***
Увлечённый своей идеей, Герберт чуть не заблудился по пути обратно в спальню. Только вопрос Альфреда: «А куда мы?» – заставил его опомниться и сменить курс, пока они не забрели куда-нибудь в непролазную паутину. Бр-р! Ну или в зимний сад, который последние полвека выглядел очень и очень скромно, если не сказать скучно. Нехорошо получилось: когда крепостное право в Трансильвании отменили, в замке стало очень-очень не хватать рабочих рук… Ну и крестьянской крови – её особенно. Чтобы представители благородного рода фон Кролоков жили как нищие оборванцы, довольствуясь только тем, что поймают? Кто бы мог предположить? И кто бы мог подумать, что дойдёт до единственного тощего дровосека на всё семейство… Покачав головой, Герберт нежно подхватил возлюбленного под локоть и повёл его теперь уже в нужном направлении: – Я совсем задумался! Прости меня, mon cher. – Ничего… А о чём? – спросил Альфред. – О! – виконт засмеялся. – Послушай, за всё то время, что мы знакомы, кажется, уже должны бы знать друг о друге самое основное, а я ни разу тебя не спросил: как твоя фамилия? У тебя же ведь есть полное имя – не только Альфред… – Викертс. Альфред Фридрих Викертс. Кажется, над моим именем не очень задумывались: оно так звучит… – Почему? – удивился Герберт. – Коротко и очень мило. Ты ещё не знаешь моего! – Не знаю. А какое твоё? Виконт помедлил. Собственное полное имя вызывало у него смешанные чувства и до обращения – ну а уж после особенно. Шутка ли! – Герберт Отто Штефан Крёйцвендедих фон Кролок, – нехотя произнёс он. Альфред изумлённо моргнул. – Да-да… я же тебе рассказывал, что брак моего отца был полон несчастий, правда? Ну вот: когда в семье всё время умирают дети, то следующему, кто появится на свет, дают вот это замечательное имя, чтобы отвадить беду. Крест, оборотись!* – он нервно рассмеялся. – Это я знаю, – кивнул Альфред. – Но ведь твой отец, он же… – Скептик? Ну да, и сколько я его помню, всегда был им, – Герберт легко пожал плечами. – Только видишь ли, иногда бывает такое, что даже скептики делаются самыми суеверными людьми на свете. В любви и на войне все средства хороши; а papa воевал не на жизнь, а насмерть – с судьбой ли, с небесами, с адом… И отвоевал меня. Я всем обязан ему… а теперь я ничем не могу помочь, когда ему плохо. Ох, mon chéri, мне самому так плохо... – Что, тебе тоже? – испуганно спросил Альфред. Воспринял всё слишком всерьёз, ну конечно… Герберт улыбнулся. – Ну не в этом же смысле, Альфред! – рассмеялся он. – Ещё чего не хватало! Нет, просто… пойдём скорее, ладно? Смотри, вот через этот коридор мы проходили, когда шли в столовую. Ты запомнил дорогу? (Юноша кивнул.) Чудесно! Вот и посмотрим. Веди меня! Альфред оглянулся по сторонам. – Туда, – решительно сказал он и, взяв его за руку, повёл к узкой лесенке, виднеющейся в полумраке. Герберт улыбнулся: с Альфредом он и заблудиться не отказался бы. Правда, это помешало бы затее, которая так его увлекала; но мысль о том, чтобы подвергнуть своего незадачливого проводника маленькому наказанию в каком-нибудь укромном уголке, тоже казалась ему очень заманчивой… То, что Альфред не сбивался с пути и уверенно вёл его к спальне, даже немного разочаровывало. Ничего! Можно оставить идею на будущее. – Нам прямо и по лестнице… кажется, – неуверенно предположил юный вампир. – Нет, мы точно здесь были! – Точно? Или не точно? – дразнить его, ощущать его неуверенность было забавно, и Герберт пользовался моментом. Альфред, точно догадавшись об этом, сосредоточенно нахмурился и, кивнув, повёл его дальше. Ну вот! Чудеса запоминания, когда они не так-то уж и нужны. Виконт слегка расстроился. Но главное, в спальню они пришли. Теперь, наедине, за закрытыми дверями (Герберт даже проверил, плотно ли их закрыл), можно было переходить к самому главному: – Перстень, который подарил тебе Генрих, ещё у тебя? – Перстень? – Альфред растерялся. – А, да… я только не помню точно, куда его положил, чтобы не потерять… А что? – Как это не помнишь?! – Он лежит на полочке в ванной, я точно помню, я сейчас его заберу! – торопливо сказал Альфред. – А что? Что? Да так... Герберт