Белое и черное

Лекарство, которое девушка дала ему выпить, было не таким уж омерзительным. Но голос и интонация, с которой его уговаривали проглотить эту «маленькую ложечку микстуры», настолько ласкали слух, что Женька совершенно подло прикидывался, что это адское зелье совершенно не лезет ему в горло. Антонов-младший был еще очень слаб. Он даже толком не мог оторвать голову от подушки – перед глазами сразу всё плыло, начинался приступ тошноты. Но омерзительнее всего была полная бессмысленность выздоровления. Немецкий плен мог сулить разве что скорую и мучительную расправу. Женька обреченно посмеивался про себя, что его лечат только потому, что над здоровым можно будет изощряться дольше. В общем, грело раненого стрелка сейчас только две вещи: общество хорошенькой медсестры Татьяны и знание о том, что его брат Андрей жив, и его не трогают. Последнее, разумеется, нашептала именно Татьяна, не смотря на все запреты немецкой охраны, неустанно дежурившей у дверей лазарета. Говорить с медсестрой раненому практически не позволяли. Поэтому общение с ней состояло из ничего не значащих фраз, случайных взглядов и прикосновений, недосказанности и невозможности задать прямой вопрос. Но в этом Женька вдруг ухитрился найти свою прелесть. В результате его постоянным гостем стало головокружение в обществе Татьяны, и, что приятно, происходило оно отнюдь не из-за ранения. …Характер ран пленного летчика требовал неусыпного внимания, и Татьяна отчасти была рада тому, что получила приказ от Фальке Вайссера заниматься этим пленным со всем тщанием. Но только отчасти. Девушка разрывалась между желанием вылечить человека и пониманием, что чем быстрее это произойдет, тем скорее несчастному достанутся такие страдания, что боль от нынешних ран покажется сущей безделицей. Если бы за время войны Татьяна не разучилась лить слезы, она бы плакала над судьбой молодого человека. Но сейчас ей оставалось только облегчать его нынешнее состояние и от всего сердца желать, чтобы произошло спасительное чудо. Татьяна как раз сидела у постели Женьки, когда за ней пришли. Вначале девушка не разобралась, в чем дело, решив, что кто-то в штабе нуждается в медицинской помощи. Однако по действиям конвоиров она довольно быстро поняла, что все это больше похоже на арест, и испугалась. «Что они обо мне узнали?» - она судорожно пыталась понять, где допустила роковую ошибку. Единственное, что напрашивалось – фашисты разнюхали про ее связь с Тимофеем. На самом деле отношения Татьяны и Кузнецова были чисто деловыми, а романтичную историю додумали соседи. Партизане не стали никого разубеждать, сочтя, что такое объяснение их общения им очень даже на руку. Татьяна собрала волю в кулак, чтобы ни в коем случае не выдать свое волнение, норовящее перерасти в панику. Она безобидная, наивная девушка и не более того. Что бы ни случилось – не выходить из роли. Когда конвоиры уже подвели Татьяну к дверям полицейского участка, им навстречу вышел человек, при виде которого в сердце девушки всколыхнулась отчаянная надежда. Он перехватил умоляющий взгляд Татьяны и недовольно обратился к охране: - В участке кому-то стало плохо? Не лучше ли позвать врача, а не санитарку? - Она арестована, - отозвался конвоир. – Ее велено доставить к гауптштурмфюреру Химмельштайну. - А, понятно, - казалось, мужчина мгновенно утратил всякий интерес к происходящему. – Что ж, тогда я спокоен. Хайль! … Фальке решил не пугать пока Татьяну слишком сильно, поэтому устроил допрос в своем кабинете. Небольшую вероятность невиновности медсестры он допускал – в штабе девушка была на хорошем счету и не раз проверена – и надеялся, что разговор позволит ему сделать правильный вывод. Татьяна не пыталась отрицать, что с покойным ее связывали романтические отношения. Хотя на самом деле ей не так уж и нравился Кузнецов, если не сказать, что он ей был просто безразличен. На свидания она бегала от безысходности – ведь мужчин в Подледном