Белое и черное

…Командир штурмового авиационного полка Антонов еще раз, нахмурившись, посмотрел на только что пришедшую из штаба разнарядку. Донесение из проверенного источника… Особо важное задание…. Немецкая колонна с боеприпасами – точное время, точное место. Приказ – уничтожить. Опять посылать людей практически на верную смерть. Перелет через линию фронта, вражеская ПВО, вероятность встречи с немецкими истребителями – летчикам понадобится немало удачи, чтобы преодолеть всё это и достичь цели, находящейся в немецком тылу, а затем еще и вернуться – вновь через всё это самое. Немало удачи. А еще мастерства, с которым было совсем тяжко. У большинства летчиков, имевшихся в распоряжении, были считанные часы на лета – отправить таких было равносильно подписанию им смертного приговора. А если выбрать того, у кого опыта на такое хватит, то это окажется Андрей. А на это решиться было нелегко. Командиру не позволительна подобная слабость – да только в экипаже с Андреем – сын, да и сам Андрей уже давно столь же родной. Своими руками отправить сыновей на смерть… Но если у кого-то и будет шанс, то это у звена Андрея. Или все-таки – не только у них?.... Антонов еще раз прикинул, какими звеньями он сейчас располагает. Выбрал три более-менее подходящих. Вызвал помощника. Перечислил фамилии тех, кого следует собрать на совещание… - Старший лейтенант Черный, вас вызывает полковник, – скороговоркой произнес явно куда-то торопящийся сержант, и убежал, не оставив возможности ничего спросить. Ну да черт с ним, зато неужели нас все-таки отправят повоевать? Андрей никак не мог отделаться от ощущения, что к экипажу его самолета, а заодно и к подчиненному ему звену командир относится слишком бережно. И спасибо, что еще вообще куда-то посылает, а не запирает вдвоем с Женькой на ключ, чтобы не сбежали и не влипли в очередную передрягу, как это бывало в детстве. С него бы сталось… …В этих своих мыслях Черный, правда, сильно преувеличивал истинное положение дел: Юрий Анатольевич, не смотря на всю отцовскую любовь к обоим сыновьям – родному и приемному – отнюдь не позволял чувствам взять верх над долгом и здравым смыслом. А вот завистливые языки, бывало, утверждали обратное. До Андрея обрывок фразы о «слишком легких заданиях для родственничков» долетел всего один раз, но этого ему хватило с головой, чтобы теперь в каждом новом поручении подозревать поблажку, попытку поберечь мальчишек. Проблему он решил радикально, вернее, решал ее каждый раз заново путем усложнения задания прямо во время его исполнения и зачастую в обход прямого приказа. Юрий Анатольевич хватался за голову от таких подвигов, но сделать с Андреем ничего не мог. Хотя отправкой под трибунал грозился с завидной регулярностью. …У Юрия Анатольевича Андрей застал старшего лейтенанта Мартынова и лейтенанта Карасева – командиров третьего и восьмого звеньев. «Интересно, это куда же почти целую эскадрилью хотят отправить?» - удивился про себя Черный. …Антонов окинул взглядом собравшихся командиров и в очередной раз осознал, что на задание, кроме Андрея, ему отправлять некого. В который раз корил он себя за то, что в начале войны не удержался и взял мальчишек в свой полк. И как тогда не пришла в голову мысль, что значит быть в первую очередь не отцом, а командиром? А теперь уже поздно. Теперь надо делать то, что должно, и не думать. - Старший лейтенант Мартынов, лейтенант Карасев, вы пока свободны, - сказал он. Все, теперь пути назад нет. Решение принято. Он посмотрел на уходящих командиров и перешел к делу. Говорить было тяжело, но показывать этого он не собирался. Просто еще один вылет – ничего больше думать об этом не нужно. - Андрей, твоему звену поручается задание особой важности. Стало известно, что немцы гонят крупную колонну с боеприпасами через поселок Подледный. Если она дойдет до фронта – немцы получат хорошее подкрепление. Этого допустить нельзя. Известно точное время, когда колонна будет находиться непосредственно в Подледном. В это время она становится удобной мишенью. В это время она должна быть уничтожена. Андрей внимательно посмотрел на карту, прикидывая, насколько