Рождественская Сказка в трех частях, или Дело о маленьких зелененьких человечках

«Мы навсегда в ответе за тех, кого приручили» Лис, «Маленький принц», А. де Сент-Экзюпери

24 декабря 1973 года. 21:38 Высокий темноволосый мальчишка сидит в развилке старого дерева, что стоит в саду. Он кутается в куртку, сует ладони подмышки – пальцы у него красные от холода, и уши тоже. Он не надел шапку, и никто не напомнил ему, что ее стоило бы надеть. Но идти домой ему не хочется. Со стороны кажется, что дом пуст и темен. Не слышно рождественских запахов, которыми обычно дом пропитывался почти насквозь, и которые иногда чувствовались до самой весны в самых дальних комнатах. Не слышно и рождественской музыки из маленькой музыкальной шкатулки, которую мама всегда раньше доставала перед праздником. В окнах не горит свет, никто не готовит праздничный ужин, и даже нет елки в гостиной. Елки с прозрачными шарами и золотистыми колокольчиками. С маленьким белым ангелом с крыльями из пуха. Правое крыло у ангела было сломано года два назад, и Фокс сам его подклеивал. Ничего этого нет. И наверное, уже никогда не будет. Мама снова заперлась в своей комнате. Фокс знает, что она там плачет. Он хотел бы быть рядом с ней, чтобы утешить ее, но мама не откроет двери – он знает и это. Отца нет дома. Он приедет наверняка к ночи, уйдет в гостевую спальню, где спит теперь, и будет молча смотреть в черноту за окнами. И они почти не будут разговаривать ни между собой, ни с ним. Они теперь вообще мало разговаривают. Год назад в это время Фокс и Саманта грызли имбирное печенье и вешали на елку последние шарики. Фокс тогда дразнил ее и говорил, что Санта-Клауса не существует, и все это выдумки. Саманта бегала к маме и жаловалась на брата, а мама умоляла Фокса перестать. А теперь никто не бегает жаловаться, и дразнить некого. Фокс ежится от холода – пар от его дыхания едва заметной дымкой поднимается кверху. Они часто лазили на это дерево летом – когда дерево в листве, развилка практически не видна с земли, и здесь очень удобно прятаться. Саманта требовала, чтобы Фокс рассказывал ей сказки. Фокс плохо знал сказки – он часто начинал придумывать что-то свое, а сестра сердилась и говорила, что эти сказки – неправильные, и начинала рассказывать сама. Это было редко, но Фокс помнит каждый такой летний день. Теперь на деревьях нет листвы, и сквозь голые ветки прекрасно видно землю, дом, унылое пасмурное небо. Сказок больше не будет. Потому что Саманты больше нет. Она исчезла. Нет, не исчезла. Он прекрасно помнит, как ее забрали. Он помнит, что не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, помнит ярчайший свет, ослепивший его, помнит странных людей, которые пришли за сестрой. Он помнит все, до последней детали, и ненавидит себя за то, что ничего не смог – хотя и понимает, что, наверное, в этом нет его вины. Но все равно кажется, что есть. И ему кажется, что и родители тоже ненавидят его за это, и он еще очень нескоро поймет, что ошибается. Он постоянно прокручивает эти воспоминания, словно старую заезженную кинопленку. Поначалу он ждал, что Саманта вернется через какой-нибудь час. Но часы шли, а она не возвращалась. Потом он стал ждать ее завтра. Потом – через неделю. А теперь, кажется, он понял, что она не вернется. Фокс не желает в это верить и снова и снова заставляет себя вспоминать – до звона в голове, до тошноты, до ломоты в висках. Заставляет снова и снова, словно это может вернуть ее. В конце концов ему начинают сниться кошмары – и в каждом сне это гораздо страшнее, чем было наяву, и гораздо страшнее, чем в воспоминаниях. И Фокс старается меньше спать, смотрит ночами тайком от родителей телевизор до полного отупения или бездумно читает книги. Это плохо помогает – он сейчас уже вымотан и выжат. Двенадцатилетний мальчишка не понимает, что сам толкает себя в пропасть. Фокс трет ладонями замерзшие уши. Здесь, наверху, по счастью, не заснуть – слишком неудобно и холодно. Поблизости нет других домов, но он хорошо знает, что везде в этот вечер празднуют Рождество. Не то, чтобы ему хотелось сейчас праздника – но ему кажется, что Саманта обрадовалась бы, если бы в доме появилась хотя бы зеленая ветка. Как она вернется сюда, если дом темный и пустой? Фокс слезает с дерева и медленно идет в дом. Он не чувствует голода, но знает, что есть нужно – поэтому идет на кухню, берет что-то в холодильнике – кажется, сэндвич – и съедает, запивая водой. В доме стоит полная тишина – она оглушает, давит на уши, растаптывает и раздавливает. В доме никогда раньше не было так тихо. Мальчику кажется, что дом вымер. Он поднимается в комнату сестры. Здесь лежат рисунки Саманты, в шкафу висят ее платья, на комоде стоят ее куклы, на полках - ее книжки. Фокс старается ничего не трогать – чтобы, когда Саманта вернется, все осталось, как было. Он садится за ее стол. Здесь лежат раскрытые книги и незаконченный рисунок. Саманта рисовала эльфа. Она считала, что эти маленькие зелененькие человечки и впрямь существуют. Их никто не видит, а они существуют. Однажды она рассказывала Фоксу, что будто бы видела настоящего эльфа в саду – он прятался в зеленой летней листве и смеялся. Человечек на бумаге немножко кривоват, крылья у него разного размера, а лицо напоминает клоунскую маску. Фокс долго смотрит