Blue eyes

Лейла приходит к Гарри около полуночи, и они поднимаются на крышу. Там адски холодно, но это более-менее отрезвляет разум, поэтому Гарри улыбается, выпускает почти невидимый во тьме пар изо рта и берёт Лейлу за руку. Лейла бормочет что-то вроде «сентиментальный придурок», но улыбается и почти заинтересованно всматривается в живые огоньки города. Гарри кажется, что Лейла почти бесстрашная, слишком живая, неиспорченная, но Гарри садится на край крыши первым, складывая ноги по-турецки. Лейла передаёт ему пачку сигарет. — Мне девятнадцать, и я в поисках битвы*, — Гарри узнаёт в тихом пении изменённые слова песни 30 Seconds To Mars, но молчит, наблюдая за тем, как девушка достаёт из кармана зажигалку. Холод проникает под самую кожу, но и Гарри плевать, что обжигает его внутренности. Ночные огни вот-вот подожгут их звёзды, стоит лишь чуть-чуть подождать (город по ночам светит слишком ярко, чтобы увидеть звёзды. Гарри почти обидно). Ночью перед понедельником немного отчаянно-жалко уходящий день, но ничего не вернуть, поэтому Гарри затягивается и говорит: — Всё идёт по плану. Гарри затягивается вновь и начинает кашлять. Лейла, усмехаясь, забирает у него сигарету и присаживается рядом, морщась от холода поверхности. «Вечером был дождь», — думает Гарри, но говорит что-то уже поздно, потому что их задницы наверняка промокли. Гарри зажмуривается и повторяет вновь: — Всё идёт по плану. Всё. Идёт. По. Плану. Лейла тушит сигарету и, усмехаясь, отвечает: — Ага, по плану. Только план у тебя, по правде говоря, какой-то дерьмовый. Руки у Лейлы замерзают окончательно, и она встаёт на ноги, матерясь. Гарри улыбается и поднимается следом. — Потерянный в городе ангелов*, — начинает вновь Лейла, но Гарри её останавливает: — Мы не в Лос-Анджелесе, девочка. * Лейла остаётся у него на ночь, засыпая на диване во время просмотра ночного выпуска передачи по Нетфликс. Гарри улыбается, заваривает чай в пакетиках, открывает на кухне форточку, достаёт из рюкзака блокнот и (немного) живёт. Гарри хочет обжечь чаем язык, но чай слишком быстро остывает, и на самом донышке он слишком сладкий (отвратительный на вкус), поэтому Гарри морщится. Гарри думает что совсем не любит чай, не умеет его готовить и, тем более, размешивать. Гарри думает, что налить растворимый кофе — совсем неплохой вариант. * Зейн как-то говорил, что в любви, даже невзаимной, любой творческий человек находит вдохновение. Гарри не знает, любовь ли внутри него, но наслаждаться этим у него (почему-то) не получается. * К часу ночи Лейла начинает скулить во сне, но Гарри её не будит и будить не собирается. Он мог, конечно, хотя бы успокоить её ласковыми словами, но он не делает этого. В конце концов, не его проблемы (да и они чужие друг другу люди, ведь так?) (Гарри гладит её по волосам и уносит в спальню) * Лейла непонятная, и Гарри думает, что никогда не сможет её понять. Гарри даже не пытается (они чужие друг другу люди, в конце концов). Лилия скулит по ночам, посылает весь мир к чертям днём и не ест апельсины (всегда) (а также учится на отлично, мать его). Гарри просыпается на диване в джинсах и одной лишь футболке. В квартире слишком холодно, и зубы стучат, слишком громко в безмолвной тишине квартиры. Гарри усмехается, про себя думая, что это его сердце выбралось наружу. А оказалось всё проще простого (он забыл закрыть форточку). * На кухне Гарри находит Лейлу, разбитую и стоящую в своём старом свитере у окна, смотря в пустоту. Гарри забирает у неё сигарету и выкидывает её. Лейла плачет беззвучно, и Гарри делает вид, что не замечает, хотя они знают, что не заметить невозможно. Гарри наливает Лейле чай, закрывает окно и насыпает в миску Герцогини корм. Та, однако, не ест, а запрыгивает на колени к Лейле и осторожно перебирает лапками, видимо, пытаясь успокоить. Герцогиня уж слишком понимающе смотрит, как-то по-человечески даже. Лейла усмехается. Гарри начинает тошнить. * Гарри понимает, что опаздывает на первую пару спустя пару минут, но не торопится, потому что французский прогулять можно (ну не смертельно это, ведь так?). Гарри смотрит, как Лейла вытирает щёки от слёз и вновь начинает улыбаться, мол, всё в порядке, не волнуйся (выходит немного криво, но Гарри молчит). Лейла отключает телефон, и Гарри, наконец, спрашивает: — Почему именно Хаз? — Лейле хочется молчать, но она отвечает, потому что знает, что сказать н-а-д-о. — Хаз с испанского «Двуличный». Мне она рассказывала, — даже имени называть не надо. — Ну, или «Луч». Смотря с чем в предложение поставить. А это хорошо описывает тебя, знаешь? Гарри отрицательно кивает головой. Смысл сказанного растворяется в равномерном дыхании Лейлы. — Ну, ты ведь не всегда и не для всех депрессивный придурок с запертым на три замка прошлым, — с губ Гарри почти срывается, что моё прошлое не скрыто и не забито в дальние уголки сознания, девочка. Ты только попроси, Ли-ли-я, но он вовремя прикусывает губу. — Иногда ты улыбаешься. Я видела своими глазами. Иногда ты сияешь и ослепляешь. В тебе самом есть что-то тайное, спрятанное даже от тебя самого. Гарри хмыкает, но Лейла, кажется, даже не слушает его. — И каждый раз, когда ты выглядишь счастливым или подавленным, ты не являешься самим собой, Хаз. Лишь собрав себя по осколкам, собрав воедино своё прошлое со своим настоящим и будущим, ты станешь самим собой. Гарри думает, что это самая глубокая вещь, что он слышал за последнее время. * — А почему именно Лилия? — Первое, что в голову пришло, — честно отвечает Гарри. — Мне казалось, тебя так и зовут. Лейла беззлобно усмехается: — Идиот. * Гарри завязывает шарф покрепче, надевает рубашку (красивая ведь, Лилия?) и выходит на улицу. На улице — люди. На улице — уходящая вдаль Лейла, лёгкая, почти незаметная морось и холод. Зубы Гарри начинают отстукивать в едином ритме хо-лод-но, и