Ты во всем виноват.

Рейтинг главы - NC-17. POV Кано В последующие несколько дней Харуо практически не было дома, он пропадал после школы до самой ночи и приходил только чтобы поспать. Я не знал, избегает ли он общения со мной намеренно, или же действительно так сильно занят, но со своей стороны я старался делать все, чтобы хотя бы немного побыть рядом с ним. Я выползал из нагретой постели, когда он, наконец, возвращался, и спускался вниз, сидел с ним на кухне в молчании, поглядывал на него украдкой, пока он ел и делал вид, что меня не замечает. Я вставал утром пораньше, чтобы столкнуться с ним в ванной, чтобы вместе позавтракать и выйти в школу. К школе мы шли все равно порознь, потому что Харуо сворачивал сразу за углом к парку, где его поджидала его банда, а мне приходилось идти дальше. Но я был доволен уже тем, что могу просто следовать за ним и смотреть на него. Было немного обидно и неприятно, что он себя так вел. Мне хотелось его внимания, нестерпимо хотелось его взглядов, предназначенных только мне одному, его прикосновений и, - прости Господи, - я даже обрадовался бы, если бы он снова схватил меня, пусть даже грубо и собственнически, чтобы стиснул в своих руках... Мысли все время возвращались к той ночи, я хотел убедиться, что тогда все было взаправду, но теперь все было так странно и еще более запутанно, чем до того, как мы занялись «этим»... Я не понимал. Почему мне хотелось его жаркого дыхания и ощущения его тяжелого тела сверху, так, как было тогда, как было уже несколько раз. Тонкого аромата дорогого парфюма с почти незаметными нотками табака. Я смотрел на него, избегающего моего взгляда, и повторял про себя: «Ну посмотри на меня, ну посмотри, посмотри же!» Я здесь, я тут, я с тобой. Неужели ты совсем меня не замечаешь? Я подозревал, что дело было в той злополучной фотографии. Я ничего не спрашивал и не дергал его, возможно, он был так занят, выясняя, кто же его заснял, и пресекая дальнейшее распространение этих снимков. Я давил в себе эгоистичное желание приковать к себе все его внимание и ждал, пока все разрешится. Я надеялся, что все станет так, как я себе представлял… После занятий дзюдо он сам приходил ко мне, чтобы растереть и размять стонущие мышцы. Он приходил уже поздно, когда я лежал в постели обнаженный, разгоряченный в преддверии уверенных ласк, полный ожидания. Он уверенно растирал меня, даже не подозревая, наверное, как отзывались во мне эти его невинные, без какого либо умысла прикосновения. Мне было ужасно приятно лежать вот так и млеть, пока его сильные руки приводили мое тело в адекватное состояние, я готов был мурлыкать и томно вздыхать, только вот сосредоточенное серьезное лицо Харуо, с которым он проводил процедуру, как-то к этому не располагало и я не осмеливался показать, что на самом деле чувствую. Мое возбужденное состояние он словно бы и не замечал, легонько шлепал по голой попе и уходил спать. А я был бы вовсе не против, если бы он начал ко мне приставать, я был бы не против, даже если бы он снова захотел заняться со мной «этим», я был готов сделать это для него, но Харуо, похоже, это было не надо. Однако он по-прежнему приходил за своими поцелуями на ночь. И делал массаж. Это создавало сладкую иллюзию, что у нас все хорошо, но это было совсем не похоже на вечно озабоченного Аясаву Харуо – уходить, даже не попытавшись соблазнить меня на что-то более серьезное. Нет. Слово «соблазнить» совершенно не подходит к Харуо, Харуо приходит и берет то, что хочет, он не соблазняет – он не оставляет выбора. Поцелуи его были непонятно, беспричинно разными: иногда он был очень нежным и ласкал мои губы языком так медленно и так нежно, доводя до исступления, что мне хотелось самому наброситься на него и получить уже привычную порцию его жесткости