Белое и черное

…Отдача от выстрела была такой сильной, что Андрей содрогнулся всем телом. Это его и разбудило. В первое мгновение летчик не сумел осознать, где он находится. Москва? Часть? Барак в Подледном? Или уже Берлин?.. Но нет. Глаза различили лишь переплетение веток в полумраке. Шалаш. Вот теперь Андрей вспомнил, что происходило накануне, и наконец понял, что выстрел ему приснился. Огонь почти погас, в шалаш прокрался весьма недобрый холод. Андрей почувствовал, что начинает дрожать. Да еще от проклятого сна отделаться не удавалось. Увиденное давило и беспокоило, пугало безысходностью, мозг упрямо возвращался к случившемуся и искал способы не выстрелить. - Хватит, - велел Андрей вслух самому себе, но в этот самый момент вдруг осознал, что за ненадежными стенами шалаша раздаются не слишком уместные для леса звуки – человеческие голоса. Теперь уже до костей пробрал не холод, а страх. Еще не хватало нарваться на немецкий патруль! Но опасение не оправдалось. С несказанным облегчением Черный понял, что, во-первых, говорят по-русски, а во-вторых, один из голосов хорошо ему знаком. - Эй, ребят! Не стреляйте, я свой! – крикнул он, выбираясь из шалаша, и на всякий случай поднял руки – чтобы кто-нибудь ненароком не надумал пустить в незнакомца пулю. - Андрюха! Опять ты? – память не подвела – голос и правда принадлежал знакомому. И вот теперь Василий, сержант, с которым Андрею уже приходилось сталкиваться, узнал его и опустил оружие. - Опять я, - отозвался Чёрный. Теперь можно было расслабиться – свои его признали и стояли, посмеиваясь. И было с чего. За несколько месяцев до подледненской операции Андрей попал в знатную передрягу. И хотя он чудом ушел из нее невредимым, в процессе он потратил столько топлива, что до аэродрома попросту не дотянул. Спрятав самолет в лесу, они с Женькой пешком отправились обратно в часть. По дороге столкнулись с патрулем, тогда и познакомились с Василием. Помнится, он знатно посмеялся над бредущими на своих двоих героями-летунами. Теперь ему было еще веселее: - Что же у тебя вечно проблемы с топливом? Кстати, а где Женька-то? - Женьки в этот раз со мной не было, - Чёрный не собирался вдаваться в подробности и тем более рассказывать про плен. Версия о повторении осенней истории его устраивала более чем. – Вась, подкинете до части, как в прошлый раз? - Да что уж с тобой делать, - беззлобно фыркнул тот, - подкинем… …Патруль не знал о том, что Андрей пропадал пару месяцев. А вот на родном КПП это было известно. На Чёрного смотрели так, точно он вернулся по меньшей мере с того света. Летчика начала глодать неприятная мысль, что его правда может показаться окружающим не слишком-то убедительной. Некстати вспомнился и Вадим Поляков – возьмется за расследование обстоятельств он или ему подобный – и пиши пропало, дружба с гестаповцем аукнется всерьез, в ее «политическую нейтральность» никто не поверит. - Товарищ старший лейтенант... – голос одного из встречных солдат вернул Андрея к реальности, - вы живы? - Нет, вам показалось, - улыбнулся Чёрный. Солдат, сообразив, что ляпнул глупость, сконфуженно улыбнулся. А на аэродроме Андрея встретил сам Юрий Анатольевич. Он ничего не спрашивал и ничего не говорил – просто сгреб сына в объятия. Никакого Полякова поблизости не было. И это радовало до безумия. …О том, что на самом деле произошло в небе над Подледным и затем в плену, Андрей рассказывал несколько позже, когда пришел в себя, согрелся и наконец почувствовал себя человеком. Описание воздушного боя далось ему легко. С пленом вышло намного сложнее, однако врать Юрию Анатольевичу Андрей не собирался. Выложил всё как есть, от первого и до последнего слова. Полковник Антонов выслушал его внимательно, не перебивая. Затем сидел, задумчиво крутя в руках портсигар, и обдумывал услышанное – тогда уже Андрей не рискнул задавать вопросы. Наконец, после длительного молчания, Юрий Анатольевич вздохнул, покачал головой и сказал не то в шутку, не то всерьез: - Ну что же. Друзей ты всегда умел заводить. Ладно, я тебя понял. Ты только не рассказывай никому. Другие не поймут. - Я знаю, - просиял Андрей. Ничье больше понимание ему, в принципе, и не требовалось. …Разбирательства по поводу плена не последовало. Круговая порука действовала – никто не выдал Андрея, Юрий Анатольевич прикрыл. Повезло. Теперь вновь потянулись военные будни. Вылеты, воздушные столкновения, а иногда затишья и