опасен участок, на котором будет проходить задание. Основные боевые действия начнутся намного севернее Подледного, ближе к берегу Ладожского озера. Поскольку обстановка уже накалена до предела, именно там сосредоточено основное внимание обоих противников, а вовсе не в тыловом Подледном. Однако линию фронта в любом случае придется пересечь. Потолок у Ил-2 - 5500 метров, значит, ПВО они вполне проскочат. Расстояние туда и обратно укладывается в предел дальности перелета без дозаправки, значит в любом случае фронт они перелетят. Остается одна опасность – немецкие истребители. Если только понадеяться, что немцы не предполагают, что кто-то столь нахально сунется к ним в тыл…. Допущения и «если» Андрея не смущали. До сих пор ему везло, да и опыта хватало (не смотря на святую уверенность, что его берегут). Ил-2 уже успел стать родным, и Черному на полном серьезе казалось, что на этой машине он вывернется из чего угодно. Он перевел взгляд на Юрия Анатольевича и вдруг подумал, что в тот, судя по всему, совершенно не разделяет такого оптимизма. «Как всегда, - слегка обижено подумал Андрей. - Всегда он за нас боится». А вслух произнес: - Да все в порядке будет, разбомбим и вернемся, в первый раз, что ли? – получилось даже слишком беззаботно. – Сколько раз летали. Через фронт проскочим, а дальше дело техники. Оставим фрицев ни с чем - и назад. Вот так все просто. И вот его туда отправлять? Он когда-нибудь поймет, что тут война, а не детские игры? - Андрей, ты вообще понял, насколько это опасно? «Ну вот, начинается, - с досадой подумал Черный. - Ну да, не прогулка конечно, но здесь же война все-таки». - Понял. - Если все будет тихо, не вздумай никуда больше лезть. Ничего ты не понял, я тебя знаю. Бензина у вас только туда и обратно, на твои незапланированные прогулки не рассчитано. - Только колонну и назад, – поспешно заверил Андрей, которому в голову как раз закралась шальная мысль о немецкой комендатуре, которую, отмеченную крестиком, он углядел на карте Подледного. «А ведь там лететь всего ничего…» Антонов перехватил взгляд сына, невольно скользнувший на карту. - Старший лейтенант Черный, - Андрей даже вздрогнул от столь резкого перехода на официальный тон. – Я не отдаю приказ бомбить комендатуру или что-то еще. Только колонну. Нарушишь - пойдешь под трибунал за невыполнение. Услышав в очередной раз про трибунал, Андрей сдержал улыбку только немыслимым усилием воли. А Юрий Анатольевич продолжал его распекать: - Только твоего геройства на этом задании и не хватает. На комендатуру даже не смотри. С ней вообще все очень непросто. Я должен бы молчать, но это, пожалуй, единственное, что может тебя убедить: в ней есть наши люди. Информация о колонне и ей подобная поступает именно от них. Уничтожишь комендатуру – лишишь нас источника. Андрей ни разу ему не поверил. Но утвердительно кивнул, словно наши люди в немецких штабах встречались всегда, повсеместно и иначе никогда не бывало. - Ладно, - Антонов в свою очередь сделал вид, что его сумел обмануть этот наигранный кивок. - Зови остальных командиров, разберем все это вместе. …От Юрия Анатольевича они вышли уже под вечер. Женька ждал чуть ли не у самой двери. Оставаться в абсолютном неведении его не устраивало столь же сильно, сколь мало смущало то, что сообщать подробности задания Андрей не имеет права. Впрочем, в этом у них с братом не было разногласий. Они дружили с детства, во всех шалостях всегда были сообщниками, а «совместные страшные тайны» прилагались ко всему этому великолепию сами собой. Да и вообще, соблюдать правила было не в духе Андрея. Поэтому стрелок часто знал гораздо больше, чем ему было положено. - Ну что там? Куда нас? – сразу же обрушил град вопросов нетерпеливый Женька. - Тише ты, давай еще всей части расскажем куда, когда и зачем летим, – прошипел Андрей и потянул Женьку за собой, попутно выискивая взглядом более пригодное место для таких разговоров. - Ладно тебе, прям обстановка строгой секретности, – поддразнил Женька – Что там такое важное, что ты так шугаешься? - Будешь тут шугаться, когда тебе каждый раз трибуналом грозят… - Что, опять?! – Женька