Гарри жалеет, что не надел и шапку. Гарри хочется закричать на весь свет, что, чёрт возьми, я ведь живой, я не хочу задохнуться, я хочу научиться жить п-р-а-в-и-л-ь-н-о, но Гарри молчит. Гарри уже давно понял, что молчание — золото. Гарри заходит в университет, опаздывая на вторую пару ровно на восемь минут и двадцать три секунды (он, конечно, время не высчитывал; часы показали). Гарри думает, что если сейчас литература, то он ничем не рискует, поэтому направляется в сторону шкафчика Луи-со-слишком-голубыми-глазами (но Гарри уже привык к его глазам. Слишком — это не писать ему записки и не подкидывать их в шкафчик). Гарри достаёт из рюкзака блокнот и ручку (больше половины листов выдрано, но Гарри, в общем-то, плевать). (На бумаге красиво, но чуть кривовато (всё же он торопится) Гарри пишет «Если бы я мог, я бы перестал пить кофе, курить, любить тебя и бояться этой любви. Но я не могу. Я ненавижу голубой цвет, любить и французский. Но ради тебя я готов п-о-т-е-р-п-е-т-ь». Это, кажется, немного отчаянно и безрассудно, но Гарри торопится, поэтому сворачивает лист вчетверо и запихивает листочек в щель). На вторую пару Гарри опаздывает ровно на одиннадцать минут и три секунды. * Гарри, конечно, вряд ли это видит, но Луи расслабляется, когда Гарри заходит в аудиторию. Луи вновь сидит один (что-то в груди Гарри скрипит от мысли, что раньше, возможно, с ним рядом сидел лучший друг). Гарри улыбается, машет осторожно рукой и приземляется на стул рядом. Луи улыбается в ответ, поправляет браслеты и тихо шепчет: «Привет». Гарри думает, что определённо готов привыкнуть к этому, но на «привет» от Томлинсона не отвечает. Молчание — золото. * Гарри хочет сказать, что всё это — совершенно не его затея, но Гарри молчит и смотрит, как Луи (почти) глупо улыбается, читая записку, а потом начинает хмурится и кусать губу. Гарри хочется закричать, что не стоит этого делать; вредные привычки убивают, я з-н-а-ю, но Гарри молчит (вновь), хмурится и наблюдает, как Луи вновь поправляет браслеты на запястьях, морщится не то от боли, не то от написанного. Только когда Луи запирает шкафчик на замок и уходит на следующую пару, Гарри выдыхает. Курить отчего-то хочется всё сильней. * Гарри хочет избавиться от вечной круглосуточной опеки, потому что это д-о-с-т-а-л-о. Гарри чувствует себя ребёнком, маленьким и беспомощным. Гарри кажется (ну конечно же только кажется), что он не может дышать, потому что его рёбра сдавливают вечные советы, требования и правила («Только не пей, не кури, не гуляй поздно ночью, не забудь покормить свою кошку, ладно?»). — Хорошо, — говорит Гарри Нику по телефону, безмолвно прося у какого-то первокурсника сигарету. — Я чувствую себя отлично, конечно же я завтракал-обедал-ужинал сегодня. Да, я приду сегодня на работу. Конечно я знаю, что мне к трём пятнадцати, Ник! Ага, без опозданий. — Конечно, — отвечает Гарри Зейну, поджигая сигарету. — Я чувствую себя лучше, чем потрясающе. Конечно же я не курю и в ближайшее время курить не собираюсь. Конечно же я пытаюсь, Зейн! Как у тебя с Перри? Ладно, я приду к тебе завтра. Давай, пока. — Безнадёжен, — отключаясь, пожимает плечами Гарри и затягивается вновь. * Гарри не знает, зачем ему приходить к трём-чёртовым-пятнадцати, потому что, по сути, его смена начинается только в четыре, но Ник цокает языком (скорей жалостливо, чем раздражительно) и просто говорит: — Репетиция, придурок. Я ещё ваш с Хораном сет-лист не видел и то, как вы работаете вместе. Вопросы, Стайлс? Гарри отрицательно качает головой. Нет вопросов. * К пяти вечера в бар приходит Лейла, и они оба (слишком не-)искренне удивляются встрече. Хотя бы потому, что Гарри совсем не знает Лейлу (кроме того, что она не любит апельсины, зато любит Испанию и девушку с неизвестным ему именем). Да они толком-то и не общались (кроме слишком поздних ночных разговоров, прогулянных пар и... И всё, в общем-то) Лейла говорит, что хочет напиться, и шепчет Гарри на ухо, что уж завтра я точно всё расскажу родителям, и Гарри правда пытается спрятать улыбку, но ничего, конечно же, не выходит, поэтому он смеётся в голос, просит Стива налить виски (не ему — Лейле) и зовёт девушку покурить у запасного выхода. — Прости, но нет. Я, вроде как, бросаю. Всё. Гарри хочется спросить «даже прошлое?», но он вовремя прикусывает язык. * Вечером Гарри учит лекции, делает слишком-много-дополнительных-и-не-только-заданий, курит, не открывая окон (затем кашляет), и гладит Герцогиню. Гарри думает, что ничто не расслабляет сильней, чем мурчание кошки рядом, поэтому улыбается и приоткрывает окно. Около десяти вечера Гарри обнаруживает, что в квартире (наконец-то!) включили отопление, но холод, тем не менее, всё равно не хочет так быстро сдаваться. Гарри закутывается в плед, разговаривает по скайпу с мамой и Джеммой, здоровается с отчимом (сдерживая возмущённое фырканье), а затем забивает в поисковике «оттенки голубого». Около одиннадцати вечера Гарри узнаёт, что цвет глаз Луи варьируется от лазурно-серого и небесного до сизого и бледно-василькового. (И не то чтобы это очень полезная информация) * Во вторник у Гарри получается дышать легче, чем это было раньше. Вторники Гарри ненавидит чуть меньше понедельников, поэтому почти счастливо улыбается, когда выходит на улицу. Мороз обжигает кожу, а от слишком яркого света хочется морщится, но Гарри у-л-ы-б-а-е-т-с-я. Гарри думает, что это, возможно, самое глупое его решение за всю жизнь. Гарри заходит в магазин, покупает клубничный рожок (в чёртовы плюс два) и понимает, что это определённо превосходит его предыдущую глупость. * Зейн спрашивает, как Гарри чувствует себя, и Гарри отвечает, что всё не так уж и плохо, чувак, совершенно забывая про то, что «всё не так уж и плохо» не означает «всё волшебно». Зейн, видимо, забывает об этом тоже, потому что сбрасывает. Гарри