перерывы. Бывал риск, бывали и удачи – всё как всегда, словно никогда не существовало никакого Подледного. Правда, теперь с Андреем летал новый стрелок, но это было не страшно. Юрий Анатольевич знал наверняка, что Женька с Татьяной добрались до штаба Завьялова, теперь это знал и Андрей. Вновь встретиться братьям довелось только через год, когда блокада Ленинграда была наконец-то снята. Советские войска, находившиеся по ту и по эту сторону, соединились. К регулярной армии примкнула и часть Завьялова, потерявшая свое значение в качестве партизанского штаба. Где-то в те самые дни Андрей и дождался встречи, которая внезапно оказалась не слишком-то дружелюбной. Женька держался, точно чужой. Сухо поздоровался, не подал руки. Татьяна тоже смотрела злобным зверьком. К Андрею вернулось неприятное, но уже позабытое чувство, которое он испытывал когда-то в бараке, когда все вокруг считали его предателем. Женька не задавал вопросов, а Андрей не находил слов, чтобы с ним объясниться. К счастью, на выручку пришел Юрий Анатольевич. Оттащив младшего сына в сторону, он о чем-то долго с ним говорил. Когда Женька вернулся, лицо его посветлело, и он наконец-то поговорил с братом по-человечески. Впрочем, теперь уже Андрей никак не мог отделаться от неприятного осадка – его счел предателем человек, который по идее знал его лучше, чем кто угодно другой, исключая разве что Антонова-старшего. Примерно в то же время Андрей впервые в жизни увидел Вольфганга Хаймлиха. Странный долговязый партизан с нерусским выговором, отдаленно напоминающим акцент Фальке, очень быстро привлек внимание летчика. Когда же Юрий Анатольевич встретил этого незнакомца как старого друга, всё встало на свои места. И сразу же Хаймлих стал резко неприятен. Андрей поначалу не задумывался над тем, откуда это взялось. До тех пор, пока в один прекрасный момент не оказалось, что антипатия эта более чем взаимна. - Вольфганг рассказал мне о тебе и о том гестаповце, с которым ты сдружился. Последнего он ненавидит – и у него есть на это основания, - сказал как-то полковник Антонов. – Вольф не стал бы доносить на тебя, но мне свое мнение высказал – мол, разбирайся с сыном сам. Я объяснил, что ты не предавал. Я надеюсь, он мне поверил. ...Ишь ты, какое отношение к предателям. И это у того самого Вольфганга, который сообщил о колонне. Который помог бежать Женьке – за это спасибо, конечно. Который стоял за покушениями на Фальке и за убийствами некоторых других. Своих, как ни крути. «И кто же после этого предатель? – думал Андрей. – Не знаю, на чьей он стороне, но я бы предпочел иметь Фальке врагом, чем другом – этого Вольфганга…» …В скором времени уже никто не сомневался в победе Советского Союза. Немцы не просто отступали, их гнали из страны, а затем продолжили гнать и за ее пределами. В конце сорок четвертого года полк Андрея был передан шестнадцатой воздушной армии. Полное поражение Германии к тому моменту было только вопросом времени, а Победа, за которую было отдано столько сил и жизней людей, уже сияла на горизонте. Оставалось совсем немного. Война вышла за пределы Советского Союза. Освобождение Польши, других стран, наконец – граница самой Германии. Теперь уже до Берлина стало ближе, чем до Москвы. Андрей не мог не радоваться тому, что скоро закончится война и что финал ее будет именно таким. Казалось бы, эту радость ничто не должно было омрачить, однако… Чем ближе советские войска подходили к Берлину, тем чаще Андрею вспоминались времена плена. В голову лезли бесконечные вопросы. Фальке. Что с ним сейчас? Жив ли он еще? Как переживает то, что поражение так близко? Впрочем, Чёрный бы не удивился, узнав, что гауптштурмфюрер до сих пор верит в возможность своей победы. С него бы сталось. А Берлин был все ближе и ближе. Иногда нет-нет да и вспоминался давний сон, и тогда вдруг откуда-то из подсознания выползал суеверный страх, что видение оживет и станет явью. Андрей не хотел повторения этого в жизни. За то, чтобы победа совершилась, было заплачено немыслимым количеством пролитой крови друзей и врагов – и более того, расплата продолжалась. Пройдя войну, Чёрный научился ценить человеческие жизни, как никогда прежде. А Фальке был не просто человеком – он был другом. Хоть и на стороне врага. До Берлина оставался последний рывок. Клайаллее. Андрей помнил. 