уже явно веселился. – А ты серьезно все еще думаешь, что отец может отдать тебя под трибунал? - Знаешь, на сей раз это действительно прозвучало очень угрожающее, - с напускной серьезностью подтвердил Андрей. - Ну, угрожать - это он умеет, – со знанием дела заявил Женя. – И тем не менее - там есть что-то, что мы никак не можем оставить без внимания, не учтенное в официальном приказе? - Есть, - кивнул Черный. – Там есть немецкая комендатура. Юрий Анатольевич очень отговаривал меня туда лететь. - И за это угрожал трибуналом? - Не только. Если ему верить, то там вообще чуть ли не наши в этой комендатуре, – весело сообщил Андрей. - Аа, наши, как же, – рассмеялся Женька, а Черный продолжил: - Комендатура совсем недалеко. Очень бы я хотел преподнести подарок коменданту. Ты же слышал, какие зверства они там творят, на оккупированных территориях? Моментально посерьезневший Женька кивнул. - Вот пусть получат за это. Глядишь, после бомбежки не до этого будет, - подытожил Андрей. - Только я не уверен, что на этот раз получится. Конечно, тянет приложить немцам к колонне еще комендатуру, но топлива нам выделяют в обрез, словом, как там сложится – непонятно. - Ты? Не уверен? – Женька удивленно посмотрел на Андрея. Тот мотнул головой. - Все, на месте разберемся. До вылета еще несколько часов, ты как хочешь, а я пошел спать. … «Ну да, спать он пошел, - с досадой подумал Женя, глядя на удаляющегося Андрея. - Ночевать мы видимо собрались в медпункте. Ну точно, сейчас Машкина смена….» …- Маш, – Андрей заглянул в медпункт .– Не занята? - Нет, не занята, – девушка улыбнулась и поднялась из-за стола к нему навстречу. Сержант медицинской службы, совсем молоденькая, она только-только закончила медицинское училище и сразу пошла добровольцем на фронт. Здесь она оказалась единственной девушкой в части, и, естественно, за ней бегал каждый второй вместе с первым и третьим, однако безрезультатно. Исключение Машка сделала только для Андрея, а тот совершенно потерял голову от этой рыжей бестии. - Я соскучилась, а ты все не заходишь, – чуть обиженно проговорила она. - А у меня смена, даже отлучиться не могу… - Я тоже, но раньше никак не получалось зайти, - принялся оправдываться Андрей. - В четыре вылет, надо было получить задание… - В четыре? – Маша взглянула на часы - было уже больше десяти. – Тебе же еще отдохнуть надо. - Еще полно времени, - отмахнулся он и, повинуясь порыву, обнял ее. Маша каждый раз так переживала, когда ему надо было куда-то лететь, что за одно это он начинал ненавидеть немцев еще больше. - Какое у тебя задание? – с беспокойством спросила рыжая. - Да ничего страшного. Долететь, скинуть бомбы и вернуться, – Андрей не хотел вдаваться в подробности. Ему хватило одного раза, когда Женька додумался при Маше описать во всех красках встречу с «мессером». Перед следующим после этого вылетом на Машу было страшно смотреть, она извела себя, и провоцировать это снова Андрей не хотел. «Илы» часто не возвращались – это и так знали все. - Маш, ну хватит тебе, я же тебя никогда не обманывал. Это было почти игрой, в которую он начинал верить. Потому что если все время думать, что не вернешься, будет невозможно жить. Главным было убедить себя, что если пообещал, то ничего не случится. Ведь, на самом деле, нельзя же обмануть эту девочку, которая так его ждет и верит. Нельзя. Значит, он вернется обязательно. Потому что этим светлым зеленым глазам нельзя врать. Это преступление. Наконец она улыбнулась. Значит, почти поверила. Всегда только почти. Потому что вчера не вернулось звено. Потому что из тех, кто вылетел утром, не вернулись двое. И это она еще не знает, сколько раз он сам едва выходил из передряг, когда внезапно появлялись истребители, когда не хватало топлива, когда… Андрей решительно прогнал от себя эти мысли. Война осталась за дверью медпункта – по крайней мере пока. Здесь были сейчас только их мир, тишина и блаженные несколько часов до возвращения в войну. - Я тебя люблю, – зашептала ему на ухо Маша, прижимаясь так близко, как это возможно. - Поэтому ты вернешься. - Вернусь, солнышко мое рыжее, – он