I.
Когда Вик, наконец, осознал, что происходит, он заметил, что уже не в машине Хайми, остановленной на Роллинс Стрит. Он сидел на старом дешевом складном стуле посередине не менее старой кухни. Плитка на стене была потускневшей и отваливалась кое-где, а трещины в ней были полны плесени. Вик поморщился и посмотрел на свои ноги, замечая, что они привязаны к ножкам стула длинной веревкой. Он попытался двинуться, но его голова тут же закружилась, и он снова потерял ориентацию в пространстве, пытаясь вспомнить когда именно он отключился. Ему было плохо, будто он был накачан наркотиками. Он услышал стон Хайми за спиной, оглашающий, что тот тоже начал приходить в себя. — Мне это совсем не нравится, — услышали они незнакомый голос в соседней комнате. — Ты сказал, что богатенький папаша мальчишки заплатит нам большие деньги, чтобы мы его отпустили. Ты сказал, что он не будет находиться здесь дольше пары дней. Ты сказал, что денег хватит на то, чтобы мы убрались отсюда! Ты, блять, ничего не сказал о том, что похитишь еще больше! .. — Отъебись, Блэйд, — встрял в монолог первого второй голос, и по спине Вика пробежал холодок, когда он узнал в нем голос Оббо. — Мы избавимся от них где-нибудь по пути в аэропорт завтра утром. — Как мы это, блять, сделаем, если этот богатенький уебок так и не прислал нам денег, чтобы выкупить сына?! Вик подумал о Келлине. Он был здесь! Вику было интересно, сможет ли он увидеть его снова, прежде чем Оббо «избавится от него где-нибудь». Ему было интересно, сможет ли он сказать Келлину, что он спас Вика. Что Келлин был тем, из-за кого Вик был здесь, сейчас, и что, если Келлин выживет… если они выживут после этого, то Вик будет считать его смыслом своей жизни до конца своих дней. — Даже если отец того ребенка не пришлет нам денег, у нас есть еще один, чтобы выручить с него деньги. Этого должно хватить на билеты, и мы можем дождаться выкупа. — И как мы возьмем украденного мальчишку с собой на самолет? Вик почти услышал кривую ухмылку в голосе Оббо. — О, он согласится на это. Иначе я пущу ему пулю в лоб… В горле у Вика тут же пересохло, и он не был уверен, что это было из-за наркотиков, которые, возможно, были в его крови. Их попытка спасти Келлина провалилась, и это было всем, о чем Фуэнтес мог думать. Оббо, скорее всего, прикончит их с Хайми, и Вик никогда не увидит Келлина снова. — В-вик, — едва слышно прошипел Хайми. — Ебаная хуйня, Вик. — Ч-что? — Это лаборатория, в которой готовят мет! Вик почувствовал, как бледнеет. Все теперь стало таким понятным. Оббо не только распространял наркотики, но и готовил кристаллический мет. Конечно, полиция наверняка уже прознала о нем, и теперь он хотел скрыться от них, улетев из Куперстауна. Может быть куда-нибудь в Колумбию или даже Мексику, где смог бы пристать к крупным караванам наркоторговцев и быстро разбогатеть. Он наверняка хотел, чтобы выкуп, полученный за Келлина, оплатил их новую жизнь, и Хайми с Виком почти сорвали его план, и теперь он немного притормозил. И только теперь Вик подумал о своей матери. Было непохоже, что его мать пыталась убить себя, впуская в вену воздух. Если бы она хотела сделать это, то она могла бы просто вернуться на героин. Нет, Вик был уверен, что это все было спланировано Оббо. Он был уверен, что дилер пытался убить его мать потому что она не стала прятать «что-то» для него. Вик не был уверен, чем это «что-то» было, но он знал точно, что это либо был Келлин, либо наркотики. — Они забрали мое ружье, — пробормотал Хайми. — Они накачали нас наркотой, — прошептал в ответ Вик. Но никто не сказал очевидного, они собирались убить нас.Воскресенье II.
