Ты во всем виноват.

Рейтинг главы – R. Было всего три вопроса, которые мучили Харуо в тот вечер. Все они начинались со слова «почему». Почему вокруг одни голубые? Почему вокруг одни суицидники? И почему его лучший друг, Миядзаки Шин, голубок и суицидник в одном лице? В пятницу Харуо прогулял тренировку и вместо клубных занятий пошел в гости к девушке, которая уже давно его звала оценить новую квартирку, что купили ей родители. Квартирка и родители были богатенькими, а девочка глупенькой и своими «ой», «ай», «ня», которые умудрялась с одинаковой частотой использовать как во время простой беседы, так и во время «процесса», безумно раздражала. Поэтому через пару часов, насытившись таким общением и удовлетворив физическую нужду, Харуо просто сбежал из ее логова. А когда пришел домой, застал Шина на диване в гостиной, склонившегося над трясущимся и плачущим Кано. — Что ты тут делаешь?.. – еще не успев разозлиться, удивленно спросил он. Шин либо глухой на оба уха, либо больной на всю голову, либо страстно желает умереть. Другого объяснения тому, что фраза «никакой гомосячной хрени в моем доме» не была услышана или принята к сведению, у Харуо не было. Шин поднял свою лохматую голову – у него было красное лицо, возбужденно раздутые ноздри и расширенные черные зрачки. Он сидел вполоборота к мальчику, сдвинув его на самый край дивана, и говорил что-то ему на ухо, вцепившись в худую, побелевшую от напряжения ладонь костлявыми пальцами. Кано был бледный, как полотно, с ярко выделяющимися лихорадочными красными пятнами на щеках, со своей миниатюрной комплекцией он сжался, казалось, еще вдвое, изо всех сил вжимаясь в подлокотник дивана. Его трясло мелкой дрожью, и он тянул руку из хватки Шина, но тот не отпускал. — Ты что делаешь?.. – уже угрожающе переспросил Харуо, оценив обстановку. Не мог поверить, что этот козел все-таки полез к ребенку, пока его не было! — Абсолютно ничего. – С улыбкой заверил Шин. Хитрая лисья морда… — Иди к себе. – Обратился Харуо к мальчику, и тот пулей вылетел из гостиной. – Ты что ему наговорил? – подошел он к другу. — Ничего, чувак, абсолютно ничего, на что стоило бы так сердиться… — Шин по-хозяйски развалился, закинув серебряную кеду на колено. – Мы о тебе говорили, между прочим. Харуо побагровел от злости, чувствуя неладное: — Ты что ему наговорил?! — Сказал же, ничего! – раздраженно отрезал Шин, предупредительно поднимая в воздух ладонь, — Это вообще не то, о чем ты думаешь. Я просто с ним поговорил. Ты не запрещал мне с ним разговаривать. Я хотел тебе помочь… — А я видел, что ты к нему приставал. – Не унимался Харуо. — Я не приставал, я всего лишь взял его за руку… — деликатно поправил друг. — Я не знаю, за что ты там его взял, но выглядел он так, будто его вот-вот изнасилуют. — Ладно-ладно…— примирительно проворчал Шин, поднимаясь с дивана. – Думай, что хочешь, но я хотел как лучше… Был бы я на твоем месте, давно бы уже зажал его в уголке да вставил бы. Не то заработаешь спермотоксикоз. Раз, другой, а там, глядишь, и привыкнет…Ты уже полгода ходишь вокруг него, Харуо, дружище, ты в курсе, что даже баб так долго не окучивают? — Спасибо, — процедил парень, взглядом выжигая на лице друга слово «мразь», – но я как-нибудь без твоих советов переживу. — Да куда ты денешься… — тяжко вздохнул Шин, — что б ты вообще без меня делал… Трахни ты уже его и успокойся. — Я не педик, не извращенец и не педофил! — Ну-ну, все это мы уже слышали, но готов руку отдать на отсечение – у тебя на него встает… У любого бы встало. А теперь, с твоего позволения, я ненадолго займу ванну. Харуо смотрит прямо в глаза друга – честные, улыбающиеся, а затем опускает взгляд вниз и видит на парне школьные брюки, которые недвусмысленно топорщатся. Значит, ненадолго займет ванну?.. Ничего не делал, да?.. Харуо захлебнулся негодованием, с трудом заставил себя вобрать воздух в легкие: — Ах, ты сукин сын!.. – взревел он, но Шин опередил его, подло и метко ударил кулаком в солнечное сплетение, подхватил на руки и любовно помог упасть на диван, а не на пол. — Прости, дружище, но мне сейчас не до этого. – Виновато объяснил он свои действия, и, похлопав друга по плечу, неловкой походкой поковылял к лестнице. – Сбрызну наболевшее – вот тогда и поговорим. — …убью… …уку… — сдавленно донеслось с дивана. Шин ушел, а Харуо, превозмогая адскую боль (удар оказался неожиданно болезненным, не иначе, придурок своими костяшками еще что-то задел), героически сполз с дивана уже через минуту, и, с трудом, пошатываясь, хватая ртом воздух, держась одной рукой за живот, другой хватаясь за попадающиеся по пути предметы мебели, ища в них опоры, последовал за ним. Кое-как добрался до лестницы, с трудом взобрался, чувствуя головокружение и тошноту, и с силой ударил кулаком в дверь ванной комнаты. — Шин… — просипел он в дерево. Да, совсем не солидно звучит… — Шин, козлина, а ну вали из моего дома! В ответ донесся приглушенный плеском воды стон. От отвращения Харуо аж поплохело и ему пришлось привалиться к двери, чтобы не потерять