подумал, что если сейчас потянуть за шпильку, удерживающую в пучке ее шикарную косу, то по ее плечам рассыплются искрящиеся локоны. - Рыжая, и что? – с наигранной обидой спросила Маша - Ничего, – засмеялся Андрей и посерьезнел. – Красивая… - Погоди, я дверь закрою, сегодня, наверное, уже не будет никого, - рыжая вывернулась из его объятий. - А если будет? - Тогда мне придется спрятать тебя в шкаф, - ехидно отозвалась она. Андрей расхохотался: - Ну уж нет, лучше я ему объясню, почему ему следует прийти позже…. …Снег ослепительно блестел под не по-зимнему ярким солнцем. Было очень холодно. От мороза перед глазами моментально начинала плыть пелена, а дыхание превращалось в густой пар. Обманчивое январское солнце не грело, а только вводило в заблуждение тех, кого будили его ясные лучи. Фальке не удавалось справиться с портсигаром, не стащив с руки меховую варежку – перчатки, хоть и тщательно приведенные Настей в порядок, были оставлены до лучших времен, так как примерзали к коже. Химмельштайн едва успел извлечь сигарету и прикурить, как пальцы закоченели до ломоты. Теперь единственной надеждой было отогреть их, сунув в карманы прямо в варежках. За спиной у Фальке, только что им покинутое, продолжалось примечательное действо, на которое собрались поглядеть не в пример лучше гестаповца приспособленные к морозу местные жители. Их было довольно много, хотя никто не пригонял их сюда насильно. Фальке позаботился лишь о том, чтобы по Подледному разлетелся слух о казни полицаев, ответственных за поджог мирного дома. Теперь оба приговоренных шуцмана стояли у виселицы. Эрих зачитал приговор, содержащий, кроме объяснения вины осужденных, еще изрядную долю нужной пропаганды на тему того, как немецкие власти пекутся о благополучии русского мирного населения и всё в таком же роде. Химмельштайн курил и отстраненно наблюдал за тем, как по окончании чтения обоих приговоренных подвели к веревкам, одели петли им на шеи, а затем выбили им из-под ног доски. Повешенные дергались в последних конвульсиях. Фальке думал о том, что сегодня, пожалуй, он прицельно займется задержанной девчонкой и только ею. Он просто чувствовал, что она должна расколоться. Еще немного – и всё будет. Ну а если вдруг он ошибается, то есть еще двое. И «Иван Иваныч», хотя с этого, как раз, вряд ли удастся получить желаемое… Фальке знал этот тип людей – веселые и открытые, но с несгибаемым стержнем внутри. А вот Настя, за которой следили и сам Фальке, когда была возможность, и его люди, скорее всего, действительно была ни при чем. Она не делала ничего, что можно было истолковать двусмысленно, общалась разве что с соседями и немногочисленными подругами, словно и впрямь не имела ничего общего ни с подпольщиками, ни с сопротивлением. Фальке внезапно был рад такому исходу. Он привязался к девочкам, и трогать их мать не хотел, но был бы вынужден, если бы она дала повод. А так его совесть была совершенно чиста. «Пляски на веревке» наконец закончились. Люди, однако же, не торопились расходиться. Фальке как раз докурил и смотреть, что дальше, не стал, предоставив разбираться со всем Эриху. Сам же он вернулся в штаб и занялся запланированным делом. …- За что его?... он же ничего не знает… - сбивчиво шептала она. – Он не был с нами! Он ничего не знает, он не знал, что я расклеиваю листовки, он…. - Не надо, Анюта, - разбитыми губами прошептал парень, черты лица которого было трудно разглядеть за кровоподтеками и запекшейся кровью. – Только не говори ничего. Все будет хоро…. - Молчат, - приказал Фальке. Он-то и прервал посередине реплику заключенного коротким ударом хлыста с металлическими клепками. - Не надо! – закричала Анюта, пытаясь вырваться из рук удерживающего ее охранника. - Вы знаете, как прьекратит это, - отчеканил Химмельштайн. Потом вспомнил про переводчика, остальное сказал на немецком: - Я стану жечь его живьем, понемногу – так, чтобы это причиняло адскую боль, но было недостаточно, чтобы умереть. И снимать с него тонкие полоски кожи. А еще у меня есть замечательная вещь – кстати, идея позаимствована у вас, русских. Представьте себе тонкую стеклянную трубку. Она