Утром в воскресенье Уильям вернулся на занятия после нескольких дней отсутствия, проведенных вместе с Гейбом в попытке перенести отсутствие Райана. Помимо того, что Гейб постоянно капал ему на мозги, повторяя, что Уильям вылетит за непосещение, на его появление повлиял звонок от преподавателя литературы, который сказал, что он хотел поговорить с ним после уроков. Он усмехнулся в трубку и сказал, что Уильям ни в чем не виноват, и что профессор просто беспокоится за него. Поэтому Уильяму пришлось пообещать профессору Армстронгу, что он придет на занятия. Не разбудив Гейба, спящего в его крошечной кровати в переулке Эбботс, Уильям схватил сумку и прокрался к выходу из комнаты. Он знал, что его парень не спал всю ночь, вертелся и бормотал из-за кошмаров. Уильям слышал, когда просыпался, чтобы сходить в туалет, как Гейб скулил, и Беккет был на сто процентов уверен, что у Сапорты был кошмар сексуального характера. Так что Уильям обнимал его и был осторожнее, когда просыпался рано, чтобы не разбудить Гейба, потому что тот наконец-то спокойно засыпал. Занятия немного сбивали с толку, потому что у Уильяма была проблема с написанием пропущенных контрольных. Ему надо было написать две работы, прочитать книгу и выучить конспекты. Он попытался не думать о том, что Райан всегда раньше помогал ему с работами, напиваясь кофе и наедаясь сладкого на ночь. Он вспомнил, как они отключались прямо после занятий на одном диване в гостиной, слишком усталые, чтобы разойтись по разным комнатам. Уильям помотал головой, отгоняя мысли о Райане и пытаясь сосредоточиться на учебе. Наконец, в четыре часа его занятия закончились, и Уильям поплелся к выходу из аудитории последним. Он подошел к столу профессора Армстронга и откашлялся. — Вы, эм… хотели меня видеть? — Да, Уильям, присаживайся, — кивнул на стул рядом со столом преподаватель, и Уильям подчинился. — Я беспокоюсь за тебя. — В-вы единственный преподаватель, который заметил мои пропуски, — пробормотал Уильям. — Потому что ты уникальный студент. Кроме того, ты прекрасный писатель. Один из лучших моих учеников, если по секрету… — он подмигнул Уильяму. — Так что вот почему я беспокоюсь. — Просто… личные проблемы, — запнулся Уильям. — Не о чем беспокоиться. Профессор Армстронг понимающе кивнул. — Я не буду спрашивать о деталях, но я спрошу кое-что другое. Уильям, ты в порядке? Этот простой, казалось бы, вопрос надавил на Уильяма, как камень. Был ли он в порядке? Был ли он согласен с тем, как проходила его жизнь? Это был первый раз, когда он смог остановиться и подумать об этом. Гейб постоянно спрашивал его об этом, но он всегда уверял Гейба, что все в порядке, потому что ему казалось, что он обязан делать это. Потому что ему казалось, что Гейб был обязан спрашивать. Но профессор Армстронг ничего ему не должен был, равно как и всем студентам. И теперь ответ был самым что ни на есть очевидным. — Нет, я не в порядке, — ответил Уильям. — Я и не думал, что ты будешь. — Что мне делать? Профессор Армстронг вздохнул. — Не зная природы своей проблемы, Уильям, я не так много могу тебе посоветовать. И я могу лишь быть преподавателем. Вот, — он открыл ящик стола, вытаскивая оттуда книгу и вручая ее Уильяму с улыбкой, полной надежды. — Может быть, это поможет. Знаешь, она всегда выручала меня в плохие времена, когда я был моложе. Золоченые буквы названия гласили: «Человек в поисках смысла». Уильям поблагодарил профессора и вышел из аудитории, надевая рюкзак на плечи. С тем количеством работы, которое ему предстояло сделать, Уильям не думал, что сможет прочесть книгу в скором времени, но Гейб дремал, когда Беккет вернулся в переулок Эбботс, и Уильям забрался в кресло с кружкой чая, перелистывая страницы. Это была обычная книга, но Уильям чувствовал, что она сильно повлияет на его жизнь. Он не был психиатром, пытающимся выжить в концлагере. Его проблемы были несравнимы с проблемами жертв Холокоста. Уильям начинал думать, что профессор Армстронг дал ему эту книгу, чтобы сказать, что его проблемы могут быть и гораздо хуже, и у некоторых людей так и есть. И он так думал, до тех пор, пока не наткнулся на это: «Любовь — это единственный способ понять другого человека в сокровенной сути его личности. Никто не может полностью осознать самую сущность другого человека, если он его не любит. Любовь помогает ему увидеть главнейшие черты и особенности любимого человека; и даже больше, помогает увидеть в нем нереализованный, но реализуемый в скором времени потенциал. Любящий человек помогает возлюбленному реализовать эти возможности. Помогая ему понять, что он может и кем он должен стать, он помогает превратить мечты в реальность». Уильям перечитал абзац на несколько раз, прежде чем окончательно вникнуть в суть. Он захлопнул книгу и закрыл глаза, практически не думая. Было что-то, что отвлекало его от отсутствия Райана. Это был Гейб Сапорта. Достаточно долго, Уильяма преследовал страх, что все их отношения — не больше, чем синдром Найтингейл, пусть даже Гейб пытался доказать ему обратное. Он посмотрел на свои до сих пор забинтованные руки, думая о том, как Гейб заботился о его шрамах и целовал все кровоточащие ранки до тех пор, пока не измазывался в его крови полностью. Он вспоминал, насколько личным был тот момент, когда Гейб видел Уильяма таким же уязвимым, как и Уильям видел его. И сейчас, глядя на цитату Виктора Франкла, Уильям внезапно понял, что Гейб всегда был прав. Это было нечто большее, чем синдром Найтингейл. Это была… любовь. Уильям и Гейб знали друг друга до самых сокровенных сущностей, и они крепко держались друг за друга. Они были сплетены вместе, отчаянно пытаясь доказать друг другу, кем они могут быть. Уильям говорил Гейбу бесчисленное количество раз, что он не всегда будет восприниматься, как плейбой, помешанный на выпивке, а теперь Гейб был любящим бойфрендом, не выпившим ни разу с той злосчастной ночи. Они не просто делали друг друга лучше, они росли над собой вместе. И это было похоже на любовь в понимании Уильяма: расти с кем-то вместе, до тех пор, пока ваши корни не переплетутся. Закрыв книгу с глупой улыбкой, Уильям проскользнул в спальню и залез на кровать к Гейбу, оборачивая руку вокруг талии старшего и вдыхая запах лосьона после бриться, оставшийся после вчерашнего душа. — Б-билл? — пробормотал Гейб во сне. — Шшш… я в порядке, — Уильям крепче обнял Гейба, радуясь, что эта фраза наконец стала правдивой.III.