25 апреля 1945 года советские войска форсировали реку Хафель и замкнули кольцо окружения вокруг немецкой столицы. Врага загнали в угол. Он огрызался, истекая кровью, но, даже зная, что ничего уже не изменится, всё еще не сдавался. Природа быстро оживала после не слишком суровой зимы. В кристально чистом небе сияло солнце, радостный весенний ветер разносил чарующий аромат цветущей сирени. Им не было никакого дела до рвущихся на земле снарядов и бомб, летящих на гибнущий Берлин. Андрей участвовал в бесчисленном количестве вылетов. И каждый раз, возвращаясь с очередного задания, повторял точно заклинание, точно молитву: «Фальке, надеюсь, я сегодня не пролетал над Клайаллее. А если пролетал, то не задел твоего дома. А если задел, то в этот момент там не было ни тебя, ни Сенты, ни Катрин…» Ему просто очень хотелось, чтобы фон Химмельштайны пережили эту войну. 28 апреля советские войска подошли к рейхстагу. Война закончилась через десять дней безоговорочной капитуляцией Германии. И снова был одуряющий запах сирени в разрушенном, сожженном городе. «Пока не видел мертвым – считай, что живой», - вспомнились слова Игоря. Летчик мысленно поблагодарил за них давно ушедшего друга. Сейчас они были как нельзя кстати. Андрей побывал на Клайаллее. Он нашел только руины и ветер. Сон не сбылся. Судьба Фальке Вайссера оставалась неизвестной. Прошло некоторое время. Уже в последние месяцы войны Андрей слышал краем уха, что в случае поражения военные преступники предстанут перед судом. Тогда он не придал значения этой информации, так как она потерялась в череде более насущных проблем, но осенью 1945го суды действительно начались. Международный военный трибунал работал в Нюрнберге. Сначала через него прошли выжившие высшие государственные и военные деятели нацистской Германии. Часть из них была приговорена к смерти, другая к огромным срокам заключения. Организации, которые некогда возглавляли эти люди, были объявлены преступными – и гестапо было одной из них. Суды над нацистами - уже менее громкие и не над столь значимыми фигурами - продолжались дальше. …Ранней весной 1947 года Андрей шел по городу, всё еще удивляясь тому, как быстро здесь отступает зима. Повсюду, где было возможно, пробивалась трава, на деревьях разворачивались первые листья. В лицо дул ветер, но это было только приятно. Чёрный прогуливался отнюдь не праздно. С собой у него было срочное письмо к Юрию Анатольевичу, а тот присутствовал на очередном судебном заседании в качестве неофициального наблюдателя от НКВД. Несмотря на смерть Полякова, полковник Антонов нисколько не растерял свои связи в этих кругах. Андрей не впервые заходил на подобный суд. Охрана его уже запомнила и пропускала безоговорочно – не приходилось возиться с пропуском. Вот и на сей раз Чёрный запросто попал в зал суда, где уже подходило к концу заседание. Андрей вошел ровно в тот момент, когда присутствующие поднялись, чтобы выслушать приговор. Из-за количества людей сразу стало сложно что-либо разглядеть. Лётчик принял решение остановиться, подождать, пока приговор объявят, а затем уже продолжить поиски отца. Судья медленно зачитывал список званий, имен и фамилий. Андрей не особенно вслушивался, занятый совершенно другими мыслями. «…Штандартенфюрер Олдрис Венцель, оберштурмбаннфюрер Бартолд фон Рихтгофен, штурбанфюрер Хенрик Кантор, штурмбанфюрер Фальке Вайссер фон Химмельштайн… за преступления против мира… убийства и жестокое обращение с военнопленными и военнослужащими… без военной необходимости… приговариваются к казни через повешение». …Это было похоже на удар электрического тока. У Андрея перехватило дыхание. Он знал, что их ловят. Он знал, что некоторых из них приговаривают к смерти. До сего момента Чёрный не задумывался над сутью происходящего. Нюрнбергский процесс называли торжеством справедливости, и Андрея это определение устраивало - раз их судят, значит, они заслужили. Но когда в смертном приговоре прозвучало имя Фальке, всё встало с ног на голову. Фальке верил. Фальке сражался и рисковал жизнью за дело, которое считал правым. Он ошибался – но разве он был преступником, заслуживающим повешения, казни – да еще позорной? «Расстрел у нас только для офицеров», - сказал когда-то Фальке. Но в отношении его самого никто не собирался соблюдать это правило. Почему же? Андрей еще не понимал. - Андрей, вернись ко мне, - с добродушной насмешкой позвал Юрий Анатольевич, но затем ему пришлось трясти сына за плечо прежде, чем тот наконец очнулся. – Ты о чем так всерьез задумался? О, да