очень тонкая и очень хрупкая. Она легко может войти в какое-нибудь отверстие человеческого тела. А затем быть там разрушена. На мелкие, мелкие, и очень острые осколки. Анюта затихла и замерла в какой-то совершенно бессильной позе. Волосы упали ей на лицо и полностью его закрывали, поэтому его выражения Фальке не видел. - Ну что же, мне начать? – обратился он к девушке. Ответом ему было молчание и судорожный вздох. Фальке вздохнул в свою очередь: - Я надеялся, вы хотя бы его пожалеете. Гельмут, передайте мне горючее и ткань. …- Хайль Гитлер! – отсалютовала Мария, получила ответное приветствие от Фальке и только затем украдкой покосилась на происходящее в комнате. – Вы меня звали, гауптштурмфюрер? Тихий стон, раздавшийся в этот момент и тут же смешавшийся со всхлипыванием, заставил Фальке Вайссера брезгливо поморщиться. Сам гестаповец был занят вытиранием рук от крови, в которой он ухитрился перепачкаться. - Да. Нужно задержать Александра Каманина. Он выдает себя за учителя в местной школе, на самом же деле он глава ячейки сопротивления. На задержание отправляйтесь немедленно. Предупредите патруль и все караулы на окраинах поселка – вполне возможно, Каманин попытается сбежать. - Будет сделано, гауптштурмфюрер, - отозвалась Мария. - Отлично, идите. Гофман вышла, а Фальке обернулся к заключенным. Их было двое – парень и девушка. Первый уже мало походил на человека и был жив только благодаря тому, что Химмельштайн знал свое дело. Это именно его стоны вмешивались в разговор Марии и Фальке. Анюта же, по-прежнему удерживаемая охраной, беспрерывно рыдала. Когда она начала давать показания, Фальке с трудом разобрал в этих всхлипах слова. Теперь же они стали еще более судорожными. - Они мне больше не нужны, - сказал Фальке своим людям. – Её отведите обратно в барак. А его…. Застрелите, пожалуй. Он всё равно умрет. - Неееет! – Анюта, кажется, совершенно сорвала себе голос этим криком, но он все равно потонул в громком звуке выстрела. А затем стало тихо. Глаза Анюты расширились, их заволокло непонятной пеленой. Девушка, резко переставшая вырываться из рук охранника, безвольно осела на пол – ей уже не препятствовали в этом – неудобно сложив ноги. Оказавшись на полу, принялась раскачиваться из стороны в сторону. Она больше не плакала – только всхлипывала без слез. Взгляд потеряно блуждал, не задерживаясь ни на чем. - Уберите ее, - повторил Фальке. – Мне приведите следующего заключенного. Того, который сидит в яме…. … - Товарищ полковник! - взволнованный связист чуть было не ворвался в кабинет, даже не дождавшись разрешения. – У меня крайне срочная информация для вас. На связь вышла группа Завьялова. Они передали сообщение…. - Так, успокойтесь, давайте по порядку. Что передает Завьялов? – Антонов ощутил неприятную тревогу. На душе что-то заныло, будто кошки заскреблись, хотя он пока понятия не имел, что передает партизанский штаб с оккупированной территории. Сам факт, что Завьялов вышел на связь именно с авиационной частью, был странен и означал, что случилось что-то нерядовое. - Он передает, что Подледный теперь охраняется истребителями. Вот точный текст донесения, - сержант протянул записку. …Антонову показалось, что его окатили ледяной водой. Он взял в руки клочок бумаги и только раза с третьего наконец осознал, что именно он читает. «Для прикрытия колонны в Подледном вызваны истребители. Противодействовать этому не удалось. Успех вашей операции не видится возможным». - Едва успели… - пробормотал Юрий Анатольевич, а затем велел сержанту: - Так, немедленно передать это в штаб. Это и то, что в соответствии с полученной информацией я отменяю вылет и прошу подтверждения этого решения. Как только оно поступит, немедленно доложите. - Так точно! Антонов стер со лба невольно выступивший пот. Ему казалось, что он только что прошел по краю пропасти. Звено штурмовиков против немецких истребителей – верная смерть, которая догонит ребят раньше, чем они успеют приступить к выполнению приказа. Здесь можно было разве что послать им в помощь собственные истребителей – а этой возможностью на данный момент Антонов не располагал. ..