I.
Свет проникал сквозь плотные занавески на Эвертри Кресцент. В квартире было тихо, Пит был у Патрика, а Гейб сопел в своей постели, мертвый для всего остального мира. Прислушиваясь к звуку часов, тикающих на стене в комнате, и гулу холодильника по другую сторону двери, Уильям лежал, свернувшись рядом с Гейбом, находясь где-то глубоко в своих мыслях. Он всегда просыпался рано. Уильям просто любил это – он наслаждался атмосферой спокойствия, которая витала в воздухе утром, проводя эти часы за собиранием своих мыслей, сбегая от мира, полного осуждения, и собственных кошмаров. Чаще всего, Уильям думал о смерти Тома. Он думал об ответственности, витавшей в воздухе вокруг него, когда он обещал следить за Томом во время вечеринки. Он думал о Райане, успокаивающем его и повторяющем, что все будет хорошо. Но ничего не было хорошо, хотя бы потому, что Том умер, и сердце Уильяма разбилось одновременно с последним вздохом его друга. Потом, Уильям думал о Гейбе. Это была первая ночь, которую они провели вместе. Уильям не хотел давить на их только что образовавшиеся отношения, учитывая, что Гейб столкнулся с изнасилованием и все еще винил себя из-за этого. Тем не менее, Уильям боялся, что этот акт близости не значил ничего большего. Может быть, конечно, это был способ Гейба показать свою заботу и любовь. Но Уильям все равно считал, что это последствия синдрома Найтингейл, который с точностью повторялся в их отношениях. Гейб и правда был симпатичен Уильяму, и даже не думал о том, что Уильям был всего лишь его спасителем. И даже может быть если Гейб мог принять неизбежность того, что существуют больные люди, которые вымещают свою боль на других, тогда Уильям, возможно, мог принять неизбежность того, что он не был причиной смерти Тома. Уилл заслуживал друзей, любви и свободы от призраков прошлого. Он думал, в этот момент, о том, чтобы полностью отдаться Гейбу и сдаться. Не в плане секса, хотя Уильям никогда не занимался сексом и не мог просто представить каково это – отдаться человеку просто так. Он хотел быть абсолютно уверенным в том, что он любит человека, с которым он вступит в связь, так, как никого другого. Уильям был безнадежным романтиком в этом смысле, потому что его страх и цинизм соседа по комнате сгрызали его. Он ждал истинной любви до конца своей учебы в высшей школе, но, когда он лежал здесь с Гейбом, у него было такое чувство, что что-то большое зарождается прямо сейчас. Настолько большое, что Уильям не знал, как это описать. Несмотря на факт того, что он спас Гейба, он чувствовал, что Гейб спас его тоже. Он чувствовал, будто Гейб открыл его взору радости этой жизни. Как будто Гейб помог ему понять, что каждый заслуживает любви, особенно в такие времена, когда никто не уверен в завтрашнем дне, в такие времена, какие наступили сейчас. Во времена, когда люди подвергались нападениям и умирали. Уильям чувствовал, будто бесстрашие Гейба передавалось и ему, и думал, что он, может быть, смирился с фактом смерти Тома окончательно. Парень рядом с ним повернулся, причмокивая губами и открывая глаза. Он зевнул, щурясь от слепящего солнца. Уильям улыбнулся, глядя как Гейб, растрепанный и сонливый, садится, и как одежда свободно висит на нем, открывая вид на острые ключицы. — Утра, – прошептал он. Гейб улыбнулся, глядя на Уильяма, утопающего в подушках и одеялах. – Ты остался... — Конечно, я остался, – Уильям нахмурился. – Почему ты думал, что я не останусь? Гейб пожал плечами. — Я думал, что ты испугаешься. — Мы просто спали в одной постели, Гейб. — Я знаю, просто... я считаю, что это нечто большее... Уильям поднял бровь. — Оу? — Да... – Гейб улыбнулся и потер глаз, прежде чем взять руку Уильяма в свою и переплести пальцы. – Ты знаешь, что мы так и не определились, как называть то, что происходит между нами? Уильям задохнулся, кивая. — Так... – Гейб перебирал пальцы Уильяма. – Я хочу определиться. И раньше, чем Уильям мог открыть свой рот, чтобы хоть что-то сказать, Гейб сказал: — Я хочу, чтобы ты был моим парнем, Гуиллермо. И прежде, чем он мог справиться с собой, Уильям почувствовал, как его рот открывается в форме идеальной буквы "О". Он, наверное, выглядел, будто пойманный олень. Его глаза расширились. — Я счастлив рядом с тобой, Уильям. – продолжил Гейб. – С тобой, я не чувствую нужды топить себя в алкоголе, как мой ненавидимый отец. Рядом с тобой я хочу быть прекрасным принцем. Уильям тихо засмеялся, практически не дыша. — Ох, Гейб. Ты не должен пытаться быть принцем для меня. Ты мне нравишься за то, что ты – это ты. — Ну так?.. – улыбнулся Гейб. — Да, – прошептал Уильям, – я хочу быть твоим парнем. Прежде чем еще хотя бы одно слово слетело с губ ошалевшего Гейба, Уильям нагнулся, прижимаясь своими губами к его. Это было так естественно – то, как их губы подходили друг другу, то, как они отрывались друг от друга в один и тот же момент, вдыхая. Покусывая нижнюю губу Гейба, Уильям почувствовал, как загорелые руки обвивают его талию, крепче сжимая объятия. Поцелуи Гейба были опьяняющими, они заставляли Уильяма чувствовать, как его крыша медленно съезжает, а сердце бьется так, как бьется, когда происходит что-то поистине прекрасное. Гейб определенно был очень опытен и привычен к поцелуям, что контрастировало с неопытностью и паникой Уильяма. Он был нежным и решительным, и не откланялся от губ Уильяма. И когда, наконец, младший отстранился, улыбаясь своему новому парню, Гейб притянул его к себе, прижимаясь и заставляя их, кажется, слиться в единый организм. Уильяму нравилось это – идея слиться с кем-то в одно целое. Может быть, Гейб и не был тем кусочком мозаики, который дополнил бы его и избавил от психологических проблем, но он никогда и не клялся, что станет им. Вместо этого, Гейб обещал стать принцем. Но тыква Уильяма уже стала каретой. Единственное, чего он боялся, – это то, что в полночь она может снова стать тыквой.II.