выдыхает морозный воздух и думает, что купить перчатки — не такая уж и плохая идея. Зейн перезванивает и рассказывает о том, что чертовски сильно скучает по Пезз, её поцелуям в нос и полезным завтракам, вроде овсянки и фруктов, потому что она следит за фигурой. Зейн ноет почти как ребёнок, поэтому Гарри молчит (Ты сам просрал своё счастье, Малик и ты сам виноват в этом слишком сильно просится наружу). Гарри закрывает глаза, считает до десяти (скорей привычка, чем что-то действительно действенное), закусывает губу, но всё-таки м-о-л-ч-и-т. Голос матери, говорящей, что у тебя очень-очень-очень хорошая выдержка, милый, в подсознании Гарри звучит слишком натурально, поэтому парню хочется разрыдаться. Возможно (только возможно), он слишком сильно хочет домой. И жить. Гарри отключает телефон, сглатывает комок в горле, молчит, но мысленно говорит себе, что ж-и-в-ё-т (ты ещё не умер и нескоро умрёшь, мальчик). Хаз ничего не знает о жизни. И о доме, по сути, тоже. Хаз внутри Гарри кричит (и срывает голос). * К одиннадцати утра желание вернуться домой не проходит, но Гарри что-то черкает в тетради, зная, что там , где раньше был дом, — его уже нет. Прошло уже три-чёртовых-года, и Гарри порой не знает, что делать (в такие времена у него в мыслях всплывает лишь одно — жить). Что делать сейчас, Гарри не знает. Жить самому у него не получается. * Гарри сваливает с последней пары и заглядывает к Зейну. Он ведь обещал (Гарри не-на-ви-дит обещания до скрежета в зубах, почти так же сильно, как и понедельники, но продолжает обещать). У Зейна дома (почти) уютно, последняя свеча из упаковки (которая яблочная-но-на-самом-деле-нет) догорает на кухонном столе, но Гарри всё равно чувствует запах алкоголя и сигарет. Гарри вздыхает. Зейн лежит в спальне, там слишком много дыма, и Гарри начинает кашлять почти до слёз (Зейн закатывает глаза, еле слышно бормоча под нос «неженка»). Гарри распахивает все окна, и Зейн, морщась от слишком холодного воздуха, закутывается в одеяло. Гарри смеётся и в тон ему повторяет, дразнясь: — Неееееженка. Зейн смеётся в голос и, наконец, натягивает кофту, морщась от холода и уходя на кухню, чтобы заварить чай. Зейн говорит, что умирает от скуки и от того, как сильно скучает (любовь вызывает привыкание, почему никого и никогда об этом не предупреждали, бро?). Гарри думает, что боже, этот идиот действительно мой лучший друг и включает колонки на полную громкость. Гарри кричит слова песни на всю квартиру, и Зейн стонет, пытаясь заткнуть уши. Гарри думает, что боже, как же я рад, что он мой лучший друг. * По дороге домой, около семи вечера, в Гарри врезается какой-то незнакомец. И вместо извинений произносит: — Нужно уметь постоять за своё счастье, слышишь? И не напоказ — ты так живёшь. Открыто и громко. Н-е н-а-д-о т-а-к. А затем скрывается в толпе. Гарри морщится от слишком горьких слов, смотрит вслед и пытается понять смысл сказанного. Смысла не находит, но думает, что фраза действительно хорошая (и записывает её себе в блокнот). А ещё Гарри думает что этот незнакомец — странный. (И что ему пора кормить Герцогиню) * Гарри находит какой-то новый (или не совсем?) сериал и, конечно же, считает, что это самое лучшее времяпровождение для холодного октябрьского вечера. Когда Гарри допивает чай и, наконец, досматривает первую серию, к нему в дверь кто-то стучится. Гарри вздыхает и идёт открывать. — А за окном первый снег. Отряхивая волосы, произносит Лейла, как будто не произошло ничего необычного (да и на самом деле, есть ли что-то в этом особенное? Н-и-ч-е-г-о). Лейла чуть грустно улыбается, повторяет только что сказанные слова и, наконец, переходит к сути: — За окном первый снег, а у меня первый и абсолютно чистый лист новой жизни. Я всё рассказала родителям, Хаз. И выкатывает из-за своей спины чемодан. Гарри, увы, знает, что это значит, так что, улыбаясь, произносит: — Увидимся как-нибудь, да? Тогда, удачи в солнечной Испании, Лейла. У-д-а-ч-и. Лейла вздрагивает, слишком привыкшая к «Лилии», но продолжает улыбаться в ответ. — А ещё это, Хаз, — закусывая губу, произносит девушка. — Магазины закрыты, а у тебя... Апельсинов не найдётся? Гарри не знает, чего ему хочется сильней — рассмеяться или заплакать. * Гарри, на самом деле, не жалеет, что Лейла сбежала-уехала-попрощалась-с-прошлым. Гарри счастлив за неё и счастлив по-настоящему. Просто около полуночи Гарри понимает, что они так и не обменялись номерами телефонов. Гарри вздыхает и выключает ноутбук. * Утром идёт снег и тает почти сразу же, порой не успевая коснуться земли, но Гарри чувствует, как осень, которая держит будто в тисках, мешая дышать не меньше всеобщей опеки, потихоньку его отпускает. Гарри выдыхает, выкуривает на балконе сигарету (кутаясь в плед сильнее, потому что одеваться не хочется), а затем наливает себе кружку растворимого кофе, морщась от первого же глотка. До первой пары — двадцать восемь минут, и Гарри правда пытается найти свои перчатки, но это ему, конечно же, не удаётся. Гарри хватает рюкзак, выбегает из квартиры, чуть не забывая запереть дверь на замок, и морщится, чувствуя мокрые прикосновения мокрого снега. В список вещей, которые Гарри ненавидит, третьим пунктом определённо нужно занести отвратительное слово «зима». * Гарри опаздывает и хочет забежать в магазин, чтобы купить чипсы-шоколад-кофе, но ему звонит мама, и Гарри правда пытается уговорить себя уделить ей хотя бы пару минут, но не в-ы-д-е-р-ж-и-в-а-е-т. Гарри хочется сказать, что всё это — не его. Не его мир, не его люди, не его характер и не его привычки, чувства, правила. Гарри молчит и слушает, потому что так н-а-д-о (так говорит общество, большинство, а мнения большинства — мнение верное). Гарри подходит к университету, когда его мама подходит в самому важному, к сути разговора, и Гарри ненавидит, когда так