равновесие. — Ах ты сучара, дрочишь в моей ванной… А ну вываливайся оттуда и ***зуй ***уй отсюда, ушлепок! Шин, я тебе твой гомосячий член оторву, как только ты оттуда выйдешь! И он снова бессильно ударил кулаком в дверь. — Харуо… — донесся голос Шина, — Харуо, я в корзине с грязным бельем нашел трусики котеночка… Я их позаимствую, ты же не против, да?.. — Шин, я убью тебя!!! – заорал Харуо, разом позабыв про тошнотворную боль и с силой забарабанил кулаками, но открыть дверь снаружи было невозможно, и все попытки выкурить из ванной Шина были тщетными. – Только покажи оттуда свою рожу, и я от тебя живого места не оставлю, мудак! Но в ответ на разгневанный ор Харуо слышались только глухие стоны Шина. Харуо сплюнул под ноги и ушел в свою комнату. Не слушать же этого урода, в конце концов. Потом выйдет – и тогда еще месяц будет в гипсе ходить и с разбитой рожей, тупой долбоеб. Это надо же до такого додуматься – прийти к нему домой, облапать его младшего брата и запереться в его же, Харуо, ванной комнате, чтобы подрочить! «Я же предупреждал его, я же предупреждал этого кретина, чтобы не смел… Он меня что, игнорирует?» — бесновался Харуо, расхаживая по комнате. — «Это уже ни в какие ворота не лезет, он хоть понимает, что творит?! Мы, конечно, друзья, но вот такое… Выбью ему зубы и пусть только попробует что-нибудь возразить!» Сейчас он вряд ли что мог сделать, разве что сбегать в подвал и вырубить электричество и отключить воду во всем доме, но Шину это явно не помешает делать свое грязное дело, а слушать его было до рвотных позывов отвратительно. В голове промелькнула здравая мысль проведать Кано, но его дверь оказалась заперта, а на вопрос «все ли в порядке» он никак не отозвался. Харуо пытался понять, не сделал ли чего этот конченый изврат, но, насколько он помнил, там, на диване, оба были одеты. Значит, не успел. Зато успел потискать и каких-то гадостей наговорить. Трепать языком Шин умел так, что самые заядлые извращенцы-ораторы позавидуют, поэтому была вероятность того, что Миядзаки успел изрядно подпортить мальчишке нервы… «Забился, небось, в угол и ревет» — решил Харуо, и вернулся в свою комнату, старательно игнорируя доносящиеся из ванной звуки. Шин, хитрая жопа, по-тихому выскользнул из ванной и намылился удрать, пока его никто не видит… Харуо догнал его у самой калитки. В зубы дал, и в печень, и за волосы оттаскал, но не почувствовал себя удовлетворенным. Ему хотелось подраться, а Шин не сопротивлялся, покорно принимая удары, только закрывался руками: а когда избиваешь друга, даже если ты на него зол, испытываешь скорее чувство вины, чем удовлетворения. Харуо напоследок хорошенько треснул его правой рукой о железную ограду в надежде, что после этого Шин еще долго не сможет ей пользоваться, плюнул под ноги и ушел в дом. А Кано и в самом деле забился в угол. Заполз в дальний угол кровати, замотался в одеяло, и, сжавшись, сидел, прижав к груди колени и покусывая кончики ногтей. Его будто подкосило, сломало. Ему казалось, что он сходит с ума. Слова, которые он только что услышал, вцепились в него и не давали ни единой мысли появиться в голове… «…понятно, почему даже Харуо на тебя запал, ты должен быть ему благодарен. Поверь, он сможет о тебе позаботиться…» Ненавистный мерзкий голос с насмешкой. «…с такой нежной кожей… посмотри на эти глаза, какое отчаянное выражение… позволь дяде как следует рассмотреть тебя, подними голову, будь послушным мальчиком…» Грязное пугающее прикосновение костлявых пальцев к подбородку. Тошнотворное чувство чужого грязного тепла, проникающего в тело. «…твои мягкие губы просто чертовски соблазнительны, если бы я был Харуо, я бы двадцать четыре часа в сутки их целовал… как вы это делали? Харуо классно целуется, он засовывал язык тебе в рот, тебе было приятно?.. Ну же, ты можешь рассказать мне все, я же лучший друг Харуо…» Отвратительное горячее дыхание и влажный красный рот прямо перед глазами. Чувство, будто тебя старательно вымазывают в чем-то гадком, гнусном, вонючем и липком, в чем-то, что невозможно будет отмыть. «…невозможно удержаться… знаешь, ты правда нравишься Харуо… он дурак и бывает груб, но он не обидит тебя, если ты ему доверишься… он сам стесняется и не знает, как выразить свои чувства, не отталкивай его… поверь ему… ты знаешь, что это может быть очень приятно?..» Вопросы, вызывающие тошноту,и противный обжигающий шепот.