Ты во всем виноват.

От Автора: прошу у всех прощения за повторяющиеся длительные задержки. Теперь, надеюсь, получится вернуться в нормальный режим и выкладывать главы более менее регулярно. Эта глава получилась небольшой, но такой размер проще для написания. Спасибо всем, кто ждал и дождался) Рейтинг главы – R. Кано шел домой, словно в полудреме. Не разбирая дороги, не чувствуя ног, на полном автопилоте, сосредоточенный глубоко в себе, с мыслями, мечущимися столь отчаянно, что порой начинала кружиться голова. Или же голова кружилась от усталости, в конце концов, ему недавно стало плохо прямо в доджо… Он определенно все неправильно понял. Хотел верить всеми фибрами души, что просто не так все понял, хотел, но почему-то не мог. Случайно подслушанный диалог был коротким, и, казалось, навсегда отпечатался в памяти Кано, до каждой интонации, до каждой паузы, до каждой запятой. А информация, полученная из него – была противоречивой и неясной. «Не мог его помягче швырять?» - «Харуо же сказал – не калечить». Это звучало так, будто бы Харуо внезапно решил исполнить свой долг как старшего брата и вступиться за младшего, попросив старшеклассников не слишком усердствовать на тренировках. Странно, конечно… Наверное, это было после того, как он увидел тот синяк во время последнего массажа. Неужели в нем проснулись человеческие чувства? Значит, Кано стоило его поблагодарить? Вроде бы, это было предельно ясно. Но было в том разговоре и то, чего Кано никак не понимал. «А еще Харуо сказал – плохо стараетесь». Они не меняли тему разговора, и речь все еще шла о нем. Как бы ни хотелось, сомневаться в этом не приходится, а значит… Кано не понимал, что это значит. Повторял про себя раз за разом «плохо стараетесь», «Харуо сказал…» Что он имел в виду? Они должны были постараться сделать что-то, связанное с ним. Но что? «Не калечить» «Не мог его помягче швырять?» «Харуо сказал – плохо стараетесь» Плохо стараетесь. Не калечить. Плохо… Кано вспомнил, как на днях их, играющих в школьном дворе во время перемены, разогнал старшеклассник, похожий на взбешенного тупого быка. А из коридора третьего этажа за ними наблюдал Харуо. Тогда Кано не сложил два и два, думал, это просто случайность, совпадение, а сейчас его словно осенило – это Харуо позвал его. Приказал прогнать их. И в доджо… его начали бить сразу, с первой тренировки. Никто из других первогодок не жаловался, разве что на усталость, значит… били только его? Целенаправленно, намеренно… хотели, чтобы он ушел. А когда поняли, что он стерпит и уходить не собирается, началась эта глупая и обидная травля в раздевалке. Не битьем, так катаньем, да? Его выбрали случайно? Или кто-то на него указал? «Харуо же сказал – не калечить». Бить, но не калечить… и за синяк их отчитал… Это он приказал. Кано понял это с совершенной ясностью и каким-то удивленным спокойствием, которое бывает, когда догадка еще не укладывается в голове и еще не наполнена смыслом. Но осмысление приходило медленно, верно, неминуемо, как неминуемо раз за разом опускалась на землю ночь. Падая тяжелыми камнями в спокойную, тихую воду его сознания. Харуо приказал избивать его. А потом и задирать в раздевалке, унижать. Не сам, приказал чужим людям. Чтобы… …насладиться своей властью? …терпеливо ждать, пока Кано сломается? …приходить регулярно и растирать ноющее от боли тело, видеть проступающие под кожей кровоподтеки и мять пальцами перенапряженные, дрожащие мышцы. Видеть его слабым, обессиленным, принимающим его «заботу». Видеть его жалким и униженным, зная все это время, что именно Кано терпит и переживает, и наблюдать, надолго ли его хватит. Подстраивать все это, а потом молча, без сантиментов наблюдать подобно тому, как хладнокровно наблюдают ученые за измученной подопытной крысой. Это было… грязно и жестоко. Несправедливо. В это с трудом верилось, но Кано подсознательно, интуитивно знал, что это – правда. Не какая-нибудь нелепая выдумка. Не недопонимание. Не игра его воображения. Это было в духе Харуо – того парня, которого Кано боялся с первого дня