Ты во всем виноват.

Рейтинг главы – R. POV. Только спустя две недели я решил, наконец, вступить в клуб рисования в школе. Все это время я метался и не мог решить, что же выбрать – фотографию, литературу или живопись. Но на покупку фотоаппарата у нас, скорее всего, не было денег, а кружок литературы после нескольких пробных посещений показался мне немного скучным, поэтому я решил вернуться к тому, что мне всегда нравилось – к рисованию. Моя мама с детского возраста приучала меня к кисточкам и карандашам, поэтому я неплохо с ними обращался и имел кое-какие навыки в рисовании натюрмортов, пейзажей и даже человеческих фигур. Последние получались у меня не очень, поэтому я всегда тратил много времени на исправления, перерисовку черт, деталей, и это выматывало меня, поэтому в последнее время я забросил рисование. Но теперь у меня была возможность вернуться к тому, что связывало меня с мамой. Я с трепетом в душе достал из толстых папок и коробок краски, палитру и другие принадлежности, чистые холсты, альбомы, старые истертые ластики, которыми пользовалась еще моя мама, и, самое главное, ее и мои рисунки. Я разложил папки перед собой на полу, отсортировав по датам, и открывал одну за другой, перебирая знакомые, родные картины: пейзажи городского парка, где мы гуляли всей семьей, зарисовки дома, комнат, мои и папины портреты, комичные рисунки животных и людей. Выполненные в красках, акварелью, мелками или карандашом, на бумаге, холсте, картоне… Их было много: несколько десятков, возможно – целая сотня, я не считал, и каждый из них, хорошо удавшийся или не очень, кривой или с нарушенными пропорциями, законами пространства, грели мою душу и заставляли сердце тоскливо и в то же время радостно сжиматься, вызывая теплые воспоминания. Я собрал все необходимое в специальную тонкую сумку-папку, принадлежавшую моей матери, и впервые пошел на занятие в клубе. Вернулся я в приподнятом настроении, в взволнованном состоянии души, глупо чему-то улыбаясь: наверное, так подействовало на меня это на первый взгляд непримечательно событие – возвращение к рисованию. Когда я вернулся домой, открыв входную дверь, я обнаружил у порога две пары обуви – туфли Харуо и еще чьи-то, явно мужские, броские разноцветные кеды, которые рекламировали во всех модных журналах и постерах по всему городу. Я не ждал, что у нас будут гости, Харуо никогда не приглашал домой парней, всегда приводил только девушек, и я, сгорая от любопытства, осторожно прикрыл за собой дверь, стараясь сделать так, чтобы меня не услышали, и краешком глаза, прилипнув к стене, заглянул в гостиную, из которой доносились голоса. В этот день мне выпала сомнительная честь познакомиться с другом Харуо – Миядзаки Шином, который, как оказалось, еще более отмороженный и буйный, чем мой брат; а потом выяснилось, что он вообще больной на голову: садист и извращенец, по которому то ли тюрьма, то ли психушка плачет. Если бы я знал, кому буду обязан всеми своими бедами, я бы прошел в тот день мимо, тихо, не привлекая внимания, и постарался бы и впредь никогда не показываться ему на глаза. Но в тот день мною двигало любопытство, и я, повинуясь этому глупому чувству, заглянул в комнату. Я увидел своего брата и этого незнакомого парня сидящими на диване. Они пили пиво из алюминиевых литровых банок, в комнате стояла мерзкая кислая смесь запахов курева и алкогольных испарений. Я никогда не отличался хорошим здоровьем, а в детстве какое-то время страдал астмой, когда соседи проводили ремонт и в окна все время несло пыль вперемешку с цементной крошкой и другими отходами производства; поэтому, вдохнув пару раз эту сомнительного удовольствия мешанину из сигаретного дыма и алкоголя, я начал задыхаться