и требовательности. Мне хотелось быть подмятым, скрученным, обреченным судорожно вздыхать под его губами и пальцами, задыхаться под его тяжестью и чувствовать щекотную дрожь, разбегающуюся по всему телу, и оглушительное биение сердца, своего и его… А иногда он был очень агрессивным и пугал своей настойчивостью и бешеными дикими толчками, шлепками, дерганьем за волосы и за руки. Что с ним происходило, почему он так злился, зачем причинял боль? Я не понимал, я терялся и просто подчинялся ему, в глубине все еще трепеща от удовольствия, совсем другого, смешанного со страхом и болью. Это было очень странно, и необычно, и… - Ай! Ты что делаешь!.. Совсем спятил?! – с силой отпихиваю его, не церемонясь, в подбородок, и пальцами другой руки хватаюсь за губу. Тонкую кожу нестерпимо жжет, палец сразу становится липким и пахнет медью. – Ты мне губу прокусил! Он молчит, мотает головой, сбрасывая с лица мою руку, и снова тянется за поцелуем, но я опять пихаю его в лицо и отстраняюсь. - Да что с тобой такое… - бормочу, слизывая с губы каплю крови. – Ты меня что, покалечить хочешь?.. Я сижу на своей кровати, а он стоит перед ней на коленях, прижимаясь ко мне грудью и стискивая меня в руках. Ребра уже нещадно болели, но пока я терпел. На часах было уже одиннадцать, завтра в школу – а он все никак не уходил, и казалось, что с каждой прошедшей минутой становится все более сумасшедшим. - Покалечить – нет, - глухо отвечает он. Волосы его растрепаны, и в темноте, в бледном лунном свете, падающем в окно, он кажется мне привидением. – Но я бы тебя сожрал. «Больной!» - хочется выпалить мне, но страшно. Он больше не тянется с поцелуями, его лицо очень близко, я ощущаю на себе его дыхание, а он просто смотрит на меня, не отрываясь. На губы, или на подбородок – не понять, но его темный взгляд пугает. Странный он какой-то сегодня… Он все еще молчит. Проходит несколько минут, но он неподвижен и меня не выпускает из объятий. Сидеть, прогнувшись в пояснице, так долго становится тяжело, спина начинает болеть, я ерзаю на месте, но он не отпускает. Чего ему надо? Чего он так смотрит на меня? Если он хочет «этого», то почему не действует? А если не хочет, то чего тогда тут сидит и гипнотизирует меня взглядом? Молчание такого человека, как Харуо, всегда пугает. Особенно в такие моменты. Когда он говорит – тоже приятного мало, обычно с его уст слетают только угрозы, подколки и оскорбления, но так ты хотя бы знаешь, что у него на уме. А вот о чем Харуо думал сейчас – я не знал, и оттого боялся, оттого бежал холодок по спине, оттого в его руках мне было так неуютно. Что там творилось в его больной голове? Что за мысли там копошились?.. Он снова потянулся вперед, но так медленно и осторожно, что я решил не шарахаться от него и посмотреть, что будет. Он коснулся моего носа своим и застыл, а потом высунул язык, лизнул губы, толкнулся и засосал ранку на нижней губе. Я протестующее замычал, снова отталкивая его, зажмурился от боли, но Харуо отпустил меня только тогда, когда счел, что уже достаточно. - Ты с ума сошел… - заныл я, закрывая рот рукой и терпя жжение. Он облизнулся, поднялся на ноги. - Запомни, - говорит он и уходит. Дверь за ним тихо закрывается, и я остаюсь в мертвой тишине, наедине с пульсирующей режущей болью. За стенкой Харуо включает телевизор, а я ложусь, кутаюсь в одеяло и вспоминаю, какую встряску он устроил мне несколько часов назад. На выходные он уезжал в тренировочный лагерь, организованный в преддверии какого-то крупного турнира, в котором Харуо участвовал. Я никогда особо не интересовался теннисом, поэтому не знал, что там именно за соревнования, но судя по тому, что Харуо каждый день пропадал в своем центре допоздна, турнир был важным для него. Его даже освободили от уроков в