Воскресное утро стало облачным, туманным и продуваемым пронзительным ветром, который выл в оконных проемах и заставлял трепетать листья на деревьях, будто делая серое небо более заметным. Наблюдая сквозь окно машины то, как мимо проносятся улицы на пути к вокзалу, откуда поезд увез бы Даллона в Солт Лейк Сити, он чувствовал себя ужасно ничтожным. Он знал, что это его настроение вряд ли отражало погоду, и он знал наверняка, что это было потому что Брендон отказался ехать с ним. Он даже не был уверен, почему вообразил, что Брендон вообще согласится. У него были друзья в Куперстауне, связи… Он не был вынужден возвращаться в город призраков, где его бы преследовали образы его мертвой бывшей жены, где будут двое детей, которых ему придется вырастить в одиночку. Может быть, это было чем-то вроде счастья гробовщика — хоронить тех, кого любишь, подумал Даллон с усмешкой. Может быть, рано или поздно все гробовщики укладывают своих любимых в мешки для тел. Брендон был прав в плане того, что им надо было прервать отношения, если это могло так называться, пока могли. Конечно, Брендон настаивал на том, что это были отношения, но Брендон был еще и помешан на Райане, и это, насколько знал Даллон, было бы чем-то, что заставило бы другого на его месте ревновать. — Ты в порядке? — осторожно спросил Йен, не отрываясь от вождения. Даллон пожал плечами. — Нет, — вздохнул он. — Я знаю, что должен скорбить по Бризи, но такое чувство, что я потерял еще и Брендона. — Далли, ты не должен чувствовать вины из-за тоски по Брендону. Он стал первым, кто значил для тебя что-то с тех пор, как ты развелся. То, что ты скучаешь — нормально. — Он сделал меня таким счастливым, Йен. Таким, каким Бризи меня никогда не делала, — сказал Даллон. — Я просто не могу по нему не скучать. — Ты будешь в порядке, Далл, — убедил его Йен, а на горизонте замаячил вокзал, становясь все больше и больше с приближением машины. — Я навещу тебя так скоро, как смогу. Ты классный отец, не забывай об этом. — Я дерьмовый любовник, — пробормотал Даллон, когда Йен припарковал машину и они вылезли на улицу. Даллон знал, что он должен был постараться и сделать все самое лучшее для детей. Он обожал их и хотел снова жить с ними. Обстоятельства, создававшиеся вокруг всей ситуации были нечестными для них всех. Они потеряли мать, а у Даллона было такое чувство, что он потерял что-то большее. — Я позвоню, как доберусь, — махнул Даллон Йену, направляясь в сторону платформ, где он уже мог видеть расписание, показывающее время отправления поезда до Солт Лейк Сити. После нескольких поворотов не туда, Даллон наконец-то нашел скамеечку на улице, где он мог бы посидеть, собираясь с мыслями. Он приехал немного рановато, и должен был ждать посадки, так что его мысли метнулись в сторону Брендона Ури — того, о ком думать было комфортней всего. Брендон залечил ту дыру, которую пробил в нем развод, и дал ему новый взгляд на последующую жизнь. Он привык чувствовать себя комфортно, глядя на мертвые тела целыми днями и не задумываясь об их жизнях и прошлом, об их любимых. Он просто думал о них, как о сплетениях нервов, сосудов и органов, сгустках капилляров и вен, как о пульсе, слышащемся сквозь кожу. Не больше, чем бьющиеся сердца. Но Брендон заставил Даллона понять, что люди не были просто телами. Это были архивы воспоминаний и эмоций, ожиданий и вещей, которых Даллон даже представить не мог. Вещей, которых Даллон не мог разрезать или приготовить к погребению с помощью формальдегида. Брендон заставил Даллона осознать, что люди не были лжецами, изменщиками и ворами. Они были существами, способными к любви, близости и страсти. Посадку на поезд наконец объявили, и Даллон встал вместе с еще несколькими мужчинами в костюмах, которые, наверное, ехали в бизнес-поездки. Их милые жены и девушки поцеловали их на прощание и прошептали, что будут скучать по ним. Даллон пытался игнорировать тот факт, что он не был вознагражден таким любовником. Он шагнул в сторону поезда, когда его грубо схватили сзади, и бесцеремонно развернули, отчего Даллон почти запнулся об свои же ноги. Даллон едва смог понять, что происходит, когда почувствовал чужие губы на своих и пару знакомых рук, держащих его лицо и притягивающих его настолько близко, насколько это вообще возможно было, как будто страсть, вспыхнувшая от поцелуя разделит их, если они не будут достаточно близко. Закрыв глаза на случай, если это был сон, Даллон отстранился и открыл глаза, видя перед собой Брендона, закусившего нижнюю губу. Даллон не сдержал смешка. — Ты всегда делаешь все в последний момент? — Тебе это нравится. — Да, точно, — признал Даллон. — Я буду скучать по тебе, Брендон. — Скучать? — вскинул брови Брендон. — Ты о чем? И Даллон почти уронил чемодан, когда увидел билет до Солт Лейк Сити в руках у Брендона.IV.
