После Бала

      – Альфред, не подходи к нему! – Герберт налетел ураганом, вихрем, ароматом цветов горького апельсина, ореолом растрёпанных от бега льняных волос. Он схватил юношу за руку, оттащил от Генриха, заслонил собой. – И ты оставь его! Немедленно оставь его в покое!       Генрих расхохотался.       – Мой милый Герберт! – улыбаясь, вздохнул он. – Ну неужели ты думаешь, что я пришёл ради того, чтобы мешать вашему счастью? Брось. Ты так трогательно ревнуешь его... о нет, я бы ни за что не посмел. Мы ведь друзья!       – У нас не бывает друзей, – Герберт отступил на шаг, тесня собой Альфреда. – Только конкуренты!       – Правда? Ни друзей, ни родственных уз, ни надежд, ни любви, ни перемен – только вечная непроглядная тьма, в которой всё повторяется снова и снова, пока вконец не сведёт тебя с ума! И поэтому единственный выход – просто не видеть всего этого. – Генрих успокоился и улыбнулся: – Так почему же ты всё ещё здесь, если веришь во всё это, мой милый Герберт? Что заставляет тебя так крепко прижимать к себе этого очаровательного юношу? Чтобы ты отказался от радостей любви? Нет. Ты так долго ждал её...       – Замолчи, – гневно сказал Герберт. – Замолчи сейчас же!       – А вот и нет! Я имею право пожаловаться на твои стенания, которые мне пришлось слушать целую неделю, – спокойно заявил Генрих. – Я не мог заснуть, да и голод просто сводил меня с ума... однажды ночью я вышел на прогулку, зашёл далеко от замка – и вдруг вспомнил, что ужасно давно не видел нашу милую Фредерику. Прости, я ничем не мог помочь тебе в твоей беде, да ты бы и сам не захотел моей помощи: увы, за свою жизнь я в совершенстве освоил лишь один способ, так что все другие неизбежно сводятся к нему... нет, это была бы слишком бесчестная победа. Я так не могу. Так что я взял у тебя кое-что на память, чтобы мысль о тебе согревала мне сердце, и отправился на прогулку.       – Но у меня ничего не пропадало! – Герберт растерялся. А Генрих улыбнулся:       – Уверен? Может быть, ты просто плохо искал?       И, сняв с безымянного пальца перстень, протянул его виконту. Тот, не веря, подошёл ближе:       – И вправду мой... Зачем он тебе понадобился? Ты что, решил его заложить?! – он выхватил перстень у Генриха, бросился смотреть камень на свет, для чего ему пришлось снова отбежать на значительное расстояние. Генрих вздохнул и обратился к Альфреду, который так и остался стоять, совершенно не понимая происходящего:       – Видишь? И это после всего, что я для него сделал! Ну скажи, зачем закладывать камень, который сам по себе дороже любых денег?       Альфред пожал плечами. Потом спросил:       – Вы брат графа?       Это было бы самое простое. Однако он знал, что у аристократов родственные связи обычно простираются очень далеко (ещё бы: кому бы не хотелось состоять в родстве со знатными людьми?), так что готов был услышать и нечто запутанное, вроде «племянник двоюродной сестры младшего брата дяди его отца».       Но всё оказалось не так.       – Я? Ну что ты! Я всего лишь кузен его деда, – улыбнулся Генрих. – Кстати, мы встречались во время Бала, так что вполне можешь говорить мне «ты». Если кто-то ухитрился оттоптать кому-то обе ноги, просто проходя мимо во время танца, это уже достаточно близкое знакомство, как думаешь?       – Н-наверное, – кое-как выдавил из себя Альфред, краснея до корней волос. Генрих, конечно же, это заметил:       – Ого! Так даже наш Герберт не может. Ты определённо мне нравишься... Кстати, а вот и он. Ну, что? – спросил он приближающегося к ним виконта.       – Допустим, всё в порядке, – Герберт выглядел недовольным. – Ты вернул мне его как есть, он не был в чужих руках.       – А вот и нет! Он побывал в руках одного ювелира. Мне понравилась оправа, и я заказал себе такой же. – Генрих вынул из кармана фрака другой перстень. – Вот, посмотри. Правда, мне больше по душе изумруды, а не сапфиры, так что... Но если не считать этого, они как близнецы, правда? Ну же, подойди, ты ничего не увидишь с такого расстояния. В крайнем случае, у этого милого юноши есть кол. Неужели вы двое со мной не справитесь?       