их встречи, но которого почему-то сразу забывал, когда старший брат вел себя нормально и не показывал свое гнилое нутро. И если ему это нравится – унижать и мучить, - получается, Харуо – садист? До сих пор само слово «садист» и следующее за ним понятие было для мальчика абстрактным, но теперь, когда он испытал это на собственном опыте, когда кто-то был так жесток, в такой странной и извращенной манере, по отношению к нему самому, оно наполнилось бордово-склизкими красками омерзения и ощущениями липкой, въедливой грязи. Сколько он уже занимается дзюдо? Несколько недель. И все это время старательно делал вид, что ему не больно, что ему нравится ходить в доджо два раза в неделю и отбивать себе все об пол. Нравится быть брошенным очередным верзилой на жесткий татами, нравятся грубые и унизительные шутки семпаев, и он совсем не против возвращаться домой без нижнего белья, которое у него крали. А Харуо все это время делал вид, что ничего не знает, и насмехался над ним. Издевался… глумился, наслаждался тем, что может заставить его, Кано, страдать. Еще и по заднице шлепал, как какую-то проститутку, салагу… Вот урод. Мразь. Да что б он сдох, мразь такая… как его только земля носит! Было до слез обидно за себя, хотелось дать сдачи, отомстить грязному ублюдку, но Кано понимал, что с Харуо ему не тягаться, а злость полыхала внутри, требуя немедленно выплеснуть ее наружу, и гоняла в венах разгоряченную кровь. Надо было что-то делать, но бросаться на старшего с кулаками – это не вариант. Его просто скрутят и отмутузят, и будет только хуже, еще обиднее и больнее… Он ничего этим не добъется. Господи, но как же хотелось дать Харуо по морде! Кано добрел до дома, в спешке и нервах пытаясь решить, что же делать. В прихожей стояли черные кеды – Харуо уже вернулся из школы. Кано постоял в прихожей, сжимая в руках ручки школьной сумки и пялясь на лестницу, в самом верху утопающую в холодной темноте: где-то там был сейчас Аясава Харуо, главный зачинщик, обидчик и виновник всех бед. «Ну нельзя же так!» - мысленно взмолился Кано, стягивая ботинки. Должно же этому быть хоть какое-то объяснение… надо же разобраться сначала, может, он все просто не так понял, и Харуо ничего не приказывал, а наоборот – его защищал… Бред сивой кобылы. Но, по крайней мере, он не полезет сразу с кулаками, как это делает Харуо, а спросит прямо в лицо, глядя в его бесстыжие глаза… Кано спокойно поднялся по лестнице, прошел по темному коридору и, в нерешительности, собираясь с духом, помедлив немного у двери в комнату брата, взялся за ручку… В комнате горел свет. Был обычный легкий беспорядок. Харуо играл в видеоигру, сидя на полу перед телевизором. Рядом с ним валялась опустевшая пачка чипсов и стакан с остатками сока. Харуо вторжения младшего брата словно и не заметил – продолжал увлеченно играть, не замедлившись и не отвлекшись ни на секунду. - Это ты все подстроил? – спросил Кано, стоя на пороге. Харуо молчал. Не вздрогнул даже, не повернулся на звук его голоса, его пальцы на пульте игровой приставки не дрогнули, продолжали щелкать и выжимать комбинации из крестиков и треугольничков, а человек на экране – послушная марионетка, - повиновался и размахивал бензопилой, выкручивая восьмерки и всаживая лезвие в тела окровавленных уродливых зомби. Харуо молчал. Он не был в наушниках, он совершенно точно его слышал, и его молчание означало только одно – да, подстроил, да, ему наплевать на то, что чувствует Кано. Он не собирался ничего говорить, не собирался оправдываться, потому что считал себя правым. Единственное, что его волновало – это игра. - Это ты приказал им меня бить? – на всякий случай уточнил Кано, чтобы убедиться, что места недопониманию тут точно нет. - Я тебе сразу сказал, тебе там не место. – Внезапно холодно отозвался Харуо. Ни одной ошибки. Пальцы словно запрограммированные двигались по пульту управления, зомби на экране падали штабелями, лицо Харуо было невозмутимо, мысли его - сосредоточены на игре. Он не считал нужным даже посмотреть на Кано. Он считал себя правым. И не