поступают. Она говорит почти шёпотом, медленно (будто умоляя, задабривая). Энн просит приехать в эти выходные домой, на семейный ужин, и Гарри почти усмехается, потому что они друг другу — не семья. Они давно слишком чужие друг другу люди, и мама это прекрасно знает. Гарри говорит твёрдое нет, но Энн не сдаётся. Первая пара началась пару минут назад, но Гарри не торопится в аудиторию. — Гарри, приезжай, пожалуйста. Гарри нервно выдыхает, но продолжает стоять на своём, потому что он совсем не готов вернуться туда, где стены и пол помнят его тихие всхлипы, громкие скандалы и истерики, осторожные шаги и битые чашки-тарелки-мебель-душу-сердце, где внешний уют хранит внутреннее отчаяние. Гарри не готов. Гарри пытается забыть, как мать сломала его лучшие и непобедимые шестнадцать, потому что шестнадцать лет должны быть именно такими, но н-и-ч-т-о не забывается, поэтому он отвечает лишь: — Нет, мама, вмещая в это самое «мама» что-то вроде если ты сейчас же не замолчишь и не перестанешь на меня давить, мы вновь вернёмся к слишком острому и колкому «Энн». Гарри буквально слышит, как часто мама моргает, пытаясь не заплакать, и как быстро стучит её сердце. Гарри чувствует себя полным ублюдком, но он правда не может вернуться туда, где его шестнадцать были сломаны. Гарри не может так быстро простить, да и, в общем-то, не хочет (но он пытается; это важно). — Я всё равно буду ждать. Гарри становится стыдно. Он вернётся туда (когда-нибудь). Но не сейчас. Он не готов. Совершенно. И окончательно (?) * Гарри опаздывает на пару и конечно же не замечает лёгкой улыбки на лице Томлинсона, зато вполне однозначный взгляд преподавателя говорит ему о многом. Гарри почти стыдно за то, что он опоздал, но решает, что все эти «почти» из жизни пора вычёркивать, поэтому да, ему однозначно стыдно. Гарри записывает почти все (нужные) слова из лекции и ведёт себя как примерный ученик (даже не охает и не вздыхает, когда задают сочинение из пяти тысяч слов к следующему уроку французского), но не ощущает в себе жизни, о которой все вокруг так и говорят. Гарри хочется чего-нибудь интересного, захватывающего дух, р-о-д-н-о-г-о, но Гарри умирает со скуки на паре французского. Гарри, конечно, пытается не смотреть в глаза Луи, вот только н-е п-о-л-у-ч-а-е-т-с-я. Гарри думает, что никогда не выглядел большим идиотом, но осторожно кладёт свою голову на плечо Луи и рвано выдыхает. Луи удивлённо смотрит, однако, ничего не говорит. Гарри почти задыхается, когда понимает, что Луи пахнет домашней выпечкой и уютом. Гарри так не может. * На улице грязь и лужи, потому что снег, конечно же, растаял, и Гарри почти плевать на это, но его ноги промокли и промёрзли, и руки, в общем-то, замёрзли тоже (надо не забыть купить, наконец, перчатки), поэтому Гарри выключает музыку и спешит домой. Гарри спотыкается, когда понимает, что прошлое — н-и-ч-е-г-о не значит и не стоит, и Гарри почти тошно от этих мыслей, но... Гарри чувствует, что то ли он отпустил прошлое, то ли прошлое его, но его теперь нет. Гарри тяжело дышит, и искры в его глазах превращаются во внутренние пожары, потому что становится легче, пускай на одну тысячную-миллионную, но легче. Гарри чувствует, что больше не зависит от прошлого. Гарри действительно счастлив (он, чёрт побери, свободен!) * Гарри пьёт яблочный сок и совершенно не против купить апельсиновый-ягодный-виноградный или любой другой, но писать сочинение на французском не так уж и легко (Гарри ненавидит себя за то, что выбрал именно этот факультет и даже мысль о том, что французский пришлось бы изучать и на других, его не успокаивает). Гарри хочется гладить Герцогиню или положить её себе на грудь, слушать довольное урчание и засыпать в тепле, но Герцогиня носится по всей квартире, слишком громко мяукает и почти адски визжит. Гарри, честно говоря, уже устал успокаивать кошку, поэтому вздыхает и включает колонки. Гарри всё-таки закрывает вордовский документ, улыбается, слыша аккорды любимой песни (и даже если все песни из его плейлиста — любимые, никто не должен об этом узнать), и хватает Герцогиню, насвистывая мелодию. Кошка смотрит слегка высокомерно, но не царапается, и Гарри думает, что это — результат, счастливо улыбается и начинает танцевать. Если кто-нибудь прямо сейчас зайдёт сюда, этот человек определённо подумает, что Гарри — сумасшедший (кто-нибудь вообще танцует с кошками?). Гарри, если честно, совсем плевать на это. * Гарри закутывается в пальто и затягивает шарфик покрепче, потому что к вечеру и правда достаточно сильно холодает, а пронзительный ветер буквально свистит у него в ушах, поэтому он торопится дойти до бара как можно скорее (скорее всего, не из-за ветра, а из-за того, что в последнее время он слишком много опаздывает). Даже пронзительный ветер не может испортить (сдуть?) настроение Гарри. Ник за барной стойкой качает головой, но ничего не говорит, поэтому Гарри улыбается и обнимает Ника. Ник удивлённо распахивает глаза, но улыбается в ответ и прижимает парня ближе, потому что, чёрт возьми, наконец-то Гарри — тот самый Гарри, которого Ник знал и знает, — милый и невинный. — Я скучал по тебе, Гарри. По тебе счастливому. Гарри качает головой и смотрит на Ника не как на друга, а как на совсем ничего не понимающего ребёнка. — Зови меня Хаз, ладно? Пожалуйста, Гримми. Потому что Гарри, наконец, понимает, что так усердно пыталась ему сказать Лейла, и Гарри чувствует внутри себя огонь, но он не сжигает, а согревает. Гарри чувствует, что сломан на сотни осколков и каждый осколок — это не весь он, это лишь его часть. Гарри готов вновь стать целым. Определённо готов. (Гарри чувствует, что скучал по (слишком) родному Гримми слишком сильно) * Гарри чувствует, что хочет жить, хотя бы маленьких и совсем незаметных ураганов в животе, которые устраивают бабочки. Гарри чувствует, что зуд