и торопливо отступил назад. Я задел ногой стойку с зонтами и опрокинул ее: с впечатляющим грохотом она ударилась о деревянный пол, вытряхивая из себя все содержимое. Я принялся судорожно запихивать зонты обратно и ставить злополучный предмет мебели на место, а из гостиной, где в мгновение ока все стихло, послышался голос Харуо. — Это ты, сопляк?.. – как-то растянуто спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил, пьяно хихикая, — Напился что ли? — Нет, – еле слышно смущенно ответил я. – Извините. — Извиняется, слышишь? – обратился Харуо к своему другу, – редкий придурок, я в свои четырнадцать… Я не стал слушать, что там за подвиги совершал Харуо в свои четырнадцать, и прошел на кухню, потому что после занятий в клубе просто умирал с голоду. Из гостиной слышались их пьяные голоса, они что-то говорили и смеялись, заливисто, истерично, как будто кто-то рядом травил лучшие анекдоты. Потом на несколько минут все стихло: до меня донесся приглушенный шепот, который у пьяных людей обычно выходит театральным – слышно даже на задних рядах, а потом они о чем-то заспорили, видимо, друг упрашивал Харуо сделать что-то, но тот не соглашался и яростно вопрошал «Зачееем?». А потом Харуо недовольным голосом позвал меня. — Эй, сопляк! Ты там? Поди сюда. — Что? – спросил я, не торопясь выполнять его просьбу. Просьбу ли? Приказ! — Ты что разболтался, а? Я говорю – иди сюда. Я устало отложил уже почти готовый бутерброд, вытер руки о кухонное полотенце и показался им в проеме. Я встретил две пары глаз, уставившихся на меня: недовольную Харуо, и странную, пытливо разглядывающую его друга. Тот был чуть пониже Харуо, с осветленными волосами, торчавшими во все стороны, с кучей сережек – в ушах, в носу, в губах, к тому же, он был накрашен – густо обведенные черным глаза смутили меня больше всего. Я и раньше видел парней, которые зачем-то красились, но впервые один такой был так близко, сидел в моем доме, в моей гостиной, на моем диване. Его внимательный пристальный взгляд почему-то заставлял меня нервничать, и я неловко топтался на одном месте, незаметно для самого себя вжимая голову в плечи и отступая назад. — Подойди сюда, – а риказал Харуо, сделав глоток из банки. — З-зачем? – неуверенно поинтересовался я. Подходить к ним мне почему-то совсем не хотелось. Наверное, это было шестое чувство, тот самый инстинкт самосохранения, в отсутствии которого Харуо как-то упрекнул меня. Если бы не этот человек, пожирающий меня глазами, возможно, Харуо и не был бы таким ублюдком – я больше чем уверен, что во всех его личностных падениях виноват именно он. Если бы я не попался на глаза этому парню, возможно, ничего ужасного бы не случилось, и наши с Харуо отношения остались бы навсегда такими, какими они были сейчас – безопасными для нас обоих. — Ч-черт… — выругался Харуо, качая головой. – Принеси нам еще выпивки. Я перевел взгляд на него, на человека, который единственный мог защитить меня от того пугающего взгляда, а потом снова затравленно посмотрел на накрашенного парня. Я хотел сказать «сам возьми», но почему-то у меня язык не повернулся. Наверное, я больше боялся разозлить Харуо, чем подходить к тому неприятному типу. Поэтому я нехотя развернулся, прошел к холодильнику, достал оттуда две банки холодного пива, и как в логово зверя вошел в гостиную. Я запнулся на пороге, потому что снова встретил его взгляд – липкий, цепкий, изучающий. Тогда я быстро прошел к столу, поставил несчастные банки и чуть ли не выбежал из комнаты. Ощущение, что на меня все еще пялятся, не покидало меня, и я продолжал нервничать, даже скрывшись на кухне, и поднимаясь по лестнице, и запираясь в своей комнате. Я сам не мог понять, что так напугало меня, но сердце