Хочется сбежать. Мутит, и кажется, что сейчас весь скудный завтрак попросится наружу. Хочется, чтобы вырвало. Тогда этот жуткий человек отпустит, уйдет; быть испачканным в собственной блевотине лучше, чем в его запахе, его дыхании, его тепле. «…он уже делал с тобой это? Покажи, где он тебя трогал? Как он тебя касался? Как ласкал? Я знаю, он уже делал это… Не бойся, я не причиню тебе вреда, я даже не буду тебя трогать, только покажи мне, как Харуо тебя трогал, и все…» И это «не бойся», которое пугает еще больше, заставляя все внутренности склеиваться холодным липким страхом. «…ты такой маленький и худенький, наверное, у тебя очень узкий задний проход… это может быть немного больно сначала, но то удовольствие, которое ты получишь потом, затмит все неприятные ощущения… если тебе повезет, Харуо даже может там полизать…» Влажный горячий кончик языка касается пальцев, напряженных и зажатых в тиски страшных бледных костлявых рук. Он сильнее. Ледяной рукой хватает затылок страх быть изнасилованным, сломленным, подчиненным насильно. «…хочешь сделать ему приятное? Вот этими пальчиками… ты можешь потихонечку начать растягивать себя… просто вставляешь один пальчик, потом два, и аккуратно растягиваешь дырочку…» Холодный пот ужаса мешается с жаром и бешеным сердцебиением. Кажется, еще хоть слово – и оно выскочит из груди, упадет на пол и будет конвульсивно содрогаться, пытаясь сбежать, пока не умрет, не задохнется от недостатка кислорода. «…можешь поласкать себя спереди, другой рукой, тогда когда Харуо войдет в тебя, тебе будет очень-очень приятно, и не будет никакой боли, он просто заполнит тебя и ты почувствуешь удовольствие…Там, внутри, есть волшебная точка, если ты заденешь ее, когда будешь ласкать себя пальчиками, тебе будет очень-очень хорошо… Знаешь, если тереть эту точку, если будешь тыкать в нее пальчиком, ты кончишь так сильно, что будешь кричать от удовольствия, и все твое тело будет дрожать и содрогаться в конвульсиях оргазма…» Щелкает дверной замок, и сердце Кано болезненно обрывается. Он даже не услышал, как в комнату вошел Харуо. — Эй, с тобой все в порядке? – слышится чей-то голос, и Кано никак не может понять, чей он и откуда взялся, ведь в его ужасных воспоминаниях его не было… Голос говорит еще что-то, но он не понимает его, и хмурится, морщится, потому что не может одновременно слушать этот голос и тот, грязный, похотливый. Потом чьи-то горячие руки касаются его лица… Нет, нет, только не снова, только не это! — Нет, нет, не трогай меня! – завывает мальчик, ударяя по рукам. – Не трогай, только не надо! А потом его ударяют по лицу, и на какое-то мгновение все проясняется: перед ним, склонившись, стоит Харуо, и его лицо кажется очень сосредоточенным, сердитым. Он крепко держит за плечи, встряхивая. — Эй, ты в порядке? – встревожено спрашивает он. – Воды дать? Тебе плохо? — Все в порядке, — сам себя заверяет Кано, но его голос звучит как будто чужой, издалека. Он слышит свой собственный голос? В руку суют бутылку с водой, насильно сжимают пальцы и тыкают горлышком в губы. Кано пьет, захлебываясь, жадно, струйки воды выплескиваются из уголков рта с пузырьками воздуха, текут по подбородку вниз, в воротник рубашки. Холодный липкий страх внутри все еще не отпускает, стягивает внутренности, а кожа, сердце пылают, и дыхания не хватает. На затылке, на котором только что была костлявая ледяная рука ужаса, лежит чья-то теплая сильная ладонь, словно прикрывая, защищая от страха. Он сам, не осознавая, тянется к шее брата, хватается, как за спасательный круг. Харуо послушно опускается на кровать и неуверенно обнимает мальчика: тот как ребенок заползает к нему на колени и беззвучно, стиснув зубы, ревет, вжимаясь всем телом, толкая назад. И уже не важно, чьи это руки, которые гладят по спине – главное, что они дают иллюзию защиты, дарят покой. Методичные поглаживания вверх и вниз, ладонь, все еще поддерживающая затылок, тихие вздрагивания, всхлипывания… Харуо растерян, и он злится: редкое для него сочетание чувств. Он впервые видит кого-то настолько отчаявшегося, беззащитного. Впервые видит кого-то настолько так откровенно доверяющегося ему. Впервые видит таким бессильным и вымотанным мальчишку, доверчиво, ища защиты, прижимающегося именно к нему – к человеку, которого он должен был ненавидеть. И бояться. Но, кажется, есть другой человек, которого мальчик боится еще больше. Чертовому ублюдку удалось запугать ребенка до такой степени, что он ничего не понимает и ничего не осознает: даже кого, собственно, сейчас обнимает. Найти ключи и зайти в комнату мальчика без спросу, однозначно было правильной идеей. Они сидят так какое-то время, но Кано никак не может успокоиться, его трясет, к дрожи прибавляются судорожные всхлипывания, тяжелое, сбивчивое дыхание. Харуо понимает, что так просто это, наверное, не закончится, и надо что-то сделать: убаюкать, утешить, согреть, умыть, дать каких-нибудь таблеток или хотя бы горячий чай, и уложить спать. Он пытается подняться, но мальчишка не отпускает, жалобно протестующе мычит. Идею с горячим чаем, умыванием и таблетками приходится отложить. Харуо отчаянно пытается подобрать какие-нибудь слова, но на ум кроме банального «все хорошо» ничего не приходит. Сказывается отсутствие опыта: еще никто никогда у него на руках не рыдал, и как успокаивать истерику он не имеет ни малейшего понятия. — Ты его больше не увидишь. – На всякий случай решил он пообещать. Может, это было тем, что нужно сейчас Кано? – Он сюда больше не придет, забудь все, что он сказал. Услышав последние слова, Кано как по команде замер. Остановилась истеричная икота, всхлипывания и дрожь – словно по мановению волшебной