под кожей медленно отпускает и писать хочется не так отчаянно (вообще не хочется). Гарри чувствует, что потихоньку тиски на его лёгких отпускают. Но всё это — абсолютно ничто с одной важной мелочью. Гарри чувствует. * Когда смена Гарри заканчивается, его голос хрипит, а усталость просто валит с ног. Гарри улыбается мягко, почти счастливо, но всё-таки сокровенное устал легко читается в его взгляде. Ник закрывает бар ровно в одиннадцать, когда Гарри, пытаясь согреть пальцы дыханием, плетётся по пустой улице к своему дому. Ник кричит какое-то грубое ругательство в его сторону и пытается догнать Гарри. Гарри улыбается, оборачивается к Нику и показывает ему средний палец, а затем искренне смеётся, потому что Ник — идиот. Самый настоящий (честно-честно!). * Около полуночи, когда Гарри и Ник курят в подъезде (на балконе у-ж-а-с-н-о холодно), звонит Зейн и говорит, что придёт с пивом и сюрпризом. Гарри совершенно не против этого — чем больше народу, тем веселее, — только просит взять пива ещё и Нику. Зейн на том конце провода хмыкает, что-то неясно бормочет и отключается. Гарри безумно рад, что его друзья ебанутые (так ведь говорил Стив, да?). * Зейн заваливается в коридор слишком счастливый, и Гарри кажется, будто он накурен (что, в принципе, так и оказывается). Зейн кидает на пол пакет с пивом, чипсами и минералкой, а затем достаёт из штанины джинс косяк (так надёжнее, бро). Они усаживаются на ковёр в гостиной, включают первый попавшийся канал (им оказывается Fox) и достают зажигалку. Комната в это же мгновение заполняется щекочущим горло и лёгкие дымом, поэтому Гарри начинает кашлять и смеяться. Гарри затягивается последний раз, а затем медленно выдыхает, чувствуя, как под кожей так же медленно, но вполне ощутимо, просыпается слишком сильное (почти адское) желание хоть что-нибудь написать. Гарри делает глубокий вдох, тут же дым проникает вовнутрь, и Гарри кажется, что цветы в лёгких умирают. Гарри уходит на кухню и достаёт блокнот. Нужно что-то написать, кричит голос в голове Гарри, а из гостиной слышится смех Зейна и Ника. * Гарри просыпается из-за звонка мамы, когда лучи солнца уже врезаются в его глаза, и измученно стонет. Часы на телефоне показывают, что сейчас около половины первого дня, и Гарри вздыхает, понимая, что опоздал в университет. Гарри думает, что его жизнь — чёртова гармония, потому что если вчера он проснулся слишком рано, то сегодня — слишком поздно. Он отвечает на звонок, и пускай разговор длится не более трёх минут, мама медленно, но верно идёт к своей цели. Гарри хочет приехать к ней на выходные, правда хочет, но он не может это сделать. Не может. Потому что совершенно не важно — есть прошлое у него или нет — в это место возвращаться он не станет. И не сможет. Неа. * Гарри идёт на кухню, как обычно, насыпает в миску Герцогини корм, слушает её мяуканье и зевает. В его голове звенят маленькие колокольчики, а пустые бутылки возле мусорки говорят о том, что пора бы уже привести квартиру в порядок. Гарри думает, что по утрам (даже несмотря на то, что уже день) в первую очередь нужно выпить кофе (или чаю). Гарри хочет капучино, или эспрессо, или американо, или латте (не важно, в общем-то), но у него дома только гадкий растворимый кофе, в котором из настоящего — только запах. Кофейня находится на углу квартала, а на улице слишком сильно метёт, и Гарри совершенно не хочется выходить на улицу. Он отправляет Зейну смс с просьбой занести два стаканчика с кофе и пакет с булочками-пирожными-печеньем-пирожками, но тот посылает его куда подальше и просит не беспокоить раньше семи вечера (я хочу нормально поспать, бро). Гарри думает, что Малик уж слишком часто называет его «бро», и вздыхает. Он натягивает пальто (забывая повязать на шею шарф) и выходит на улицу прямо в пижамных штанах, думая, что нужно бы купить ещё и корм Герцогине. Гарри чуть ли не забывает закрыть дверь на ключ и напевает о том, как всё, что убивает, делает меня живее.** * Гарри решает, что дома ему будет абсолютно скучно, поэтому поворачивает на половине дороги к дому и идёт в бар. Он садится на барный стул, отрывает покрасневшие кончики пальцев от горячего стаканчика и улыбаясь, продолжает напевать, что надежда — это слово из семи букв,** и здоровается с Ником. Тот замечает пижамные штаны в клетку и искренне хохочет, привлекая к себе недовольные и совершенно неодобрительные взгляды посетителей за столиками. Нику, на самом деле, плевать на них, поэтому в своей излюбленной чуть ироничной манере он говорит: — Хэй, Стайлс, ты потерял остатки своего стиля***, — и продолжает смеяться. Даже подкалывания друга не портят Гарри настроение (а ведь Ник очень уж раздражающая всех личность!). Ник улыбается, подмигивает, снимает крышку со стаканчика Гарри и капает туда виски, а следом добавляет и сливки. Гарри что—то недовольно бормочет о том, будто его решили споить его же лучшие друзья, а ещё — что он ненавидит сливки. Однако делает один—единственный глоток. Нику кажется, будто он сейчас захлебнётся и умрёт со смеху, когда видит слишком недовольное выражение лица Гарри. * Гарри выходит из бара с лёгкой улыбкой, лёгкой походкой и лёгкими мыслями. Гарри думает, что Луи — его личный океан. И океан лучше людей — океан успокаивает, спасает. Но и уничтожает одновременно. Когда Гарри был маленьким, мама говорила, что дом — это не здание, а человек, и Гарри ей, конечно, не верил. Хотя бы потому, что знал — дом, это там — где по утрам пахнет блинчиками, на стенах висят фотографии с улыбающимися лицами и где полно воспоминаний (хотя бы таких, где он вместе с сестрой распаковывал рождественские подарки). Но сейчас Гарри ясно чувствует, что его океан — его дом, спасение, его дыхание, и Гарри хочется лечь на пол и сбежать от отчаянья, что вот-вот наступит ему на пятки (быть зависимым от человека — что может