Патрик пришел домой с учебы около двенадцати. Пит провел в компании Брендона целый день, и эти двое прекрасно поладили. Все началось с просмотра ужасных мультиков, плохого кофе и пульсирующего похмелья у Пита. Но, к счастью, им было вполне комфортно в компании друг друга, и, когда Патрик вернулся домой, он нашел их в гостиной, слушающих диск с подборкой разных поп-панк композиций, которую Райан когда-то давным-давно сделал для Брендона. Но Ури не выглядел расстроенным этим фактом, когда он посмотрел на Патрика с улыбкой от уха до уха. — Даллон хотел заглянуть. Двойное свидание? Пит тоже улыбнулся, Патрик покраснел и кивнул. Он быстро запрыгнул в душ и сменил одежду, потому что жаркий и влажный октябрьский воздух Калифорнии заставил его вспотеть, особенно пока он ехал на велосипеде до учебного корпуса, вместо того, чтобы поехать на автобусе. Топливная эффективность, очевидно, не то, чем Патрик должен был руководствоваться, судя по пятнам от пота на подмышках его футболки и его капелькам, стекавшим по затылку. Хотя, он помнил времена, когда он был круглолицым ребенком из Чикаго, бегавшим за Питом Вентцем по пятам, как собака. С тех пор он сильно похудел, но все равно не любил физические упражнения и жаркие дни. Это никогда не поменяется. Когда Патрик вышел из душа, Даллон был уже здесь, одной рукой обнимающий Брендона за талию. — Вы двое – очень милая парочка, – сказал Даллон, садясь на диван, и заставляя Брендона засмеяться, а Патрика снова покраснеть. — Мы не... – начал Пит, но Патрик внезапно прервал его. — Спасибо, – тихо сказал он. И хотя это было такое простое слово, Патрик почувствовал, что он будто бы официально объявил что-то, что ни один из них не хотел признавать. Пит и Патрик были вместе. Без каких-либо условий и ограничений. Они любили друг друга, и, наконец, Патрик чувствовал, что он готов поставить свое сердце на кон. Просто потому, что он верил, что Пит не разобьет его. Просто потому что он знал, какое хрупкое сердце у Патрика и никогда не рискнул бы позволить ему выскользнуть из его рук снова. Патрик занял свое законное место рядом с Питом и даже первым положил голову на плечо Вентца. — Сколько ты еще будешь в Куперстауне, Даллон? – спросил он. Викс пожал плечами. — Дольше, чем я планировал. Может, даже найду здесь постоянную работу. — Нам, возможно, понадобится еще один гробовщик, глядя на все убийства, что происходят здесь. – тихо пробурчал Пит, и Патрик взял его руку, чтобы успокаивающе сжать ее. — Я думаю я предвестник трупов, – заметил Даллон. – Я думаю, я мог бы вернуться в школу здесь, в университете. Брендон выглядел крайне удивленным этим. — Правда? — Да, можно пойти на музыкальное отделение, – кивнул Даллон. – Я всегда любил всю эту хрень. И снова, удивление отразилось на лице Брендона. — Ты играешь? — На нервах соседей и на гитаре немного. Подпрыгнув, Брендон принес из своей комнаты гитару и вручил ее Даллону, умоляя его сыграть что-нибудь. Не выдержав потока легких поцелуев и щенячьих глазок Брендона, Даллон нехотя согласился сыграть кое-что из собственных песен, написанных еще в Солт-Лейк Сити. — Ее ни разу не слышала публика, – сказал он. – Я все еще ищу человека, который сможет оживить и эту песню, и меня. Брендон просиял. — Сыграй. Даллон вздохнул и начал перебирать струны, наигрывая мелодию, которая заставила Патрика заулыбаться от уха до уха, когда он услышал слова. Could this be love at first sight or should I walk by again? You're photogenically dressed; the conversation begins. Oh god, what did I say? Let me start over again. Could this be love at first sight, oh wait I said that before... И даже если Патрик и подозревал, что Даллон посвятил это Брендону, он не мог избавиться от мыслей о том, что стихи описывают именно то, что он чувствовал к Питу прямо сейчас, когда их пальцы переплелись, а тела были плотно прижаты друг к другу на диване. Пит посмотрел на Патрика, ловя его взгляд на середине припева, тоже улыбаясь во все лицо. Комната будто бы кружилась, подстраиваясь под музыку. Голос Даллона звучал где-то далеко от Патрика, практически исчезая, пока он смотрел в глаза Пита, блестящие и карие, практически видя спрятанные в них чикагские ночи. Это было подобно трансу. Патрик чувствовал, как его свободная рука обвивает шею Пита и свободно повисает. Он мог чувствовать дыхание Пита на своем лице и даже слабый запах кофе и утра. Патрик был готов к всему тому, что сейчас происходило. Он был готов к этому. Дыхание Пита на его губах. Его сердце практически ломало грудную клетку, а голова слегка кружилась. Во рту пересохло, но он не отстранился. Все, что он мог чувствовать – это теплое дыхание Пита, заключающее его в кокон, который не мог разорвать даже поток воздуха из кондиционера. Наконец, голос Брендона присоединился к Даллону на втором куплете, превращая песню в дуэт. Наконец, губы Пита столкнулись с губами Патрика, и весь мир вокруг них потерял значение. Реальность поплыла и перемешалась, и все, что он мог чувствовать и видеть – это был Пит, его вкус и его запах. Руки Пита, осторожно касающиеся его лица, губы Пита, незаметно скользящие по его собственным, Пит, Пит, Пит... Патрик почти задыхался, но он слишком боялся отстраниться, чтобы вдохнуть. Слишком боялся позволить этому моменту ускользнуть сквозь пальцы и кануть в небытие. Пит закончил первым, отстраняясь от Патрика, как только Брендон и Даллон перестали петь, и настала тишина, ударившая по барабанным перепонкам младшего. Он так и остался сидеть с открытым ртом, зная, что выглядит, как полнейший идиот, которого застали врасплох. — Я же говорил тебе, что это сработает, – громкий шепот Брендона разнесся по комнате. Даллон отклонился, чмокая того в губы. Челюсть Патрика отвисла еще сильнее, он посмотрел на Пита и еле выговорил: — Т-ты планиров-вал это? — Пока ты был на учебе, – Патрик промолчал. – Я просто хотел, чтобы твой первый поцелуй был как в фильме. И, прежде чем Патрик мог подумать, он поддался инстинкту, снова прижимаясь своими губами к губам Пита, думая, что, если это фильм, то титры должны быть такими же прекрасными, как и начало, потому что это было бы прекрасным финалом.III.