Время шло, а связист не возвращался. Юрий Анатольевич в очередной раз сверился с часами. Что же они медлят? Наконец, не выдержав, он отправился в пункт связи лично. И там застал картину, которую, пожалуй, желал сейчас увидеть меньше всего. Сержант стоял по стойке смирно перед радиостанцией, сжимая в руках наушники. Рядом на стуле сидел майор НКВД Вадим Николаевич Поляков с видом полного хозяина положения и спокойно курил. Увидев своего командира, связист попытался что-то объяснить, но Поляков пресек эту попытку и сам обратился к вошедшему: - Что же вы тут саботаж устраиваете, товарищ полковник? – на губах его заиграла деланная улыбка. Он затушил сигарету. Антонов подумал, что кажется, точно улыбка существует отдельно от человека и в особенности – его взгляда. – Самовольничаете. Приказы отменяете. Кстати, - он резко повернулся к связисту, - сержант Данилов, вы свободны. Данилов замешкался. Перевел взгляд на Юрия Анатольевича, ожидая от него указаний. - Вы меня плохо расслышали? – переспросил майор, заметив, что ему не торопятся подчиниться. – Вон отсюда, иначе я вас выведу. Пойдете под трибунал за неподчинение. Связист не двинулся с места и продолжал смотреть на командира. Юрий Анатольевич едва заметно показал взглядом на дверь, и лишь тогда сержант наконец послушался и вышел. Поляков зло усмехнулся: – Хорошие у тебя солдаты, Юра. Смотри, пойдут из-за твоей выучки по этапу. Ни черта же им помочь не сможешь. - Это не выучка, это порядочность, Вадим Николаевич, – заметил Антонов. Обращаться по имени к старому знакомому не тянуло совершенно, а по званию было жирно. – Только боюсь вам этого не понять. - Юра, я же пока по-хорошему с тобой разговариваю, - пожал плечами Поляков. - Так и быть, я по старому знакомству сделаю вид, что никакой попытки отменить приказ не было. Вылет через полчаса, отдаешь своим орлам последние указания - и все будет тихо. - Что ты со мной играешь, как кот с мышью? – не выдержал этого спектакля Антонов. – Отправлять туда самолеты нельзя. Какой толк от того, что их собьют раньше, чем они скинут первую бомбу? - Юра, Юра, – сочувственно покачал головой майор. – Я-то знаю тебя хорошо. Но любой другой на моем месте мог бы подумать, что ты сейчас устраиваешь ... саботаж. Самый обычный саботаж. Он сделал паузу, внимательно следя за реакцией Антонова. А затем продолжил протокольным тоном: - На основании непроверенной информации, которая запросто может оказаться откровенно ложной или неверно истолкованной, ты решил отменить задание, от которого зависит успех прорыва блокады. И я догадываюсь, зачем тебе это понадобилось, - майор победоносно улыбнулся, точно сумел узнать тщательно скрываемую тайну. – В звене, которое тебе пришлось отправить на это задание, летит твой родной сын. Я уже молчу о не менее любимом приемыше. - Гладко у тебя выходит, – сухо заметил Юрий Анатольевич, который уже прекрасно понял, что его загоняют в угол. - Еще бы, ведь всё это очевидно, - Поляков буквально светился от одному ему ведомого удовольствия. - Ты лучше меня знаешь, что информация от Завьялова достоверна, - Антонов предпринял последнюю попытку воззвать к здравому смыслу. – У звена нет шансов выдержать бой с истребителями. Даже если им безумно повезет и истребитель будет один – в чем я лично крайне сомневаюсь – они не смогут одновременно выполнять задание и вести бой. Да в этой ситуации Ил-2 – просто гроб с крыльями: ни скорости, ни маневренности. Честное слово, мы останемся в большем выигрыше, если просто взорвем машины здесь, на аэродроме – по крайней мере сбережем топливо, - с плохо скрываемой горечью закончил он. - Не останемся, – можно подумать, Поляков и правда расценил последние слова Антонова как реально предложенный вариант действий. - Так мы на них потратим свой боезапас, а в противном случае на это уйдет немецкий. Он тихо рассмеялся, сочтя свою шутку крайне удачной. Антонов смотрел на него и почти не верил, что он здесь и сейчас видит человека, который говорит подобные вещи и так легко раскидывается человеческими жизнями. О чем можно с ним говорить...? - Делай, что хочешь, но я отменяю