быть хуже?). Глаза Луи — пронзительные, обдают солью и ядом, и каждый раз, когда Гарри смотрит в них, ему хочется встать под ледяные струи душа и смыть с себя обжигающую (и немного — греющую) соль и взгляд-взгляд-взгляд. Гарри всегда думал, что небо — это не его, но глаза Луи — это морская вода, бескрайнее голубое-голубое-голубое (слишком) небо и цветы. Гарри знал, что небо — совершенно точно не его (как и морская соль, слишком жгучая и отравляющая), но Луи — тот самый, его океан, личный, но непредсказуемый. И Гарри кажется, что Луи сможет очистить его от грязи, водорослей и б-о-л-и. Луи сможет собрать его по кусочкам. Ведь правда? * Гарри думает, что это — безумие, но Гарри готов плыть, потому что он с-ч-а-с-т-л-и-в (на одну сотую своего существования, но счастлив!). Гарри хочется верить и надеяться, но верят только глупцы (Гарри знает, и от этого ему, возможно, очень-очень-очень больно). Гарри хочется вернуться в детство и повзрослеть. Хочется вернуться домой и бежать от него как можно дальше. Гарри состоит из стереотипов, и Гарри выкуривает по три сигареты в день — как привычку и как что-то обнадёживающее. Гарри идёт вперёд, Гарри улыбается, Гарри смотрит в будущее (на самом деле — пытается смотреть в будущее). Гарри пытается жить, чёрт возьми, правда пытается. Гарри пытается не поворачиваться спиной к будущему, пытается не смотреть в прошлое, пытается разлюбить Луи и пытается быть как можно ближе к нему, но в жизни Гарри слишком много попыток. Поэтому, когда вечером ему звонит Зейн, он зачем-то произносит короткое: — Луи — мой личный океан. Зейн хмыкает, мгновение молчит, обдумывая сказанное, а затем отвечает, заставляя Гарри дышать (слишком) часто: — Только не захлебнись, бро. * Утром чёртова плюсовая температура, и грязь под ногами, видимо, хочет промочить обувь, штаны, носки, ноги и всё, что вообще можно промочить. Но испортить настроение Гарри сегодня почти невозможно, так что он на все сто процентов уверен, что этого не произойдёт. Гарри приходит в университет даже почти рано — за двадцать три минуты до пары, поэтому Гарри направляется к шкафчику (а ещё потому, что ему нужно взять книгу Эрнеста Хемингуэя для разбора первой главы на литературе) У соседнего шкафчика стоят две девушки и, видимо, обсуждают какую-то книгу. Гарри бы и не обратил на них внимания, но он слышит одну-единственную фразу, которая, видимо, является цитатой, и по его телу проходит волна мурашек, а где-то внутри просыпается давняя-давняя подруга-клаустрофобия и произносит отвратительным, почти сводящим с ума шёпотом ну что же, скучал по мне, мальчик? Гарри пытается считать до десяти, дышать ровно и просто забыть и успокоится, но эта фраза стучит у него в висках. Прошлое и океан не смоет. Гарри правда пытается идти до выхода спокойно и даже пытается забыть об этой глупости, но ничего не помогает. Гарри срывается на бег и слишком отчаянно пытается вдохнуть, будто бы ему перекрыли все дыхательные пути. Как только дверь на улицу открывается, Гарри прижимается к холодной стене и кладёт руку на сердце. Гарри очень-очень-очень сильно хочется закричать, что блядская клаустрофобия и это всё ложь-ложь-ложь, а ещё Гарри хочется зарыдать-заплакать-впасть-в-отчаянье, но Гарри знает и понимает, что не станет этого делать. На чёртовой крылечке стоит чёртов Томлинсон, смотрит пустым (и слишком пронзительным) взглядом на Гарри и курит. Гарри моргает, а Луи затягивается, откидывает сигарету в сторону и делает два рывка, а потом — Гарри задыхается, когда чувствует на своих губах сухие, но тёплые губы Луи, а затем смотрит в глаза напротив — два чёртовых океана (нельзя-нельзя-нельзя — отстукивает его сердце). Гарри закрывает глаза, но продолжает видеть, как тысячами фейерверков взрывается на сетчатке его глаз образ парня, превращаясь в далёкое сияние. Луи целует резко, быстро и крепко, поэтому Гарри сдаётся и приоткрывает губы. Гарри чувствует, что его лёгкие сгорают фейерверками, когда Луи наконец выдыхает. И запускает дым в рот Гарри. Гарри кашляет и отстраняется. Луи не смотрит ему в глаза, лишь, усмехаясь, бормочет себе под нос: — Неженка. А затем исчезает, скрываясь за дверьми. Зуд под кожей просыпается с новой силой, и Гарри даже не знает, чего ему хочется больше — плакать, смеяться или писать. Блокнота в его рюкзаке не оказывается. * Гарри сбегает. Гарри не может идти на литературу, потому что любви не существует, Гарри з-н-а-е-т. Любовь — это выдумка глупцов, но Гарри сам не верит в эти слова (потому что верят только глупцы). Гарри состоит из стереотипов, правил, веры, осколков и собственных глупых (как и он сам) выводов. Гарри хочет стать целым, правда хочет. Только для этого ему стоит отпустить всё (абсолютно всё, мальчик). * Гарри пьёт жуткий растворимый кофе уже третий раз за час, не отвечает на звонки Ника, Найла, Зейна, мамы и Джеммы (он не отвечает вообще ни на чьи звонки), и Гарри готов плакать, но... Гарри не чувствовал себя таким разбитым ещё никогда. Он не чувствовал себя таким слабым слишком давно, и Гарри забыл, что ощущать себя так вообще возможно. У него нет сил, чтобы дотянуться до телефона, заплакать или стащить Герцогиню с подоконника, чтобы та перестала рассыпать землю из горшка с цветком. Гарри хочется заснуть и никогда не просыпаться (а ещё разбить те часы на стене, чтобы не осталось ни одного чёртового напоминания о том, что время нельзя повернуть вспять). Гарри устал. Гарри всё-таки отвечает на один-единственный звонок, обессиленно шепча: — Я приеду к вечеру, ма-ма. * Гарри вытряхивает из своего рюкзака абсолютно всё, исключая наушники, телефон и зарядник, так и оставляя вещи валяться на кровати. Гарри достаёт из шкафа чистые спортивные штаны, футболку и тёплый свитер. Гарри достаёт из бумажника пятьдесят долларов, посылает сообщение Зейну, с просьбой приглядеть за