Она шла через всю небольшую квартирку на Фримонт-стрит. Жалюзи были закрыты, делая гостиную настолько темной, насколько она вообще могла быть. Синее освещение от телевизора падало на диван, где виднелась фигура Райана Росса, свернувшегося калачиком. Келти села рядом с ним, подхватывая маленькую плошку с клубникой в шоколаде, которая стояла на журнальном столике у ее ног. — Будешь? – предложила она, отправляя одну ягоду в рот и чувствуя яркий шоколадный вкус во рту и приторную сладость. Райан неохотно взял одну штучку и закинул в рот. Ему никогда не нравились эти модные десерты, да и вообще что-то модное и причудливое. Он всегда был простым человеком с простыми запросами и желаниями. И сейчас он был вынужден сидеть не в своем доме, поглощая эту клубнику в шоколаде. — Что не так? – спросила Келти, замечая его кислое выражение лица. Он пожал плечами, все еще думая о Брендоне. Он всегда думал о Брендоне. Даже когда он пошел с Келти на большой премьерный вечер, в день рождения Ури. Частичка Райана просто хотела показаться на той небольшой вечеринке, которую, Райан был уверен, устроил Брендон. Они всегда устраивали подобные "встречи старых друзей" на его день рождения, чтобы посмотреть какие-нибудь жуткие фильмы вместе. Но, судя по страничке Брендона на фейсбуке и его статусам, он уже нашел себе какого-то красавчика, желающего ему "счастливого дня рождения". Райану хотелось знать, что этот "Даллон" подарил Брендону. Может быть, он наконец дал парню те уникальные отношения, которых так хотел Брендон. Что-то, что гордость Райана никогда не позволяла ему делать. — Я думаю... – медленно произнес он, стараясь не беспокоить ее. Она хмыкнула. — Знаешь, я хочу поговорить, Рай. Он моргнул. — Что? – Келти закусила губу, тщательно обдумывая свои слова, прежде чем выговорить: — О... нас. — Что именно о нас? — Хорошо, что у нас есть? – Она поерзала на диване, пытаясь избавиться от неловкости, окружившей их. – Я имею в виду... ты мне нравишься, Рай. Но ты все время отдаляешься от меня в последнее время. — Келти, я не думаю, что мы должны говорить об этом сейчас... – не тогда, когда его разум был захламлен мыслями о прикосновениях его бывшего. — Рай, мы должны поговорить! – Настояла она, повышая голос. – Я не хочу ходить вокруг да около. Несмотря на то нравлюсь я тебе или нет, несмотря на все что происходит сейчас, я больше не могу это терпеть. Потому что ты мне нравишься. Правда нравишься, и... — Келти, – он вздохнул, поворачиваясь на диване, чтобы видеть ее лицо. Они оба перестали обращать внимание на плошку с клубникой. – Почему мы должны вешать на все ярлыки? — Потому что я – не ты, – разочарованно простонала она, – Мне не нравятся загадки и ребусы. Я хочу определенности, Райан. Я хочу будущего. Он вздохнул. Всем, чего ему хотелось сейчас, был фильм, который отвлек бы его и снова погрузил в приятное копошение в мыслях. Он хотел сидеть и вспоминать Брендона, вспоминать, как он любил обниматься с ним во время ужасных фильмов и целовать его шею, когда становилоcь слишком уж скучно или страшно. Келти не была такой. Келти никогда не была бы такой. — Райан? – девушка вернула его в такую неприятную реальность. — Келти, – Райан вздохнул, прикусывая язык, неспособный остановить слова, слетающие с его губ. – Ты мне тоже очень нравишься. Правда.IV.