Герберт недоверчиво подошёл вплотную. Генрих показал ему перстень:       – Так-то лучше! Вот, смотри. Что скажешь?       – Ничего не знаю, – Герберт всё ещё сердился. Но, тем не менее, он согласился сравнить перстни, и, пока это происходило, Альфред, который остался в стороне, тайком сравнивал их самих.       Они не были похожи как близнецы, конечно, да этого не могло и быть: если Герберт выглядел на юные, беззаботные двадцать лет, то Генрих – на роскошные, цветущие тридцать. Кроме того, он был ниже ростом: даже обутый в туфли на высоких каблуках, сантиметров около десяти, он всё равно оставался ниже виконта, совсем чуть-чуть. Однако Альфред заметил это только теперь, когда они оказались рядом.       И то, как они стояли...       Это выглядело очень знакомо. Зажмурившись, Альфред напряг память – даже между бровей обозначилась морщинка.       Вот бальный зал... граф рывком вздёргивает Сару с пола, Герберт хлопает в ладоши – все разбиваются по парам. Сейчас будут танцевать. Альфреда хватает за руку какая-то дама в парике, то ли пудреном, то ли просто пыльном; его пронзает ужас.       А Герберт... с ним мужчина.       На нём что-то, кажется, тёмно-серое, выцветшее, вероятно, некогда украшенное богатой вышивкой, но теперь это жалкие лохмотья: кружева изодраны, изначального цвета ткани попросту не разобрать, шитьё осыпается – картина просто ужасная, и только поэтому Альфред успевает запомнить её за одно мгновение: рядом с Гербертом, улыбающимся, сияющим, источающим аромат духов – вот это. И они держатся за руки.       Второй раз он обращает внимание на его волосы – всклоченные, пропылённые. Кажется, даже серые.       Третий раз – ужас! – им приходится пройти в танце вместе, но, может быть, даже и хорошо, что это не Герберт: Герберт узнал бы его. Альфред даже не смотрит на это чудовище: он ищет Сару, только Сару, он невнимателен и неловок, он всё равно не умеет танцевать, он не хочет танцевать, он бросается только к ней...       Его даже не держат – просто отпускают, хотя, кажется, смеются вслед.       Потом они уже втроём, с Сарой и с профессором; они пытаются уйти – и тут вдруг пустота, в зеркалах никого, кроме них, и музыка смолкает; и граф неожиданно оказывается рядом, чуть поодаль – Герберт, а за Гербертом...       Он к нему ближе всех. Тот, с кем они танцевали.       ... – Чудесно, правда? Резьба точь-в-точь! – Альфред дёрнулся: возглас Генриха, полный восторга, не то что прервал его воспоминания, а прямо-таки вышиб из них. Как громко... – Только что же твой возлюбленный стоит там один? Альфред, сердце моё, ты что же, совсем не хочешь взглянуть?       Юный вампир сглотнул.       – Хочу, – сказал он и, подойдя ближе, увидел на ладони Генриха два перстня с овальными камнями, словно оплетёнными по краям тонко вырезанной ажурной оправой из чистого золота. Перстни и вправду были совсем одинаковыми, если не считать разницы в камнях – зелёном, как майская листва, и насыщенно-синем, как океанские глубины. – Очень красиво, – сказал он.       – Прекрасный изумруд, верно? – спросил Генрих. – Чистый-чистый... Нравится? (Альфред кивнул.) Прекрасно! Тогда он твой. Возьми, – и протянул перстень Альфреду.       Юноша вздрогнул:       – Но я не... я не могу его принять! – он перевёл взгляд на Герберта: тот тоже стоял изумлённый. – Он же очень дорогой, и...       – Действительно, – подал голос виконт. – Что это на тебя нашло, что ты вдруг раздариваешь изумруды? Да и откуда у тебя взяться хоть чему-нибудь? У тебя же нет ничего своего! И если тётушка Фредерика ещё занялась твоим гардеробом, то... ты что, украл его?       – Ну конечно! А золотом в Германштадте мостят улицы, а с ювелиром я расплатился собой: мне ведь не привыкать, не так ли? – насмешливо отозвался Генрих. И вздохнул: – Мой милый Герберт! От твоего отца я ещё ожидал такое услышать; но от тебя... Что с тобой случилось?       – Со мной? Ах, значит, со мной! – воскликнул виконт. – Значит, это я появляюсь тайком неизвестно откуда, заманиваю за собой Альфреда, неизвестно ради чего, и теперь предлагаю ему неизвестно из чего сделанный перстень...       – Это был медальон моей матери, – спокойно возразил Генрих. – Я взял его с собой из замка в свой последний вечер здесь, как и другие её драгоценности, которые мой отец не успел раздарить своим потаскухам. Эти вещи никогда не принадлежали фон Кролокам, и я не собирался оставлять их твоему отцу. Хватит с него уже того, что ему принадлежит этот замок и всё, что в нём! А мне ничего из этого не нужно. Теперь ты доволен? Ну а завести этого милого юношу сюда стоило ради того, чтобы увидеть его лицо. Ах, если бы ты видел его! – Генрих рассмеялся. – Перепутать нас! Так трогательно... Право же, он развеял мою меланхолию. И поэтому я тем более хочу подарить ему этот перстень, – он взглянул на Альфреда. – Не бойся, возьми.       – Но мне нечего дать взамен...       – Так это подарок, а не обмен! К тому же ты уже подарил мне своё искреннее удивление. Это так прекрасно – видеть искреннее удивление, или радость, или даже слёзы! Никогда не устану смотреть. Даже драгоценные камни не могут быть прекраснее. Бери, – Генрих взял Альфреда за руку и вложил перстень ему в ладонь. – Когда я увидел вас вдвоём, то понял, что его должен носить не я. Это будет неправильно.       Он перевёл взгляд на Герберта: виконт больше не возражал, задумавшись и сжимая в кулаке свой собственный перстень.       – Он красив, правда? – шепнул Генрих тихо-тихо, так, что Альфред едва разобрал его слова. Но кивнул, услышав их. – Не сломай его и не потеряй: он дорог мне, очень-очень. Пообещай мне – и, как знать, возможно, у тебя будет меньше одним злейшим врагом?       И рассмеялся, подмигнув Альфреду. Потом сочувственно произнёс: «О!» – и, потрепав юношу по щеке, отошёл к Герберту, чтобы положить руку ему на плечо:       – Ну, теперь я готов увидеть твоего отца! Веди меня к нему.       – Не думаю, что он готов тебя видеть, – отозвался виконт.       – Занят своей хорошенькой рыжей дрянью? Во имя преисподней, Герберт! неужели у тебя наконец-то появилась мачеха?!       В его голосе прозвучал ужас.       – Пока что нет, – Герберт развернулся к нему, – но раз уж ты явился сюда, почему бы отцу не поискать утешения у этой...       – Вертихвостки? – подсказал Генрих. Виконт кивнул. – И давно она здесь? Ты просто обязан рассказать мне всё!       – Расскажу, но позже. Отец, наверное, уже заждался нас: он велел мне отыскать Альфреда как можно скорее, а вместо этого... Пойдём, chéri, – он взглянул на Альфреда. – Papa не любит ждать.       Юный вампир кивнул и поспешил к ним. Перстень он сунул в карман, до лучших времён: надевать прямо сейчас было ужасно неловко, да ему и вообще было неловко из-за всей этой ситуации (не говоря уж о том, что он пойдёт к графу в перчатках, как у взломщика, и с колом наперевес). Но как быть теперь, если не получилось отказаться? И ещё, он ведь даже спасибо не сказал… Но Генриху явно не было до этого дела: он был обеспокоен чем-то другим, и Альфред заметил это, когда, приблизившись, взглянул ему в лицо. Ни тени улыбки...       Ровно до тех пор, пока Генрих не взглянул на него. Тогда его лицо словно преобразилось: и улыбка вернулась, и глаза снова приобрели задорный блеск, точно до этого он всего лишь задумался на мгновение.       – Ну, – сказал он, оглядывая Герберта и Альфреда, – идём? И да, на самом деле, я просто ужасно волнуюсь, но хочу увидеть его прямо... сейчас.       Его голос дрогнул и переменился – он взглянул куда-то поверх головы Альфреда и замер, так, что даже Альфред понял: в галерее они больше не одни. По замку словно пронеслось дыхание ледяного ветра, гася на своём пути свечи, факелы и даже звуки; повисла леденящая, глухая тишина.       Генрих шагнул вперёд.       – Отти! – радостно воскликнул он, своим звонким, звенящим голосом. – Ты прости, что я без подарка; но зато я привёз тебе – посмотри! – всего себя! – и окинул себя руками, точно подтверждая свои слова. – Ты рад?       