осталось слишком мало, а быть одной женщине слишком тяжело. Разумеется, при таком раскладе она практически не интересовалась делами этого человека, а он не рвался ее в них посвящать. Фальке не успел решить, верит он медсестре или нет. В кабинет вошел Эрих, но он едва успел открыть рот, чтобы доложить о посетителе, как его отодвинул в сторону почти вбежавший следом адъютант Хаймлиха. Джокем Ланг выглядел крайне встревоженным и запыхался от бега: - Гауптштурмфюрер… умоляю вас меня простить, но герру Вольфгангу плохо с сердцем. Мне сказали, что Татьяна у вас. Она может оказать помощь. В лазарет бежать дольше, чем сюда, поэтому я рискнул…. Понадеяться на ваше сочувствие. Прошу вас, позвольте мне похитить у вас Татьяну. Если вы не закончили разговор, я верну ее вам, как только герру Вольфгангу станет легче…. - Мы закончили, - неожиданно легко согласился Фальке, кинув на Ланга быстрый оценивающий взгляд. - У меня нет оснований держать под арестом эту русскую. Пусть она возвращается к своим прямым обязанностям. Ви мошете идти, фроляйн Танья. И помогьите комьенданту, он отшень вашен для нас всехь. - Благодарю вас, - Татьяна излишне поспешно поднялась со своего места. Сердце ее колотилось бешено – она не верила в свое избавление. Однако дружелюбно улыбавшийся Фальке и впрямь ее отпускал…. …На этот раз Андрей с Иваном поменялись местами. Теперь Андрей слабым голосом поддразнивал партизана, возвращая тому его же фразу: - Ерунда… ты бы сказал, что меня «почти не трогали». - Ну, тогда я за тебя спокоен, - Иван улыбнулся. – Раз шутишь, значит, будешь жить. Ладно, отдыхай. Потом поговорим… - Погоди…. – Андрей ухватил его за рукав. – Я узнал… Женька – он жив. - Ну, что я тебе говорил! – обрадовался Иван. - Да. Только до него добрался Стервятник. Допросил по своему, тварь такая. У меня в голове не укладывается, - от злости голос Андрея набрал силу, - на вид вроде обычный человек, две руки, две ноги, одна голова, как и у нас. А как начинает допрос – хуже зверя. Причем ладно бы он со зла. Ему просто все равно – что бумажку подписать, что кастетом человеку челюсть снести…. - Хватит, Андрюха, - укоризненно сказал Иван. – Ну что ты силы тратишь? Отдыхай пока и не думай про эту мразь. С ней ты и так еще наобщаешься… …Андрей оклемался гораздо быстрее, чем предполагал. А кроме того, он разгадал два секрета Иван Иваныча, причем опытным путем. Во-первых, неуместная веселость после общения со Стервятником бралась из бешеной радости, что допрос все-таки закончился. Во-вторых, ненавистный фриц был хитер и так же хитро бил: причиняя сильнейшую боль, он практически не наносил серьезных повреждений. Это позволяло ему не тратить время на слишком долгое излечение пленных между допросами. Через несколько дней за Андреем пришли снова. Черный уже было настроился на очередной кошмар с электрическим током, но ему объявили, что его переправляют в лагерь для военнопленных. Дали две минуты на сборы, и он едва успел кинуть Ивану пару слов на прощание перед тем, как был закован в кандалы и вытолкнут из барака. - До победы, - ответ Ивана прозвучал уже в спину летчику. «Верит, - тоскливо подумал про себя Андрей. – А верю ли я? В любом случае свое я отвоевал . Что бы ни ждало меня в немецком лагере, я теперь просто безликий пленный. Мне предстоит бороться в лучшем случае с лагерными надзирателями. А другие в это время будут проливать кровь за настоящую победу…» Андрей до последнего надеялся, что среди тех, кого отправляют в лагерь, он увидит Женьку. Но к своему удивлению, в кузове грузовика он оказался вдвоем с немецким конвоиром. Правда, машина не трогалась с места, словно водитель ждал кого-то еще. В итоге этим кем-то оказался человек, которого летчику хотелось бы видеть менее всего на свете – Фальке Вайссер фон Химмельштайн. Андрей не видел самого Стервятника, но узнал его голос и услышал, как хлопнула передняя дверца. Черный от злости стиснул зубы. «Вот только