на тебе лица нет. Что случилось? Андрей посмотрел на него шальными глазами и протянул письмо. Чёрный не помнил, как оказался на улице. Теплый весенний ветерок вдруг стал обжигающим. Андрея едва ли не лихорадило. Мысли в голове путались. - Юрий Анатольевич, - лётчик наконец собрался с духом, чтобы озвучить наболевшее. – Я сейчас слышал, как объявляли приговор. Одно из имен, помянутых в нем, мне хорошо знакомо. Слишком хорошо. Это тот самый гестаповец из Подледного – Фальке Вайссер, помните, я рассказывал. Антонов-старший посмотрел на него искоса. - Ах вот оно что, Андрюш. Жалеешь, что не можешь отблагодарить его за свое освобождение? - Да нет, - замотал головой Чёрный. – Дело-то не в этом. Я просто знаю его. Ну, не заслужил он такого. Это несправедливо. Или я просто не вижу, в чем тут справедливость? - Ну как же, - возразил полковник, - он гестаповец, военный преступник. Он бесчеловечно расправлялся с людьми – теперь расправятся с ним. Всё верно, всё заслуженно. Доказательства неопровержимы. Есть документы, есть свидетельские показания. Вольфганг многое рассказал сегодня на суде – он выступал свидетелем от обвинения. - Опять Вольфганг, - чуть не плюнул с досады Андрей. – Уж этот бы помолчал. Фальке своих не предавал в отличие от него. Но Вольфганг почему-то герой, а Фальке… - Слушай, сын, - Юрий Анатольевич даже остановился. – Следил бы ты за тем, что говоришь. Вольфганг нынче в чести, а за твое сочувствие осужденному нацисту по головке не погладят. - Да плевать мне на это, - честно признался Андрей. – Я когда-то гестаповцу этому сам желал в петле болтаться. Теперь жалею. Кто же знал, что вот так слова мои сбудутся, когда я сам буду хотеть уже ровно противоположного. Несправедливо это. Даже не расстрел... В голове не укладывается. И я ничего не могу поделать. - Увы, не всё в наших силах, - вздохнул Юрий Анатольевич. – Ну, что ты на меня так смотришь? - Юрий Анатольевич, помогите мне с ним увидеться, - чуть не взмолился Андрей. – Вы же можете, я знаю. Пожалуйста. Хотя бы это. - Андрей, это рискованно, - попытался возразить Антонов, но поймал взгляд сына и осекся. – Ладно. Раз это для тебя так важно… Нет, я тебе ничего пока не обещаю. Я попробую. - Спасибо, - грустно улыбнулся Чёрный. ..Время неумолимо отсчитывало часы. Часы до казни. Часы до встречи – Андрей был уверен, что Юрий Анатольевич сдержит обещание. Летчик не знал, что он сделает, что скажет. К тому же у него оставалась маленькая надежда, что это окажется не тот Фальке – ведь звание, произнесенное в приговоре, отличалось от того, в каком Андрей знал фон Химмельштайна. Но с другой стороны, за прошедшее время Фальке могли повысить. Раздался звонок телефона. Юрий Анатольевич переговорил с кем-то, затем обернулся к Андрею. - Вечером сможешь его увидеть. - Спасибо, - искренне поблагодарил Андрей. – А когда назначена казнь? - На десять часов утра, - отозвался Антонов. Тюрьма оказалась серым неуютным зданием с высоким забором, решетками на окнах, охраной на каждом повороте. Нацистов стерегли бдительно. Андрея провели в какую-то комнату, разгороженную решеткой – очевидно, здесь и проходили свидания с заключенными. Велели ждать. Минуты ползли с черепашьей скоростью. Андрей едва ли мог сказать, сколько именно прошло времени - пара мгновений? Часов? Наконец по другую сторону решетки открылась дверь, в которую вошел человек с сомкнутыми за спиной руками. Узнать его было трудно. Он постарел, хотя на деле по сравнению с прошлой встречей ему добавилась от силы пара-тройка лет. И раньше тонкие черты высохли, стали острыми, а выражение лица практически застыло в маску. Под глазами и в уголках рта залегли тени. Прежней осталась только идеальная выправка. Прямую спину пережитое не согнуло – но наверняка вознамерилось сломать. - Фальке, - выдохнул Андрей, инстинктивно поднимаясь навстречу вошедшему. Юрий Анатольевич, стоявший позади, что-то сказал охранникам и вывел их за собой. Бывший пленник и бывший гестаповец остались один на один. Синие холодные глаза смотрели вопросительно, не узнавая. - Здравствуй, - проговорил летчик. Подумал и зачем-то добавил приветствие еще и на немецком. На мгновение во взгляде немца промелькнул огонек и неожиданно оживил почти восковое лицо. Легкая, но все-таки заметная улыбка растянула губы Фальке: - И тебье здравствуй. Андрей взялся руками за прутья. Он улыбался, сам не зная чему – этот забавный акцент нисколько не