собирался ничего объяснять. Кано понял, что вот подходящий момент, другого шанса у него до конца жизни уже не будет. Резко вдохнув воздух, он кинулся вперед. Харуо не ожидал от мелкого тормознутого коротышки такой прыти. То, что Кано узнал о его маленьком поручении старшеклассникам клуба дзюдо, стало для него полной неожиданностью. Все должно было идти гладко, Харуо даже способствовал работе своих парней, устроив для мелкого дома «уютное гнездышко», баловал его, сделал все, чтобы Кано понял, что никакие клубы ему не нужны, что и дома ему очень хорошо, и никуда ему на самом деле ходить не надо. Хотел выработать у мелкого понимание, рефлекс: там – плохо, а тут, рядом с Харуо, хорошо. Но какая-то дрянь сболтнула! «Блять, какая-то сука, трепло… убью урода» - в сердцах плюнул Аясава, лихорадочно соображая, что же теперь… теперь все пошло насмарку. Теперь вместо того, чтобы ластиться к нему, мелкий будет его ненавидеть. А сейчас, когда они оба знают… ведь «приказ» Харуо даже хуже, чем если бы он сам избивал брата. Гораздо подлее, низкий поступок, которым Харуо не погнушался, чтобы добиться своей цели, и он должен был остаться в тайне от малыша. Черт, черт… он очень жестко прокололся. И не посмотришь мелкому теперь в глаза. Не пойман – не вор, если не видно – значит не стыдно. Харуо жил по этим принципам, а теперь его поймали практически за руку, и на этот раз у него не получалось просто отмахнуться. От мелкого не отмахнешься, Харуо просто не мог махнуть рукой на то, что хотел получить и желал так страстно, что готов был обманывать, шантажировать, манипулировать и унижать, причинять боль, лишь бы в итоге получить в свои руки. Как теперь все исправить? Какое-то вонючее трепло разрушило все, что он строил… Как теперь объясняться с мелким? В глаза ему как смотреть? Чтобы не видеть во взгляде этой лютой ненависти, что прожигала сейчас его лицо. Он не ожидал от младшего брата-тихони такой прыти. Он ждал чего-то в этом роде, да. Предполагал, что Кано наверняка в порыве ярости бросится его колотить, и предвкушал, как ловко скрутит его и будет дразнить, доведет до слез, а потом будет целовать и ласкать и возьмет его, обессиленного… и они помирятся. И мелкий все забудет, и все у них будет хорошо. Какой-то мудак проболтался, но это ничего, Харуо утешит младшего в своих объятиях, сделает ему хорошо, вознесет на вершину блаженства… Харуо возбуждался от этой мысли. Но никак не думал, что это «бросится колотить» случится прям вот так сразу. Думал, что мелкий сначала проорется, закатит скандал, будет визжать и брызгать слюной, может быть, даже разревется… и только потом замахнется на него. Поэтому от летящей в плечо острой пятки увернуться не успел. Не ждал. Не успел среагировать. Вмазал мелкий со всей силы, с разбегу… Было больно, Харуо потерял равновесие и завалился на бок, выронив из рук пульт, больно ударился локтем. И тут же получил еще один, не менее яростный и не менее болезненный удар в ребра. Глухо крякнул, перекатился, уходя из-под третьего удара, но пропустил четвертый, в бедро, и снова повалился на пол. Кто-то когда-то говорил, что лежачего не бьют? Харуо бить лежачих никогда не брезговал, а теперь отоваривался меткими пинками сам. Но Кано вдруг резко отступил назад, отпрыгнул к самой двери, тяжело дыша и глядя на старшего с ненавистью и с опаской. Выдохся. Боится сдачи получить… Харуо улыбнулся, поднимаясь с пола, потер ноющее после удара бедро. Откуда в этом задохлике столько силы? Пятки костлявые, точно синяки будут… ну ничего. Это – заслужил. И не так сильно ранит его гордость – вроде как, застали врасплох. Харуо выпрямился, напряженно сжимая зубы и взглядом обещая чуть позже устроить мелкому райскую жизнь. Но в то же мгновение легкое недовольство на его лице стремительно сменилось недоумением, глаза расширились. «Он же не будет…» - успел подумать Аясава, и в следующую секунду как ужаленный шарахнулся назад, впечатываясь задом в стол, и в сторону, к кровати. Первая книжка, благодаря этому маневру, пролетела мимо, качнув плоский монитор