палочки. Маленькое тельце, до этого сотрясаемое страхом, напряглось, как струна, Харуо почувствовал под пальцами тонкие мышцы спины, взведенные острые лопатки, и – толчок кулаками в грудь. Кано оттолкнул от себя брата, как ошпаренный слетая с его коленей и отступая на непослушных ногах на другую сторону комнаты, подальше от расправленной кровати, от Харуо. Его взгляд тоже изменился, вместо перепуганных и полных жалобных слез на Харуо из-под сведенных бровей смотрели глаза, горящие ненавистью и яростью. Это был взгляд взрослого, храброго мальчишки, готового защищаться, а не серого мышонка, который вечно был жертвой, что бы с ним не происходило. — Ты чего? – уже в который раз растерялся Харуо. Что он такого сказал? Почему поведение мальчишки так изменилось?.. Единственное, чего хотел Кано, это чтобы этот человек, источник и причина всех страхов, исчез из его жизни. Даже истерика отступила перед этим всесильным, бездонным, граничащим с животным инстинктом желанием избавиться от врага, от того, кто причиняет боль и беспокойство – от того, кто угрожает твоему здоровью и благополучию. Последние слова Харуо подействовали на Кано, словно красная тряпка на быка: в воспаленный размягченный мозг, только-только отринувший мерзопакостные гнусные картины происшедшего в гостиной был атакован лавиной других, чуть более далеких, но все еще свежих воспоминаний, главным преступником в которых был Харуо – насильник, мерзавец и бессердечный выродок, способный на все… Вместо шепота Шина мерещилось тяжелое дыхание брата, чувствовалась тяжесть его тела, навалившегося сверху и придавливающего к кровати, и горячая сильная рука, которая сжимает, не дает вырваться, и вместе с болью и унижением несет постыдное удовольствие. Кано тяжело задышал, снова ощущая опаляющий жар и ледяной холод в груди, сжал кулаки. — Не трогай меня! — дрожащим, но твердым, уверенным голосом выдавил он. – Вообще ко мне никогда не подходи. Я не хочу тебя знать, не хочу тебя видеть! Он ожидал, что Харуо снова разозлится. Вскочит и начнет угрожающе наступать, сыпля редкими ругательствами, а потом оттаскает за шкирку, ударит в лицо, в грудь, в печень, швырнет об стену… Кано даже был готов защищаться, пусть это и не приведет ни к какому успеху, но он надеялся хотя бы раз задеть кулаком, хоть раз, но достать и сделать в ответ больно. Сколько плохого этот хладнокровный ублюдок сделал, сколько унижал и заставлял подчиняться! Сколько непристойных, бесстыдных вещей сотворил он… которые причиняют боль, мучают его, Кано, делают несчастным, слабым, ничтожным, избитым… Хоть раз, но он должен ударить в ответ! Кано ждал, что брат разозлится и набросится, он хотел, чтобы старший на два года, на голову выше и в два раза шире в плечах парень подошел, чтобы отмутузить его… Но Харуо, сердито глянув на взъерошенного, готового защищаться зверька, молча поднялся и вышел. И даже не хлопнул дверью – просто тихо прикрыл. Несколько минут было абсолютно тихо – Кано слышал только собственное дыхание и глухое биение пульса в висках. Его сосредоточенный взгляд был уперт в дверь – он ожидал подвоха, ожидал, что дверь вот-вот распахнется и в комнату влетит разъяренный Харуо… Но за дверью было тихо, Харуо не собирался возвращаться, и комната была пуста. И эта пустота, эта тишина, которые, вроде, должны были принести спокойствие и чувство безопасности, заставили превратить гневные бешеные толчки сердца во вздрагивания с нотками паники, отдающиеся неприятной тягучей болью, тянущей куда-то в низ живота. Кано лихорадочно, словно ища что-то, оглядывал комнату, поворачивался на месте, его глаза округлялись, до сих пор злобно суженные, зрачки возбужденно расширялись от страха. Ему казалось, что в комнате кто-то есть. Кто-то чужой, враждебный, кто пристально наблюдает… Незримый, бестелесный, пугающий. Он чувствовал на себе чей-то взгляд, кто-то смотрел на него, но в комнате было пусто, пусто! Он топтался на месте, незаметно отступая к шкафу, пока не почувствовал спиной твердое соприкосновение с дверцами. Теперь он мог видеть все вокруг, всю комнату, и в ней никого не было, а ощущение, что за ним наблюдают, все нарастало с каждой секундой. Кто-то невидимый, сильный, кто прячется… В темном коридоре за дверью или за занавеской, за окном, во тьме ночи. Собравшись с силами, с отчаянным писком Кано пролетел через комнату, преследуемый чувством, что его вот-вот схватят за ноги, стоит ему оторваться от стены, отвернуться от невидимого врага, и запрыгнул на кровать, в прыжке разворачиваясь и с силой впечатываясь в надежную каменную стену. Он не мог понять, откуда исходит эта угроза, где прячется опасность, и лихорадочно озирался по сторонам, ища глазами хоть что-то, что можно было бы определить, как врага. Ему казалось, что кто-то чужой стоит за дверью, поджидая момента, когда он отвернется, и тогда дверь распахнется и этот опасный кто-то, кто может причинить вред, напугать, сделать что-то ужасное, сделать больно, ворвется и нападет. Ему казалось, что что-то неизвестное и враждебное