Забившись в угол на диване в квартире на Фёрст-стрит, Спенсер медленно болтает ложкой в кружке с чаем, глядя, как сахар растворяется в янтарной жидкости. В это же время, в кухне, Джон насвистывает какую-то мелодию из шестидесятых, готовя поздний завтрак в виде тоста. Джон был повернутым на завтраках. На самом деле, будь его воля – каждый прием пищи был бы завтраком. Его было легко готовить, а дом начинал пахнуть чем-то теплым и уютным: хрустящим беконом, тостом с маслом, яйцами всмятку, кофе или апельсиновым соком... Спенсер не возражал. Джон был приличным поваром, в Спенсер никогда не был тем, кто отказывается от горячей еды. Но сейчас, с ужасным похмельем и скомканными воспоминаниями о прошлой ночи, Спенсер хотел, чтобы Джон хоть немного уменьшил звук шипения сковородки. Ему нужно было время, чтобы подумать. Но каждый раз, когда он пытался это сделать, все его мысли возвращались в Шейну Вальдесу. Он не мог вспомнить, что именно предшествовало их поцелую. Secondhand Serenade раздавалась в его голове, но это было неправильно, ведь это была их с Джоном песня. С другой стороны, Спенсер также не мог вспомнить почему они прекратили целоваться и почему он не ушел домой с Шейном. Если они и правда были так заинтересованы друг в друге в баре, не было бы более понятным, если бы они проснулись в одной постели? Он думал позвонить Брендону, но стыд прошлой ночи и пожар в обожженной виски глотке удерживали его от этого. Возможно, он заигрался настолько, что игра вышла из-под контроля. Возможно, ему стоило прислушаться к собственному совету, который он дал Райану, когда они рассуждали почему любовь – не игра. Да, это была война, и да, в любви, как и на войне, все средства хороши. Но то, что Спенсер делал с Шейном и Джоном не было любовью, равно как и войной. Это был чистый эгоизм. Это было желание Спенсера получить что-то, чем он не мог завладеть в принципе. Это был Спенсер, наивно нуждающийся и думающий, что он остановится в любой момент, когда удовлетворит свои потребности. Не больше, чем детская игра в солдатики. И, чувствуя страх, растущий где-то в животе, Спенсер думал о том, что, возможно, все зашло слишком далеко. Возможно, он даже начал обманывать самого себя, думая, что Джон будет ревновать его к Шейну, что Джон и правда что-то чувствует к Спенсеру. — Джон? – хрипло позвал Спенсер, готовый спросить обо всех деталях, которые еще не знал о прошлой ночи. Джон отвез его домой, он не хотел разговаривать об этом, но он не оставил его одного пьяного в баре. — Да, Спенс? – Джон прекратил насвистывать, выключая конфорки. Желудок Спенсера перевернулся, возможно, от тошноты, подступавшей после каждой бутылки виски, а возможно и от звука голоса Джона ранним утром, согретого кофе. Тряхнув головой, Спенсер открыл было рот, чтобы спросить о том, что же произошло прошлой ночью, когда его прервал стук в дверь. Затем, без предупреждения, внутрь зашла Кэсси, держащая в руках пакеты с едой. На ее голове виднелась пара дизайнерских солнцезащитных очков. — Джон? – позвала она. Её голос всегда казался Спенсеру слишком плаксивым и убогим. Но опять же, так, скорее всего, голос Спенсера звучит с точки зрения Джона. — Да, милая? – Джон высунулся из кухни, улыбаясь от уха до уха при виде блондинистой красавицы на пороге своего дома. — Я просто вернулась с шоппинга с девчонками, – объяснила она, подходя к нему и чмокая в губы. Она хихикнула. – Ты на вкус как бекон. — У Спенсера болит голова. Завтраки, приготовленные с любовью обычно помогают против этого. Она вздохнула. — Какая жалость, я ведь хотела пригласить вас двоих на завтрак. Спенсер встрепенулся. — Нас двоих? – его лицо выражало крайнюю степень недоумения. Кэсси кивнула. — У меня есть кое-кто, кто до смерти хотела с тобой познакомиться. — Кто? — Её зовут Хейли. Она очень красивая и очень одинокая, – вздохнула Кэсси. Спенс сел в неудобную позу, стараясь не смотреть на Джона. Его лицо приближалось по цвету к ярко-красному, отчего Спенсер чувствовал себя лобстером. Лобстером, перед которым выбор – быть разделанным живьем или жить в угоду другим. — Я думаю,можно позвонить и сказать, что лучше как-нибудь в следующий раз, – пробормотала она извиняющимся тоном, и Джон с какой-то гордостью поцеловал ее в губы. Спенсер проигнорировал счастливую парочку и пробормотал что-то о том, что он пошел искать аспирин. — Завтрак скоро будет готов, – пробормотал Джон в перерыве между поцелуями с девушкой. Спенсер закатил глаза, думая о том, что Шейн Вальдес уделял Спенсу все свое внимание. На деле, Шейн хотел большего, и Спенсер не мог перестать думать о предложении фотографа, которое тот сделал ему очень давно... о том, что же можно делать с ню-фото. Может быть это была не игра, но Спенсер смирился с этим. И, возможно, это была даже не любовь или война. Но это не имело значения. Люди умирали, а привлекательность всегда была смертельно опасной.V.
— Чёрт, Фрэнк, ты что, взял выходной? – спросил Боб, как только Фрэнк зашел за порог, проведя предыдущую ночь не дома. Ему казалось, что он отсутствовал ужасно долго, и, глядя на выражение лица Боба, он мог сказать, что даже слишком долго. У блондина за время его отсутствия отросла борода, а темные круги под глазами могли сравниться с синяками детектива Уэя. — Ты спал, Боб? В ответ, Боб пробурчал что-то и вернулся на диван, устремляя взгляд на экран телевизора. — Ты спал? – снова спросил Фрэнк, падая рядом с ним. Боб нахмурился. — Конечно же нет. Я беспокоился о тебе, не так ли? — Ты не работал в мои смены в магазине? — Нет. Я просто... беспокоился. Фрэнк хихикнул. — Так, у тебя есть сердце? — Завали, Фрэнк, – Боб пихнул соседа локтем. – В городе шастает убийца, а ты разгуливаешь с каким-то новичком-детективом. — Он не новичок. Он просто избавлялся от зависимости, – Боб