изменился со временем. А смотреть на Фальке было горько – и потому, что в последний раз, и потому, что гестаповец выглядел так, точно методы союзников совершенно не отличались от методов его собственного ведомства. Андрей не знал, с чем Фальке довелось столкнуться во время плена, но выводы просились сами. - Слушай… Это глупо, конечно, но, кажется, я по тебе соскучился, - ничего более наивного в этой ситуации Чёрный сказать не мог. Но он просто не знал, что говорить. Он должен был радоваться победе, окончанию войны – а он почему-то хотел назад, в сорок третий, на допрос этого наглого и самоуверенного фрица. - Тебье придется скучьат намного дольшье, - ровно произнес тем временем Фальке. Улыбка уже исчезла с его лица, огонек в глазах угас. Теперь эти некогда зоркие глаза хищника смотрели, как будто не видя, куда-то далеко, сквозь Андрея – и в никуда. - Да, придется, - тихо отозвался летчик. Фальке был убийственно, слишком страшно спокоен для приговоренного к смерти. Самому Андрею до такого спокойствия было далеко. Ему еле удавалось справиться даже с собственным голосом. – Я не хочу сейчас думать об этом. Я вижу тебя снова, и я рад этому, Фальке. - А ты быль прав, - невпопад отозвался немец. – Помньишь, мы спорильи, кто выиграет? Ну вот, все стало, как ты говориль. Мы поменьялис местами, это забавно. - Да уж, поменялись… Только я не могу тебя отпустить, - вздохнул Андрей. - Не страшно, - покачал головой Фальке. Взгляд его потемнел. – Мне всье равно некуда идти. - Фальке, - Андрей в тревоге вскинул голову. – Что значит – некуда идти? Ты же не хочешь сказать, что твоя семья… Сента, Катрин… – на мгновение ему стало страшно. Но к счастью, прозвучавший ответ не содержал того, чего летчик боялся услышать. - Они будут жить. Они в бьезопасностьи. - Где они? – спросил Чёрный. - Я не могу тебье сказат больше, - покачал головой Фальке, обводя взглядом помещение. Андрей понял. - Не бойся. Ты можешь говорить здесь. Не думаю, что нас слушают. - Зачьем тебье? – тихо спросил фон Химмельштайн. Повисла пауза. Лётчик медлил с ответом, потому что, честно говоря, он и сам не особенно понимал, зачем. Возможно, затем же, зачем искал в Берлине Клайаллее, а потом ходил удостовериться, что дом Фальке опустел прежде, чем был захвачен или разрушен. А еще затем же, зачем была забыта рыжая Машка, красавица из авиационного лазарета. Обещание, данное последней, Андрей выполнил – вернулся живым. Вот только не к ней. Ожидая сегодняшней встречи, Чёрный думал о том, нет ли возможности вытащить Фальке, и кое-что даже пришло ему в голову, однако смерть фон Химмельштайна всё еще оставалась наиболее вероятным исходом. От этого становилось больно, но еще было страшно за Сенту – стоило лишь представить, что приходится переживать ей. - Я хотел бы помочь им, - наконец подобрал слова Андрей. – Приглядеть. Если вдруг что-то понадобится. Я должен сделать хоть что-нибудь для тебя, ведь я в долгу. - Вот как, - задумчиво кивнул Фальке. – Хорошо, я скажу тебье. Наклоньис ближе, я скажу тихо. - Спасибо, что веришь, - поблагодарил Андрей, выслушав и запомнив адрес и новые имена. – Если понадобится, я буду там, рядом. И помогу. Но есть еще ты – здесь и сейчас. Неужели с тобой всё так и кончится? - Для менья всё уже кончьилос, - глухо отозвался Фальке. - Послушай, ну а если я скажу, как ты обошелся со мной? Если Хаймлих, который свидетельствовал против тебя, изменит свои показания? Я понимаю, времени совсем мало, но попробовать хоть что-то… ты, главное, подтверди, если это всплывет, хорошо? Слышишь меня? Во взгляде Фальке отсутствовало какое-либо выражение. - Германия мертва, - проговорил он. – Всье, чем я жил, умьерло. Зачьем мне спасать себья? И ты не рискуй. Мне это ужье не нужно. - Зря ты так. Война позади, - Андрею хотелось взять немца за шиворот и хорошенько встряхнуть, чтобы тот прекратил хоронить себя заживо. – Жизнь продолжается. Я понимаю, что Рейх, в который ты верил, больше не существует. Это больно, так бывает, но что же теперь делать? Знаешь, я много раз терял тех, кто был мне близок и дорог. Я думаю, это сопоставимо, потому что эти раны не отменит никакая победа. Мне больно, я чувствую свое бессилие что-то изменить, но это же не повод гибнуть самому! Рейха нет, но Германия жива, ты еще можешь ей послужить… Фальке в ответ только покачал головой. – Я видьел, что стало с нашьими городами. Я видьел, как обходились с нашьими людьми. Нашу