колотилось так бешено, будто бы я сейчас находился в непосредственной опасности. *** В гостиной было мертвенно тихо до тех пор, пока спина мальчишки не скрылась на кухне. Он нервно закопошился там, зашуршал, загремел посудой, и через мгновение его фигура мелькнула в дверном проеме, и он скрылся на лестнице. Хлопнула дверь. — О, Боооже… — томно простонал Шин, поворачиваясь к другу и хватаясь одной рукой за сердце, другой - за пах: — Отдай его мне, Харуо. – Жалобным голосом заклянчил он. — Отдай. Он тебе не нужен, ты им не пользуешься… Дай мне его трахнуть и клянусь, я уйду в монастырь. Харуо изумленно молчал. Харуо отплевывался пивом и краснел. И бледнел одновременно. Краснел от удушья, подавившись не вовремя сделанным глотком, бледнел от ужаса, из-за услышанного. Не из-за того, что Шин захотел Кано. То, что Шин гей, он знал. Он так же знал, что Шин любит мальчиков помладше. Но что этот наглый ублюдок посмеет так прямо «попросить» эту козявку, Харуо никак не ожидал. Где-то в глубине души он догадывался, что голубок может положить глаз на Кано, потому и не приглашал его в новый дом так долго, целых два месяца тянул… Но говорить прямо в лицо «дай мне его трахнуть»?! — Ты что, сдурел?.. – честно просипел Харуо, немного откашлявшись. – Даже не думай. Забудь! — Что? Почему? – Шин вцепился в друга руками, притягивая за воротник к себе. – Ты же все равно им не пользуешься… Это именно то, о чем я мечтал! Милый, невинный, неиспорченный мальчик, еще не познавший удовольствие плотских утех… Ты видел его кукольное личико? Хочу увидеть его, когда он кончает! — Черт, закройся, я не желаю слышать всю эту хуйню в своем доме! Харуо грубо оттолкнул товарища. Дело было даже не в том… Да ему, по сути, наплевать на этого сопляка, ему плевать, что с ним будет и с кем он трахается. С кем угодно – только не в этом доме и не с Шином. Садистские наклонности Миядзаки были широко известны в их кругу. И Кано Харуо вовсе не жалко – хоть расчлените, хоть изнасилуйте, но сочетание Шин+Кано его разум просто отторгал. По непонятным причинам. По неважным причинам. Для Харуо эти причины не имели никакого значения. Спутаться Миядзаки с сопляком он не позволит. — Забудь. – Снова повторил он, уже серьезно. Опьянение как рукой сняло, даже вкус пива вдруг показался горьким, противным, и Харуо отставил банку подальше, грозно косясь на друга. – Даже не смотри на него. Он не такой. Он тебя не выдержит. Ты его просто убьешь, так что даже не подходи к нему… — Ооо, что такое, Харуо? Не ты ли говорил, что будешь рад, если щенок наконец исчезнет из твоей жизни? Обещаю, пройдет пара месяцев, и я заберу его… — Нет. Закройся, пока я тебе зубы не выбил. — Что за беспричинная агрессия? – Шин деловито покачал кистью руки и прищурился. – Объясни. — Я тебе объяснять ничего не должен! – рявкнул Харуо. Шин ничего не ответил, продолжая пытливо смотреть на него. Под его пристальным спокойным взглядом взбешенному Харуо становилось неловко, и пришлось немного успокоиться, прежде чем отвечать. — Что тебе объяснить? – спросил он уже менее раздраженным голосом. — У него есть отец, семья… все то дерьмо, что ты с ним сделаешь, коснется и меня, потому что я живу с ним в одном доме. Даже не тяни к нему свои грязные лапы, это омерзительно! Я давно тебя предупреждал, что не хочу иметь ничего общего с твоими пидо-выходками, а ты собираешься притащить все это в мой дом? Нет! Нет, нет и нет. И если ты не собираешься меня слушать, то проваливай, и знай, что с того момента, как за тобой закроется дверь, мы станем врагами. Последнее слово прозвучало резко, сказанное чуть сорвавшимся, надломленным, хриплым голосом. Они оба почувствовали себя неловко: Харуо выдохнул, грубо схватил пульт