закатил глаза в ответ на такое заявление. — Как будто это что-то меняет. Фрэнк вздохнул, позволяя разговору затихнуть. Боб устал и был ворчливым, и, судя по полкам в кухне, он пил. Внезапно, Фрэнк почувствовал укол вины, думая о том, каким эгоистичным он был, подвергая себя опасности. Может быть, Джамия не заботилась о нем, но Боб, он был уверен, заботился. Боб прошел с ним через огонь и воду, а Фрэнк отплачивал ему тем, что становился причиной панических атак и беспокойства в его-то двадцать пять лет. — Боб, – вздохнул Фрэнк, – я буду работать под прикрытием. — ЧТО?! — Боб! – Фрэнк пытался успокоить бородатого парня рядом с собой. – Это временно. Мы с Джерардом станем соседями нашего подозреваемого и... мы будем изображать... любовников. Тишина была оглушающей, пока Фрэнк практически слышал, как крутятся шестеренки в мозгу у Боба. Пока он смотрел, как его лицо становится белым, как мел, из ярко-красного от переполнявшей его злобы. — Ты хочешь стать приманкой. — И да, и нет, – Замялся Фрэнк. – Боб, я буду в порядке. Джерард позаботится об этом. — Ты едва знаешь этого человека и все равно хочешь доверить ему свою жизнь? — Я должен, – Прошептал Фрэнк. — Почему, Фрэнк? Почему ты не можешь позволить профессионалам сделать их работу? Почему ты не можешь остаться в стороне, целый и здоровый? – Фрэнк услышал дрожь в голосе Боба, и чувство вины захлестнуло его сильнее, чем когда-либо. Боб никогда не плакал. — Боб, я должен сделать это. Я должен защитить людей, которых я люблю. — А что насчет людей, которые любят тебя, Фрэнки? — Ч-что ты имеешь в виду? — Ты не собираешься думать о них, пока будешь играть с огнем? Фрэнк пододвинулся к Бобу, но он отвел взгляд. Айеро знал, что это был лишь способ Боба скрыть, что он плачет, но они прожили под одной крышей достаточно долго, чтобы Фрэнк знал, как справиться с этим. Он обвил руками Боба, прислоняясь головой к груди друга и слушая биение его грустного сердца. — Не плачь, Бобби. — Я не плачу, Фрэнк, – засопел Боб, – у меня аллергия. Фрэнк хихикнул в рубашку Боба, но не сдвинулся. Он не хотел нарушать этот хрупкий момент дружбы между ними. Они не сидели вот так с тех пор, как отец Боба умер и Фрэнк позволил старшему закрыться в комнате на три недели, прежде чем решил, что пришло время вмешаться. Боб тогда несколько часов плакал в футболку Фрэнка, пока не вырубился. Но в этот раз все было по-другому, это был другой вид грусти. Это была грусть, которую человек чувствует, когда в груди больше не остается места для сердцебиения. Это была грусть, способная убить. — Боб, я буду на связи, хорошо? Фрэнк поднялся, оборачиваясь, чтобы увидеть грустное лицо его соседа, безумно похожего на плюшевого мишку. Боб кивнул и вытер нос рукавом. — Я не могу потерять тебя, Фрэнк. — Ты не потеряешь. — Ты – мой лучший друг. — А ты – мой, медвежонок Бобби, – улыбнулся Фрэнк.VI.
Он не знал, где он находился. Всем, что он мог видеть, была темнота – нескончаемая пропасть, через которую он бежал и бежал, не останавливаясь. В конце длинного тоннеля он мог видеть дверь, ручка которой поблескивала в этой черной густой субстанции. Но каждый раз, когда он начинал бежать, дверь оказывалась все дальше и дальше. Он не знал, что за ней, но он надеялся, что там лучше, чем здесь, чем бы ни был этот, кажется, коридор? Почему-то, было достаточно сложно дышать, будто он был окружен водой, будто бы он тонул. Джек пытался двигаться или говорить в своей коме, но он был потерян в собственной голове, бегущий по коридору и задыхающийся. Его руки безвольно лежали по бокам, механизмы у кровати продолжали ровно пикать. Но Джек только знал о звуках. О невыносимых и непрекращающихся звуках. А потом, подобно дождю в засуху, Джек услышал родной голос на фоне бесконечного гудения и хлюпанья, раздававшегося в его голове. — Райан, я не знаю, что делать, – сказал голос. Джек остановился, прислушиваясь к нему. Его не волновало то, что бег был единственным, что помогало ему дышать, ему просто надо было остановиться и услышать этот прекрасный голос. Почему-то, он заставлял его руки покрываться мурашками, сердце – бешено биться в его груди, а желудок – совершать кульбиты. — Все будет хорошо, Алекс. Алекс. Джек вспомнил Алекса. Это было подобно волне воспоминаний, захлестнувшей его, и Алекс был ядром каждого из них – плохого или хорошего. Джек будто взлетел, будто он плыл по залитому солнцем небосводу, полному света и облаков. Голос Алекса заставил тьму рассеяться. — Нет, Райан, не будет. Он не знает, что я люблю его. Джек слышал рыдания в голосе Алекса. Ему не нужно было видеть его, чтобы знать, что по его щекам текли слезы. И это делало Джека безумно грустным, ведь это из-за него Алекс грустил. Джеку отчаянно хотелось вскочить с кровати и закричать, что да, он знал, что Алекс любил его. Что Джек тоже любил его. Ему хотелось целовать Алекса, чувствовать Алекса и не отпускать Алекса до тех пор, пока все происходящее не наладится. Но все, что Джек мог делать, – это лежать и слушать Алекса, утопая в своем разуме. —Я уверен, что он знает, Ал. У вас с Джеком всегда была эта странная связь, – Алекс всхлипнул. — Я... я так сильно люблю его, Рай... Джек попытался ответить ему, но не услышал собственного голоса. — Его мама приходила до тебя, – дрожащим голосом произнес Алекс, пока Джек пытался оставаться на связи с ним, отдаляясь все больше и больше от своего ангела-хранителя. – Она сказала, что они не могут больше оплачивать заботу о нем. — Что?! — Райан, они хотят отключить аппараты. Джек попытался закричать или хотя бы сдвинуться с места. Сделать хоть что-то, чтобы дать Алексу понять, что он в порядке, что никому не надо ничего делать, что он любит Алекса, что... Но все было бесполезно и волны темноты снова унесли его в темный коридор.VII.