Алекс не брился и не мылся уже пару дней. Он почувствовал, как воняет его тело, положив голову на кровать Джека, все так же держа руку друга в надежде, что тот сожмет ее в ответ, убеждая, что с ним все в порядке. Что он выберется из комы прежде, чем его отключат от аппаратов поддержания жизнедеятельности. Медсестры морщили носы из-за запаха Алекса, но он не мог заботиться о себе, пока Джек был в таком состоянии. Он игнорировал их, когда они приходили проверить состояние Джека. Его желудок бурчал, потому что он перестал есть из больничной столовой и автоматов. Он слишком боялся оставить Джека, потому что боялся, что тот снова подаст признаки жизни, а рядом не будет никого, кто смог бы увидеть это. Он знал, что доктора и медсестры не верили, что Джек сжимал его руку, но Алекс знал, что он ничего не надумал. Это было единственным, что держало его на плаву в течении дня. Непогибающая надежда, что Джек снова сожмет его руку. Это было и правда всем, чего он хотел. — Алекс, ты пугаешь меня, — сказал ему Райан, зайдя в палату этим воскресным днем. Алекс уже не знал, посещал ли он Джека или его самого. — Я в порядке, Райан, — пробормотал он в ответ, все еще держа Джека за руку, — я жду, пока Джек проснется. Он сжал мою руку, Райан. Он и правда сделал это. — А-алекс, я верю тебе, — сказал Райан. — Но… блять, посмотри на себя! Ты выглядишь таким же больным, как и Джек! Ты протухаешь здесь! Алекс покачал головой. — Я в порядке, Райан. Все со мной нормально. И с Джеком тоже. — Алекс, ты меня пугаешь, — Райан расположился рядом с другом, очевидно, игнорируя запах. — Ты не можешь просто забить на будущее и сидеть здесь, забывая жить. Джеку бы не хотелось этого. — Джеку бы хотелось, чтобы кто-то держал его за руку, — зло прошипел Алекс. — Только если это не причиняет им боль. — Это не причиняет мне боли, — продолжал шипеть Алекс. — Я в порядке. Джеку станет лучше. Он будет держать мою руку. Райан сморгнул слезы с красных глаз и похлопал Алекса по плечу, бормоча что-то про свидание с Кэссиди. Он оставил Алекса одного с Джеком, и Алекс был этому рад. Как Райан вообще мог вот так взять — и потерять надежду? Как он мог забыть, что Алекс любил Джека и должен был быть с ним в болезни и здравии? Как Райан мог быть таким невзъебенно равнодушным ко всему этому? Единственной болезнью Алекса была тоска по дому, но он забил на нее ради Джека. Он не просиживал здесь штаны, и он был уверен, что Джек обязательно проснется и будет счастлив узнать, что Алекс никогда никуда не уходил и всегда был с ним. Но чем больше Алекс думал о различных развитиях сценариев того, как Джек придет в себя, тем больше он загонял себя в депрессию. Он думал о своем брате, Томе, который лежал на глубине двух метров под землей и никогда бы не восстал из гроба, в котором лежало его неподвижное тело. Он думал о своей матери, которая скорбила об уходе Тома в одиночестве и находила в себе силы жить каждый день. Он думал о родителях Джека, которые хотели отключить его от аппаратов потому что не верили, что их сын борется за жизнь и у него еще есть шанс. Он думал о том, что Райан думал, что он был не в порядке, и о том, что Лиза его бросила. Все люди, приходившие и уходившие из жизни Алекса, проплывали в его сознании, и его мысли о собственной ничтожности медленно подводили его к краю. Он отпустил руку Джека. Все положение дел и правда было его ошибкой. Он был виноват в том, что Том умер, потому что Алекс украл его футболку с New Found Glory. Он был виноват в том, что его мать плакала из-за Тома, а не Алекса, который заслуживал смерти. Это он был виноват в том, что Джек был в коме потому что он врал лучшему другу. Его виной было даже то, что Лиза бросила его потому что он был ошибкой. Кто вообще мог любить Алекса Гаскарта, если он спровоцировал столько боли в жизнях знакомых людей? Он подумал о том, что, когда Джек придет в себя, он будет винить Алекса, кричать на него, что это все его ошибка. Он подумал, что Джек наверняка будет называть его ужасными именами и скажет, что не хочет больше его видеть. Он подумал о Джеке, ненавидящем его. Был только полдень, и Алекс припомнил расписание работы медсестер, чтобы удостовериться, что в ближайшие пятнадцать минут никто не будет проверять Джека. И Алекс, он знал, что этого времени было достаточно, чтобы избавить больницу от того бремени, что свалилось на нее с его приходом. Стянув футболку New Found Glory, которая уже знатно воняла, Алекс выкинул ее в угол комнаты. Ему не надо было больше хранить воспоминания о Томе, как он делал это ранее. Наконец, он подошел к окну и открыл его, чтобы услышать завывание ветра в ушах и шум машин где-то внизу. Алекс выглянул вниз. Этажи, этажи, этажи… Все пройдет так быстро, Алекс знал, но его мышцы все равно напряглись. Он даже почти чувствовал столкновение своего тела с асфальтом. Он умер бы прежде, чем смог бы это понять. Он смог бы снова увидеть своего брата и извиниться. Он смог бы спасти свою мать от последующих разочарований, и он смог бы должным образом наказать себя за то, что он сделал с Джеком. Никому и никогда больше не пришлось бы беспокоиться из-за него, ненавидеть его или отвлекаться на него. Он забрался на подоконник. Он подумал о своих похоронах. Будет ли идти дождь, когда его будут хоронить, или же небеса будут ликовать, а не плакать, ибо мир будет освобожден от Алекса Гаскарта? Его нога соскользнула, и ботинок упал на тротуар внизу. Алекс считал этажи, пока он падал мимо них и еще долго смотрел на обувь на асфальте, лежащую, как предвестник того, что скоро там будет тело Алекса. Он вдохнул. Его последней мыслью, перед тем, как он шагнул была мысль о том, знал ли Джек, как он любил его? Истинно и сильно любил. Любил так, как никого и никогда. — Алекс?! — голос из-за спины нарушил его равновесие.V.