Герцогиней, звонит на вокзал, чтобы узнать расписание поездов и отключает телефон. Следующий маршрут до Холмс-Чапла в пятнадцать десять. * Гарри помнит запахи шарлотки, блинчиков и чая с корицей, окутывающие кухню, забирающиеся в легкие, оседающие там, согревающие. Так пах дом, так пах уют, спокойствие и счастье. Гарри помнит, как его счастье разбилось вдребезги, а потом потихоньку рассыпалось, крошилось и ломалось. Это был не конец. Гарри помнит себя с разбитыми коленками после первой самостоятельной поездки на велосипеде, помнит запах бескрайних полей и леса. Гарри помнит, как мама, мягко улыбаясь (точь-в-точь, как теперь иногда улыбается Гарри), хвалила его, вытирала слёзы и обрабатывала раны антисептиком. А затем наклеивала на них пластыри и разрешала разукрасить их фломастерами как только захочется. Гарри помнит, когда дом был домом, на столе ему оставляли кусок яблочного пирога, мама носила яркое синее платье в горошек, её волосы всегда были заплетены в косу, а смех отскакивал от стен дома так, будто мебели тут не было и в помине. Тогда Холмс-Чапл был домом, он мог возвращаться домой тогда, когда вздумается, бегать босиком по полю и считать звёзды на небе до бесконечности. Сейчас Холмс-Чапл — не дом, а что-то чужое, но Гарри до сих пор может возвращаться сюда тогда, когда вздумается. Хоть что-то постоянное в его жизни всё же имеется. * Гарри выходит из поезда чуть сгорбившись, Гарри хочется выть и кричать от боли, незнания и непонимания, но Гарри лишь жмурится и кутается в воротник своего пальто. Пальцы его рук мёрзнут так же сильно, как и он сам, и Гарри до сих пор не купил перчатки, но не то чтобы это важно (вообще-то, важно). Гарри думает, что очень хочет увидеть сейчас закат (бледно-фиолетовый), но на часах двадцать ноль три. А на небе звёзды. Гарри думает, что хочет лечь прямо посередине поля и смотреть на звёзды, пытаясь сосчитать их все, но каждый раз сбиваясь. Гарри думает, что смог бы считать ровно до того момента, пока его не позвали бы домой. Это было бы довольно долго, ведь он взрослый мальчик. Поэтому Гарри, как взрослый мальчик, не будет лежать посередине поля в конце октября. У него же замёрзли руки, верно? * Гарри потирает красный нос, пытается улыбнуться маме (чуть криво, но всё же выходит) и стягивает рюкзак. Гарри крепко-крепко обнимает сестру, никак не отвечает на её «я не обнимала тебя почти три года, засранец» и пожимает руку отчиму. Гарри думал и, возможно, даже надеялся, что тут ничего не изменилось, но в прихожей теперь нет зелёного коврика, обои в гостиной поменяли, а столовый сервиз теперь с цветочками по краям. Гарри надеялся, что никогда не станет подмечать мелочи. Гарри думал, что никогда больше не вернётся сюда, но Гарри нужно было сбежать (и вернуться). Гарри ясно понимает, что впервые сделал правильное решение. * Гарри пьёт какао, потому что Джемма всё так же его любит, кутается в огромный, с красной клеткой, плед и пытается не вспоминать события из прошлого, потому что они же давно в прошлом, мальчик, а это слишком далеко. Гарри говорит, что улыбка у Джеммы вблизи ещё ярче, и волосы, в принципе, тоже (синие, кто бы мог подумать!). Джемма вытаскивает брата на балкон, смеясь, наблюдает, как Гарри морщит от холода брови и улыбается ярче звёзд на небе. Джемма шепчет тихо, но вполне разборчиво «а давай, как в детстве?" и поднимает глаза к небу. Звёзды мерцают ярко. Гарри сбивается со счёта на трёхсотой звезде. И ни одна из них за это время не упала. * Гарри просыпается с улыбкой, и Гарри чувствует себя слишком странно, когда спускается по лестнице, потому что третья ступенька сверху всё так же скрипит, а восемь из десяти фотографий так и остались висеть на своих местах (спустя три-то года!). Когда за завтраком мама пытается неловко извиниться, Гарри её останавливает, мягко (почти тепло) улыбается и говорит, что понимает (хотя на самом деле — нет, но это ложь во благо), и что не стоит ворошить прошлое. Гарри так же неловко просит приготовить яблочный пирог, на что Энн отвечает мягкой улыбкой (Гарри становится немного не по себе). Гарри обещает сходить в магазин за яблоками, но на половине пути сворачивает на тропинку, что ведёт к полю, и д-ы-ш-и-т. Гарри впервые за огромный отрезок времени чувствует себя свободным. * Когда Гарри было семь, он просыпался в своей комнате, в окна которой заглядывали ветки яблони, а с улицы пахло яблоками, сиренью и мокрой землей. Тогда все казалось намного проще. Он поднимался с постели, завтракал яблоками, хлопьями или блинчиками, читал записку от мамы, которая ушла на рынок, в магазин или на работу, и они вместе с сестрой садились на велосипеды, уезжая до самой окраины маленького городка. Когда Гарри было семь, мама всегда говорила, что боль уйдёт, обрабатывала ссадины зелёнкой, антисептиком или йодом и дула на ранку, успокаивая. Гарри всегда становилось легче, особенно от её утешительных подарков в виде просмотра мультиков до позднего вечера или красивых пластырей с изображением цветов, машин или маленьких человечков. Когда Гарри было семь, проблемами были сдутые колеса на велосипеде, ссадина на лбу или поцарапанные колени, когда Гарри было семь, мир не переворачивался с ног на голову каждый час. Сейчас, когда Гарри девятнадцать, он просыпается в своей комнате, из окна которой видно только соседнее здание из красно-серого кирпича. Оно повернуто боком к нему, окон всего восемь, и только ряды бледных камней, ни один из которых не отличается от другого. Сейчас, когда Гарри девятнадцать, с улицы пахнет не яблоками или сиренью, а дымом, чужой жизнью и тишиной. Сейчас, когда Гарри девятнадцать, всё кажется слишком сложным, и Гарри не знает, как выбраться из этого пиздеца. Мама, однако, ничего не говорит, и о том, что боль, а вместе с ней и непонимание, уйдёт — тоже. Она, видимо, сама не знает, как