этой сволочи гестаповской в попутчики и не хватало, - думал он. – Решил меня проводить лично? Расстаться никак не может, мразь?...» Грузовик тронулся. Андрей не знал, сколько займет дорога. Ехали они не очень быстро – машина тяжело шла по заснеженной дороге. Подледный остался позади. В кузове было очень холодно, особенно сидящему без движения Андрею. Правда, его невольному попутчику, кажется, тоже приходилось не сладко. Физиономия парня по цвету все сильнее приближалась к лежащему на улице снегу. Конвоир то и дело ёжился, подносил попеременно руки к губам. Андрею не был интересен этот фриц. Смотреть на пробивающийся сквозь брезент лучик солнца было гораздо приятнее. Смотреть – и думать о своем. Только не о Женьке, иначе можно было сойти с ума, гадая, жив он, или с ним уже расправилось гестапо. Чтобы отвлечься, Черный принялся размышлять о Стервятнике. Поначалу он сочинял расправы, одна краше другой, которых заслуживал фашистский выродок... Но постепенно мысли потекли по более адекватному руслу. Андрей вспоминал окончание допроса. Теперь он отчетливо осознавал, что оно было слишком нелогичным и неожиданным. Возможно, конечно, у белобрысой гадины было на уме что-то свое, но разгадать, что замыслил гестаповец, Черному не удавалось. На лице Андрея с трудом заживал порез, нанесенный ножом Фальке. С этой ранкой что-то было не так. Черному упорно казалось, что так его уже ранили. Вот только когда это было, не припоминал. В детстве он был изрядным задирой и вечно встревал в драки с дворовыми мальчишками – возможно, тогда это и случилось, а он просто забыл? …Самое интересное, что именно эта ранка поставила точку в допросе. Андрей только сейчас вспомнил – зато весьма ясно – что прежде, чем он все-таки заговорил, гестаповец сам отвел руку и изменился в лице. «…Или все-таки это было иллюзией воспаленного сознания?» – гадал Андрей, но отделаться от навязчивого впечатления не получалось. А объяснения такой странной реакции Фальке Вайссера не было. …Черный так основательно задумался, что перестал отсекать происходящее вокруг. Из оцепенения его вывел только настойчивый стук: это конвоир колотил в стену водительской кабины, желая привлечь внимание сидящих там. Машина остановилась. Немец вышел на улицу, и Андрей услышал, что он о чем-то переговаривается со Стервятником. Последний был явно недоволен, но разобрать его слова удавалось плохо. Единственное, что Черный понял – его спутник стал жертвой морской болезни, о чем и попытался сообщить начальству. Но начальство в лице ледяного гестаповца сочувствием совершенно не прониклось, отправив беднягу обратно в кузов. Абсурдность ситуации позабавила Андрея. «Тоже мне, понабрали солдат. В кузове их трясет. Идиоты», - подумал он про себя, а когда охранник вернулся, вслух поинтересовался: - Что, не поняло тебя начальство? Немец буркнул что-то невразумительное и явно недружелюбное. Андрей пожал плечами и решил больше не лезть с сочувствием. …Веселье на этом не закончилось. Если прежде охранник был бледен, то теперь его лицо начало постепенно зеленеть. На очередной кочке, когда грузовик ощутимо подпрыгнул, парень высунул голову наружу и, судя по звуку, распрощался с содержимым своего желудка. То же самое повторилось еще пару раз. А потом конвоир вновь начал стучаться в кабину, судя по всему, от отчаяния. - Так он тебя и пожалеет, - съязвил Андрей, но машина остановилась. Конвоир пулей вылетел на улицу. Андрей зевнул. Он ждал, что охранник сейчас вернется посрамленный, но случилось непредвиденное – вместо несчастного парня в кузов влез сам Фальке. У Андрея от изумления едва не отвалилась челюсть. - Что, охрана совсем расклеилась? – ошалело спросил он. Фальке адресовал ему угрожающий взгляд, от которого всякое желание общаться пропало совершенно. Некоторое время дальнейший путь проходил исключительно под пыхтение грузовика и хруст снега под колесами. Присутствие Стервятника едва не подействовало на