Поместье Вальдес стояло высоко на холме и отбрасывало огромную тень на траву ниже. Спенсер посмотрел на здание и пошел по скрипучему гравию дорожки, слушая хруст камешков под своими подошвами. Он добрался сюда на такси после ночи, проведенной у Брендона. Ури, казалось, невероятно беспокоился о ню-фотосессии и сказал Спенсеру, что он не думает, что это хорошая идея: играть с огнем. Брендон предложил сходить и поговорить с Джоном еще один, последний раз, прежде чем рванул куда-то и позаимствовал машину Спенсера, чтобы вовремя прибыть на вокзал. Сейчас, Спенсер был здесь, приближающийся к поместью, чтобы скрепить свою судьбу с Шейном. Не то, чтобы ему не нравился Шейн. На самом деле, Шейн был крайне привлекательным. Проблема была в том, что Спенсер знал, что те «отношения», которые были у них с Шейном не отменяли того факта, что он любил Джона. Спенсер знал, что когда-нибудь они с Шейном достигнут той точки, когда оба будут несчастны, но кроме того он знал, что это был единственный способ отстраниться от Джона. Спенсер не хотел рушить отношения Джона своей глупой влюбленностью. Джон заслуживал счастья, и если он хотел счастья с Кэсси, то так тому и быть. — Спенсер! Рад, что ты зашел! — Шейн буквально светился от улыбки. Он отошел в сторону, пропуская Спенсера в просторное фойе. Стянув обувь, Спенсер осмотрелся по сторонам, глядя на картины, висящие на стенах (одна из них выглядела, как подлинник Моне), и различные фотографии, которые, Шейн уверял, были его работой. Это были очень милые картинки, а Шейн был очевидным профессионалом. Он, должно быть, наслаждался черно-белой гаммой и всплесками красных пятен среди нее. Единственные цветные элементы на его черно-белых фотографиях были красными. — Я думаю, что красный красив, — объяснил Спенсеру Шейн, когда увидел, что он рассматривает портреты. — Цвет крови. Похоти. Любви. Злости. Всего, что делает нас людьми. Спенсер улыбнулся. Ему это нравилось. Все это было таким простым, таким трагичным и таким правдивым. — Где находится твоя студия? — спросил он Шейна. — В подвале, первая дверь налево, — объяснил тот и улыбнулся, наклоняясь и коротко целуя Спенсера в губы. — Ты уверен, что тебе будет комфортно? — Я хочу, чтобы ты сделал меня красивым. — Ты и так красивый. — Тогда покажи это, — сказал Спенсер, думая только о Джоне. — Пойду возьму свое оборудование. Встретимся внизу, — промурчал Шейн, поднимаясь по лестнице вверх и оставляя Спенсера у открытой двери в подвал. Подвал в поместье был не похож на другие подвалы, в которых бывал Спенсер. Это был большой бетонный холл с белыми стенами, покрытыми грязью и паутиной. Спенсер слышал капанье воды из крана за одной из дверей дальше по коридору. Двери, к слову, были новее, чем стены, будто бы изначально поместье не стояло на лабиринте. Спенсер повернул и открыл дверь, все еще думая о Джоне. И, к несчастью, Спенсер всегда забывал обо всем на свете, думая о Джоне Уолкере, потому что Спенсер понял, что он открыл дверь справа; и только сейчас он понял, почему Шейн дал ему такие точные координаты.VI.