приказ. Саботаж, значит, саботаж, – решился Юрий Анатольевич. - Отменяй, - запросто согласился майор. - Только тогда я буду вынужден тебя арестовать, и тот, кто заменит тебя на посту, вряд ли повторит твою глупость. Кстати, если уж ты так заботишься о своих мальчиках, подумай, что будет с ними в этом случае. У обоих такие ненадежные семьи… Да, и Данилову этому твоему я неподчинение-то припомню. Терпеть не могу, когда кто-то забывает свое место. Ну что же, отменяешь? - Черт тебя побери… - побелевшими от бессильной злости губами прошептал Антонов. Его почти никому не удавалось настолько вывести из себя. – Нет. Поляков снова заулыбался и продолжил предельно мягко: – Все, Юра, иди провожать свое звено, а то до вылета двадцать минут. Ну и на всякий случай – я не шутил. У меня вообще неважное чувство юмора, знаешь ли. Юрий Анатольевич проглотил просившуюся на язык колкость и ограничился только красноречивым взглядом. Такую ситуацию он не мог себе представить даже в самом страшном кошмаре. Хоть стреляйся - ничего не изменишь. Их все равно туда отправят. Целое звено. Умирать. Звено, в котором летят Андрей и Женя. - Кстати, - добавил майор, - ты на всякий случай им про истребители не говори. А то мало ли что…. Сами сообразят, когда понадобится. .. Фальке шел вдоль ряда машин, окидывая каждую из них быстрым взглядом. По обе стороны от него, отставая на шаг, следовали Эрих и Отто. Колонна пришла прошлой ночью. Последующий день превратился в долгую и мучительную эпопею с попытками Фальке Вайссера как-то повлиять на скорость отправки колонны на фронт. Увы, практически безрезультатно – как назло, командир колонны, Йозеф Мец, непоколебимо стоял на своем: у него есть четкий приказ о времени отправления, нужно провести необходимые технические приготовления, то есть, проверить исправность техники и так далее, дозаправиться, дать отдых солдатам. Придраться к нему в этом было сложно – правда, оставалась возможность пойти на обычный шантаж, воспользовавшись всеобщим страхом перед гестапо, но тут выяснилось, что дозаправка и вправду нужна, а вот цистерны с топливом еще не подошли. Тут Фальке осталось уже просто плеваться: как ни пытался он бороться с безалаберностью Подледненских порядков, отследить всё было нереально. Мысль о том, что Джокем Ланг – а именно он следил за поставками топлива – палец о палец не ударит, чтобы как-то ускорить процесс без прямого указания Вольфганга, Фальке в голову приходила, но вот момент, что комендант спустит на тормозах все настоятельные просьбы на этот счет, он упустил. А теперь уже было поздно, оставалось только усилить охрану – что и было сделано, причем Химмельштайн согнал в помощь колонне без малого половину подчиненной ему полиции - и покорно ждать топливо. К радости Фальке, наконец появилось и прикрытие с воздуха: два «мессершмитта» время от времени проскальзывали по небу, патрулируя порученный им участок. - Гауптштурмфюрер, вы удовлетворены состоянием маскировки? – крайне скучно поинтересовался Мец. Он, как казалось Фальке, был живым воплощением скуки. Но вот маскировку его люди действительно сделали неплохо. - Удовлетворен, - кивнул Фальке. – Ну что ж, завтра с утра приходит топливо, и вы немедленно отправляетесь. - Да. В соответствии с приказом, - кивнул исполнительный Мец. …Покинув колонну, Фальке вернулся домой. Было довольно поздно – девочки уже не выбежали его встречать. Настя собрала поздний ужин. Фальке закончил с ним быстро, поблагодарил и ушел к себе. Наверное, впервые за эту безумную неделю его охватило спокойствие. Оставалась одна ночь – и колонна уйдет. Дальше все было намного проще. О работе Фальке думать уже не хотелось. Он просто лег в постель, закинул руки под голову и позволил сознанию обращаться к тому, к чему ему самому хотелось. А ему хотелось домой, в Берлин. Еще хотелось тихих теплых вечеров на веранде загородного дома. Слушать тихий голос Сенты, вдыхать запах ее мягких вьющихся волос, смотреть в любимое лицо и думать о том, что насмотреться на него будет невозможно никогда. Фальке очень сильно повезло. Он был одним из тех счастливцев, для кого совпали любовь и