Андрея угнетающе. Однако прежде, чем тяжелым мыслям удалось завладеть летчиком, машина снова встала. Черный чуть было не расхохотался, представив, что поездка на переднем сидении охраннику не помогла, и его вывернуло прямо на водителя. - Сиди тихо, - приказал Стервятник и отправился посмотреть, что случилось. …Фальке не хотел затягивать с поездкой. Он точно знал, что и как он намерен выяснить на месте назначения, и надеялся быстро добраться туда и быстро же вернуться, как только всё будет улажено. В Подледным его ждали не менее неотложные дела. Однако судьба не собиралась на сей раз играть в интересах гауптштурмфюрера. Фальке выбрал в качестве конвоира для пленного Отто – того самого парня, которому не посчастливилось столкнуться в неравном бою с бабой Надей. Солдат сразу предупредил, что страдает морской болезнью, но Химмельштайн не придал большого значения проблеме, считая более важным взять с собой надежного человека, нежели неподверженного укачиванию. Однако «маленький» недостаток превратился в большую проблему. Парню становилось всё хуже и хуже. Сначала Фальке попытался призвать Отто к самодисциплине, но со второй попытки сдался – пустил конвоира на переднее сидение, где укачивало меньше, чем в кузове. Отто перестал жаловаться, зато вскоре напрочь заглохла сама машина. Химмельштайну казалось, что он сейчас лопнет от бешенства. Водитель растеряно разводил руками, Отто пытался сохранять сосредоточенное выражение на серо-зеленой физиономии, а русский в кузове, благодаря языковым познаниям, благополучно подслушивавший все разговоры немцев, неприкрыто ржал над происходящим. Фальке забрался в кузов, снял с пленного кандалы, заменив их на простые наручники, и буквально за шиворот выволок русского на улицу. - Будешь помогать толкать грузовик. - Что, проблемы с хваленой немецкой техникой? – оскалился Андрей. - Поговори мне еще, - пригрозил Фальке и, держа русского на прицеле, отошел на некоторое расстояние, чтобы видеть всё происходящее вокруг машины. – Отто! Что вы там возитесь? - крикнул он замешкавшемуся охраннику. - А что, сам толкать не будешь? – проклятый русский, кажется, вознамерился доконать своего обидчика окончательно. – Боишься белые перчатки запачкать? - Иди-ка сюда, - Фальке поманил Андрея пальцем. Честно говоря, в другое время ему могла бы понравиться наглость этого русского. Но в настоящем он идеальнее всего подходил на роль мишени для вымещения злости, вот Фальке и вознамерился в очередной раз заехать ему с ноги, чтобы проучить за излишнюю болтливость. Однако ударить немец не успел. Когда Андрей уже приблизился к нему на достаточное расстояние, прогремел взрыв. Прежде чем осознать, что происходит, Фальке инстинктивно схватил русского за загривок и утащил вслед за собой на снег. ..- Что-то у вас совсем проблемы с техникой, - уже без смеха заметил Андрей, когда обрел способность слышать и понимать, что происходит. Дым немного рассеялся, и стало видно, что взорвалась кабина грузовика. Фальке осторожно приподнялся и повертел головой, осматриваясь. Затем велел Андрею отправляться к машине и узнать, что там. Сам он последовал за русским на некотором расстоянии, не отводя пистолет от цели. …Летчик был готов к тому, что он увидит в развороченной кабине. Стекла на снегу, залитые кровью, он заприметил сразу же. Однако, как всегда в таких случаях, действительность производила гораздо более сильное впечатление, чем можно было ждать. От водителя не осталось почти ничего: его попросту размазало по кабине, а что не было размазано, то вылетело вместе со стеклами на улицу. С противоположной от Андрея стороны кабины раздался стон. Черный и Фальке, не сговариваясь, бросились туда, где и обнаружили Отто, истекающего кровью. Ему повезло больше, чем водителю – в момент взрыва охранник уже выбрался из кабины, поэтому отделался ранеными рукой и боком. Но то, что взорвалось, оказалось начинено металлической дрянью – шариками и гайками - поэтому руку бедняге изрешетило так, что и Андрей, и Фальке синхронно подумали, что парень останется инвалидом даже при самом лучшем исходе. - У тебя есть аптечка? – обратился летчик к Фальке, начисто забывший на тот момент, что раненый – тоже немец и враг. Химмельштайн передал свою полевую сумку. – Слушай, ты бы мне помог, у меня вообще-то руки скованы! – возмутился Андрей, который в наручниках не сумел даже открыть эту сумку, не то, чтобы копаться в ней. - Имьей ввиду, попробуйешь сбьежать, я успейю выхватить пистольет, - предупредил Фальке. Он убрал пистолет и занялся раненым. Кровотечение у Отто было сильным – Фальке забинтовал ему руку и наложил жгут.. Пощупал пульс. С досадой закусил губу, прикидывая, насколько хватит действия обезболивающего, которое было припасено в аптечке, к сожалению, в количестве всего одной ампулы. - Чего задумался? – спросил Андрей. – Его надо срочно в лазарет. - Срочно это замьечательно, - отозвался Фальке, - Вот только выбьираться отсьюда мы будьем чьетыре или пят часов. Льекарства хватьит на два. Помоги-ка, зажми ему вьену, а то я нье смогу сделат уколь…. - Наручники с меня сними, - потребовал Черный. – Не побегу я. Не дело это – раненого бросать, хоть он и ваш… Фальке недоверчиво покосился на него. Русский был прав – помочь он мог только со свободными руками. Но гестаповец прекрасно понимал, как этот Андрей относится к нему, в особенности после «милейшего» общения в застенках. - Давай рукьи, - наконец решился он. …Сначала Химмельштайн хотел заставить русского тащить раненого, но по факту пришлось делать это вдвоем – так они справлялись гораздо быстрее. Отто пребывал в полубессознательном состоянии, идти по снегу, да еще с такой ношей было нелегко, поэтому и Андрей, и Фальке молчали. Черный корил себя за собственную дурость – иметь возможность сбежать и не воспользоваться ею, подумать только! – но он привык сражаться с самолетами, а не с людьми, и теперь не мог переломить себя и обречь на смерть человека, который был уже не в состоянии с кем-либо воевать. Поэтому, костеря себя последними словами, Андрей помогал ненавистному Стервятнику вытаскивать раненого немца из морозного леса, не догадываясь, что оный Стервятник хорош и сам и сейчас, держа русского за руки, чтобы образовать нужный для переноски раненого хват, множество раз задает себе два вопроса: «Почему он помогает без принуждения?... Почему я верю, что за этим нет злого умысла?» Раненый всё время просил пить и мерз. Фляга Фальке опустела быстро, тогда он наполнил ее снегом и спрятал себе под одежду, чтобы снег растаял. А заодно снял с себя меховой плащ и накинул его на раненого - сам Химмельштайн едва ли рисковал замерзнуть даже в таком виде. Он, как и Андрей, обливался потом. - Через некоторое время поменяемся, - предложил Черный, впечатленный всем поведением Фальке в целом. Если бы еще сутки назад ему описали подобную ситуацию, он предположил бы, что гестаповец без раздумий пристрелит собственного раненого, а заодно и пленного, и выберется из леса без лишних проблем. Но Фальке вдруг повел себя как вполне обычный человек. Хоть конкретно Андрей, скорее всего, был ему нужен только как помощь в транспортировке Отто, в целом поведение Химмельштайна в этой ситуации летчика удивляло скорее в положительном ключе. – Я отдам свое, а ты оденешься. - Спасьибо, - кивнул Фальке, и Андрей вдруг понял, что немец уже давно говорит с ним по-русски, из-за чего общаться стало значительно проще. Фальке знал русский не в пример лучше, чем его пленник – немецкий, хоть прежде, издеваясь, не показывал виду. ..