землю подельят побьедители, а выживших уничтожат. Хватьит, Андрей. Я начьинаю думать, что лучше бы тебье было не знать о том, что я здьес. Ты только мучайешь и меня, и себья. Забудь всё это скорьее и живьи дальше. Можьет быт, то, во что верьишь ты, не разобьется вот так, как у менья. Андрей вытер лоб ладонью. - Фальке… - Уходьи, - тихо сказал гестаповец. – Вы побьедили, чтобы жит. Уходьи и живи. - Зачем ты так, - с горечью произнес Чёрный. – Забудь… кажется, кое-что забыл ты. Той ночью я был пьян и вспоминал то, во что сам не поверил уже с утра. Но сейчас мне кажется, что дело было вовсе не в твоей «водке». В любом случае вспомнил ли я тебя через столетия после предыдущей встречи или познакомился только здесь – ты мне дорог. А ты говоришь так, словно… - Через стольетия, говорьишь, - повторил Фальке. – В таком случае тебья не должно огрочьат, что я буду повьешен. Мы встретьимся снова и узнаем друг друга, не так ли? - Так, - у Андрея внезапно защипало глаза, и он поспешно улыбнулся, чтобы это прекратилось. – Непременно так, Фальке. - Только не падай больше в ёлку, - лукаво добавил немец. - А ты бей полегче, - Андрей всё еще улыбался. Он уже слышал стук в дверь у себя за спиной – это означало, что время встречи подошло к концу. Это означало, что, скорее всего, Фальке он больше не увидит никогда. - Я постараюсь, но у менья тяжелая рука, - извиняющимся тоном сказал гестаповец. А затем уже совсем другим, обреченным, спросил короткое. - Тебье пора? - Да, - кивнул Андрей, ощущая себя в каком-то дурном и мучительном сне. Бесполезно. За Фальке бесполезно даже заступаться – с него станется отрицать всё, что может его оправдать, и отправиться на эту никому не нужную смерть. А он-то думал, что закончится война, и люди больше не будут гибнуть просто так. Но всё вышло гораздо сложнее. Кто-то еще не напился крови. – Значит, это действительно всё? Фальке открыл было рот, чтобы попрощаться, но в этот момент вспомнил что-то. Он расстегнул рукав и достал оттуда небольшой сверток алой ткани, который и протянул Андрею через прутья. - Возьмьи это на памьят обо мне, - попросил фон Химмельштайн. – У менья больше ничьего нет. Андрей развернул сверток. Это оказалась нарукавная повязка Фальке с черным крестом на белом круге. - До встречи, - тихо произнес летчик. - Прощай, - отозвался немец. …Казнь была назначена на утро. Фальке, кажется, так и не заснул в ту ночь, но воспоминания настолько завладели им, что большой разницы между ними и снами уже не было. Все то, с чем довелось ему столкнуться в своей жизни, проносилось перед глазами, столь реальное и столь недостижимое, что только и резало по сердцу, будто острейшим ножом. …Пир во время чумы. Последний светский прием в Берлине, на котором присутствовала чета фон Химмельштайнов. Грохот артобстрелов разносился над городом все чаще и чаще, однако эта ночь выдалась тихой. Здесь, в изящной комнате, где играла музыка и лилось вино, казалось, что всё остается как прежде, но Фальке ни на мгновение не оставляли гнетущие мысли. Он вышел на балкон с бокалом, достал сигарету, закурил. Вместо того, чтобы ненадолго расслабиться, он вновь и вновь думал только о проигранной войне, о почти опустевшем обреченном городе, о своих, которые всё чаще бежали, не желая принимать безнадежное сражение с наступающим врагом. Казалось, еще совсем недавно он не мог и представить себе, что всё обернется именно так. Он был из тех молодых людей, которых приучили верить в то, что вновь победить Германию не удастся больше никому. Что великая страна наконец выбрала самый правильный путь, который неизбежно должен был привести ее к процветанию. У Фальке не было ни единого шанса усомниться во всем этом, поэтому всё происходящее с ним, что хоть как-то касалось этого самого «пути процветания страны», он встречал благосклонно, если не с восторгом. Вся его жизнь была подчинена одной идее – служить на благо своего государства. Фальке болел этой мыслью, как это часто случается с юными идеалистами. Он пропадал в своей службе и преданности с головой настолько, что даже личную жизнь не сумел бы себе устроить, если бы его отец однажды не вытащил сына чуть ли не насильно на празднование годовщины создания НСДАП. На том приеме Фальке впервые увидел Сенту, там же они и познакомились. Его будущая жена была ему совершенно под стать – ничуть не менее убежденная и восторженная, полностью разделяющая его взгляды… …В