компьютера, от второй Харуо успел закрыться руками. Кано хватал с книжной полки все без разбору, все, что попадалось под руку, и со всей силы, замахиваясь, швырял в забившегося в угол между столом и кроватью Харуо. Обеими руками, без остановки, как на конвейере, не давая старшему опомниться. «На, получи, сука! Будешь знать, каково это!» - мысленно кричал он. А потом вспомнил, что у него есть голос. - Сука!!! – завопил мальчик, хватая с верхней полки небольшой золотой кубок на мраморной подставке. «Черт, да он свихнулся!» - испугался Харуо. «Он же мне голову расшибет!» И с ужасом, как в замедленной съемке, наблюдал, как рука с тяжелым призом за прошлый год размахивается и отправляет орудие убийства в полет. Перетрусив до смерти за какие-то доли секунды, Харуо повернулся к мелкому боком и закрыл голову руками. Он никогда в жизни так не боялся удара. Впервые все его тело само инстинктивно сжалось, уменьшилось в размерах… Удар острым углом мраморной подставки пришелся прямиком по пальцам. Аясаве показалось, что ему напрочь раздробили все кости, тут же потекла по руке горячая кровь, острая пульсирующая боль только нарастала, и он не сдержал жалобного шипения. Отнял от головы ладонь, чтобы рассмотреть повреждение, и очень вовремя поднял взгляд на мелкого. Секундой позже – и ему бы раздробило череп. Харуо рефлекторно отмахнулся от приближающегося кубка рукой, и на этот раз совершенно точно сломал палец. «Господи, у меня же их там штук десять…» - Аясава боязливо глянул на книжный шкаф, на верхнюю полку, где стоял его самый большой приз. Харуо пришлось нести его в руках всю дорогу с турнира, потому что огромный кубок с золотой оливковой ветвью не помещался даже в его объемной спортивной сумке. Этот, если отправится вслед за своими предшественниками, точно его доконает. Лишь бы до него не дошло… «Не мог выигрывать призы поменьше?» - сам на себя разозлился Харуо, снова отмахнувшись от очередного летящего в него снаряда. Пальцы ныли и саднили от боли, хотелось прекратить этот опасный для жизни обстрел, но он не знал, что сказать и как подействовать на взбешенного младшего. - Скотина! – тем временем с чувством возопил Кано. – А массажи эти! А я-то думал! – еще одна статуэтка полетела в обидчика, под руку попался томик манги и полетел туда же. – Что в тебе что-то человеческое есть! А ты психопат! Садист! Извращенец хренов!!! Что, стыдно стало за свои подлости, решил так передо мной вину искупить?! Да тебе твои грехи даже на том свете не отпустят, когда ты наконец сдохнешь, то отправишься в Ад! Харуо стоял, закрыв голову руками, и стискивал зубы при каждом ударе. Сказать ему было нечего – мелкий сам за него все сказал. Везение его однажды должно было закончиться, и следующий кубок острым мраморным уголком угодил окромя между пальцев, прямо в лоб, распоров кожу над бровью. Харуо покачнулся, потеряв равновесие, и плюхнулся на кровать. На несколько долгих секунд закружилась голова, перед глазами почернело, и надорванный, истеричный голос мелкого доносился до него словно издалека, отдаваясь в мозгу раздражающими пульсирующими волнами. Заткнись… заткнись… Харуо сморщился, то ли от боли, то ли от пульсации в голове. Через бровь, растекаясь по волоскам, медленно спускалась по веку алая капля. Его затошнило, перед глазами встала кровавая пелена, Харуо сквозь завесу раздражения, усталости и боли смотрел на младшего брата: хрупенького, как ребенок, но разозленного, как черт, покрасневшего и охрипшего, дышащего так тяжело, словно сам вот-вот свалился с ног. Перенервничал. Истерить и драться он не привык, поэтому резкий взрыв адреналина вымотал его, как выматывал страх преследуемое хищником маленькое животное. Черпал силы из резерва, надрывая глотку, но замахи стали совсем короткими и слабыми, он безнадежно мазал, больше не попадая в старшего. Резерв его уже кончался – Харуо видел это отчетливо, много раз уже такое видел. И мелкий держался сейчас на одном адреналине, да и тот, на какое-то время мобилизовав все его силы, сейчас только затруднял дыхание, разогнав