Когда они прошли примерно половину пути, Отто принялся просить о передышке. Несмотря на утепление, его по-прежнему колотил озноб, к тому же заканчивалось действие обезболивающего. Фальке с Андреем приняли решение развести ненадолго костер – согреться, да и немного прийти в себя - они оба уже тоже изрядно выдохлись. Но не тут-то было. Откуда ни возьмись на них выскочила свора тощих, но явно озверевших от голода бродячих собак. Что они озверели, молодые люди поняли сразу – твари с пеной у рта и с дичайшим рычанием, щерясь, кинулись к ним, явно намереваясь напасть. - Дьержи! – Фальке едва успел помочь Андрею опустить раненого на снег, выхватил пистолет и уложил двух ближайших псов. Это на некоторое время задержало прочих – остальные шарахнулись назад, но очень быстро вновь осмелели и, чуя кровь, снова перешли в наступление. Правда, на сей раз, менее стремительное. - Давай и я помогу, вдвоем быстрее справимся, - предложил Андрей. – Обещаю, я буду стрелять только в собак. У Фальке действительно был второй пистолет – его он забрал у Отто перед тем, как оказал тому медицинскую помощь. Времени на раздумья не оставалось – твари вот-вот могли броситься. - Даю слово, - снова сказал Андрей. - Ладно, бьери, - Фальке протянул ему оружие. Они встали рядом, закрывая раненого. Синхронные выстрелы уложили еще некоторое количество тварей. Воздух наполнился визгами и хрипами умирающих собак. Однако их пришлось перестрелять практически всех – только когда от своры осталось двое псов, они, наконец, поджали хвосты и отступили уже надежно. Андрей, утерев со лба испарину, поставил пистолет на предохранитель и протянул его Фальке. - Оставь себье, мало ли что, - в глазах Стервятника мелькнуло что-то очень похожее на уважение. …Через некоторое время они сделали небольшой привал. Чтобы согреть раненого, натащили еловых веток и уложили его на них, завернув в свою верхнюю одежду. Сами же сели у костра, где было достаточно тепло. Фальке придвинул флягу ближе к жару, ожидая, когда в ней растает очередная порция снега, а затем выловил из кармана портсигар. …Андрей с завистью смотрел, как фриц затягивается. Он еще в прошлый раз вспомнил, что не курил уже много дней, но только теперь, в здоровом состоянии, начал понимать, что это для него крайне тяжело. «Я не опущусь до того, чтобы попросить у него сигарету, - принялся убеждать себя летчик. – Не буду просить сигарету..,» - Что, тожье хочьешь закурит? – Фальке правильно истолковал страдальческий взгляд. – Угощайсья. Андрей с облегчением вздохнул. Теперь он мог с чистой совестью счесть, что отказываться не вежливо, и насладиться долгожданным табачным дымом. …- Хорошие у тебя сигареты, - сказал он через некоторое время. – Я вечность не курил. - Да, неплохийе, - согласился Химмельштайн. – Только всье равно лучшье бросать. Врьедная привычка. - Вредно жить. От этого умирают, - усмехнулся Андрей. – Черт. Парень твой, скорее всего, без руки останется. Холодно сегодня слишком. Фальке помрачнел. Что светит Отто, он и так понимал прекрасно. «Злой рок» Подлёдного обошелся с несчастным парнем предельно жестоко, но обсуждать это не хотелось. - У вас всьегда холотно. У вас ушасный климат, - аккуратно сменил тему гестаповец. - Сидели бы в своей теплой Германии, раз климат не нравится, - заметил Андрей. – Кто вас сюда звал? - Менья прислальи по делу, - Фальке понял вопрос слишком буквально. - Я не про тебя, - отмахнулся летчик. – Я про то, что вы на нас напали. А до этого ведь соловьем разливались, что, дескать, наши друзья навек… а сами – вероломно, даже без объявления войны… - Мы напальи, чтобы не вьести войну на своя территория и потому, что ваш Сталин больше нье хотель мира, - заявил Фальке. - Да причем тут товарищ Сталин? Это вы нарушили договор и напали. - Иначе его нарушьильи бы вы. - Ну что ты болтаешь? – не поверил Андрей. – Мы держали свое слово. - Держальи? – вкрадчиво переспросил гестаповец. – А почьему тогда ваши воины стояли на граница готофые к атаке? - Воины на границе есть всегда. Пограничники называются, - съязвил Черный. - Нье погранишники! – возмутился Фальке. – Хорошо, я думайю, ваша пропаганда нье говорит вам правда, но ты военный, ты подумай сам: мы в первые дньи войны уничтожили большую часть ваша армия и техника, и твоя авиация, и нье