от телевизора и принялся переключать каналы, намеренно игнорируя пристальный удивленный взгляд друга. Харуо был взбешен. Сердце почему-то колотилось, клокотала в груди злость, а затянувшееся молчание Шина невероятно нервировало его. Шин поерзал на месте, подтягивая под себя ногу. — Да ладно тебе… — Проворчал он, а потом засмеялся: — Эй-эй-эй, спокойно… Притормози, парень! Чего ты так разорался?.. — Чего я разорался? Ты, придурок, знаешь, что я на дух не выношу всю эту гомосячную хрень, и собираешься трахать в зад первоклассника в моем доме?! — Ну, мне не обязательно делать это здесь… Стой-стой!!! – воскликнул Шин, закрывая лицо от поднятого для удара кулака. — Я понял, понял. Ты против. Все, не бесись. — И закрой эту тему, навсегда. – Посоветовал Харуо, снова отворачиваясь от наглой накрашенной рожи, которая бесила его, пожалуй, больше и чаще всего на свете. Сам Харуо был ярым гомофобом и всяких подстилок и членососов, если такие встречались ему, не стеснялся избивать до состояния хорошо отделанной отбивной: ломал пальцы, руки, бил ногами в пах, разбивал лицо и резал перочинным ножом на коже своих жертв грязное грубое слово «хуесос», становившееся клеймом и для взрослых мужчин, и для мальчиков. Такую надпись, вырезанную на видном месте – на груди или на руке — свести можно было только одним способом: затерев кожу до мяса, так, чтобы вместо надписи остался только один большой уродливый шрам. Причин для такой изощренной жестокости никто из друзей Харуо, да и он сам, не искал. Парень, который дает в зад другому парню, по их мнению, был ублюдком и выродком, недостойным жизни, недостойным мужского тела и той штуковины, которую любой нормальный мужик должен использовать по делу. Дружки Харуо голубых колотили, доходило до больницы. Но с Шином была совсем другая история. Если Харуо все уважали и боялись, то Шина просто боялись. До дрожи в коленках, до противного липкого холодка в печенках. А Харуо и Шин дружили с детства. Обидеть друга Харуо – стать для него врагом, вырыть себе могилу. Попытаться сделать что-нибудь Шину – себе дороже выйдет. Он пусть и пидор, а дерется не хуже самого Харуо, к тому же, конченый псих. Шин с Харуо выросли в одном дворе, в один детский сад ходили, были друзьями не разлей вода, и даже когда Шин заявил, что ему нравятся парни, Харуо не смог ничего поделать: единственное, на что его хватило, это дать новоявленному гомосеку по зубам, наорать и пригрозить, что если хоть раз на него косо посмотрит – обломает все конечности ко всем чертям. Шин внял угрозе. Согласился, пообещал, что его наклонности не разрушат их дружбу, после чего похлопал товарища по плечу и тихо сказал спасибо. Даже те, кто хорошо его знает, вряд ли хотя бы догадывались, что Миядзаки Шин может о чем-то переживать, но в тот день, в ту минуту на крыше, у него словно камень с души упал. Вот и получалось, что Шина, который не скрывал своей ориентации и вколачивал малолеткам у всех на глазах, не трогали и пальцем, более того, в его сторону боялись и посмотреть, чтобы ни дай бог не накликать… Шин был единственный неприкосновенен. И извлекал из этого выгоду для себя: например, чтобы удерживать и привязывать к себе своих любовников. Угроза «надумаешь уйти – натравлю на тебя шайку Харуо» работала безотказно; стоило только произнести имя друга, известное всей округе, как из славных головок сразу же исчезали все ненужные мысли. Шин любил Харуо, как самого близкого и преданного друга, и этими отношениями очень дорожил. Это было единственное, чем он дорожил в своей жалкой бесцельной жизни. Поэтому сказанное Харуо «нет» означало именно «нет» и не давало никакой лазейки к неповиновению: каким бы сладким не был заветный плод, дружба с Харуо