находится за окном, в темноте ночи, и от залитого светом пространства комнаты его отделяло только тонкое стекло, которое вовсе не внушало доверия. Кано было бы немного спокойней, возможно, это помогло бы… если бы он мог встать и задернуть шторы, но страх увидеть что-то жуткое за окном, показаться кровожадному и безжалостному монстру, притаившемуся снаружи, был слишком велик, и Кано, чьи мышцы были буквально скованы ужасом, не мог сдвинуться с места. Все происшедшее сегодня, и за последние несколько дней, и те смущающие события в школе, пережитый и накопленный стресс сказались на мальчике. Кано чувствовал себя абсолютно вымотанным, загнанным в угол и бессильным, даже пальцы рук не удавалось сжать в кулак – они просто не слушались, не повиновались ему. Голова пульсировала тупой нудной болью, как после очень долгого и тяжелого дня, насыщенного событиями, и словно увеличилась в размере и весе: ее было трудно держать ровно, и Кано прислонил ее к стене. Череп изнутри разрывало, каждое движение глаз давалось с режущей болью в мышцах глазниц, дыхание было затрудненным, воздух с трудом попадал в легкие, словно теряясь где-то по пути, и его катастрофически не хватало. Живот под ослабевшими руками бешено вздымался и опускался, мышцы содрогались: весь организм был на взводе, на пределе, и его клонило в сон от усталости, он клевал носом, но вздрагивал, вздергивался каждый раз, ужасаясь одной только мысли о сне. Он боялся заснуть. Страшился. Казалось, стоит только закрыть глаза, и неведомый смертоносный враг окажется рядом, вынырнет из-под кровати, и в тело вцепятся огромные острые звериные зубы, разрывая плоть на куски… В доме не было ни единой живой души, кроме него самого и Харуо за стенкой. Кано вжимался в холодную поверхность, скребся о камень, стачивая ногти и сдирая кожу на пальцах, но неприступный камень не желал расступаться и пропускать через себя маленького напуганного человечка. Харуо долго ворочался в постели, никак не мог заснуть. Блядская выходка Шина просто взбесила его и он никак не мог прийти в себя, успокоиться, к тому же, мальчишка, который вел себя так странно, никак не шел из головы. В один прекрасный момент он поймал себя на предательском чувстве, что волнуется за него, но, рассердившись на самого себя, Харуо принципиально не сдвинулся с места и не пошел проведать младшего еще раз. Надо будет – сам приползет. Кано не приполз – ворвался в комнату, шибанув дверью об стену, с отчаянным криком, до смерти перепугав уже задремавшего Харуо. Харуо не успел даже повернуться и разглядеть, кого там режут, насилуют и убивают. Мальчишка взлетел на его кровать, наступая ногами на колени, и бухнулся вниз у самой стены, истерично выдергивая из-под брата одеяло и натягивая его на себя. Он забился под одеяло и без тени смущения или стеснения его руки хватались за голый торс Харуо, обнимали, притягивали и холодная, липкая и мокрая от слез, щека прижалась, ища опоры, тепла и защиты. Харуо не стал выпендриваться и ломаться. Состояние мальчишки было очевидным – ребенка всего лишь надо пригреть и успокоить. Может, завтра утром он даже и не вспомнит ничего…. Он осторожно обнял Кано за плечи, придавливая к постели рукой, и закрыл его собой, позволяя уткнуться носом в грудь. Тело мальчика крупно дрожало, он тяжело дышал, сглатывал и стискивал зубы, но буквально через минуту просто вырубился, продолжая изредка вздрагивать во сне. Поспать Харуо в ту ночь так и не удалось. Кано лежал спокойно всего около часа, а потом дергался, метался по постели, плакал – ему снились кошмары, но он не мог проснуться, и Харуо приходилось хватать его за руки и удерживать, чтобы ребенок не поранил себя и не спихнул его с кровати. Так продолжалось до самого утра. Несколько раз Кано открывал глаза и слабым осипшим голосом просил воды, и Харуо давал ему в руки бутылку, обхватывая непослушные пальцы, неспособные удержать сосуд, своими, и прикладывал к губам, наклонял. Кано пил жадно, много, а потом снова выключался. Когда рассвело, и электронные часы на столе показали восемь, Харуо обреченно вылез из постели, понимая, что теперь уже точно не получится заснуть, и спустился в гостиную. Неожиданно для самого себя он осознал, что даже не злится на мальчишку. Он не знал почему – ведь малец всю ночь не давал ему спать и последние несколько месяцев без перерыва трепал нервы, но именно за сегодня, за истерику и ночные кошмары, Харуо не мог его ненавидеть. Может потому, что сочувствовал ему и сопереживал. Может потому, что в случившемся отчасти есть доля его вины. Выгнать ребенка в таком состоянии было бы слишком жестоко и бесчеловечно даже для него. Проглотив купленный накануне салат, Харуо развалился на диване в гостиной и под размеренный бубнеж телевизора незаметно задремал, восстанавливая потерянные бессонной ночью силы. Он проснулся только во втором часу. Зевая и почесывая под мятой футболкой живот, поднялся по лестнице и заглянул в свою комнату. Кано лежал на спине, с открытыми глазами, держась руками за края одеяла. Отдохнувшим он