одиночной камере было темно и душно. Это буквально сводило с ума, выматывая последние силы. Фальке не слишком хорошо понимал, на каком свете он находится, жив ли он еще или уже пребывает в Аду, назначенном ему после смерти. Ад… Адом была война, хоть это он понял далеко не сразу. Первое время и Фальке, и Сента, и многие другие верили, что все закончится быстро и легко, непременно победой Германии. Осознать впервые, что поражения не являются исключительно уделом врагов, Фальке пришлось зимой сорок третьего, во время службы в поселке Подледный Ленинградской области. Подледный… Там тоже было мучительно. Только не от жары и духоты, а от мороза, ледяного воздуха, который застывал где-то на полпути к легким, не позволяя толком вздохнуть. Там Фальке потерпел досадное поражение в столкновении с Хаймлихом и Лангом – двумя шпионами, изрядно подгадившими немецкому гарнизону. Там были русские с их невероятной выдержкой, с готовностью выдержать все, что угодно, не сдаваясь, свойственной и взрослым, и детям – разве не безумием было воевать с таким народом? Фальке не помнил, с какого момента он стал считать, что Германии было бы лучше дружить с Россией. Но в любом случае сам он это отчасти осуществил, подружившись с Андреем Чёрным, прикрыв Настю – мать очаровательных детей - и даже подгадав загадочному «Иван Иванычу» заключение в лагере взамен смертной казни, впрочем, в последнем случае оказав человеку довольно спорную услугу. …Настя встала перед глазами, точно живая. Это было в день отъезда Фальке в Берлин. Гестаповец в последний раз пришел в дом, где прожил последние пару месяцев, чтобы попрощаться. Настя выглядела очень взволнованной. В ее глазах металось что-то странное, Фальке не мог понять, что. Вокруг крутились девочки, «Катенка» обнимала «дядю флица» за ногу, так как по-другому она просто не дотягивалась, а Настя молчала и смотрела на фон Химмельштайна, не отводя глаз. А затем сделала всего один шаг и коснулась губами щеки Фальке прежде, чем тот успел осознать происходящее. «Прощай. Пусть у тебя всё будет хорошо». Она прошептала это едва слышно, но сейчас эти слова звучали в голове Фальке громко и отчетливо. …Хорошо не стало. Всё покатилось по наклонной. Вести с фронта становились все тревожнее и тревожнее, пока не превратились в сплошной поток безысходности. Подледный меньше чем через год перешел в руки русских. Мария Гофман пропала без вести во время отступления немецких войск. Эриха Раделя Фальке выписал к себе в Берлин в качестве адъютанта. Долгое время они работали вместе, почти до самого конца войны. Последний раз Фальке видел Эриха в зареве пожара в здании гестапо. Рухнуло перекрытие – фон Химмельштайн оказался с той стороны, откуда еще можно было выбраться. … Жарко. Как же безумно было жарко. На лбу Фальке выступила испарина. Он пребывал не то в бреду, не то в лихорадке. Враг в Берлине. Всё будет кончено со дня на день. Где вся сила? Где надежды? Где?.. …А затем снова был тот балкон и едва различимый грохот канонады где-то очень далеко. Сента приблизилась почти бесшумно, слегка шелестя тканью платья. Положила руки на плечи мужа, приникла к нему. - Я не хочу уезжать. Я не хочу бросать тебя здесь одного. Я хочу остаться с тобой, что бы ни случилось дальше, слышишь? Он резко обернулся. - Нет. Слишком большой риск для тебя и Катрин. Я не готов жертвовать нашей дочерью. Довольно об этом, ты уговариваешь меня уже который день подряд. Я не изменю решения. Вы уедете, как и было оговорено. - Хорошо, - ее голос задрожал. Фальке подумал, что она плачет, но глаза Сенты остались сухи. – Почему ты не поедешь с нами? Многие уже спаслись, зачем тебе оставаться до конца? - Предатели, - припечатал Фальке. – Бежать от данной присяги… Немыслимо. Пусть бегут. Я не намерен уподобляться им. - Хорошо, - снова повторила Сента. Она вскинула голову, отбросив на спину светлые локоны волос. – Я… Фальке, я, наверное, плохая жена для офицера. Я знаю, что не имею права просить тебя о предательстве. Но я готова просить тебя на коленях... – она осеклась и вскинула на него испуганный взгляд. - Нет, нет! Я не буду. Я знаю, что не имею права. Я уеду, как ты хочешь. А потом… Я буду рассказывать Катрин, что ее отец был героем. Был тем, кто ни единого раза в жизни не отступил от своего долга. Я всё сделаю, как нужно… Глаза Фальке странно блеснули, а сам он внезапно побледнел. - Не надо. Это будет неправдой. Я не заслуживаю таких