Покидая больницу, Патрик не чувствовал ничего, кроме тумана в голове. Обезболивающие время от времени поступали к нему в кровь, и он не мог чувствовать физической боли. Тем не менее, психологическая травма крепко засела в его голове. Он не мог ничего с собой поделать, воспроизводя произошедшее в своей голове снова и снова, смаргивая слезы и пытаясь убедить себя, что Пит был прав: нет, Патрик не был отвратительным и да, Патрик не заслуживал того, что с ним произошло. Было сложно. Если Патрик не заслуживал этого, тогда почему Бог позволил этому случиться? — Патрик, ты в порядке? — спросил Пит по пути в квартиру Патрика и Брендона. Патрику, если честно, не очень хотелось видеть Брендона. Он просто хотел остаться наедине с собой. Тем не менее, Пит отклонил предложение ехать на Эвертри Кресцент; он сказал, что-то, что Патрику сейчас надо было больше всего, это знакомая обстановка. — Нет, Пит, — прошептал Патрик. — Ты будешь, — попытался убедить его, да и себя, Пит, — т-тебе понравилось мое стихотворение? И на это Патрик действительно улыбнулся. Он помнил слова, нацарапанные черными чернилами на листе блокнотной бумаги, которые Пит вручил ему, когда он проснулся. Поначалу, Патрик думал, что это был очередной дурацкий стишок о любви или что-то очередное страдальчески-приятное, но это было нечто совсем другое. Это было стихотворение о Пите и Патрике, которые лечились и помогали друг другу. Стихотворение очень успокоило Патрика, убедив в том, что Пит не бросит его в тот момент, когда он так в нем нуждается. — Спасибо за него, Пит, — улыбнулся он. — Мне очень понравилось. — Знаешь, это не так уж и помогает, но я и правда не могу придумать другого способа помочь тебе выдержать, — признал Пит. — Я знаю, что будет очень тяжело, и я знаю, что ты можешь делать все, что хочешь, если уж слишком невмоготу: можешь кричать на меня или бить меня, или сворачиваться клубочком в одиночестве, или окружить себя сотней других людей… —С чего ты взял, что я захочу делать это? — Что? — Пит, я-я просто хочу, чтобы ты был рядом, окей? Я не хочу, чтобы все было так важно. Я не так важен. — Патрик! — воскликнул Пит. — Ты очень важен! Не говори так, пожалуйста. Патрик кивнул, но он до сих пор не мог избавиться от чувства, что это была его ошибка. — Хочешь остаться и устроить киномарафон сегодня ночью, а? — спросил Пит улыбаясь шире. — Кажется, я видел Пропащих ребят в твоей коллекции в прошлый раз. Патрик улыбнулся, когда они вместе произнесли: — Опарыши, Майкл, вы едите опарышей.* Они засмеялись, и Патрик знал, что это не был пустой смех, который он воспроизводил последние пару дней, чтобы показать Питу, что он в порядке. Это был настоящий смех. Его глаза сузились, его голос звенел, и внутри все переворачивалось. Каким-то образом, присутствие Пита рядом заставляло Патрика чувствовать себя комфортно в собственной коже. Это было единственное время, когда Патрик чувствовал, что вполне нормально быть собой. Пит заставлял Патрика чувствовать, что он был идеален. Хоть он и был немного полноват, неуживчив, зануден, носил очки и был крайне неуклюж, он был идеален. И это было странно, потому что у Патрика всегда были проблемы с самооценкой, даже тогда, когда он впервые встретил Пита в Чикаго много лет назад. Но что-то поменялось — в нем самом или Пите — что заставило Патрика поверить во все те приятные вещи, которые шептал ему на ухо Пит, пытаясь заставить чувствовать себя лучше. И пусть даже кто-то изнасиловал его, Патрик начал чувствовать, что он не отвратителен. Часть его до сих пор воспроизводила инцидент и настаивала, что он заслуживал его, но Патрик не чувствовал себя грязным, и это было началом. И все благодаря Питу. * - если честно, я не смотрел этот фильм и не знаю, как там переведена эта фраза, но я перевел это так. простите, кто смотрел и знает другой перевод.VII.
Когда Вик снова пришел в себя, он уже не сидел, привязанный к стулу ремнями. Вместо этого, он был в грязном подвале, ощущая щекой холод мокрого бетона. Его руки до сих пор были туго связаны за его спиной, и ремень больно впивался в кожу. Вик знал, что он должен был привыкнуть к такого рода боли, но было в этом что-то неприятное. Он даже не прикасался к своей коже лезвием несколько недель. Воздух был густым от вони плесневеющих труб, проходивших по всему подвалу, которые протекали, заставляя бетон становиться прохладным и влажным на ощупь. Вик попытался встать и обнаружил, что наркотики, циркулирующие по организму, напрочь отбили у него координацию. Его ноги были практически резиновыми и совершенно ни на что не способными, и он упал на пол, шипя от боли. — Хайми? — задыхаясь от усилий, которые потребовались, чтобы встать, позвал Вик. — Вик? — ответил не голос Хайми, но, тем не менее, этот голос заставил все тело Вика задрожать. Он застыл в том положении, в котором находился, и моргнул пару раз, пытаясь преодолеть темноту подвала, окружавшую его, хотя было практически невозможно рассмотреть парня поблизости. — Келлин? — Вик, черт, я знал, что это ты! — Келлин