вовсе не выглядел, напротив, лицо было мятым и бледным, заметно осунувшимся, как у тяжелобольного человека, а взгляд был почти апатичным, усталым. — Давно не спишь? – хриплым спросонья голосом спросил Харуо, проходя в комнату и выглядывая в окно. Мальчик ничего не ответил. Харуо встревожено повернулся к нему и увидел, как тот поспешно отводит в сторону взгляд. – Все нормально. – Спокойно заверил он. – Это я виноват. Пить хочешь? Мальчик в ответ покачал головой. — Надо. Голоден? — Нет. — Одними губами прошептал Кано, и добавил: — Голова болит. — Сейчас. Придумаем что-нибудь. Харуо спустился на кухню, порылся в шкафчиках и ящиках, нашел таблетки от мигрени, прихватил еще одну бутылку воды и отнес все это мальчику. Тот с его помощью проглотил одну маленькую пилюльку и снова без сил опустился на подушку. Харуо, глядя на его синяки под глазами и впалые щеки, подумал, что со вчерашнего вечера мальчик еще ничего не ел, и надо бы ему что-то приготовить. Он не стал спрашивать, как Кано себя чувствует, почему-то ощущая непонятное беспричинное смущение. Не сказал ему вылезать из постели, умываться и вообще валить к себе. Снова по непонятной причине. Просто чувствовал, что не может этого сказать. Поэтому молча вернулся на кухню и начал мужественно сражаться с холодильником, кастрюлями и электрической плитой. За работой он поклялся самому себе, что никогда в жизни больше не будет готовить. Изрезанными и заклеенными пластырем пальцами он протянул мальчику тарелку с сомнительной субстанцией, которая, предполагалось, должна была быть овощным супом. Овощи в воде действительно плавали, и даже пахли более-менее съедобно, но суп получился горьким и несоленым. Кано послушно сел и тонкими слабыми пальчиками съел несколько ложек, долго разжевывая кусочки овощей. Ложка в его руках дрожала, и было видно, что он с трудом удерживает себя в сидячем положении. Проглотив четвертую ложку, он с несчастным лицом посмотрел в глаза брату, словно говоря – я больше не могу, — и отодвинул с коленей тарелку. Харуо, тяжело вздохнув, сел рядом, забирая ложку и тарелку, и помешал неаппетитную жижу. — Этого мало. – Сказал он, поднося ложку ко рту мальчика, но Кано молча отвернулся, показывая, что больше не будет есть. – Поешь еще. – Настаивал Харуо, водя ложкой перед лицом мальчика, но тот крутился, ворочался, уводя губы от ложки, пока, в конце концов, не дернулся слишком сильно и содержимое не выплеснулось на одеяло. На одеяло Харуо. Харуо не выдержал. — Черт, сопляк, какого хрена я тут должен с тобой возиться, а ну жри давай! – зло выпалил он, хватая мальчишку за подбородок и заставляя открыть рот. Когда его дернули вперед за зубы, Кано издал короткий хрип, а потом взмахнул рукой, отталкивая от себя брата, и выбил из его рук тарелку. Фарфоровая чашка упала на прикроватный коврик, расплескивая горячую жидкость вокруг, закрутилась, скатываясь на деревянный пол, в веселом танце кружа подальше от места происшествия. — Твою мать! – рявкнул Харуо, поднимая на мальчишку взгляд. Но ругаться больше не стал. Глаза у Кано покраснели, наполняясь слезами, послышался уже знакомый завывающий стон и хлюпанье носом. Харуо молча перевернул коврик, собирая им остатки растекшегося по полу супа, швырнул его в ванную, вытер мокрое пятно, игнорируя жалобные всхлипывания в подушку, и, забрав чашку, ушел. Это просто пиздец. Полный. Сегодня только суббота, и предстояло еще как-то дожить до возвращения родителей. Харуо всерьез подозревал, что до этого момента один из них не доживет. Или он сам свихнется, или просто придушит мелкого… Больше Харуо не поднимался наверх. Воду он оставил, так что пусть сопляк делает, что ему вздумается, сам со всем справится, раз уж такой самостоятельный, не помрет! Он так и просидел до самого вечера перед телевизором, зевая и подремывая, таская из холодильника одну пачку за другой: пудинг, сырный творожок, какой-то пирог, ячменный чай, чипсы… Этого вполне хватало, чтобы не чувствовать себя голодным. Пробовать собственную стряпню Харуо опасался. Не совсем еще выжил из ума… Если это варево такое же отвратительное на вкус, как и на вид, то не стоит винить мальчика в том, что отказался это есть. Но, в конце концов, гаденыш, мог бы и поблагодарить! Из комнаты сверху за весь день не донеслось ни звука. Харуо запоздало подумал, что вместе с водой оставил и пачку таблеток, но сразу же отмел эту дикую мысль. Мальчишка ведь в своем уме, с чего бы ему… Но волнение все же колыхалось в груди. А злость на мальчишку не утихала, и не позволяла пойти наверх и проверить, все ли в порядке. Но в восемь, когда уже стемнело, дверь на втором этаже скрипнула, и послышались тихие неуверенные шаги. Скрипнула лестница, было слышно, как мальчик медленно спускается вниз. Замирает где-то посередине, стоит, ждет, смотрит, потом все же продолжает свой путь и тихо топчется где-то у входа в гостиную. Харуо принципиально глядел только в телевизор и не подавал виду, что знает, что Кано здесь. А тот не спешил обнаруживать свое присутствие. Так и