Альфред украдкой повернулся...       Граф определённо не был рад. Его лицо, белое от гнева, приобрело такое напряжённое, свирепое, брезгливое выражение, что, казалось, вот-вот треснет, и с него, как с обвалившегося потолка, рухнет полтонны штукатурки. Развернувшись – только метнулся плащ, – он, не говоря ни слова, быстрым шагом пронёсся по коридору и скрылся за углом. Хлопнула дверь. С грохотом упало что-то металлическое.       – Кажется, он в фехтовальном зале, – тихо сказал Герберт.       – Не рад, – добавил Генрих, едва ли громче. – Ну что ж, этого следовало ожидать.       – Так его зовут Отто? – спросил Альфред. Ему стало не по себе. Нет, он чувствовал себя так, как будто накануне опозорился навечно.       – А ты не знал до сих пор? – удивился Генрих. – Отто Штефан Иоганн фон Кролок, шестнадцатый и последний граф фон Кролок... звучит, правда? (Альфред кивнул.) А ему вот не нравится. Он ненавидит своё первое имя, на самом деле: оно простое, оно короткое и, к тому же, палиндром, и всё же это его основное имя. Прекрасное имя, я думаю, а уж ему-то как подходит! Я обожаю его. Да, – улыбнувшись чему-то, добавил он, – я обожаю его.       Его голос прозвучал устало; но почти сразу же он оживился и встряхнулся, как певчая птица, прежде чем вывести звонкую трель.       – Ну, – сказал он, – забудем об этом: сейчас я приглашаю вас к себе. Ночь определённо пройдёт веселее, если разбавить её беседой и добрым вином. Отти же не будет возражать против небольшого набега на винный погреб?       – К себе? – спросил Герберт. – Куда это к себе?       Генрих улыбнулся:       – Не в могилу, не бойся: стоило ли сбегать ради того, чтобы снова вернуться туда? Нет, милый мой, нет... Я провожу.       Одной рукой он ухватил за руку Герберта, другой – Альфреда, и так, обоих, повёл их дальше по галерее – благо, здесь можно было пройти втроём. Сколько же их тут, этих портретов? Альфред попытался зацепиться взглядом хоть за что-нибудь, но Генрих шёл торопливо – нёсся, как на крыльях, только каблуки стучали. Понятно, почему его было так трудно догнать...       – Простите, что придётся вести вас этим путём, – сказал он, – но это будет лучше, чем прямо сейчас столкнуться с Отти... ну не усидит он в фехтовальном зале, знаю я его. Так вот... – он подвёл их к высоким двустворчатым дверям. – Здесь ужасно пыльно; не дышите, а то до утра не отплюётесь.       Он распахнул двери – и, пройдя совсем немного, Альфред понял, почему до сих пор они были закрыты, а может быть, и вовсе заперты накрепко.       За дверями оказался не самый обычный коридор.       Должно быть, когда-то он представлял из себя великолепное зрелище – лет двести назад. Под потолком, украшенным позолотой и расписанным под ясное синее небо, висели, переливаясь подвесками, хрустальные люстры, стоимостью в целое состояние. Высокие окна были задрапированы алыми бархатными занавесями, так же, как и стенные ниши, а в нишах, в золочёных рамах, скрывались высокие венецианские зеркала. Блестели люстры, блестела позолота, блестели начищенные оконные стёкла и натёртый мраморный пол, и зеркала отражали сияние свеч или солнечного дня...       Теперь же под ногами хрустели осколки, роспись осыпалась – небо пестрело грязными серыми пятнами, – стёкла затянуло паутиной, и сквозняк колыхал занавеси, выцветшие и пыльные, как саваны привидений. Рамы в потускневшей позолоте были ещё целы...       Зеркал не было.       Пользуясь тем, что путь им преградила давным-давно упавшая люстра и разойтись всё равно бы пришлось, Герберт высвободился из руки Генриха и подошёл к Альфреду.       – Наверное, весь замок выглядел бы так, если бы мой отец не заботился о нём, – тихо сказал он, обнимая возлюбленного за плечи. – Просто этот коридор... понимаешь, когда-то papa распорядился переделать его к свадьбе. Это было частью его свадебного подарка...       – Твоей матери? – хрипло спросил Альфред, глотнул пыльного воздуха и закашлялся.       – Что? – Герберт взглянул на него. – Ах да... Прости, chéri, и ничему не удивляйся, только эту женщину матерью я называть не могу. Она... – виконт огляделся по сторонам. – Она сделала всё для того, чтобы в сердце моего отца воцарилось то же самое, что и теперь в этом коридоре. Его брак, его жизнь, все надежды, которые у него были, – она всё превратила в ад! После её смерти коридор поддерживали в порядке какое-то время, но потом, когда у отца начались кошмары, он распорядился его закрыть. Несколько раз во время своих полночных блужданий по замку он обнаруживал себя здесь, и... посмотри, что там внизу!       Откинув носком туфли попавшийся под ноги осколок, он подвёл Альфреда к одному из окон. Боясь испачкаться, юный вампир сначала шарахнулся от занавеса, а потом, глянув вниз, и вовсе вздрогнул от ужаса: под стеной замка открывалась скала, острыми каменистыми обломками терявшаяся далеко внизу, во мраке.       – Он боялся, что бессонница доведёт его до безумия, – тихо сказал виконт. – И что его жизнь закончится вон там.       – Или что она ещё не закончится, – Генрих тоже оказался рядом. – После падения с высоты не всегда умираешь, ты знал? Есть небольшая вероятность – шанс, как ты это называешь, милый мой, – что это ещё не закончится смертью, что она сможет наступить только потом, в силу ещё каких-нибудь причин. Думаешь, он был бы рад остаться жалким калекой? Кстати, в тот роковой день, когда его принесли в замок, что он сказал тебе? Я не спрашивал тебя об этом прежде, но теперь, пожалуй, хочу знать.       – Чтобы я перестал плакать, потому что он ещё не умер.       – М-м, – Генрих опустил голову и в задумчивости подпёр подбородок указательным пальцем. – Нет, это ничего не даёт мне, пожалуй. Ладно, – сказал он, – пойдёмте отсюда.       И, развернувшись, направился к выходу из коридора – другим запертым дверям.       – Погоди! – Герберт бросился следом за ним. – Что значит ничего не даёт?       – Поговорим потом! – бросил Генрих через плечо. – Мне надоело глотать пыль.       За дверями оказался уже совершенно другой коридор – освещённый, чистый, с ковром на полу. Генрих придержал створку, выпуская Герберта с Альфредом, а потом захлопнул её.       – Ничего, – сказал он, – мы уже почти пришли.       – Куда? – спросил виконт. – Ты же не хочешь сказать, что...       Но Генрих, не слушая его, уже открывал дверь, которая была прямо перед ними.       – Когда-то здесь жила моя мать, – сказал он. – И я буду настаивать на том, что имею право остаться здесь.       – Отец вышвырнет тебя вон, – прошептал Герберт. – Тебе нельзя здесь жить! Займи лучше гостевую спальню, там хотя бы прибрано!       – А здесь, по-твоему, нет? – Генрих пригласил их войти. Виконт шагнул первым, осматриваясь; Альфред – ну а что ему оставалось делать? – за ним.       Поодаль от них, на камине, который находился по левую руку от входа, стояли два начищенных бронзовых подсвечника; в них горело по три свечи, и в этом свете Альфред увидел спальню – просторную, но нежилую. Почти вся мебель, в том числе и кровать, такая же большая и роскошная, как в спальне виконта, была закрыта чехлами – сняли их только с двух кресел, кофейного столика, инкрустированного чёрным деревом, и софы, располагавшихся сбоку от камина. И кто это сделал, гадать не приходилось: вот он, стоял у дверей, улыбаясь. Кстати, насчёт того, что здесь было прибрано, он оказался прав: в этой комнате Магда явно побывала, а может, даже и не один раз. В воздухе только слегка ощущался нежилой пыльный запах, вместе с лёгким запахом лаванды, и единственное скопление пыли, которое бросалось в глаза, можно было найти только на бутылке вина, возвышавшейся в центре кофейного столика. Она выглядела очень старой. «Ну то есть выдержанной, наверное», – подумалось юному вампиру. Бутылка стояла одиноко: бокалов не было. Зато через спинку одного из кресел был по-хозяйски перекинут плащ, тёмно-вишнёвого цвета.       – Отец тебя покалечит, – прошептал Герберт. – И за вино тоже! Кто тебе только позволил… ты в этом доме не хозяин!       – Вот именно: я гость, а гостям не отказывают. – Генрих вздохнул и мягко положил руки ему на плечи: – Не сердись на меня, мой милый Герберт: наши отношения с твоим отцом, видно, испорчены до последней степени, раз он встречает меня так. Хуже я уже не сделаю... Но если он захочет вышвырнуть меня отсюда, то пусть сделает это сам! Так я его хотя бы вблизи увижу. Я никудышный создатель, вероятно, если мои отношения с созданием, к которому я когда-то проникся такой глубокой... – он задумался, подбирая подходящее слово, – симпатией – да, симпатией! – похожи вот на это. Но какими бы они ни были, я всё равно не могу перестать нуждаться в них. Пойми меня.       Он говорил серьёзно: Альфред, который наблюдал эту сцену, видел его лицо и убеждался, что это так. И жалел одновременно, что у того же Ван Хельсинга, как и у всех других исследователей, нет ни словечка насчёт того, как же вампиры обычно ужива... э-э-э... то есть сосуществуют рядом друг с другом. Попадалась только такая закономерность: если где-то завёлся вампир, то рядом наверняка есть и другой, и, возможно, третий... ну да, и, возможно, ещё целое кладбище под боком, как частный случай. При этом всячески подчёркивалось, что вампирам не нужна компания, только их мерзкое пропитание, и никаких душевных или сердечных устремлений у них нет, потому что и душа, и живое, способное хоть на что-нибудь сердце отсутствуют.       Ну да. Конечно.       С другой стороны, есть же ещё «эти с кладбища», как их называет Герберт, и вот один из «этих с кладбища» сейчас как раз с ним и разговаривает...       А ещё есть Сара, которая, хоть и создана графом, больше всего напоминает «этих с кладбища».       Так странно... Альфред задумался: мысль захватила его. Оставив Герберта спорить с Генрихом у дверей, он прошёл к камину и уселся на краешек софы. Удобно. Кол он сначала положил рядом с собой, но потом, стянув перчатки, передумал и сунул его под софу. Пусть там лежит.       – Ну, знаешь ли! Когда он сжёг мой портрет, он тоже действовал не из великой любви ко мне! Глаза ему он мозолил, видите ли, – Генрих неожиданно разошёлся. Юный вампир очнулся: портрет? Что ещё за портрет? – И не то чтобы мне было очень жаль, но… мне хотелось от всей души залепить ему по лицу, а он ещё имел наглость улыбаться! Пришлось и мне улыбнуться ему в ответ и поздравить его с тем, что вампиры не настолько привязаны к вещам, чтобы можно было уничтожить их подобным образом. Ну а теперь я плачу ему той же монетой. Посмотрим, что он скажет!       – Знаешь что? Я вас обоих просто не понимаю! – Герберт прошёл через всю комнату и уселся рядом с Альфредом. – Это какое-то безумие – двести лет поочерёдно сводить друг друга с ума! А я терплю это из года в год, – пожаловался он возлюбленному. – И мне уже надоело! Не хочу я никакого вина, тем более что тебе его сейчас и вовсе нельзя. Я ухожу. Ты со мной?       Альфред пожал плечами. Потом кивнул. В принципе, ничего другого ему снова не оставалось.       Генрих их задерживать не стал – только сказал виконту:       – Нам ещё есть о чём поговорить. Приходи, когда остынешь.       Герберт не ответил. На ходу он обнял Альфреда за плечи.       – Иногда мне хочется заколотить их на недельку в одном гробу и пусть грызутся сколько влезет, – сказал он вполголоса, когда они отошли чуть подальше, а дверь спальни, где остался Генрих, закрылась. – Но не могу же я так поступить с родным отцом? Тем более что вампира, если он того не хочет, ничем не удержишь, ты же знаешь…       – Ван Хельсинг предлагает добавить облатку в цемент и замазать все щели, – так же тихо предложил Альфред. – Только насчёт твоего отца я теперь всё равно не уверен… Подожди! – он вспомнил и остановился. – Я кол забыл. Как думаешь, удобно будет…       – Нет, – решительно ответил Герберт. – Мы идём к себе! Заберёшь в другой раз, или я заберу, когда… о Люцифер! – он запрокинул голову к потолку. – Ну что же это такое? Я хотел, чтобы он вернулся, я так хотел его увидеть, я так хотел увидеть его именно таким, а он в итоге… видишь, что он творит? Он просто изводит моего отца! И если он жалуется, что papa сжёг его портрет, то он сам заслужил это, больше никто!       – А что за портрет?       – Его портрет, который он привёз с собой, когда вернулся в замок после всех своих похождений… Видишь ли, он жил здесь до двадцати пяти лет, пока его родной отец не застукал его в интимной обстановке с каким-то лакеем, и это, видимо, переполнило чашу его терпения. Лакея он велел сбросить в шахты, а Генриха просто вышвырнул из замка без гроша в кармане и велел убираться на все четыре стороны. Старый способ… с моим прапрадедом когда-то поступили точно так же, только Генрих был младшим сыном – его было и вовсе не жаль. Помнишь про майорат?       – Да, помню.       – Ну вот. А потом оказалось, что его старший брат не может иметь детей, и род фон Кролоков – точнее, та его ветвь, которая на тот момент считалась основной, потому что у неё были все права – угрожает оборваться. Его отец не мог этого допустить и потребовал, чтобы Генрих вернулся… И Генрих, помимо кучи долгов, привёз с собой портрет. Он долго провисел в одном из коридоров – в том, что ведёт от парадной лестницы к маленькой гостиной; возможно, ты видел, там на стене до сих пор есть пустое место. Отец сжёг его лет пятьдесят назад… тогда магнатам как раз запретили иметь крестьян в собственности.       – А портрет был только один?       – Ну конечно один! Я его хорошо помню… А почему ты спрашиваешь?       Альфред не ответил: они вышли как раз к кабинету графа, и это не придавало ему уверенности.       – А мы можем сейчас пойти в этот коридор? – спросил он Герберта вместо ответа.       – Зачем? – удивился виконт.       – Покажешь мне то место. Сделай это для меня, пожалуйста! Я редко о чём-то прошу и тоже очень-очень хочу отдохнуть, но сейчас я правда хочу увидеть, где это. Я даже… – он хотел сказать «соглашусь на то, чего ты так хочешь от меня», но запнулся и снова мучительно покраснел. Бож… то есть, Тьма, конечно же – он совсем не умеет уговаривать!       – Альфред? – Герберт тронул его за руку.       – Что? – юный вампир вздрогнул. Сердце у него ушло в пятки.       – Что «даже»? – виконт улыбался. Альфред глянул и отвернулся. Он не давал согласия, он его ещё не давал! – Ну же, что ты хотел сказать? – Герберт прижал его к себе. – Посмотри на меня! – но Альфред нарочно отвернулся и зажмурился. Ничего он не хотел говорить, и вообще сейчас хотел сбежать, и ничем не упирался Герберту в бедро, а если у него и сводило живот, то только от страха! – Ах, mon chéri! – виконт схватил его в охапку и закружил по коридору. – Я знал, что однажды наступит ночь, когда ты этого захочешь!       – Поставь меня! Ты что, с ума сошёл?! – Альфред начал вырываться. – И ничего я не хочу, неправда! Пусти! – он оттолкнул Герберта. – Не хватало только, чтобы нас услышал твой отец!       – О, конечно-конечно! – виконт сделал большие глаза. – Пойдём в тот коридор, если ты так хочешь, пойдём! – он ухватил Альфреда за руку. – Даже если ты захочешь обойти весь замок до рассвета, я чувствую, что никак не могу тебе отказать…       – Но я не обещал ничего! Подожди! Герберт! – взмолился было юный вампир, но поздно: Герберт перешёл на бег. Пришлось бежать за ним.       Зато возле того светлого пятна на стене, где когда-то висел портрет, они оказались довольно быстро. Альфред чуть не ткнулся носом в спину виконту, но вовремя затормозил. Герберт заправил прядь волос за ухо.       – Ну, – спросил он, – куда теперь?       Альфред задумался.       – Вперёд и направо? – неуверенно предположил он. – Там есть комната, я в ней переодевался, когда… когда вернулся.       Его волнение нарастало с каждым шагом – да, он хорошо помнил этот маршрут. Особенно хорошо он помнил доспехи, на которые в ту ночь так и норовил налететь. Странно: сейчас даже темнота, окружавшая их, не мешала ему чувствовать себя уверенно. Не успел же он перемениться за последние несколько дней?       – Подожди меня, – сказал он Герберту, открывая нужную дверь. Внутри оказалась полная темнота, но не страшно: он знал, где стоит портрет, и если он всё ещё там... Виконт остался стоять на часах. Однако через минуту Альфред появился из комнаты, изумлённый и расстроенный:       – Но я готов поклясться, он там был! Мне ведь не приснилось!       – Кто был? – Герберт взял его за руку, снял с рукава куртки паутину. – Ты о чём?       Альфред оглянулся по сторонам: нет ли кого.       – Портрет, – тихо сказал он Герберту. – Тот самый, который твой отец якобы сжёг. Я видел его в этой комнате, своими собственными глазами!       – Врёшь!       – Да я клянусь тебе! Я видел Генриха уже раньше, на этом портрете. У него там распущены волосы! И он моложе, кажется, а может, и нет... это ведь портрет, не фотография. Ты же знаешь, что такое фотография? – спросил он Герберта.       – Конечно знаю! Как и то, что сейчас, между прочим, уже двадцатый век. Послушай, в этой комнате есть свечи?       – Не знаю. Наверное, есть.       – Дай-ка мне.       Альфред снова скрылся в комнате и вернулся с подсвечником. Герберт забрал подсвечник, торопливо отошёл куда-то за угол и вернулся уже с зажжённой свечой.       – Давай посмотрим вместе, – предложил он.       Они обыскали комнату, но портрета не нашли. Только у стены, где он стоял, обнаружилась затёртая полоса – доказательство того, что здесь и вправду что-то стояло, довольно долго. Задумчивый, виконт оставил свечу на столике и уселся на кровать – к счастью, не пыльную.       – У меня нет причин не доверять тебе, Альфред, – сказал он негромко. – Только что-то мне от этого не легче...       – Прости, – сказал юный вампир, садясь рядом с ним и несмело обнимая его за плечи, – я правда не хотел тебя расстроить.       – Ты и не расстроил. Я просто не понимаю... совсем не понимаю их обоих. Во имя Тьмы! Да меня присутствие этой твоей создательницы здесь так не беспокоит, как то, что Генрих решил задержаться! На неё, во всяком случае, отец может повлиять, а вот на него... Хорошо хоть Генрих не имеет над ним никакой власти: с моим отцом ему не тягаться, он может только, – Герберт поднял голову и уставился в пространство перед собой, – не подчиняться ему... Что там Магда говорила про бубновую даму?       – Про что? – не понял Альфред.       – Неважно. – Герберт взглянул на него и улыбнулся. – Но, кажется, я знаю, что поможет немного прояснить ситуацию. Прошу тебя, chéri, не говори больше никому про этот портрет. Даже про то, что ты знаешь о его существовании больше, чем услышал от меня. Не говори.       – Ты тоже не скажешь?       – Конечно не скажу! Если им нравится играть в какие-то странные игры, пусть играют – они оба старше нас с тобой, сами разберутся. Лишь бы только беды не было...       – Но ведь твой отец не допустит?..       Герберт вздохнул.       – Сдаётся мне, ему достался стоящий противник, – сказал он только. – Просто ему обычно достаточно авторитета или силы, а Генрих... видел, что он делает? Он просто напрашивается! И я не понимаю, зачем.       – Я тоже не понимаю, – сказал Альфред. – Может, он задумал что-нибудь?       – Нет, ну это-то понятно! Вот только что?       Юный вампир пожал плечами. Виконт подумал и притянул его к себе:       – Мне нравится эта кровать. Побудем здесь немного?       Это было слегка неожиданно, но Альфред, не чувствуя в себе никакого желания сопротивляться, кивнул. Они были вдвоём, в маленькой комнате, в свете единственной свечи, оба были влюблены и оба не на шутку разнервничались... Если подумать (Альфред опрокинулся на спину, искренне надеясь, что подушки всё-таки не окажутся неожиданно пыльными), да если подумать (он охнул, когда Герберт выдернул рубашку у него из брюк и скользнул по животу, вниз, неожиданно прохладной ладонью), что им ещё оставалось?       Только бы граф не вернулся проверить, не искали ли они портрет! Пожалуй, с него и так уже достаточно впечатлений… за вечер.