до сумасшедшей скорости маленькое сердечко. Сейчас он был красив – чертовски красив, наполненный жизнью, страстью, бушующими эмоциями. Маленький, но сильный, храбрый. Дышащий так тяжело, двигающийся так рвано, с этим охрипшим голосом… этим голосом он почти умолял: «давай же, возьми меня! Сделай меня своим, возьми меня, дай мне еще больше!» Он сводил Харуо с ума. В горле сразу же пересохло, он почувствовал, как в просторных домашних штанах дрогнул напрягающийся член. Такой разозленный, соблазнительный в своей невинной, зовущей нежности ребенка. Каждый раз, дразня его, Харуо неосознанно искал именно такого взрывного, чувственного отклика, и каждый раз испытывал щекотливое легкое возбуждение, азарт, который с легкостью мог перерасти в наполненное жаждой безумие. Ему нравилось делать его таким, нравилось быть тем, кто заставляет маленького тихоню испытывать такие жгучие чувства, переживать такие яркие эмоции: все это, без остатка, принадлежало ему одному. Маленькая дрянь. Доводит его до белого каления, то ломается, как баба, то сам льнет, вертит своим круглым задом, бегает вокруг… Изображает невинность и каждым жестом, каждым вздохом искушает, пробуждая самые древние мужские инстинкты. Его было слишком много и слишком мало одновременно. Харуо хотел чего-то, но сам не понимал, чего именно – сожрать его, убить, изнасиловать? Сделать его счастливым, быть его кумиром, или причинить ему столько же боли, сколько испытывал сам в этих метаниях, унизить его, уничтожить, чтобы освободиться наконец. Маленькая дрянь… орущая такие грязные слова, стонущая так сладко, дерущаяся и кусающаяся, но иногда – податливая и мягкая, нежная и теплая, сводящая его с ума дрянь. Как же он замотался за последние две недели! Как устал от этого за полгода, проведенных бок о бок. Постоянно, постоянно одно и то же… делать так много и не получать то, чего хочешь. Не знать, чего следует хотеть. Делать так много, добиваться столь многого, и после всего этого не чувствовать себя удовлетворенным. Харуо медленно поднялся с кровати, игнорируя книженцию, угодившую куда-то пониже коленки. Сейчас он до него доберется… сейчас все решится. Нельзя больше так! Невозможно это терпеть. Харуо метнулся вперед, словно порыв ветра пересекая комнату, схватил ошалевшего младшего за плечи и впечатал в шкаф. Снова вздернул и развернул, швыряя на пол. Обрушился на него сверху, придавив своим весом, схватил сначала за руки, потом за волосы закричал прямо в лицо, до сих пор не понимая, что надо сделать, чтобы эту ужасное чувство больше не мучило его: - ДОЛГО ЕЩЕ ТЫ ИЗ МЕНЯ КРОВЬ СОСАТЬ БУДЕШЬ?! Злость в огромных, горящих глазах младшего не угасала, а, казалось, только разгоралась с новой силой. Кано пихнул брата кулаками в грудь, но ничего этим не добился. Аясава снова вцепился в его плечи, тряхнул, ударяя головой о деревянный пол. - ТЫ МНЕ УЖЕ ВСЕ НЕРВЫ ВЫМОТАЛ! Я не могу больше так! Харуо отпустил худое плечо, отвел правую руку, замахнулся для удара. Четкого, меткого, отработанного с годами. Готовился бить методично, пока не превратит это миловидное лицо в кровавую кашу. Кано зажмурился, отворачиваясь – пусть лучше удар придется на скулу, чем разобьет ему нос. Он жмурился и часто-часто дышал, готовясь к боли, но удара не последовало. Кулак Харуо, сжатый так, что побелели костяшки пальцев, дрожал, вздрагивал мелко, но не двигался с места. Аясава скалился, на лице его была гримаса дикой ярости, но его рука, застывшая, отведенная назад, не двигалась. Пальцы, сжимающие напряженное плечо, медленно расслабились, а потом резко схватили за горло, сдавили. - Сколько уже можно… сколько можно, а?! Воздух не проходил. Когда понял, что по-настоящему задыхается, Кано из последних сил схватился за запястья старшего, пытаясь отодрать их от своей шеи и вздохнуть. Но Харуо был словно каменный, с места не сдвинешь, и не сбросишь с себя… мальчик извивался под ним, пытаясь вырваться, бил ногами в пол, но все было безрезультатно. - Умри! Умри, сдохни ты наконец, оставь ты меня в покое! – пробормотал Харуо, сдавливая