топтался, вздыхая, переминался с ноги на ногу, молчал – Харуо почти видел это затылком, чувствовал на себе его взгляд, и не выдержал первым. — Чего тебе? – не слишком приветливо поинтересовался он, не отворачиваясь от зомбоящика. Мальчишка ничего не ответил, только чуть погромче, печально вздохнул, продолжая топтаться. «Ну и черт с тобой!» — подумал Харуо, нервно дергая ногой. Сопляк выбешивал. Ну, какой нормальный парень в четырнадцать лет будет так себя вести? Кано, в конце концов, самому надоело мяться, и он неслышно прошел в гостиную, обогнул диван и сел. Рядом, а не на другой конец. Так близко, что рукава их футболок и бедра соприкасались. Харуо недоуменно покосился на мальчика – тот прятал за волосами лицо, опустив голову, и сидел, скрючившись в какой-то одному ему известный кандзи. Харуо качнул головой, но ничего не сказал. Чего он приперся? Чего ему надо-то? И чего так близко подсел, собирается подлизываться? Его немного удивляло то, что Кано приполз именно сюда, в гостиную, на диван. А не пошел в туалет или на кухню, чтобы добыть какой-нибудь еды. Такое поведение было непонятным – а Харуо очень не любил, когда не мог чего-то понять. Кано откинулся на спинку дивана, совсем как Харуо, но его движение было каким-то напряженным, скованным. Это эмоционально напряжение передавалось и старшему брату, и он снова начинал злиться. Потом Кано незаметно откинул голову в сторону, поерзал на месте, придвигаясь поближе, и вот уже Харуо чувствует тяжесть его головы на своем плече. Приехали. Это еще что за спектакль? Он оставляет телевизор в покое и прямо смотрит на безразличное, каменное лицо мальчика. Он сидит, теребя пальцами складку на шортах. Мертвенная бледность исчезла, кожа покраснела и была влажной, липкой. Футболка тоже намокла… А дыхание тяжелое, прерывистое. Харуо, внезапно пораженный догадкой, вскидывает руку – мальчик испуганно вздрагивает, — и прикладывает ладонь ко лбу Кано. Горячий. Обжигающий. Потный. Липкий. — У тебя жар?.. – удивляется Харуо. Ну, тогда понятно, почему мальчик так себя вел последние сутки. – Почему ты сразу не сказал? Иди в постель… — Ууууу… — сдавленно донеслось от него. Харуо почувствовал, как футболка становится мокрой, когда мальчик утыкается в плечо носом и хватает его за руку. Он что, опять ревет?.. — Иди к себе, я принесу градусник и лекарства… — приказал Харуо, но Кано только громче взвыл. – Черт… проклятье. Я пойду с тобой. — Неееааат… — жалобный протестующий стон. — Хорош реветь, тебя никто не обижает. – Злился Харуо, отцепляя от себя тонкие слабые пальцы. Кано сопротивлялся, сжимал свои палочки-крючочки, цепляясь за кожу рук, но Харуо был гораздо сильнее и был здоров, поэтому ему не составило никакого труда отлепить от себя ребенка и встать с дивана. — Сиди тихо, я сейчас приду. – Велит он и уходит на кухню, снова рыться в шкафах и ящиках. Кано тихо всхлипывает, упав на мягкие подушки. Ладно, в конце концов, он целый день провел в комнате… Будет неплохо сменить ненадолго обстановку. Да и ругаться с ним сейчас… Харуо вернулся к дивану, сел, отодвигая со своего места мальчика, и сунул ему в подмышку градусник. Тот запищал уже через несколько секунд – Харуо выдернул маленькое белое приспособление и нахмурился. 38,7. Когда у него в детстве была такая температура, мама давала жаропонижающее, но у них в доме наверняка такого нет, а аптеки уже закрыты. Кано жался и скулил, норовя уложить голову к нему на колени, но с трудом мог оторваться от подушек. — Ну и говно же ты. – Сердечно признался Харуо. – Еще вздумал болеть, а мне с тобой нянчиться. Услышав эти слова, Кано вновь с силой разревелся, смешно кривя личико и жмуря глаза. Харуо молчал не меньше минуты, пока по дому разносились вопли обиженного ребенка. Злорадствовал и чувствовал себя виноватым одновременно. — Ладно. – Сдался он, не слишком ласково потрепав мальчишку по голове. Не потому, что хотел сделать это так – небрежно, причиняя скорее неудобство и боль, чем удовольствие. Просто не умел по-другому, не пробовал никогда. Но со второй попытки получилось лучше. Пальцы скользнули по влажным от пота прядям, успокаивая, поглаживая, и Кано, почувствовав в этих движениях ласку, начал стихать, подбираясь и заползая на колени к брату. Харуо чувствовал себя идиотом, обнимая прижимающегося к нему Кано. Да, не так он себе это представлял… Сидеть на диване в гостиной и успокаивать, убаюкивать на руках чужого ребенка. Глупого, слабохарактерного, капризного мелкого ребенка. Но вместе с раздражением теплело в груди и другое чувство – ощущение собственной важности, нужности, власти. Но как только Кано немного успокоился и открыл рот, оно разбилось вдребезги о его слова. — Я хочу к пааапе… — Проникновенно сообщил он. Харуо захотелось придушить его сию же минуту. Сжать руки, сломать позвоночник, хребет, услышать, как хрустят под пальцами ребра, и вырывается из груди предсмертный хрип… — Тогда какого черта ты ко мне приполз? – вкрадчиво поинтересовался Харуо, старательно сдерживая порыв прибить нахрен. Кано снова завел свое «уууу», и Харуо предпочел заткнуться, продолжая удерживать его на руках. Отвечать на заданный вопрос ему пришлось самому. И ответ пришел совсем просто. А просто больше не было никого. Ни-ко-го. В доме было пусто… Был только Харуо. И даже он, последняя сволочь, для Кано был сейчас лучше, чем вообще ничего. Вот он и приполз… Ища поддержки, защиты. Просто больше не у кого было их попросить. Как мало, оказывается, надо было этому несчастному больному ребенку. Всего-то, чтобы приласкали и пригрели, пожалели, дали немного тепла, заботы и любви. И за неимением поблизости других кандидатур, в любящие и заботливые родители был выбран Харуо, невежа, грубиян и жестокий человек, который совсем недавно чуть не изнасиловал младшего. Все, чего он просил, это немного внимания, сочувствия, доброты и защиты. Ему всего-то и надо было почувствовать себя нужным, что он кем-то любим… «Разве это так много?» — спрашивал себя Харуо, и его рука в ответ осторожно поглаживала горячую влажную спину. Когда мальчишка наплакался и уснул, Харуо все же отнес его в свою комнату, здраво рассудив, что постель и теплое одеяло гораздо лучше неудобного узкого дивана. Мальчик проснулся, когда его опускали на кровать, но, похоже, даже не понял, где находится. Попросил пить и снова заснул, даже не оглядываясь по сторонам. Харуо еще раз поискал на кухне лекарства, но ничего путного так и не нашел. Ночью он давал Кано воду, помог дойти до туалета, и вытирал со лба и шеи пот. Кано все пытался скинуть с себя одеяло и протестующее мычал во сне, хныкал, но ни разу так толком и не проснулся. На следующий день снова повторилась сцена с едой, дважды. Мальчик съедал всего ложку, а потом начинал орать и капризничать, брыкаясь и выбивая из рук тарелку. Харуо был само вселенское терпение и ни разу не вышел из себя. А что можно взять с больного ребенка с температурой в 39,2? Его беспокоило то, что Кано ничего не ест, но, по крайней мере, мальчик много пил. Температура никак не спадала, он потел и мучился, стонал во сне. Харуо дважды менял ему футболку, ужасаясь тому, как малыш тает прямо на глазах. Острые ребрышки выступили так ярко, а плоский живот так глубоко впал, что казалось, что его как минимум неделю ничем не кормили. Харуо уже подумывал о том, чтобы позвонить родителям… Но осталось пережить всего одну ночь и половину дня, самолет приземлится в 10, значит к 12 они будут дома. Харуо решил дотерпеть. Не помрет же, в конце концов, мальчик… Наутро температура упала до 38, и Кано даже разлепил глаза, мутным взглядом обводя комнату. Харуо уже привычным жестом протянул ему бутылку, но Кано покачал головой и отвернулся к стене, снова проваливаясь в беспокойный сон. А Харуо сидел на стуле, лениво пролистывая странички в интернете, и чувствовал себя курицей-наседкой. А что было делать? Не бросать же беспомощного болеющего подростка одного? В половину первого у дома затормозило такси – вернулись родители. Школу Харуо сегодня с удовольствием прогулял, поэтому, когда спустился вниз встретить предков, увидел удивленные лица и беспокойный голос матери: — Харуо, а почему ты дома? – подозревая очередной прогул, спросила она. Старший остановился на последней ступеньке лестницы, и как-то виновато сообщил: — Мелкий заболел. У него температура 38. Он вовсе не хотел, чтобы это звучало виновато, он хотел сказать это безразличным тоном, но получилось почему-то так. Лица Мишараюми-сана и Юмико сразу омрачились – они поторопились наверх, попутно спрашивая: — Как давно? Ты давал ему лекарства? Комната Кано была пуста, и взрослые повернули к Харуо удивленные лица. — Он у меня. – Как-то смущенно пробормотал Харуо, и пошел вперед, распахивая перед ними дверь. Кано, наверное, услышал голоса в коридоре и проснулся, и сейчас сидел, с волнением и ожиданием глядя в коридор, мимо Харуо. Когда он увидел отца и Юмико, его мордочка снова жалобно скривилась, и он завыл. А Харуо топтался в коридоре, не решаясь зайти в собственную комнату, не зная, куда девать внезапно вспыхнувшее раздражение. Он чувствовал подкатывающую к горлу злость, наблюдая, как родители возятся возле Кано. — Сынок, ты как? – сочувственно спросил его отец, и мальчишка протянул в ответ руки с таким жалобным и несчастным лицом, будто последние два дня за ним вовсе не ухаживали, не поили лекарствами, не кормили, не обтирали влажным полотенцем и не водили под руку в туалет. — Милый, как ты себя чувствуешь? – точно так же вопросила его мать, присаживаясь с другой стороны кровати, и ласково погладила мальчика по спине. Мишараюми-сан крепко обнимал сына, баюкая на руках, а Юмико любовно засовывала ему градусник в рот, и в этот момент они трое выглядели счастливой, образцовой, любящей семьей, достойной оказаться на обложке какого-нибудь семейного журнала. Харуо, места которому в этой идиллии не нашлось, скрипел зубами, давился бессильной злобой, как будто он – маленький мальчик, а родители только что что-то отобрали у него, а потом тихо ушел на кухню. Почему-то сильно захотелось выпить чего-нибудь крепкого.