пятницу, чтобы он смог поехать в этот лагерь. Мы толком даже не попрощались, я сидел на лестнице, глядя, как он зашнуровывает ботинки и набрасывает куртку, как принимает объятия Юмико и подхватывает подозрительно худую спортивную сумку. Я уже опаздывал в школу, но не мог уйти, не проводив его. Харуо на прощанье скользнул по мне взглядом, и дверь за ним закрылась. Выходные были скучными, я делал домашку и ждал, когда он вернется. Вечерами отправлял сообщения с поцелуями, как он и просил, но Харуо ничего не отвечал. Ну и ладно, я свой долг перед ним выполнил, моя совесть чиста. Он вернулся в воскресенье поздно вечером, в понедельник проспал, и с утра мы не увиделись, а когда я вернулся из школы – его еще не было. Я был рад, что он вернулся, но предвкушение встречи как-то таяло со временем и оставляло за собой только пустоту. Кажется, я был единственным, кто хотел поскорее увидеться. Когда он вернулся около пяти, я не стал выходить из комнаты, а он не зашел ко мне. В его комнате снова заработал телевизор, я разозлился и решил вообще на него забить. Но не тут-то было! Через несколько минут Харуо влетел в мою комнату с перекошенной физиономией, шарахнул дверью об стену, напугав меня до чертиков и заставив подпрыгнуть на стуле, и замер за моей спиной. - Ничего мне сказать не хочешь? – требовательно вопросил он. Я похлопал глазами, инстинктивно сжимаясь и отодвигаясь от него подальше. Что я должен был ему сказать? Я не делал ничего плохого, я вел себя хорошо, нигде не косячил… Я осторожно помотал головой, глядя на него с опаской. Харуо был в бешенстве, от него просто веяло злостью и негодованием, казалось, что еще чуть-чуть – и он меня просто за что-то пришибет. «Да что я натворил-то?!» - паниковал я, чуть не сползая со стула. Харуо схватил меня за шкирку, сдернул на пол. У меня перехватило дух – сейчас огребу! Но Харуо, шипя «ну тогда пойдем со мной, крысеныш!», поволок меня из комнаты в свою, захлопнул дверь и носом, как нашкодившего котенка, ткнул в шкафчик с дисками, на котором стоял телевизор. Шкафчик был открыт, а экран телевизора был черным, ожидая соединения с DVD. - Ну?! – рявкнул Харуо, толкая меня лицом в стопки с дисками. – Все еще ничего мне не хочешь сказать? Ты копался в моих вещах!!! «Ах, это…» - подумал я, - «Но это же было уже давно…» Но вместо этого проблеял: - Это не я, я не рылся… - Да ты что? – он отвешивает мне подзатыльник и подсекает колени, заставляя плюхнуться на пол. – Юмико никогда сюда не залезает, а я диски не в этом порядке раскладывал, тупая ты любопытная башка! Его рука больно сжимает шею сзади, пальцы впиваются так, что после, наверное, будут синяки. Но я не смею и пикнуть, потому что Харуо и так уже разозлен, не стоит провоцировать его еще больше. - Что, мелкий, интересно стало? – сбавив тон, прошипел он мне на ухо. – Решил посмотреть порнушку старшего брата? - К-какую порнушку?.. – побледнел я. Он что, думает, что я… - Вот эту! – Харуо указывает пальцем как раз на ту памятную стопку у дальней стенки шкафчика, потом хватает с пола коробочку и показывает мне. Коробочку я уже видел, но сейчас сразу зажмурил глаза, чтобы не созерцать то, что было изображено на обложке. - Но я не смотрел!!! – истерично заверил я, выворачиваясь из его рук и отталкивая пластиковую коробку от своего лица, - Я положил на место! Я не стал бы такую гадость смотреть! - Да что ты врешь-то, а! – он снова выдает мне подзатыльник, а потом пихает ногой, передвигая к телевизору, и говорит: - Раз уж ты у нас такой любознательный и смелый, я тебе устрою бесплатный сеанс! «Чего…» - теряюсь я и туплю, пока Харуо сует диск в дисковод и заталкивает его внутрь. Потом до меня доходит, что именно за диск туда отправился, и я вскакиваю с места, намереваясь удрать, пока не увидел