Вик зашел в дом на Вердала Парк впервые за этот день, проведя большую его часть с Хайми и разговаривая с ним о том, как его успокаивает Келлин, и о слове "педик", вырезанном на его груди. Кто-то причинял Келлину боль, и Вик не был уверен кто это был. Мысли о том, что кто-то вырезает что-то на коже парня создавали неприятное ощущение в животе. Майк сегодня был, как обычно, на работе, и Вик, кинув ключи на тумбочку в прихожей, прислонился к обитой деревом стене, чтобы подумать о Келлине Куинне. За всю его жизнь, он не встречал кого-то хоть чуточку похожего на парня. Кого-то, кто считал Вика красивым, несмотря на уродливые шрамы, испещрявшие его руку. Кого-то, кто останавливал бы бесконечные попытки Вика снова прижать лезвие к своей коже. Кого-то, кто бы так же сильно заботился о нем. Конечно же, о нем заботились Майк и Хайми. Но эта забота была братской. С Келлином все было по другому. С Келлином, это было практически личным. Закрыв глаза, Вик увидел себя с ним на крыше дома на Карнот-авеню. Он увидел, как осенние листья, летающие вокруг из-за ветра, и он увидел, как его тело трясется от холода. Келлин накинул на плечи Вика свою толстовку и придвинулся ближе. Ближе. И ближе. Достаточно близко, чтобы их лица почти соприкасались. Вик мог слышать, как их сердца выстукивают что-то в унисон, мог чувствовать дыхание Келлина, согревающее его щеку, мог чувствовать, как губы парня мягко соприкасаются с его губами... А потом, это наваждение вдруг исчезло. Вик был отброшен обратно в разбивающую сердце реальность его жизни, стоя на кухне их дешевой квартиры на Вердала Парк, мечтая о мальчике с крыши. Вспомнив, что Майк работал в двойную смену сегодня, Вик начал рыскать по дому в поисках чего-то типа замороженного ужина, который он мог бы приготовить для их матери. Он знал, что она не будет его есть. Но ему хотелось показать, что они все еще любят ее и заботятся о ней, несмотря на зависимость, которая съедала их настоящую маму. — Мам? – позвал он в тишине квартиры. – Ты хочешь поесть? Ответа не последовало. — Мам? – громче позвал Вик, зная, что она крепко спала, когда отходила от очередной дозы. И снова ему никто не ответил. Вик отвлекся от разогрева пищи, чтобы пойти и разбудить мать. Он ненавидел заходить в гостиную и видеть там ее иссыхающее тело, лежащее на кровати. А ведь когда-то ее щеки были не впалыми и бледными, а румяными, а ее глаза сияли, как солнце... Медленно зайдя в комнату, Вик сел в ногах матери, глядя на все одеяла, в которых лежало подобие скелета. — Мам? – прошептал Вик. – Я дома. Ты в порядке? Она не ответила. Обычно, в своем бреду, она мямлила что-то про то, что гордится тем, что ее сын ходил в школу, и про то, как она любила своего сына. — Мам, я хочу сделать нам обед, хорошо? Она даже не пошевелилась. Вик вздохнул, думая, что, возможно, Оббо снова приходил и расстроил их мать. Может быть, он дал ей еще наркотиков. Может быть, он... — Мам? – в голосе Вика послышалась паника. Она не двинулась и не издала ни звука, и Вик вскочил с дивана, приближаясь к матери и откидывая ее одеяла. Она выглядела спящей. Ее глаза были закрыты, а ее лицо расслаблено... почти безмятежно. И Вик выдохнул, понимая, что она не дышит. — Мам? – закричал Вик, почти прижимаясь своим лицом к ее лицу ближе, чем когда-либо в последнее время, только для того, чтобы услышать тишину в ответ. Он стоял на месте лишь секунду, не способный сдвинуться с места и не знающий, что делать. Кровь в его сосудах застыла, сердце пропускало удары, и ему показалось на момент, что он забыл, как дышать. Первой мыслью было позвонить Келлину и выплакаться Келлину, может быть, он бы пришел и успокоил Вика, но эта мысль показалась ему столь эгоистичной, что Вик сразу же отбросил ее. И только когда звонок телефона разрезал тишину, ему в голову пришла мысль о скорой помощи. — Алло? – почти прошептал он в трубку, пытаясь удержаться от слез, отчаянно желавших политься из его глаз. На другом конце провода кто-то тяжело дышал, и этот звук прерывался помехами. Вик почти подумал, что этот человек ошибся номером, почти готов был отключиться, когда голос внезапно брезгливо прошептал: — Педик. И на том конце провода положили трубку. Сердце Вика остановилось.VIII.
Первое, что отметил для себя Фрэнк о квартире в доме, где жил Зак Меррик – это то, что здание было ужасно старым и практически рушилось. Граффити покрывали одну стену, фонарь на улице не горел, а запах мусора чувствовался на протяжении всей улицы. Фрэнк поморщился, когда они с Джерардом остановились на пороге их новой квартиры с сумками в руках. — И мы уверены, что подозреваем Зака? – прошептал он. Джерард кивнул. — О нем известно, что он – гомофоб, Фрэнк. Он знал Тома и Джека в старшей школе, и он часто запугивал Грету, когда она объявила о своей ориентации. Это должен быть он. — В его личном деле упоминалась излишняя жестокость? — Слухи ходят, что он избил футбольную команду за использование стероидов. — Но никакой жестокости? — У него был футбол, чтобы выплескивать всю эту ярость. Но сейчас он не играет, так что он мог переключиться на что-то другое. Фрэнк кивнул, сглатывая ком в горле. До этого момента он участвовал в этом всем из-за чистого и спонтанного желания отомстить за Джамию. Но сейчас, столкнувшись лицом к лицу с опасностью, Фрэнк, кажется, понял, что имел в виду Боб, когда сказал, что ему не хочется терять своего лучшего друга. Потому что то, что делал Фрэнк, было безрассудным и плохо спланированным. Он подвергал себя опасности, а все из-за чего? Потому что ему разбили сердце. Весь план был идиотским, дошло до Фрэнка, когда они зашли в здание и на шатком лифте достигли их этажа. Он ведь делал это только для того, чтобы доказать, что он был зол на весь мир. Но он был не единственным. Стольким людям в этом мире разбивали сердце, думал Фрэнк, и стольким еще разобьют. Почему он вдруг стал таким особенным? Что заставило его думать, что риск достойнее спокойной жизни? — Ты в порядке? – спросил Джерард в лифте. Фрэнк кивнул. — Мы должны подкупить этого Меррика, – пробубнил Джерард, – хотя бы этими... гейскими штучками. — Ты готов к этому? Джерард пожал плечами. — Не имеет значения. Это все равно не по-настоящему. Фрэнк кивнул и постарался подумать об этом деле. Не о его разбитом сердце. Не о Джамии. Не о Бобе. И, конечно же, не о Джерарде. Он пытался думать обо всех заметках, что он прочел о Заке Меррике. О его выступлениях против создания ЛГБТ-клуба. О Заке и Алексе, дерущихся из-за Тома, создающего этот клуб. Об общеизвестных проблемах с контролем ярости у Зака. — Стоит представляться ему прямо сейчас? – спросил Джерард, когда они вышли из лифта. Фрэнк кивнул и бездумно последовал за ним вдоль по коридору, пока они не нашли дверь 5F. Громко постучав в дверь, Фрэнк услышал непрекращающиеся звуки дабстепа изнутри и то, что нижние частоты были слишком громкими. Прошло около пяти минут, и дверь открылась, показывая стоящего в проеме Зака Меррика, полуголого и потного. — Да? – спросил он, явно раздраженный этим визитом. Джерард молчал, и Фрэнк решил сам продолжать разговор. — Привет, я и мой парень просто хотели извиниться, если вам будут мешать громкие звуки несколько следующих часов. Мы просто въезжаем. Зак осторожно посмотрел на них. — Х-хорошо... — Я Фрэнк, – он протянул свою руку. Помявшись немного, Зак слегка пожал ее, пробурчав что-то вроде: "Хорошего дня", – и закрывая дверь в свою квартиру. — Это ничего не дало нам! – прошипел Джерард, пока они шли в сторону их квартиры. — Конечно дало, – пробубнил Фрэнк, слыша, как дабстеп становится громче. – Теперь он знает, что мы геи.IX.