будто разрывался между ликованием и истерикой. — Где ты? — голос Вика был тоже почти истеричным, и он пытался найти Келлина по звуку его голоса, стараясь изо всех сил ползти, хотя его ноги и плохо функционировали. Он был уверен, что, если бы здесь не было кромешной темноты, и со зрением у него бы тоже были проблемы. — Я привязан к трубам. Я не могу двигаться! — ответил Келлин. — К-как ты нашел меня? — Мы с Хайми искали тебя. Эти ублюдки поймали нас. — Как вы узнали, где я? Вик сглотнул, двигаясь все ближе и ближе на голос Келлина. — Я знаю того, кто похитил тебя, Келл. Он дилер моей матери. О-он трогал меня, когда я был младше. О-он причинял мне боль. Когда Келлин заговорил снова, Вик услышал, что он плачет. — Я знаю, Вик, и мне так сильно жаль… В-вот почему я шел к тебе домой, когда он похитил меня. Я шел, чтобы спасти тебя от мира, — он помолчал и решил продолжать говорить, чтобы помочь Вику найти его в темноте. — Мой отец, это он избивал меня, Вик. Он вырезал то слово у меня на груди. Он заставлял меня страдать, и вот почему я не хочу видеть, как ты страдаешь. В-вик, я люблю тебя. И в этот момент, Вик почувствовал, как касается Келлина. Парень сидел на полу, а обе его руки были привязаны к трубе над его головой, и он прислонился к стене для поддержки. Вик нашел его трясущиеся ноги, чтобы усесться рядом с Келлином и положить голову к нему на плечо. — Все в порядке, келлин. Я тоже тебя люблю. — Вик, я так напуган, — признался Келлин, звуча таким маленьким в темноте. Вик всегда видел в Келлине поддержку и что-то несокрушимое. Сейчас же, он увидел Келлина, сворачивающегося в клубок рядом с ним, и он не знал, что еще можно было сделать, кроме как двинуть головой и столкнуть их губы. Он был таким медленным, этот поцелуй, будто невозможность увидеть хоть что-то замедляла все происходящее. Вик едва касался губ Келлина, и парень нагнулся, чтобы сделать поцелуй более крепким. Они не могли трогать друг друга, исследовать тела друг друга или хотя бы держаться друг за друга, обещая, что никогда никуда не уйдут. Все, что они могли делать, это прижиматься друг к другу губами, иногда сталкиваясь зубами, и биться головами при каждом неловком движении, но этого было достаточно для них обоих. Их сердцебиения ускорились, и Вик мог поклясться, что он слышал, как их сердца бьются в унисон в оглушающей тишине подвала.VIII.
Наконец, ночь спустилась на Куперстаун. Уличные фонари включились, когда осеннее солнце опустилось за горизонт, и тени наполнили переулок Эбботтс. Пронизывающий ветер превратился в тихий ветерок, который гонял листья по улице, и Уильяму показалось разумным открыть окно в спальне, чтобы услышать, как поют цикады и шумят машины парой улиц ниже. Гейб вот-вот должен был вернуться с вечерних занятий. Они с Уильямом согласились на простое свидание вечером, чтобы наконец отвлечься от всего происходящего в городе. Ни ему, ни Гейбу не надо было париться из-за проектов и домашки, людей, по которым они скучали, и боли, что до сих пор появлялась, когда Уильям слишком сильно сжимал кулаки. все это было для того, чтобы отложить это в сторону и полностью отдать себя на растерзание другого. Это было довольно благоприятно для Уильяма, как он понял. ему было интересно, думал ли профессор Армстронг, что книга Виктора Франкла поможет Уильяму не просто справиться с горем, а с одиночеством. Он думал, знал ли профессор Армстронг, что книга помогла Уильяму обнаружить, что он был бесповоротно влюблен. Он не мог справиться с этим и ему было все равно, насколько стандартно это его внезапное открытие. Все, что Уильям знал, это то, что они с Гейбом переплели свои жизни до той степени, когда Уильям не мог представить своей жизни без него… абсолютно серьезно. Уильям всегда был очень независим и уверен в себе, но сейчас он был готов пожертвовать этой независимостью, позволяя Гейбу задержаться в своей жизни. Он хотел, чтобы Гейб целовал его шрамы и бинтовал его порезы; он хотел, чтобы Гейб обнимал его ночью и шептал, что все будет в порядке; он хотел, чтобы Гейб просто был Гейбом, и чтобы он просто был рядом с Уильямом. — Билл, ты здесь? — позвал Гейб, когда он вошел в квартиру и снял обувь. Билл высунул голову в проем и улыбнулся Гейбу. — Здесь, здесь. — Думал, ты бросишь меня, — пошутил Гейб. — Буду ли я первым, кто бросит Гейба Сапорту? — спросил Уильям, поднимая бровь. — Ты и правда будешь первым. — Ох, какая честь. Ну, я пойду тогда, — рассмеялся Уильям и попытался проскользнуть мимо Гейба, но старший поймал его, оборачивая руки вокруг талии Беккета, притягивая к себе. — Я думал у нас с тобой есть планы на вечер, querido? — проурчал он. Уильям почувствовал, как плавиться в его объятьях. — Н-ну, да… Гейб улыбнулся. — Давай приготовим какой-нибудь ужасной романтичной еды на ужин и будем смотреть еще более ужасные глупые фильмы. — Гейб, почему ты назвал меня «любимый»? — спросил Уильям. Он учил испанские слова, чтобы однажды удивить старшего, сказав ему их, и он узнал это слово. — Как ты узнал это слово? — Я