Гарри выбраться оттуда, где он сейчас находится (или понятия не имеет, что это за место). * Гарри, вроде как, нужно писать научную работу, но сейчас уже середина субботы, и он крадёт из пачки сигарет отчима одну сигарету, потому что ему, вроде как, очень нужно закурить. Гарри убегает на другой конец улицы, прячется в переулке и выдыхает пар на руки, пытаясь согреть, прежде чем сделать первую затяжку. Гарри кашляет и думает, что это чёртово предательство его собственного тела, потому что даже сигареты его не спасают. (а океан бы спас?) * Около пяти вечера Гарри включает телефон, и у него восемнадцать пропущенных от Зейна, семь от Ника и по одному от Найла и Стива, а ещё около тридцати непрочитанных сообщений, и Гарри ощущает себя эгоистичным придурком, потому что стоило хотя бы предупредить, что он уехал в Холмс-Чапл. Гарри отправляет Нику и Зейну просто сообщения с извинениями и объяснениями, и Гарри, конечно, понимает, что гораздо лучше было бы позвонить, но тогда он нарвётся на часовые лекции и причитания о том, какой он безответственный (мудак), и он совершенно точно на это не настроен, нет. Гарри сбрасывает ботинки, проходит на кухню, целует маму в висок и вдыхает запах уюта (смесь аромата парфюма и пряных специй с травами). Гарри думает, что этот запах до безумия напоминает то, чем пах Луи, и Гарри ощущает себя слишком слабым. Когда он поднимается по лестнице наверх, то старается избегать взглядов на старые фотографии. * Гарри боится заходить в свою (когда-то) комнату и оставаться там слишком долго, потому что всё там — стены, мебель, страницы детских книжек, что стоят на полках, синий ковёр на полу и плакаты каких-то совсем старых групп и видеоигр — помнит его истерики, скандалы, боль, страх, неуверенность и с-л-ё-з-ы. Гарри знает, что да, он уже большой мальчик, но совершенно не может побороть в себе страх, что прошлое вернётся, ощущения и боль вернуться, что всё повторится вновь, и Гарри пытается не думать об этом — кажется, каждая мысль тянет его назад (и плевать, что почти всё прошлую зиму — эта зима уже через месяц, да?). Гарри не понимает, почему ему так тяжело находиться в этой чёртовой комнате. (На самом деле понимает) (Он ощущает себя здесь, как в клетке) (Из собственных эмоций и чувств) * За ужином Гарри улыбается и слушает, как отчим рассказывает о своей работе, о том, что нужно помыть машину, о том, что через неделю он по работе улетает в Кардифф на месяц. Гарри улыбается, когда мама рассказывает об очень красивом платье, что она видела в магазине (ярко-синее, в горошек, очень сильно мне что-то напоминало), о том, что в воскресенье какой-то концерт, и что она очень хочет его посетить, и что на работу ей только в следующий четверг. Джемма, вздыхая, говорит, что никогда не думала, что учиться в медицинском так тяжело, а выпускной год ужасно тяжёлый (а потом ещё практика, боже, зачем я на всё это подписалась), и что собирается на рождественские каникулы ехать знакомиться с родителями своего парня, а Гарри продолжает улыбаться, потому что он счастлив за сестру. Но когда осторожно, почти мимолётом, у него спрашивают, что же нового произошло, Гарри теребит скатерть и закусывает губу. Гарри хочется сказать, что всё дерьмово, вы знаете, просто ужасно, но он молчит. А когда понимает, что сказать хоть что-то всё же надо, говорит, что совершенно разочаровался в выбранной профессии и бросил бы университет, да только жалко потраченного времени. В его голове молоточками стучит, что это же мама хотела, чтобы ты пошёл в этот университет, мальчик, но Гарри прячет эти мысли как можно дальше и упирается взглядом в тарелку. Больше этим вечером никто ничего не говорит. * Гарри просыпается в восемь и заваривает себе чай с корицей. На улице светит солнце, но термометр показывает минус два. Гарри думает, что это прощальный подарок октября. Гарри натягивает свитер, выходит на задний двор и видит рассвет, яркий, ясный и будто бы говорящий я тебя спасу, мальчик, я тебя вытяну. Гарри делает глоток из кружки и морщится, потому что сахара слишком много. Как обычно. Гарри умывается, завтракает, собирает вещи и вспоминает, что следующий поезд домой в девять тридцать. Гарри оставляет на холодильнике записку и выбегает из дома. На улице холодно (а ещё — пусто и тихо). Гарри хочет увидеть ежевичный рассвет. Терпкий-терпкий. * Гарри приходится ехать с чёртовой пересадкой, потому что прямые поезда до Холмс-Чапла бывают только по субботам, четвергам и понедельникам. Гарри возвращается домой слишком уставшим для разговоров, уборки и вообще, слишком уставшим для этого мира. Гарри хочется курить, но он всё-таки выкидывает все сигареты в мусорку, и пепельницу тоже, потому что организм не принимает никотин больше. Зуд под кожей немного мешает, но Гарри всё равно проваливается в сон. * Гарри просыпается около семи вечера, его голова раскалывается, а на сетчатке глаз пляшут звёздочки, и Гарри не чувствует после сна никакого облегчения, да только вот завтра понедельник и тест. А возможно, даже несколько. Гарри сгребает все учебники в кучу и пытается найти аптечку, и на самом деле её находит, вот только из всех медицинских средств там оказывается просроченный сироп от кашля, пластыри и перекись водорода. Гарри вздыхает, делает себе кофе и, слушая довольное мурлыканье под боком, пытается заниматься. * Гарри хватает ровно до девяти. А потом он вновь натягивает свитер, ботинки и поднимается на крышу дома, как неделю назад с Лейлой. Гарри надеется, что девушка всё же нашла свой путь и своё счастье. Очень надеется. * Гарри пытается согреть руки, когда поднимает свой взгляд на город - ещё живой, сверкающий. А потом, стоит ему отвести взгляд в сторону, Гарри видит закат. Бледно-фиолетовый. Гарри думает, что это — как глоток свежего воздуха. Октябрь оказывается очень щедрым на подарки.