необходимость. Девушка, которая вскружила ему голову, оказалась одновременно прекрасной партией по другим соображениям – и против их брака никто не сказал ни слова. Разумеется, недоброжелатели болтали всякое, но Фальке и Сенте не было до этого ровным счетом никакого дела. Они просто были счастливы друг с другом. Они были бы рады не расставаться ни на минуту, но, как бы то ни было, у Фальке был еще долг перед идеей. Сента отпускала мужа, усилием воли заставляя себя оторваться от него, Фальке это давалось проще – он просто старался не думать. Но кончалось всегда одинаково – мысли начинали накрывать в самый неподходящий момент. И отогнать их тогда уже становилось намного сложнее. А теперь в мысли примешалась еще Катрин. Фальке с Сентой были женаты уже целых два года – а ребенка все не было. Причину этого они так и не узнали, в любом случае со временем она исчезла сама собой. Фальке чуть с ума не сошел от счастья. И второй раз, когда дочь родилась и он взял ее на руки. Он уже чуть было не боготворил ту злосчастную пулю, которая прошла на два пальца в сторону от сердца и обеспечила ему пару месяцев пребывания в Берлине на лечении. Сента, правда, вся извелась за это время. Но именно тогда родилась Катрин. - Катенка, - улыбнулся Фальке, лежа с закрытыми глазами, чтобы не развеять видение. Ему понравился этот ласковый русский вариант имени. – Катенка. Мысли Фальке становились все более и более живыми. Они обволакивали, обступали его, создавали уже совершенно иное измерение, в которое он постепенно перемещался… иными словами, гауптштурмфюрер наконец-то провалился в долгожданный сон. …А потом этот сон прорезали вой сирены и грохот канонады. Фальке подскочил на постели, не понимая, что случилось. В дверь кто-то со всей силы колотил: - Гауптштурмфюрер! Гауптштурмфюрер! - Эрих? – Фальке все еще не мог прийти в себя и понять, на каком он свете и что происходит. Он поднялся и все-таки открыл дверь. Помощник даже не стал заходить. - Воздушная тревога. Бомбят колонну. - Дьявол! – выругался Фальке. – Я этого и боялся! А наши истребители? А наши люди?! - Я не знаю подробностей, истребители, наверное, там, а людей должны были увести после объявления тревоги, - ответил Эрих. Химмельштайн сел на постель, обхватив голову руками – от резкого пробуждения она начала неприятно болеть. - Там есть кое-что и по нашей части, гауптштурмфюрер. Колонна ведь была замаскирована, с воздуха ее было не видно, да к тому же – ночь. - Ну да, - Фальке непонимающе посмотрел на него. – И что же? - А то, что кто-то зажег огни – кругом, вокруг колонны. Как будто дал сигнал. - Так, - гестаповец поднялся и принялся быстро одеваться. – Отправляемся туда, срочно. - Куда, под бомбежку?! – воскликнул Эрих. – Здесь-то не слишком безопасно оставаться, я только потому с вами сейчас так спокойно говорю, что их интерес колонна, а не поселок, но…. - А потом будет поздно, - отрезал Фальке. – Разумеется, мы не полезем под бомбы. Подберемся, насколько получится, дальше решим по обстановке. Скорее всего, с момента, как в дело вступят «мессершмитты» - если уже не вступили – русским станет не до земли. А вот мы, ожидая лучших времен, рискуем упустить момент. Я хочу знать, кто и какой сигнал подал русским, а главное – каким образом и куда смотрела охрана! - Воля ваша, - сдался Эрих. – Едем. …В небе разворачивалась драма. «Мессершмитты» действительно появились – двое против трех русских штурмовиков. Никакой ПВО в Подледном не имелось – считалось, что сюда действительно никто не в состоянии подобраться так близко. Эти трое, которые сейчас зарились на колонну, были или героями, или самоубийцами, или и тем и тем – к тому же им немыслимо, невероятно повезло прорваться через линию фронта и последующих укреплений. Но скорее всего, на появлении «мессершмиттов» их везение подошло к концу. Фальке выскочил из автомобиля. Ближе было нельзя. Он в отчаянье всплеснул руками – слишком большое расстояние не позволяло толком ничего разглядеть. Что-то сверкнуло. Самолет прошел над головой. - Ложитесь, гауптштурм… - крикнул Эрих, но конец фразы утонул в гуле самолета и последовавшем за этим взрыве.