Райан скучал по Брендону. Это было даже слишком очевидно. Неважно, сколько раз он пытался "строить любовь" с Келти, целовал ее ярко-розовые губы или смотрел в ее глаза , он не мог избавиться от изображения своего бывшего, застрявшего в его голове. Большую часть времени это была ревность, когда он думал о том, что новый парень Брендона дает ему все, что Райан никогда не мог ему дать: публичность, страсть и честность. Он все больше и больше ненавидел себя за то, что вообще позволил Брендону уйти. Он знал, что мог извиниться, умолять Брендона, или попытаться вернуть его, но не было никаких оснований для Брендона оставить вновь обретенное счастье и вернуться к скоплению тоски, которое представлял из себя Райан. В то же время, Райан пытался обвинить Даллона за кражу Брендона. Он пытался обвинить его за мечтательные голубые глаза, или ужасные статусы на фейсбуке, или гейские вещи, которые он публиковал на странице Брендона. Но это был просто отказ Райана принять то, что все произошедшее и вся его ничтожность были его ошибкой. Он, блять, скучал по Брендону. И он не был уверен было ли это потому, что это был Брендон и никто в этом мире не мог заменить Брендона: его лиричный смех и то, как он любил тупые мультфильмы, и то, как он становился до смешного гиперактивным от кофе. Райан думал о его глазах - таких карих и таких чистых и честных. Таких уязвленных, когда они в последний раз говорили. И это заставляло его ненавидеть себя еще больше. Он пытался избавиться от мыслей о Брендоне, пока он шел по улице поздно ночью, но это было невозможно. Мерцание звёзд заставляло Райана думать о том, как Брендон всегда любил лежать на веранде и смотреть на звёзды, держа его руку, и говоря о том, как он был хотел купить для него небеса. Даже октябрьский запах догорающего костра, висящий в воздухе, заставлял Райана думать только о Брендоне, играющем в "жирного кролика"*. Райан все больше и больше приближался к краю района, где уровень ночной жизни достигал такого, которого никогда не достигал в "The Green Gentleman". Это был эпицентр "крутости" в Куперстауне, и Райан мог только надеяться, что не встретит никого знакомого из кампуса сегодня вечером. Он не очень-то гордился своим выбором. Это была все же не его ошибка. Да. Это была ошибка Брендона. Это была большая и незабываемая личность Брендона, которая никогда не покинет Райана. Это была дыра в сердце, которую младший оставил после себя, когда ушел, построил новую жизнь и забыл о Райане. Иногда, в такие же как эта ночи, Райан думал о том, как он, возможно, любил Брендона. Как он возможно любил, и как он был слишком напуган, чтобы признать это. Ты никогда не скучаешь ни по кому до тех пор, пока не потеряешь их. Ты никогда не плачешь за них, никогда не страдаешь за них и никогда о них не заботишься. Потому что когда кто-то забирает кусочек твоего сердца, это ранит больше, чем кто-либо может представить. Это не заменить. Райан потряс головой, пытаясь убрать эти негативные мысли из своего разума. Сегодняшний вечер не был вечером, когда он должен был скучать по Брендону. Сегодня вечером он должен был забыть о нем и удовлетворить себя тем, что Келти никогда не могла ему дать. Чем-то, что было раньше только его и Брендона. Райан посмотрел на пустую улицу в последний раз, прежде чем зайти в местный гей-клуб. *"жирный кролик" – игра, достаточно распространенная в Европе и Америке. Заключается в том, что участники по очереди набивают рот зефирками (маршмеллоу) и пытаются сказать 'chubby bunny' (жирный кролик) или что-то подобное. Если получается - значит ты можешь пропустить круг и не закидывать очередную зефирку в рот. В основном, играют в это все как раз таки около костра, когда жарят зефир (кстати, это невероятно вкусно). Как-то так. Википедия, ты мой бог)X.
