – я вспомнил, почти ощутил его объятия в тот день, когда у меня случилась истерика. Его сильные верные руки, прочные объятия, в которых я чувствовал себя в безопасности, настолько убедительные и искренние, что я расслаблялся и забывался, позволяя себе прижиматься к нему и плакать. Его прикосновения были мне приятны почти всегда, кроме тех случаев, когда он бьет или задирает. Стоп, стоп, я уже знаю, куда эти «приятные прикосновения» нас завели, он уже дважды почти… Один раз он это сделал, а во второй почти соблазнил меня. Если бы он настоял тогда, в ванной, я бы ничего не смог поделать, потому что даже если я не хотел, если я противился этому, мое тело реагировало на его дыхание, его губы, руки, и черт, он опять мог меня совратить. Но то, как он прикасался, не было похоже на издевку или действие, с помощью которого он хотел унизить меня. Он не делал это грубо и болезненно, смущающее, как… как трогал меня тот парень: просто грубо хватал, сжимал, мял, доставляя только неудобство, и уж там-то точно не было ничего, похожего на возбуждение, которое я испытывал с Харуо. Мне впервые захотелось думать, что он делает это не потому, что дразнит, а потому что… такие неожиданные мысли повергли меня в шок, так что я яростно замотал головой, одаривая ее ударами кулаков. Куда это я вообще свернул, как я до такого мог додуматься… Ничего себе мысли у меня! Да я ничуть не лучше Харуо, если сам думаю об этом! Я все еще не понимал, зачем он вообще делает это. Его оправдание «это игра» больше не было для меня таким убедительным, если он и играет, то делает это очень увлеченно, значит, ему это нравится, значит ли это, что ему нравлюсь я? Стоп-стоп, это тоже бред сумасшедшего, такого не может быть. Если парню нравится парень – это неправильно, Харуо нравятся девушки, и мне тоже, мы оба нормальные. Но почему-то мы делаем это и нам обоим это нравится?.. А что, если бы все было по-другому? Без ненависти и унижения, без насмешек, насилия, угроз. Если бы как-нибудь все сложилось иначе, тогда был бы я так растерян и сбит с толку, переживал бы я так? Если бы это была просто симпатия, если бы мы были дружны, если бы я не был таким трусом и слабаком, а он – бесцеремонным грубияном, тогда могли бы мы быть просто вместе? Как все было бы проще… Мне не надо было бы гадать, что он чувствует ко мне на самом деле, и не надо было бы паниковать и изводить себя, пытаясь понять, что я сам чувствую к нему. Он слишком грубый и противоречивый, с ним сложно. Его невозможно понять. Чего он от меня хочет? Ошибаюсь ли в своих суждениях? Я понимал, что иначе и не могло бы быть. Если бы не наша взаимная антипатия и вредность, он бы никогда ни за что не прикоснулся ко мне. И ничего бы не было. Я думал… думал… и понимал, что я рад, что между нами все так, как есть, я был рад этому! И что же будет с нами дальше? Если он вот так продолжит приставать… Если я буду ему поддаваться… Ему это просто надоест. Играться со мной, когда я не сопротивляюсь – ему это быстро наскучит, и он просто выкинет меня и вообще забудет, что что-то было. А мне совсем не хотелось быть использованным и выброшенным, как какая-нибудь ненужная более вещь. И уж тем более я не хотел все это продолжать! Особенно теперь, когда я только что ТАК смотрел на него, теперь это становилось вдвойне опасно, я даже думать не хотел о том, что могу что-то испытывать к нему, даже если это простое физическое влечение. Опасность, которую я чувствовал, исходила уже не от Харуо – а от меня самого, потому что то, что делал мой брат, заставляло мое сердце биться чаще, заставляло дрожать от неуверенности и томного предвкушения, и страха того нового, неизведанного, никогда не испытанного мной. Это был не страх быть изнасилованным, это был страх быть увлеченным чем-то неприемлемым для меня. Это была трусость и остатки здравого смысла, кричащие «стой!». Я не сомневался, что для Харуо я ничего не значу, и от этой мысли мне хотелось злиться еще больше: и на него, за то, что он заставляет меня чувствовать это, и на себя, потому что я такой слабохарактерный и позволяю ему собой управлять. В следующий раз, когда он ко мне полезет, чтобы сохранить хоть каплю гордости, я решил: как бы там ни было, что бы он там не делал, показать ему, что мне глубоко безразличны его грязные манипуляции. Но чтобы это выглядело правдоподобным, я должен был сначала убедить в этом себя. Для моего же собственно блага я не должен оставлять в себе ни капли жалости или симпатии к этому человеку. Потому что от Харуо Аясавы ничего хорошего не приходится ждать. Никогда.