для Шина важнее. Получалось, что на красивого мальчика с голубыми, как небо, глазами, Шин мог только смотреть… Они долго молчали, уставившись в телевизор, ощущая неприятную напряженную тишину, царящую в гостиной. И пока Харуо успокаивал нервы, в больную, перегретую голову Шина залетела идиотская, бредовейшая мысль подразнить друга. Мысль, которая, наверное, и стала причиной, по которой случилась эта история. Шин захихикал сам с собой, подозрительно косясь на друга, задергался. Харуо сначала старательно игнорировал симптомы уже знакомой истерики, и готовился выдержать все, что этот придурок скажет, но когда Шин открыл рот, он опять подавился пивом. — Он тебе самому нравится, да? – заговорческим голосом прошептал Шин, наклоняясь к собеседнику и прикрывая рот рукой. Харуо снова плевался пивом, кашлял, краснел. — Ты совсем больной? – искренне вопросил он, когда откашлялся. — Почему? – так же искренне вопросил в ответ Шин. Была у этого идиота одна особенность… Для того, чтобы быть обдолбышем, ему не нужны были наркотики и травка: похоже, этот тип насквозь прокурился еще много лет назад и гормоны сумасшествия и удовольствия теперь вырабатывались в его организме без помощи инородных химических веществ. К таким выходкам, характерным только для укурышей, после хорошей затяжки, Харуо уже привык. А вот в гомосексуализме его обвинили впервые. — Я. Не. Гомик. – Угрожающе, по слогам пояснил Харуо. – Мне сиськи нравятся, большие сиськи! Я люблю девушек! — Да я знаю! – с чувством заверил Шин, — Но чувак, это нормально, так бывает… — Что бывает? — Что ты вроде не гомик, а тебе нравится парень. — Я тебя сейчас убью. – Тихо предупредил Харуо. – Он. Мне. Не нравится. — Да ты не стесняйся, я все понимаю… Не скрывай своих чувств! Любовь – это великое… Харуо не выдержал и треснул своего недоделанного дружка по голове. — Ай… — сдавленно донеслось от того. Харуо треснул его еще раз. – Ай!.. За что?! Ай! Хватит, хватит… — заскулил он, сворачиваясь калачиком и закрывая многострадальный мыслительный орган руками. — Зачем же по голове? – жалобно проскулил он, потирая набухающую шишку. – У меня и так с ней плохо… Решил меня остатков мозгов лишить? — Если бы они у тебя были! – в сердцах сплюнул Харуо. – Одна извилина, и та прямая, идиот несчастный. Протрезвел? — Я и не пьянел! — А выглядишь, как наркоман и алкаш, ширнувшийся дозой. — Да я в поряде, круче всех. – Шин выпрямился, и снова косо поглядел на друга. – Чувак, я тебя не виню… Я и сам на него запал. — Ты что-то принял? — Да говорю же, я трезв, как стеклышко, и траву последний раз позавчера курил. – Отмахнулся Шин. Костлявой бледной рукой в устрашающих массивных кольцах он почесал свою растрепанную осветленную шевелюру и тяжело вздохнул. – Знаешь, я тебе даже завидую. – Признался он. — Я даже не хочу слышать… — начал было Харуо, но Шин проигнорировал его реплику. — Вот честно, никогда тебе не завидовал, а сейчас завидно. Такого мальчонку себе отхватить… — Боже… — Харуо чуть не расплакался, пряча лицо в ладонях. — К тому же, вы с ним в одном доме живете, учитесь в одной школе… ты можешь видеть его каждый день. — Я прошу тебя, заткнись, Шин. — Ты просто не знаешь, какое это счастье, когда можешь видеть того, кто тебе нравится… Это же такое удовольствие, смотреть на него. Он маленький, худенький, изящный такой, почти как девочка… ручки тоненькие, личико как у куколки… А характер? Душка, паинька, идеальный уке, с таким можно всю жизнь прожить. Он еще невинный, к тому же. Ты представляешь, какой это подарок судьбы? Ты сам можешь его всему научить! Я бы научил… Ах, Харуо, сколько удовольствий, сколько часов наслаждений ты испытаешь, когда будешь его к себе приучать! А самое