на рисунок. Он хотел бы устроить для сестры праздник – но ему неоткуда взять елку, потому что за ней надо ехать, а отец уехал на машине, да никто и не пустил бы двенадцатилетнего мальчика за руль. Фокс берет коробку с карандашами, находит зеленый и начинает рисовать. Художник из него весьма посредственный, но вскоре на том же листке, где нарисован зеленый эльф, возникает елка. Она тоже кривовата, но мальчика это не смущает. Он рисует гирлянду, игрушки, и пытается изобразить рядом Саманту. Внезапно внизу он слышит легкие шаги. Оставив рисунок, он выглядывает в коридор. - Мама? Мать поднимает на него пустые глаза, под которыми месяц не проходят черные круги, и сухо спрашивает: - Фокс? Что ты там делаешь? - Я… Ничего. - Иди спать. Уже поздно. Она поворачивается к нему спиной – почти равнодушно, а ему хочется закричать, ударить в стену кулаком – так, чтобы разбить в кровь костяшки, чтобы они поняли, чтобы вспомнили – что он тоже живой. Что он тоже есть. И что ему тоже больно. Но ему кажется, что это никому не интересно. Они утонули в своем горе. Мать снова закрывается в спальне, а Фокс быстро проходит по всему дому и везде зажигает свет. Везде – в гостиной, в своей комнате, в комнате Саманты, в гостевой спальне, где на небрежно прикрытой пестрым покрывалом постели отца лежит недочитанная им книга, на кухне, в библиотеке – везде. Он подтаскивает к антресолям стул и снимает картонный ящик с елочными украшениями – и вешает над камином красно-полосатые носки и пушистую гирлянду. Его останавливает резкий хлопок входной двери. У отца холодные глаза. - Ты с ума сошел? – спрашивает он, даже не поздоровавшись. – Какой праздник? Ты что, не видишь, что с матерью? К чему вся эта иллюминация? Убери немедленно. - Вы… - к горлу подкатывает комок, но мальчик продолжает: - Вы ведете себя так, будто она умерла! Вы не должны, вы не смеете так думать! А она не умерла, она жива! И она вернется! И я хочу, чтобы ей было куда возвращаться. Я не хочу, чтобы она вернулась в пустой дом. Я не стану это убирать, не стану!!! Уильям Малдер замахивается, чтобы отвесить сыну пощечину. Фокс зажмуривается, но не делает и шага назад, и не выпускает коробки из рук. Но удара не следует. Малдер-старший почти неслышно вздыхает, роняет ладонь на острое мальчишеское плечо и уходит к себе. Фокс открывает глаза и видит ссутулившуюся спину отца. Мальчику ясно, что уже никогда ничего не будет так, как прежде. Фокс, едва сдерживаясь, чтобы не закричать, до крови прикусывает нижнюю губу и продолжает вынимать каминные украшения. Рождество все равно должно быть. Именно для нее, для Саманты. Где бы она ни была. И для него, для Фокса, тоже. Ему невыносимо думать о том, что она может быть мертва – значит, он будет жить так, словно она жива. Она и в самом деле жива, он уверен. Он опускается на диван, и снова и снова прокручивает в голове события той ночи. Ему все время кажется, что он что-то упускает, что что-то где-то он мог заметить - и не заметил, и это терзает его, и заставляет снова и снова вспоминать. Голова становится тяжелой, к горлу подкатывает тошнота, все кружится от неясного хоровода образов. Фокс валится головой на подушки и словно впадает в какое-то странное оцепенение – полусон, полубред… Еще бы. Он не спал почти двое суток, да и до этого в лучшем случае урывками. Он не понимает, что если не прекратит это, то сойдет с ума. *** С листа бумаги вспархивает маленький зеленый человечек. Он отряхивает от остатков карандашного грифеля пиджачок и трясет с крыльев пыльцу на нарисованную елку, отчего та словно вздрагивает. По комнате разносится еловый аромат. Эльф облетает дом. Дом болен - везде горит свет, но в нем все равно темно, холодно и пусто. Это не вылечить, не уничтожить, и эльф понимает, что дом обречен. В нем слишком, слишком холодно, в нем слишком много непонимания и обиды. Но кое-что все же можно сделать. Эльф сыплет на головы задремавших взрослых золото своей пыльцы – чтобы хоть немного унять боль, подарив взамен нее каплю надежды. Но им не на что надеяться. Эльф спархивает на первый этаж. На диване, скорчившись, лежит темноволосый подросток, поджав к животу длинные ноги и отбросив назад голову. Ему холодно в стареньком свитере, который явно мал ему – из рукавов далеко торчат худые мальчишеские запястья. Но холодно ему не только из-за этого. Он бледен и измучен бессонницей, и сейчас его снова скручивают кошмарные сновидения, в которых он то не может выбраться из горящего дома, то не может протянуть руку своей сестре, то падает в черную бездонную пропасть. Эльф сыплет ему на голову золотистую пыль, и тяжелые сны, что мучают мальчишку, затухают, превращаясь в смутную тень, в неясное воспоминание. Они никогда не уйдут полностью – но они уже не смогут свести его с ума. Может быть, когда-нибудь он захочет вспомнить снова. Может быть. Но сейчас не время. Эльф перелетает на камин, и один из пестрых полосатых носков мгновенно тяжелеет. Утром Фокс найдет там книгу. На обложке книги – корабль, на палубе которого стоит одноногий капитан и смотрит в море. Рядом с капитаном – его помощник. Они всегда вдвоем – капитан и помощник. И они смотрят вместе – в одном направлении. Но это будет завтра. Эльф в последний раз оглядывается на мальчика. Чтобы верить, ему вовсе не нужно видеть.