лишнего. - Я не буду это смотреть! – заорал я, но Харуо снова бьет под колени и я плавно, поддерживаемый его руками, снова плюхаюсь перед телевизором на пятую точку. Мы боремся, он скручивает мои руки и опускается сзади меня, прижимая к своей груди. - Давай уж, смотри, мелкий! Ты же хотел посмотреть? Я тебе разрешаю! - Я не хочу, я не буду! Ты придурок! Отпусти! Но он нажимает «play», диск крутится, и на экране появляется картинка. Я в ужасе судорожно вдыхаю и зажмуриваюсь, но от звуков это не спасает. Я слышу монотонные стоны и влажные шлепки, и в груди поднимается отвращение. - Смотри, крысеныш, это – женское тело, и вот так люди занимаются сексом! – комментировал Харуо, встряхивая меня и пытаясь заставить смотреть. Я слышал эти мерзкие звуки и думал о том, что это совсем не похоже на то, что мы делали с Харуо. - Глаза открой! Я для кого это все показываю?! - Да пошел ты, я не хочу! – снова рванулся я. Он отпустил одну мою руку и схватил подбородок, но это не помогало, я все равно жмурился, тогда его ладонь упала на мой пах и сжала. Я вздрагиваю и открываю глаза. Все резко меняется. Прямо перед лицом экран, на котором желейно подпрыгивают огромные женские груди, больше похожие на вымя, разведенные в стороны пухлые ляжки и… вагина. Это по-прежнему отвратительно, но уже теряет какое либо значение, потому что я понимаю, что меня обнимает Харуо. Как тогда, когда мы были вместе. И я тесно прижат к нему, и я спиной чувствую, как стучит его сердце, и его дыхание касается моей щеки, а одна его рука касается самого чувствительного моего места. По телу пробегает сладкая дрожь, становится даже немного щекотно и я передергиваю плечами, еще теснее прижимаясь к Харуо. Руку с паха он убирает, когда понимает, что я больше не сопротивляюсь, и твердит мне что-то, но я не слушаю, я слушаю только его голос и биение его сердца. Я согласен даже на эти откровенные и пошлые картины на экране, если он позволит мне остаться и сидеть в его руках вот так, будто я в живом и надежном кресле. Я чувствую, что у меня эрекция. Вот так вот просто – он обнял меня, прикоснулся ко мне, и я уже был возбужден. Это было не из-за фильма, я был уверен, это было из-за Харуо, потому что он крепко держал меня. Я начинаю улыбаться, так, чтобы он не заметил, но внезапно все заканчивается. Он выключает фильм, вздергивает меня на ноги и толкает к двери – а я не могу понять почему, что происходит… - …понял? – рявкает он. Я заторможено киваю, стоя уже за порогом. И прямо перед моим лицом захлопывается дверь. Жалобно взвизгивает кровать под весом его тела, а я стою и пялюсь в деревянную дверь. Он меня выгнал. Поверить не могу… он меня выгнал. Заметил ли он? Я опускаю взгляд вниз – домашние хлопковые штаны топорщатся. И что теперь… он вот так вот меня выставил, прогнал вот с этим? И что я теперь должен делать? Почему вообще… Я в растерянности ушел в свою комнату, бродил кругами некоторое время, не зная, что делать с тем, что было в штанах, а потом снова вырулил в коридор и притаился у двери Харуо. Там было тихо. Ногтями поскреб дерево и позвал его, он ничего не ответил. Я снова поскребся, потом вспомнил, что щелчка замка не было – а значит, дверь он не запер. Я неуверенно надавливаю на ручку и заглядываю в комнату. Харуо сидит на кровати, прислонившись к стене, глаза устало прикрыты. Тихо захожу и прикрываю за собой дверь. Приближаюсь к нему на цыпочках, пока меня снова не выгнали, думая, что он не слышит, но Харуо вдруг, не открывая глаз, с усталым раздражением спрашивает: - Чего тебе еще, мелкий? Я молча преодолеваю оставшиеся полметра и залезаю на него, сажусь между его ног и откидываюсь на его грудь, как на спинку кресла. Он открывает глаза. - Оборзел? – спрашивает он лениво, даже не пытаясь изобразить возмущение. А я