Ветер задувал в открытое окно, и звон подвески с колокольчиками этажом ниже долетал даже до комнаты Келлина. Он мог слышать шелест листьев с ближайшего дерева и звук шин, трущихся об асфальт двумя улицами дальше. Он пытался быть как можно более осторожным и тихим, пока надевал обувь и искал одежду, чтобы закинуть ее в свой рюкзак. Он не слышал ничего от Вика целый день и он беспокоился, что с ним что-то случилось, потому что они всегда писали друг другу. Они всегда перекидывались сообщениями типа "доброе утро" и "спокойной ночи" да и между ними всегда писали друг другу что-то. Вик ничего не написал ему сегодня с самого утра, и сейчас Келлин беспокоился как никогда. С тех пор, как одно воспоминание наложилось на другое, составляя единую картинку в его голове, Келлин беспокоился, что Вик останется дома один. Он знал что Майк, брат Вика, зачастую работает в двойную смену, и Келлин вздрогнул от мысли, что что-то могло произойти если дружок их матери пришел и обнаружил Вика одного в пустом доме. Он не хотел думать об ужасных словах и прикосновениях, которые могли ранить Вика. Всем, о чем Келлин хотел думать, было спасение Вика. Потому что, еще до Виктора, парень пришел к умозаключению, что у него нет цели в жизни. Он думал о том, что он заслуживал той зависимости, что передалась ему от отца, и он верил, что вся эта боль и страдания были честной платой за это. Келлин был ничтожным и циничным, но, когда он увидел Вика, режущего свои руки в душевой кампуса, он внезапно понял, чем была реальная боль. Реальная боль – это когда ты ненавидишь себя настолько, что ты думаешь, что заслуживаешь этого. Реальная боль – это когда ты смотришь в зеркало и видишь там кого-то другого.. И в той душевой Келлин будто смотрел в зеркало. Даже несмотря на то, что Келлину пришлось дорасти до того, чтобы узнать Вика, они были во многом похожи. Они были сломанными и страдающими, они нуждались друг в друге. И, как и их основание, эти взаимоотношения были построены именно на этом. На нужде и спасении. Но сегодня, не получив от Вика ни единого слова, Келлин наконец-то понял, что у него все-таки была цель. Его целью было дать Вику цель в жизни. Сначала, это может показаться глупым, но чем больше и больше Келлин думал об этом, тем больший смысл это начинало иметь. Почему кто-то в этом мире боролся с болью? Это не было необходимым, ведь они ее заслуживали. Нет, это делалось из-за того, что они могли перенести свою боль в нечто прекрасное. В этом мире не было ничего и никого более прекрасного, чем Вик Фуэнтес, который заслуживал спасения. Келлин должен был спасти Виктора. Потому что Вик спас Келлина. Он подхватил сумку, закидывая ее на плечо, и прокрался к окну. И в тот момент, когда он ступил на крышу, он услышал крик, разнесшийся по всему дому на Карнот-Авеню 117. — Ты, маленький кусок дерьма! – его отец проснулся. Он застыл на крыше, чувствуя, как тело обдувает ветер, и звуки ночи доносятся до его слуха. Всем, о чем он мог думать, было то, как, должно быть, Вику холодно и одиноко в доме на Вердала Парк. —Иди-ка сюда, сукин сын! Я не буду ждать тут всю чертову ночь! – орал отец, высунувшись из окна и пытаясь ухватиться за ногу Келлина. Парень не знал, что будет проще: остаться и позволить отцу надрать себе задницу, или уйти прямо сейчас и столкнуться с тем же самым, когда он вернётся домой. — Я знаю, о чем ты думаешь! – продолжал орать отец. – Не думай, что я не видел вас двоих здесь, уютно устроившихся на моей ёбаной крыше! Ты, грёбаный педик! Слово прозвенело в ушах Келлина, его рука инстинктивно поднялась к груди - туда, где виднелись шрамы, которые должны были остаться на всю жизнь. Это было причиной того, что парень спрыгнул с крыши дома на Карнот Авеню и убежал, слыша как стучит адреналин в ушах и зная, что где-то его ждет Вик.Суббота XI.
Ленивые облака плыли по небу, солнце поднималось из-за горизонта, проливая розовые и янтарные лучи на весь Куперстаун. Брендон проснулся в своей квартире, чувствуя теплую руку, обвивающую его талию, и неподвижную фигуру за своей спиной, чье теплое дыхание обжигало его затылок. Он сонно улыбнулся, переворачиваясь на другой бок в объятьях и глядя на Даллона. Он выглядел таким милым, когда спал. Его рот был слегка приоткрыт, а волосы спутаны. Одна рука обвивала Брендона, а другая лежала под подушкой. Даллон любил быть защитником, а его высокий рост делал его еще более эгоистичным, хотя казалось, что уже некуда. Брендон считал это милым. Он не собирался будить Даллона. Он любил смотреть, как другие люди спят, но не в плохом смысле. Он любил то чувство, что он являлся единственной защитой кого-то от боли этого мира. Он любил чувствовать себя сильным и полезным в такие беспокойные времена, которые наступили сейчас. Брендон протянул руку, проводя пальцами по его скуле. И, в тот момент, когда он сделал это, тумбочка начала вибрировать. Это был телефон. Сложив все части паззла в голове, Брендон ответил на звонок, все еще гадая, кто будет звонить ему так рано. — Да? – прошептал он, стараясь не разбудить Даллона. — Брендон, он исчез.XII.
В нескольких улицах от Брендона Ури, Гейб Сапорта тоже проснулся. Это была вторая ночь, которую они с Уильямом провел вместе в его постели. Они не занимались сексом, нет. Они просто спали. Это удерживало кошмары Гейба, те самые, о незнакомце, прижимающемуся к нему и приказывающему делать то, что заставляло Гейба кричать во сне. Несколько раз приходил Пит, чтобы развлечь его мультиками из восьмидесятых и еще более бородатыми шутками. Но Гейб всегда чувствовал вину за то, что будил друга. Его сосед и без того страдал бессонницей и те редкие моменты, когда он все же засыпал... Что ж, Гейбу не нравилось нарушать его сон. Вместо этого, он крепче обернул руку вокруг... пустого воздуха. Гейб моргнул, оглядывая спальню и обнаруживая постель пустой. Место рядом с ним все еще было теплым, а простыни пахли Уильямом, слегка смятые на его половине кровати. Но самого Уильяма не было. Он подождал несколько минут, надеясь, что Беккет просто ушел в ванную. Первой мыслью было, что младший испугался близости и ушел, но Гейб вспомнил, что он увез Уильяма на Эвертри Кресцент и, кажется, путь пешком до переулка Эбботс был слишком длинным. Он сел в кровати, и громкий грохот чего-то на кухне оповестил его, что он не один в квартире.