только… Андрей задумался. Он вспомнил, что что-то такое слышал от Юрия Анатольевича: что, мол, все нынешние проблемы с нехваткой самолетов и летчиков идут от того, что огромная часть их была уничтожена немцами в самом начале. И действительно – уж что касается авиации, Черный знал наверняка – самолеты наиболее уязвимы, если они готовятся к боевому вылету. Но версия Фальке казалась слишком дикой. - Ну ничего, зато потом вы у нас надежно застряли. В российских-то болотах. - Мы ещье отвоюйемся, - пообещал немец. - Как же, - возразил Андрей, - кто отвоюется, это мы еще посмотрим. Прогоним мы вас из нашей страны, будете знать. - Надьейся, - заявил Фальке со знанием дела. - Я думайю, не стоит обсуждать это сейчас. У нас времьенное... как это... перемирийе. Андрея позабавила такая формулировка, но, в принципе, он был не против нее. - Согласен. Значит, перемирие, - повторил он и протянул немцу руку. Фальке подал свою. - Вот и хорошо, - сказал он затем. – Ладно, пойду к раньеному, надо очередной раз ослабьит жгут… Он поднялся и не заметил, как у него что-то выпало из кармана. Андрей поднял предмет и, когда Фальке вернулся, протянул его владельцу. - Из тебя шоколад сыпется. - Спасьибо, - поблагодарил немец, забирая плитку из рук Андрея. – Катенка бы расстроилась, йесли бы я его потерьял. - Катенька? – удивился Чёрный, грешным делом решив, что речь о какой-нибудь очаровавшей немца дамочке – такие, как ни странно, иногда попадались даже среди русских. Но ответ Фальке был совершенно неожиданным: - Да, это дьевочка, ребьонок, из того дома, гдье я врьеменно живу. Вот тут у Андрея без шуток глаза полезли на лоб. Фашист, таскающий русским детям шоколад?! Такого он бы и в бреду себе не представил…. - Нье удивляйся, - засмеялся Фальке, оценив выражение лица собеседника. – Я хорошо отношусь к детьям, а эта девочка напоминайет мнье мою дочь. - У тебя есть семья? – выдавил из себя Андрей. - Есть, - кивнул немец. – Дочку зовут Катрин. Катенка тоше, мнье понравьился такой вариант имьени. - Катенька, - рассеяно поправил летчик. - Катенка, - упрямо повторил Фальке. Андрей отмахнулся. - Скучаешь по ним? Фальке не ответил. Только вздохнул. А потом извлек из нагрудного кармана небольшую фотографию и протянул ее Андрею. На фотографии был запечатлен сам Фальке, такой, каким Андрей его и вообразить себе не мог – мягко улыбающийся, держащий на руках выразительный кружевной сверток. Рядом с Фальке, держа его под локоть, стояла красивая молодая женщина с вьющимися светлыми волосами, собранными в высокую прическу, и нежными чертами лица, в которых Андрею внезапно почудилось что-то знакомое… ..в который раз. - Жена? – спросил он у Фальке, возвращая фотографию. - Сента, - уточнил тот. - Понятно…. – Андрей умолк, пытаясь собрать мысли. Информация, услышанная им за последние несколько минут, устроила в голове небольшую, но весьма ощутимую революцию, закончившуюся, как водится, полной неразберихой. Теперь Черный силился понять, помутилось у него сознание от усталости, или он узнал то, что узнал – у гестаповца была еще какая-то жизнь, помимо застенков, в которых он издевался над русскими пленными, и эта жизнь не слишком отличалась от любой другой… - Как там Отто, я не спросил, - наконец выговорил летчик, чтобы как-то разогнать неловкую паузу. - Спит, - сказал Фальке. – Только я бойюс, что йесли он просньется, а действийе обьезболивающего закончьится…. Он не успел договорить. Вдалеке раздался гул мотора. Андрей и Фальке, не сговариваясь, вскочили на ноги. - Это машьина, - сказал гауптштурмфюрер. – И, скорьее всьего, наша. Но на всьякий случай дафай посмотрьим осторошно…. Они подобрались к самой дороге и, стараясь не слишком светиться, принялись вглядываться вдаль, в надежде понять, кого занесло на эту, мягко говоря, не слишком оживленную дорогу. Но когда машина показалась на горизонте, Фальке выпрямился в полный рост. - Из штаба! – радостно воскликнул он, и Андрей вдруг