тонкое горячее горло второй рукой. Слабое тело под ним бессильно билось, с губ срывались хрипы, тонкие жилки под пальцами напрягались… он чувствовал свое физическое превосходство. Чувствовал, что он здесь главный. И… что ему становится легче. На душе становится легче, и дышать тоже… и в паху приятное напряжение закручивается спиралью. Убить, сожрать, изнасиловать? Чего он хочет больше всего? Обладать. Поглотить. Безраздельно. Но – быть единственным, обожаемым, любимым. Но уже слишком поздно, Кано никогда не посмотрит на него. Чего ты хочешь, Аясава Харуо? Навсегда вобрать предмет своего вожделения в себя, или забыть об этом сумасшествии, избавиться от него, освободиться? - Харуо?! Харуо! Нет, нет, только не сейчас, он еще не закончил… - Харуо, отпусти его немедленно! – визгливо потребовала Юмико, ударяя ладонью по рукам. Харуо молча сдавил сильнее, не чувствуя, как коготки на тонких пальчиках скребут по уже разодранной в кровь коже рук. - Харуо! – Юмико со всей силы вцепилась сыну в волосы и потянула назад. Но Аясава не чувствовал ничего, кроме отступающей от груди боли и вливающегося вместо нее облегчения, и дрожащего напряжения в паху – казалось, он вот-вот кончит. И вмиг все изменилось. Кано посмотрел на него: не испуганно, не с ненавистью, а с мольбой во взгляде. Прося, умоляя, ладонью коснулся его сведенной судорогой руки, и Харуо отпустил. Испугался. Понял, что может никогда больше этих глаз не увидеть… и тогда ему будет гораздо больней. Нет, нет, это не то, чего он хочет. Не убить… как он тогда сам жить сможет? Не сможет он без него жить… Харуо обессилено упал на кашляющего брата, не слыша ни его, ни жалобных причитаний перепуганной Юмико. Упал, губами скользя по липкой, горячей поверхности вспотевшего лба, прижимаясь к вздутой венке на виске губами. Подумать только… он только что чуть его не убил. Этого беззащитного ребенка, такого глупого, который даже не понимает, что делает с ним… Харуо тихо рассмеялся. Все, Аясава, все… ты только что проиграл самому себе, своей выдержке. Так оплошать, так сорваться… Не стыдно? Какой-то пацан зеленый так тебя довел… Ты чуть не ошибся. Юмико грубо схватила его за шиворот и с трудом стянула с задыхающегося Кано. Харуо расслабленно повалился на пол, но, сохраняя остатки разума, перевернулся на живот, скрывая от матери каменный стояк. Уставился невидящим взглядом вперед, куда-то под кровать, устало улыбнулся. Чего уж теперь… что сделано, то сделано. Того не воротишь. Надо как-то дальше жить… придумывать, что дальше делать. Как себе свое вернуть. И еще бы хоть минут на пять одному остаться… Кано, держась за горло, убрался из его комнаты, а Юмико стояла над ним, хлестала мятой, брошенной на спинку стула футболкой, и что-то кричала ему, но Харуо не слышал. Да, он считал мелкого своим. А как же иначе? Да, ему многое не нравилось. Делить свое с кем-то другим – Харуо даже в детстве, играя с другими детьми в песочнице, умудрялся приватизировать все принесенными ими игрушки. Ох, каких трудов стоило взрослым растолковать маленькому нахальному Аясаве, что пластмассовый грузовичок с подвижным кузовом – не его! Хитростью ли, силою ли или обманом – но маленький Харуо всегда получал свое. И сейчас, много лет спустя, с ним происходило то же самое. Он пробовал силой… Но открытое действие рождает открытое противодействие – это Харуо уже понял, да и заявлять о своих требованиях, которые мелкий обязательно пропустит мимо ушей, было как-то… болезненно для его самолюбия. Поэтому все, чего не мог получить силой, он получил хитростью, обманом, манипуляциями. Создал нужную обстановку, убрал все препятствия, если мелкий упрямился, как в случае с сексом или дзюдо, находил другой, внешний способ благотворно повлиять на его взгляды. В свою пользу, разумеется. Он многого добился. Все еще не того, чего хотел, но многого, и ему надо было придумать что-то еще, чтобы это «многое» вернуть. Всего-то, придумать что-то еще, не менее гениальное, чтобы мягкий и уютный Кано простил и принял его. Он покорно, с некоторым раздражением