главное, знаешь, что? – снова прошептал он заговорчески. — Что? – устало спросил Харуо. — Самое главное, друг, что если ты его к себе приучишь, если он тебя полюбит и привыкнет к тебе – он тебя никогда не сможет бросить. Он влюбится в первый раз, и если ты все сделаешь грамотно, то он всю жизнь будет за тобой следовать, и никогда не предаст. Как собака, как любимый питомец. Это роскошь, Харуо… Даже мне никогда не встречались такие прекрасные и невинные дети. Это подарок судьбы. И Шин трагично замолчал, видимо, убиваясь над упущенным шансом завладеть таким «подарком». Его выражающее тяжелую скорбь лицо вызывало у Харуо вполне реальные рвотные позывы, поэтому он отвернулся от друга, нервно прикусив губу, и глотнул пива. Не хотел он думать о мальчишке, не хотел. Тот ему с первого дня, с самого начала не понравился… Именно потому, что он был такой: маленький, хрупкий, изящный, красивый, как девушка, с характером мягким, как у девушки, и красивым певучим голоском. Как баба. Харуо терпеть таких не мог. А за время совместного проживания к его злости на Кано и родителей прибавилась еще и злость на самого себя. Потому что ударить мальчишку у Харуо не поднималась рука, как бы он ни старался. Перепуганное, почти девичье лицо было перед глазами, сжавшееся в ожидании болезненного удара тельце, вид несчастного, загнанного в угол ребенка, которого обижают старшие… Даже девушек Харуо иногда бил – не сильно, чтобы знали свое место. Избивать малолеток и тех, кто слабее, он избегал. Репутация у него была дерьмовая, но Харуо никогда не был сторонником насилия. Просто так получалось. Он нервный, вспыльчивый, легко выходит из себя, а когда злится – не может себя контролировать. Вот и поползли слухи, пошла молва, и как-то незаметно для себя Харуо стал первым хулиганом в округе. Не раз попадал и затевал драки, молотил противников, сбивая костяшки пальцев в кровь, а ударить какого-то ничтожного сопляка не мог. То, что Кано красивый, Харуо уже заметил, пусть и нельзя так говорить о другом парне. Ни самому себе, ни кому-либо другому, даже Шину, он никогда в этом не признается. А в последнее время, когда приходилось заниматься с ним, оставаться наедине, выяснилось, что у мальчишки в самом деле очень приятный, покладистый характер. Он внимательно слушал, задавал вопросы по делу, старательно занимался и всегда благодарил за помощь. А как-то раз даже улыбнулся. В общем, выходило как-то так, что Харуо самому нравилось его учить. Из-за этого он злился на себя еще больше. Сближаться с сопляком, а тем более симпатизировать ему, он не собирался. Вечером вернулись родители, и Шин засобирался домой, на прощание многозначительно похлопав друга по плечу. Глядя на эту самодовольную рожу и чувствуя руку на своем плече, Харуо едва сдержался, чтоб не вмазать хорошенько другу идиоту. Сдержался, не стал. Выпихал придурка за дверь и с чувством облегчения ее запер. На голоса родителей из своей конуры выполз Кано. Они столкнулись в коридоре прихожей: мальчишка спускался по лестнице, а Харуо как раз запирал дверь. Кано замер на последней ступеньке, увидев старшего брата, испуганно съежился, вжал голову в плечи и торопливо юркнул на кухню, откуда доносился шелест пакетов и приветливая речь взрослых. Харуо тоже замер на месте, и простоял так несколько мгновений, глядя прямо перед собой невидящим взглядом, с совершенно озадаченным выражением лица. А потом, чертыхнувшись, глянул в окно, увидел удаляющуюся спину Шина и выбежал на улицу. Решил догнать поганца и надавать по шеям. Это после его голубых речей в здоровую гетеросексуальную голову Харуо полезли всякие мысли. Увидев на лестнице мальчишку, он и в самом деле подумал, что такой маленький и запуганный коротышка очень мил.