спросил первым, — покачал головой Уильям. — Гуиллермо, разве сегодняшний вечер не для того, чтобы расслабиться и не беспокоиться ни о чем? — Гейб явно запаниковал. Хот раз в своей жизни, подумал Уильям, беря инициативу в свои руки. — Потому что я тоже люблю тебя… так, что, знаешь… Гейб моргнул, уставившись на Уильяма. — Я понял это сегодня утром, — сказал он. — Я понял, что мы с тобой принадлежим друг другу. И я не знаю как и почему, но ничего не важно, когда ты любишь кого-то, верно? — Верно, — Гейб выглядел изумленным. — И я тоже люблю тебя, querido. Te amo. У Уильяма уже давно кружилась голова, но он все равно впился в губы Гейба, отчаянно пытаясь отдать всю страсть, которую он испытывал к нему в этом поцелуе. Ничего не имело значения, когда он был в объятиях Гейба: ни пропажа Райана, ни смерть Тома, ни огромное количество работы, которую ему надо было выполнить. Гейб отвечал ему. Он покусывал нижнюю губу Уильяма, посасывал верхнюю, и скользнул языком в рот Уильяма. Они так и стояли на пороге спальни некоторое время, пока Уильям не почувствовал, как Гейб идет с ним назад, по направлению кровати. Он почти запаниковал, потому что никогда и ни с кем так далеко не заходил. Он никогда не был так близок, открыт и честен ни с одним человеком, но Уильям не хотел трусить и заставлять Гейба сомневаться в его любви. Так что он крепче обнял Гейба за шею и Сапорта положил его на кровать, усыпая поцелуями шею. Уильям действительно хотел наслаждаться покалыванием, которое распространялось по его телу, но было сложно делать это, когда всем, о чем он мог думать, была боль, которую он наверняка будет испытывать, когда потеряет девственность, и неважно, готов он к этому или нет. — Расслабься, Уильям, — промурлыкал Гейб, покусывая его шею. — Я знаю, что ты не готов к этому. Просто позволь мне сделать тебе хорошо. И Уильям улыбнулся и закрыл глаза, позволяя губам Гейба изучать свое тело.IX.
Звонок поступил пару часов назад. Тем не менее, врачи настаивали, что парень еще не был стабилен, так что они решили не заявляться к нему. Так что Фрэнк и Джерард бездумно ездили по Куперстауну, выкуривая сигарету за сигаретой и стуча пальцами по приборной панели до тех пор, пока второй звонок из больницы не оповестил их о том, что они, наконец, могут приехать. Один из жертв их насильника, Джек Баракат, пришел в себя после комы. Сейчас, он был достаточно стабилен, как уверяли врачи, чтобы рассказать им, кто напал на него, потому что он достаточно четко это помнил. Он не страдал от шока или амнезии, а говорил он вполне последовательно. На самом деле, Джерард попросил их дать Джеку телефон, чтобы узнать, в себе ли тот, и может ли он рассказать им все произошедшее, и в итоге он рассказал ему все о том, как он проснулся. Он объяснил, что увидел своего лучшего друга на подоконнике, готового спрыгнуть, и что напугал его, заставив упасть обратно в палату. Оказалось, Джек всего лишь хотел узнать у Джерарда, мог ли его друг, Алекс, присутствовать на «допросе». Напомнив себе, что Фрэнк нелегально участвовал в расследовании, Джерард согласился. Они ввалились в комнату Джека почти тихо, и обнаружили парня, сидящего на кровати с подносом, полным еды: пиццы, куриных наггетсов, картошки фри, посыпанной сыром. Полуголый парень сидел с другой стороны кровати, улыбаясь и поедая горы еды за компанию с другом. Его лицо было немного порезано бритвой, а волосы слегка мокрыми от душа. Джерард и Фрэнк обменялись взглядами. Было очевидно, что они нарушили очень личный момент, но Джерард хотел избежать еще одного коматозника и понял, что им все равно пришлось бы нарушить его, чтобы попросить Джека еще раз пережить случившееся. И когда Фрэнк и Джерард сели на стулья рядом с кроватью, чтобы выслушать историю Джека, Джерард почувствовал, как младший взял его руку, и он не отпускал ее все время, пока шел допрос.X.
За дверью, все было покрыто красным. Даже лампочки, свисавшие с потолка без абажуров и освещавшие всю комнату, были красными. Красный ковер, красные занавески, вуали… все выглядело так, будто было покрыто кровью, похотью, любовью, злостью и всем тем, что сказал Шейн. Огромный диван стоял посреди комнаты, и на нем лежала призрачная темная фигура, скрытая от красного света. Фигура с трудом двинулась, и Спенсер понял, что человек связан. Его сердце билось так громко, что он был уверен, что Шейн услышит его. Но он постарался ровно дышать и закрыл глаза, осторожно крадясь к дивану. Часть его уже знала, кто там лежал, и он даже не хотел находиться рядом. Он шагнул ближе, и фигура тут же дернулась. — Так-так-так, Спенсер, ты что же, свернул не туда? — проворковал со стороны двери голос Шейна. Спенсер подпрыгнул и развернулся спиной к связанному телу Райана Росса. — Шейн, я-я не хотел! Я н-никому не скажу! Клянусь! — Мне жаль, Спенсер, — и Шейн и правда выглядел крайне сожалеющим, — Ты был так прекрасен. Жаль, что мир больше никогда не увидит такого прекрасного лица. И Спенсер услышал щелчок замка. Он и Райан были заложниками Шейна Вальдеса.