понимаю, что один тут возбужден. Это подрывает мою уверенность, но я все же беру его руки и укладываю их на себя: получилось так, словно Харуо меня обнимает. – И что это значит? Я пожимаю плечами. Он, наконец, замечает мою «проблему» и усмехается: - Что, не знаешь, как от этого избавиться? Я тебя плохо учил? - Плохо, - тут же смело подхватываю я. – Еще раз покажи. Впервые слышу, как Харуо смеется. Со мной. Над моими словами. Не злобно, унижая, а искренне, от всей души, по-доброму. Он смеялся тихо, вздрагивая всем телом и зажмурив глаза, а я не верил своему счастью… Неужели – свершилось? Его рука забирается под футболку и гладит живот. Мне щекотно и приятно, ладонь у Харуо сухая и горячая, сильная… об этом я вспоминаю, когда она ложится между ног и мягко сжимает. Большой палец медленно поглаживает, я чувствую, что Харуо следит за мной, за моей реакцией, и это заводит еще больше. Я шумно выдыхаю, раздвигая ноги пошире и забрасывая их поверх его. Харуо гладит по внутренней стороне бедра, оказывается, это тоже очень чувствительное место: меня почти перетряхивает от волны жара и удовольствия, растекающейся по телу, мышцы содрогаются сами собой. Все происходит очень быстро – его рука ныряет под резинку штанов, я непроизвольно выгибаюсь, его рука двигается, но в штанах очень тесно и он стягивает их до колен. Ноги путаются в штанинах, развести колени у меня не получается, и Харуо заставляет меня успокоиться и просто поставить ступни на кровать. Все мое сознание сосредоточено в его кулаке и я не замечаю другую руку, скользящую по бедру и пробирающуюся между ягодиц. Я думал, что он хочет войти в меня, но Харуо только дразнит пальцем, трет по судорожно сжимающемуся анусу и проникает только на ноготок, тут же выдергивая палец. Это… это совсем по-другому, не похоже на то, что было в прошлый раз. Он дразнит, я вздрагиваю и хочу большего, но большего не получаю, и от этого просто схожу с ума. Я испугался, что это будет длиться целую вечность, но эти игры очень быстро довели меня до оргазма. Сам не успел поймать этот момент, я просто прогнулся, выпячивая бедра, и всхлипнул, отчаянно сжимая палец Харуо и глядя, как из его непрерывно движущегося кулака течет белое. - Ооух… - выдыхаю, втягиваю носом воздух и откидываю голову ему на грудь, блаженно закрывая глаза. Все еще инстинктивно двигаюсь в его руку, но мне совсем не стыдно, мне приятно. По всему телу разливается такая истома, что мне кажется, что я вот-вот умру, и мне даже будет не жалко. Вытягиваю перенапряженные ноги, хватаю руку Харуо, укладывая себе на грудь, и, обнимая ее, готовлюсь лежать так до конца своей жизни. Харуо очень горячий и твердый, и он со мной, и ничего вообще больше не надо. Он любезно вытирает мой живот стянутой с подушки наволочкой, и каким-то образом я чувствую, что он доволен. Мы лежим так, удобно и обнявшись, и только через несколько минут я вспоминаю, выпрямляюсь, задирая голову и заглядывая ему в лицо. - А ты? – спрашиваю. Он закрывает глаза и спокойно отвечает: - Не хочу. Настроения нет. Как это нет? Я не понимаю. Он только что ласкал меня, неужели сам не возбудился? Но в поясницу ничего не упиралось, значит – нет? Я встревожено сел, натягивая штаны обратно. Он меня не хочет? Что, совсем? Не то, чтобы я рвался делать с ним «это», но это как-то… неприятно. - Ты злишься? – я оборачиваюсь к нему. Харуо смотрит на меня из-под полуопущенных ресниц, лицо не выражает ничего, кроме безразличия, но взгляд внимательный. Наверное, он просто устал. - Нет, - отвечает Харуо. – Не злюсь. Просто никогда больше не копайся в моих вещах. - Хорошо, - тихо отзываюсь я. – Ладно. Извини. Он ничего не отвечает. Не знаю, что делать дальше, поэтому просто сижу на его кровати и думаю, что сделал не так. Он выпроводил меня, сказал «иди к себе», и я ушел безо всяких разговоров. А потом пришли родители, мы поужинали, и я лег спать, гадая, считается ли то, что сегодня было, за «поцелуй на ночь». Харуо пришел сам, стоял перед кроватью на коленях, целовал, а потом прокусил мне губу. Я недоумевал. Что с ним творится? Иногда мне кажется, что он последователен в своих мыслях и действиях и логичен, а иногда я просто не знаю, чего от него ждать, и чем он в своих поступках руководствуется. Но если он был со мной – я был готов принять вместе с ним даже это. И внезапные укусы, и грубую ласку, и боль. Утром я первым занимаю ванную, папа еще спал, Юмико готовила завтрак, а Харуо еще не показывался из своей комнаты. На улице лил дождь, поэтому на пробежку он сегодня точно не пошел, но почему-то все никак не вставал. Я почистил зубы, умылся, и стоял, уныло созерцая свою бледную, припухшую со сна физиономию. Ранка на губе покрылась кровавой корочкой и неприятно стягивала кожу. Спина ужасно болела. Я развязал халат, скинул его на пол и стянул с себя футболку. Повернулся к зеркалу боком… По спине, на правой лопатке, расползался уродливый бордовый синяк. Когда Харуо растирал меня позавчера, он уже был, только не такой яркий, но Харуо ничего не сказал, когда его увидел. Не увидеть он просто не мог, сам же намеренно избегал дотрагиваться до этого места... Мне очень хотелось, чтобы он пожалел меня и сказал, что это ужасно и что так быть не должно, но он не проронил ни слова. Наверное, это значило, что так и должно было быть. И он сам ходил с такими же синяками. Наверное, это обычно для тех, кто занимается дзюдо. Сегодня после уроков надо было идти в доджо, и одна только мысль об этом повергала меня в отвратительное состояние. Желания появляться там с каждым разом становилось все меньше и меньше, вернее, теперь у меня его не было совсем, заходить в раздевалку было страшно, и весь день я чувствовал себя как человек, которого после последнего звонка с урока отправят на эшафот. И то, откуда эти синяки, эта физическая боль, которую я испытывал каждый раз – было не самым худшим, просто боль можно было бы перетерпеть. Я даже не знал, чего страшился больше – доджо или раздевалки. Наверное, я боялся и ненавидел их в одинаковой степени. Это был первый раз в моей жизни, когда меня по-настоящему травили. Я отчаянно боролся с собственным бессилием, обидой, желанием жалеть себя и избавиться, наконец, от адской пытки, на которую подписался добровольно. Но я не мог бросить, не мог уйти – тогда Харуо подумает, что я просто слабак. Я как раз накинул халат и завязывал пояс, когда дверь распахнулась, и в ванную комнату в одних трусах влетел взъерошенный заспанный Харуо. - Брысь, - скомандовал он мне хриплым голосом, пальцем указывая себе за спину. Я торопливо подхватил с пола футболку и поспешил убраться. Проходя мимо, я скользнул взглядом по его обнаженному торсу: по накачанной груди и кубикам пресса, и сам непроизвольно втянул живот. Нет, сдаваться было нельзя. Вот Харуо восемь лет дзюдо занимался – и ничего. И я тоже должен был это вытерпеть. В раздевалку я зашел одним из последних и переодевался уже впопыхах, торопливо запихивая вещи в шкафчик. В доджо мы разучивали новый блок, и мне даже казалось, что у меня совсем неплохо получается, пока я стоял в паре со своим ровесником. Но потом пары смешали, новичкам давали более опытного партнера, и я тут же осознал всю нелепость своего мнения. Этот второкурсник просто сносил меня, как будто я вовсе и не был ему препятствием. Я рухнул на пол раз, два, три, все время морщась от боли и глухо вскрикивая, когда он укладывал меня на больную лопатку. Но упорно поднимался, вставал в стойку и снова отправлялся в полет. - Слушай, я уже задолбался. – Бросил мой партнер, разминая шею. – Какого фига