ждал, когда Юмико уже проорется, выслушал короткую, невнятную лекцию, кивнул в ответ на назначенное наказание, и когда женщина вышла – быстро поднялся, пересек комнату и захлопнул дверь. Прямо там, прислонившись лбом к чуть прохладному дереву, стянул до самых колен штаны и взял торчащий и ноющий член в руку. Харуо не помнил, когда еще при банальной мастурбации кончал так быстро. И так ярко. Сдавливая набухшую чувствительную головку в кольце пальцев, он закрывал глаза и видел раскрасневшегося, озлобленного, бьющегося под ним мелкого, вспоминал ощущение тонкой хрупкой шейки в руках, охрипший, надорванный голосок… нежное, еще не до конца созревшее тело, которое он брал рывками, которое вздрагивало при каждом рваном толчке, вспоминал острые спазмы и ласковые, чистые стоны… он кончил, с трудом сдержав глухой, рвавшийся наружу стон. Тяжело выдохнул, раздувая ноздри, сжимая на самом кончике кулак. Маленький сучонок даже не подозревал, насколько он сексуален, насколько соблазнителен. Никто больше на целом свете не должен этого видеть, никто больше не должен узнать его тела и его стонов… Это только его. Его. И раз Харуо присвоил себе Кано, то теперь обязан оберегать. Брата он нашел в ванной. Кано умывался, явно холодной водой, склонившись над раковиной и забыв запереть за собой дверь. Харуо неслышно проскользнул в комнату, замер позади, прислонившись к стиральной машинке. В голове уже прояснилось, теперь Харуо был в состоянии нормально соображать. И правда, откуда в этом задохлике столько силы нашлось? Спина костлявая, позвонки выступают даже через ткань рубашки, ноги в шортах тоненькие, как палочки. Слабак же… а набросился с такой яростью. Не побоялся. Кано выключил воду и поднял голову. Стряхнул капли с отросших волос, провел по лицу ладонью, и только потом взглянул в зеркало. Он вздрогнул всем телом, почти подпрыгнул, увидев за своей спиной спокойного, как удав, старшего брата. «Добить пришел» - испугался он. Но Харуо не торопился протягивать к нему руки. - Не подходи ко мне. – Разворачиваясь лицом к старшему, предупредил мальчик. – Чего тебе надо? Харуо расслабленно пожал плечами, не отрывая взгляда от настороженных светлых глаз. - Поцелуй на ночь. – Просто, тихо ответил он. Как будто полчаса назад ничего и не было. - Иди к черту. Я в твои игры больше не играю. Понял? И не разговаривай больше со мной. - Не то что? - Не то узнаешь. – Мальчик схватил с крючка полотенце, наспех вытер лицо. - Помнится… - уронил в тишину Харуо, - когда мы с тобой только встретились, в туалете в ресторане ты был таким серым мышонком, весь дрожал, просил меня об одолжении. Заикался и мямлил, на «вы» ко мне обращался… - На «вы» я к тебе не обращался никогда, не выдумывай. - Да? Ну, неважно… Если бы мне кто-нибудь тогда сказал, что этот недозрелый коротышка и папенькин сынок через полгода будет меня вот так запросто посылать куда подальше, я бы ни за что не поверил. Да… времена меняются. - С кем поведешься, от того и наберешься. - Хочешь сказать, это я виноват? - А что, нет? – с вызовом спросил Кано. – По-твоему, откуда я этого набрался? - И то верно… - соглашаясь, кивнул Харуо. «Но запуганным и послушным ты мне нравишься больше» - мелькнуло в его голове. Кано тем временем повесил полотенце обратно и прошел мимо него, толкнул дверь ванной. Он всеми силами старался не бояться, но Харуо видел, как напряжена его спина: младший ожидал от него нападения в любой момент. Харуо же спокойно пропустил его, проводил взглядом чуть поджатые плечи. Чего-то в этом роде он как раз и ожидал – хрен ему, а не обнимашки каждый вечер, якобы на прощание. Ну почему именно сейчас? Почему сейчас, когда на него и так много всего свалилось, когда нежное тепло и ласковые поцелуи нужны ему больше всего?.. Так, ладно. Отставить нытье. Харуо тряхнул головой, уставился на себя в зеркало. Да, видок у него тот еще… к утру все это добро еще и распухнет. «Ладно. Мелкий подождет», - решил Харуо, смывая запекшуюся кровь с брови и века. – «Сейчас у меня есть дела поважнее потерянных поцелуев взасос».