громких слов. - Что? – Сента не могла поверить собственным ушам. – Почему, Фальке? Ты ведь никогда… - Однажды я помог бежать русскому пленному, - отозвался фон Химмельштайн. Внезапный порыв ветра приятно охладил разгоряченное лицо. Видение стало бледнеть, отступая куда-то на задворки сознания. Не ветер. Всего лишь сквозняк, невесть откуда взявшийся в камере. Но каким желанным показался он в тот момент! Фальке сделал глубокий вдох и понял, что этот воздух пахнет весной. И ветром. Скрип открывающейся двери окончательно вырвал гестаповца из полузабытья. Фальке поднялся с неуютной постели. На мгновение вскинул голову, прикрывая глаза. За спиной, безумно далеко и близко, осталась жизнь, а впереди – лишь короткое мгновение до смерти. Столько долгих дней Фальке был преисполнен решимости и готовности к смерти. И вдруг последний короткий безрадостный миг захотелось задержать так сильно, точно в нем заключалось всё. Но час пробил. За Фальке пришли. ЭПИЛОГ …несколько месяцев спустя… Тишину швейцарского городка едва нарушали шелест деревьев и крики непоседливых птиц. По улице по направлению к аккуратному светлому домику, видневшемуся за живой изгородью, шел человек в военной форме. У закрытой калитки он остановился, протянул руку к колокольчику, но так и не позвонил, внезапно задумавшись о чем-то. …После последнего разговора с Фальке Андрей вернулся к себе глубокой ночью. Он был подавлен и растерян. Он не знал, что делать и с кем говорить, не знал, как смириться с происходящим и собственным бессилием. Его обуревали мысли. Они обращались то к войне, не знавшей разницы между правыми и виноватыми и продолжавшей калечить их судьбы даже после своего окончания. К Нюрнбергскому процессу, который перестал казаться торжеством справедливости. Он стал вовсе непонятен с того момента, как на скамье подсудимых оказались не зачинщики, а Фальке и ему подобные. Люди. И там и там. Со своими правдой и заблуждениями, виновники и жертвы обстоятельств, плохие, хорошие, но в любом случае всего лишь люди. Не некое абсолютное зло, каким их теперь пытались выставить. Поймав себя на этих мыслях, Андрей в полной мере осознал, какую крамолу он себе позволил. А вслед за этим пришло и другое понимание: он никогда не сможет сказать об этом вслух. Никому. Разве что Юрию Анатольевичу, да и то… Вот только притвориться не сможет тоже. Останется жить белой вороной среди своих. Среди ценностей и взглядов, которые уже никогда не удастся принять сполна – потому что был Фальке. Победа в войне – прекрасно, но с кем поделиться болью, которая перекрывает даже такую радость? А еще была Сента. И беспокойство за ее судьбу. И обещание, данное Фальке. Там, во время свидания, Андрей не в полной мере осознал всю сложность осуществления того, что он задумал. Добром в Швейцарию его бы не отпустили. Ночь была тяжелой. Раздумья, метания, бесконечное изобретение способов, попытки просчитать исход тех или иных действий… А затем Андрей написал письмо для Юрия Анатольевича. И исчез навсегда. …Это было почти безумием. Бежать из части, из города, пробираться к границе, а затем, выбравшись, пытаться устроиться в чужой стране, не оказаться выданным бывшим «своим»… Андрей выдержал всё это. И выиграл. В тот день, когда он стоял у калитки, не решаясь позвонить, он уже был швейцарским летчиком. С новыми именем и фамилией. С полностью отрезанным прошлым. После всех сложностей, которые пришлось пережить, вдруг ледяным страхом обдала мысль о том, что в доме может не оказаться тех, ради кого всё это было предпринято. Андрей снова потянулся к звонку. Сейчас или никогда. …Дверь дома открылась и на крыльцо вышла девочка лет четырех-пяти. Лётчик замер, с изумлением глядя на этого ребенка. В ней настолько четко узнавались черты ее отца, что ошибки быть не могло – перед Андреем была Катрин фон Химмельштайн, дочь Фальке. - Кто вы? Что вам нужно? – раздался испуганный голос, и следом за девочкой буквально выпорхнула молодая изящная женщина, которую Андрей узнал бы из тысяч других, несмотря на то, что видел ее только на единственной фотографии. - Не бойтесь, - поспешил успокоить ее Чёрный. – Не бойтесь, фрау фон Химмельштайн. Я друг. Друг Фальке, вашего мужа. Меня зовут Андрей Чёрный. - Андрей Чёрный?.. – повторила Сента, а затем вспомнила. – Он говорил мне о вас. Подождите мгновение, я сейчас вам открою. КОНЕЦ Москва, декабрь 2011 – апрель 2012 г.г. Авторы: Джарет Минк, Мунлайт