понял, что и он внезапно рад такому исходу, ведь оно означало, что раненому успеют помочь. …Через двадцать минут Фальке, Андрей и Отто были уже в Подлёдном. Их подобрал никто иной, как Эрих, который догадался проверить, прибыл ли грузовик на базу и, получив ответ, что никто из Подлёдного не приезжал, немедля отправился на поиски с отрядом мотоциклистов. …Татьяна пришла к бабе Наде довольно поздно. - Зачем ты здесь? – испуганно спросила ее Настя. – Он, - она с опаской указала на дверь комнаты, в которой расположился Фальке, - уже дома…. - Ничего страшного, - отмахнулась Татьяна, - Я ведь по делу… Принесла бабе Наде мазь от радикулита. Немецкую, хорошую. Я давно обещала, но достать смогла только сейчас…. - Ладно, - Настя все равно чувствовала себя не слишком уверено. – Только… как же ты обратно? Там патрули везде…лучше не ходить по ночам по улицам, могут подумать что… - Да ничего, я сюда дошла и обратно дойду, - беспечно заявила медсестра, хотя Настю это не обмануло – она видела, что смелость Татьяны несколько напускная. - Нет уж, - решительно сказала Настя. – Оставайся-ка ты у нас ночевать. Все равно мне завтра на смену, пойдем вместе, всё веселее…. …Глубокой ночью Фальке разбудил звук разбитого стекла. А затем откуда-то потянуло отвратительным запахом горелых тряпок. Запах был очень сильным, раздался детский плач и крики. Гестаповец вскочил с постели так быстро, точно его окатили ледяной водой, и сам не успел понять, как почти в мгновение ока очутился посреди избы, в которой полыхала занавеска. Ира и Катенька, перепуганные до полусмерти, рыдали в голос. Настя схватила ковш с водой, намереваясь плеснуть на пламя, но Фальке вовремя остановил ее окриком. - Нельзья! Кинтье мнье одеяло и уводьите детьей! - он рванул занавеску на пол, поймал кинутое Настей одеяло и накрыл им огонь, перекрывая тому доступ воздуха. На шум прибежали баба Надя и Татьяна. Последняя мгновенно присоединилась к Фальке, затаптывая искры, разлетевшиеся по сторонам. Наконец пожар был потушен. Фальке осмотрел место происшествия и обнаружил камень, разбивший окно, в которое затем кинули горящую головешку. Настя пыталась успокоить рыдающих девочек, но дети прекрасно чувствовали, что ее саму буквально колотит. Фальке подошел к ним и наклонился к девочкам. - Нье плачьте. Всье позадьи. Настья, ну что жье вы? Вы пугаете детьей. Настя посмотрела на него широко распахнутыми глазами. - Ведь это они…. Нас с бабушкой спалить хотели…за то, что мы предали Тимофея… - Вы думаетье, это партизанье? – спросил Фальке. Настя перепугалась еще больше, теперь решив, что сболтнула лишнее. Немец усмехнулся. - Нье бойтьес. Я увьерен, это не в них дьело. В любом случайе я сумел защитьит вас один раз, смогу и в другой. Правда, Катенка? Девчонка доверчиво уставилась на него, впрочем, всё еще шмыгая носом. Настя тоже неотрывно смотрела на Фальке, который теперь улыбался ребенку. Смотрела и продолжала бояться и негодовать, потому что было то, о чем сказать она не могла. Могли мстить бабе Наде, а могли хотеть поджечь саму Настю, которая знала слишком много. Ей было горько. Нет, конечно, баба Надя сама виновата. Но за что детей?.... И вот что теперь делать, когда свои жгут, а немец помог? Мысли приняли несколько другое направление, и Настя тщетно пыталась подавить их в себе. Прежде это удавалось проще - Фальке был врагом, такие же как он, уничтожили ее родную деревню, он сам пытал и убивал жителей Подледного, допрашивал ее... Да, возился с Катей, но зла от него Настя находила несравнимо больше. А сейчас….. да если вдуматься, всё то время, что он жил в доме бабы Нади, он делал зло кому угодно – только не семье, давшей ему кров. Настя продолжала смотреть на Фальке и не хотела понимать, что с ней происходит. Жестокий, враг, захватчик, такой страшный там, в своем штабе гестапо, и такой не похожий на самого себя здесь, дома. Уставший, взволнованный, немного растрепанный и… красивый. Слишком…