я должен тут с недоростком бездарным кувыркаться? Я ничего не ответил, снова встал в стойку, показывая, что готов для атаки. По идее он, как старший, должен был объяснять мне, что я делал неправильно, но он ничего не говорил. Сенсей объявил передышку и показательные дружеские спарринги. В это время мы могли просто посидеть вдоль стены, глядя на своих сенпаев, и я воспользовался случаем, чтобы пристроить свое ноющее тело и передохнуть. Я чувствовал себя просто разбитым, и когда встал по команде, чтобы продолжить тренироваться, у меня закружилась голова. Перед глазами потемнело, пол поплыл. Поймать меня не успели, я впечатался лицом в татами, не теряя при этом сознания и стоя на четвереньках. Первоклассники переполошились, сенсей вообще порывался схватить меня на руки и сломя голову нестись в медкабинет, но я слабым голосом заверил его, что все в порядке и я просто устал. Всего-навсего. Меня хотели отправить домой, но я остался и до конца занятия сидел в углу, в полудреме, сам не зная, зачем, собственно, я тут сижу – лучше бы и вправду ушел домой. В раздевалку я опять затянулся последним, переодевался с трудом, так как во всем теле была такая тяжесть, что мне казалось, что я прямо тут упаду и уже никогда не встану. Мне было и жарко, и холодно одновременно, я потел и уже весь покрылся липким потом. Новички поглядывали на меня с беспокойством, а старшие нашли еще один повод для шуток. Кто-то спросил, не начались ли у меня месячные и не сбегать ли за тампончиком. Другие ребята медленно стягивались в душевые, я подумал и решил, что тоже схожу. Может быть, тогда я почувствую себя лучше. Я снял с себя штаны и белье и в верхней части дзюдоги, прихватив полотенце, прошлепал в царство мокрых брызг и молочного пара. Под холодной водой было тошно, под горячей кружилась голова и клонило в сон. Я не стал рисковать и закончил банные процедуры, смыл пот – и то хорошо. Но в раздевалке меня снова ждал сюрприз. Вернее, сюрпризом он уже не был, потому что повторялся из раза в раз, и сегодня я просто стормозил, забыв о неоригинальных плоских шутках старшеклассников. Школьная форма была на месте, сумка тоже, а вот трусов не было. И носков. Я обессилено закрыл глаза, тяжело вздыхая. Бороться с этими идиотами сил не было никаких, и я просто устал, устал настолько, что начинал тихо истерить и ловил себя на желании броситься на придурков с кулаками. Пока меня останавливал только здравый смысл, но сегодня мне было так плохо, что я опасался, что по стенке меня таки размажут – повод дам. Дыхание сбивалось и билась в голове упрямая мысль: «дай сдачи, дай сдачи!» Я так задолбался уходить после тренировки без носков – ноги мерзли и ботинки натирали, и казалось, что все вокруг знают, что я иду без трусов, и смеются надо мной. Сегодня мне предстояло идти так снова, но сил моих больше не было! Я молча переоделся в то, что осталось, собрал все свои вещи, хлопнул дверцей шкафчика и вышел из раздевалки. Сенсей был в своей маленькой тренерской, смежной с основным залом, и отмечал в журнале посещаемость. Я нажаловался. Сказал, что такое уже не в первый раз, и что мне надоело. Сенсей без проволочек повел меня обратно в раздевалку, выстроил всех в линию вдоль шкафчиков: старшие напротив младших, кто все еще в белье, кто уже в форме, кто-то застегивал штаны. Моего возвращения никто явно не ожидал, и пока все строились, я успел поймать несколько ненавистных взглядов. «Крыса!» - читал я в них. - Сами признаетесь, или из-под палки правду выбивать? – сухо спросил учитель, в упор глядя на старшеклассников. Те стояли с невозмутимыми лицами и делали вид, что не знают, о чем идет речь. - Кто это сделал? – Молчание. – Ясухиро? – обратился учитель к высокому третьекурснику. - А чего сразу я-то? Мне что, заняться больше нечем? - Выглядит так, будто действительно нечем. – Парировал сенсей. - Это не я. – Отрицал парень. - А кто тогда? - Я не знаю. Может, у него у самого проблемы с памятью. - Зато у меня проблем с памятью нет, - оборвал учитель, - в прошлом году у нас такой же полтергейст шалил, до тех пор, пока весь класс восемнадцать километров не отбегал. Сколько на этот раз продержитесь, а? Старшие переглянулись – видать, все помнили прошлогодний марафон. - Ну, - говорит сенсей, - или сдаетесь – или обратно переодеваетесь. Погода нынче замечательная: серо, угрюмо, дождь моросит. В ряду наметилось смятение, кто-то переглядывался, подумывая, надо ли оно ему – еще восемнадцать километров бежать, но говорить никто ничего пока не спешил. Видимо, боялись расправы за стукачество. - Ну что, молчим? – усмехнулся учитель. – Тогда можно начать переодеваться, прямо сейчас и побежим. Первоклассники – по домам, второй и третий курсы – через две минуты чтобы были на площадке. - А чего это первоклассники идут домой? – возмутились старшие. - Потому что я прекрасно знаю, чьих рук это дело, - сказал сенсей, в упор глядя на Ясухиро и его товарищей по бокам, - но пока виновники не признаются или их не выдадут, страдать и отрабатывать их грехи придется всем. - Это Ясухиро. – Сдали третьеклассника старшие. Ясухиро злобно цокнул языком и убил взглядом говорившего. Потом точно такого же взгляда был удосужен и я. - Ага. Ясухиро, будь так добр – верни Мишараюми-куну его вещи. Парень нехотя вышел из строя – спина напряжена, лицо позверевшее, - подошел к мусорному баку, откинул крышку и запустил туда руку. Держа кончиками пальцев, извлек на свет мое белье и носки. Направился ко мне. - Стоп. – Скомандовал сенсей. – Постираешь и в следующий раз принесешь. Положил к себе в шкафчик и мигом в мой кабинет. Все остальные свободны. Я ушел самым первым, чтобы случайно не столкнуться с этими бугаями. На улице уже почти стемнело, но в библиотеке горел свет. У меня была книга, срок которой истекает сегодня, и я поспешил в здание школы вместо того, чтобы поторопиться домой. Когда я возвращался, доджо уже опустел, только в тренерской по-прежнему светились окна. Я прошел мимо, кутаясь в шарф, на свежем воздухе мне явно стало лучше и я даже подумывал о том, чтобы зайти куда-нибудь перекусить… Из-за школьных ворот веяло дымом, слышались голоса – по ним я узнал своих семпаев из клуба и притормозил. Не очень-то хотелось проходить мимо них, но другого выхода из школы не было, и я затормозил перед тем, как выйти. Может, стоило дождаться, пока они уйдут? Я хотел развернуться и спрятаться где-нибудь, но оказалось, что остановился я тут именно в этот момент не зря. Пройди я минутой ранее – ничего бы не услышал, а пойди позже – они бы уже ушли. - …ерь понятно, чего он так выбесился в тот раз. Видели, какой синяк у него? Не мог его помягче швырять? - А я чо, ни у кого больше синяков нет, я не виноват. Может, он сам его дома бьет. - Харуо же сказал – не калечить. - А еще Харуо сказал – плохо стараетесь. - Вот Ясухиро и постарался. Теперь будет до конца триместра драить полы. - Сам виноват, я ему сказал – положи на место, так никто ничего не докажет. А он в мусорку кинул, сам виноват. Я вот как чувствовал, что коротышка пойдет жаловаться. - Ты что, импотент? - Дубина, это «телепат» называется. - Вы оба придурки, вообще-то – это эмпатия. Я медленно, на ватных ногах вышел из-за ворот. Не поверил тому, что только что услышал, и хотел убедиться, что это не была галлюцинация. Они обернулись, и какое-то время мы в молчании таращились друг на друга, как на приведение. Потом второкурсник, с которым я был сегодня в паре, затянулся, выпустил дым, и тоном человека, смирившегося с неизбежным, проронил: - Все, пацаны. Теперь нам от Харуо точно пизда.