опустил глаза. Ему захотелось нервно потереть ладони друг о друга, но он сдержался. – Хочу обменяться с тобой, – сказал он вместо этого. Альфред удивился: – Почему? Тебе не нравится твой? – спросил было он, но Герберт вскинул на него взгляд, почти возмущённый его недогадливостью. – Постой, или ты хочешь... Он запнулся, краснея – милый, милый до безумия! Герберт улыбнулся. – Пусть они видят, что мы принадлежим только друг другу! – заявил он. – И никакого твоего профессора! Никакой Сары! Chéri, – он прижал юношу к себе, умоляя, – я правда не знаю, что ещё мы можем сделать... Ты ведь любишь меня? – Я... да, – Альфред кивнул, – да, я только тебя и... Просто я не ожидал, что ты это предложишь. Особенно сейчас. Мы ведь совсем недавно... Он выглядел таким смущённым и трогательным, что хотелось его укусить – причинить лёгкую боль, чтобы потом обрушить на него целый океан наслаждения и наблюдать, как он всё больше тонет в нём. Изучая перспективы, Герберт провёл ладонью по спине Альфреда – ощутил ответную дрожь и в тот же миг понял, что сам загорается ею. Ну, и чего бы на свете это не стоило? – А что, это так важно? – спросил он. – Даже если бы речь шла о брачном контракте, я бы согласился не раздумывая, mon cher. Но увы! Мы оба мужчины, и хотя это приносит много счастья во все иные мгновения, в этот миг я несчастен, – он взял руку Альфреда и поднёс её к губам, согрел теплом своего поцелуя. – Мне не судьба была обратить тебя, прости, – шепнул он, поглаживая пальцы юноши, – но, кажется, если бы мне это удалось, я не сумел бы понять, как сильно люблю тебя и как не хочу терять. Ведь ты зависел бы от меня всем своим существом... есть ли худший соблазн, чем этот? Безусловное обладание губит любовь – я теперь это понимаю и готов простить отца за то, что он позволил мне это понять. Будь он благословен и проклят, мой отец! Я не узнал бы счастья, бездумно владея тобой. Альфред поднял на него глаза. Их оттенок, и без того насыщенный, блеснул вдруг электрической синевой: за внешней невинностью и неопытностью всё же скрывался вампир. Вампир, который был мужчиной вдобавок – Герберт убедился в этом в один миг. О, радость открытия!.. – А я был бы несчастлив, если бы не выбрал прийти к тебе, пока ты спал, – прошептал Альфред и, приподнявшись на носки, поцеловал виконта – так, что тот не сумел бы ничего возразить, даже если бы ему этого хотелось. Преодолев замешательство, овладевшее им в первую секунду, Герберт развернулся, прижал юношу к двери, словно пряча в своих объятьях, и, поскольку Альфред сдавал позиции, охотно захватил его губы в плен... Их поцелуй сделался звонким, несдержанным, даже бесстыдным, с причмокиванием и шумными частыми вздохами. Виконт подхватил возлюбленного сзади под ягодицы, слегка приподнимая; Альфред простонал: «Да!» – и обвил его шею руками. Идиллию прервал вопль графа, долетевший до их слуха сквозь плотно запертые двери. Герберт в ужасе вскинул голову; придавленный Альфред охнул. Младший фон Кролок опустил его на пол и вымолвил еле слышно: – Ищи перстень. – Что? – Ищи перстень, я скоро вернусь! – Герберт распахнул дверь и выскочил в коридор. Ещё мгновение он прислушивался, а потом, лихорадочно пригладив волосы, бросился бегом в сторону отцовских покоев. Альфред остался тревожно глядеть ему вслед. Потом опомнился и побежал в ванную. Перстень действительно лежал там, и, подхватив его, бывший ассистент профессора Абронзиуса решительно сжал его в кулаке. Потом вышел в спальню, глянул на себя в зеркало и, не испугавшись отражения, словно оно всегда таким и было, попытался пригладить волосы... хоть как-нибудь. Пока он был занят этим, дверь отворилась. Он обернулся. Виконт фон Кролок возвратился в свою комнату очень озадаченный и задумчивый. Альфред бросился к нему: – Ну? Что? Герберт пожал плечами. – Знаешь, – отозвался он, – все это очень странно, но, кажется, Генрих вылечил моего отца. – Вылечил?.. – Да, вылечил, но подробностей не знаю. Сейчас они спят, не могу спросить... Порознь спят, – пояснил он, заметив изумление в глазах возлюбленного. – Отец в спальне, а Генриху я уступил свой саркофаг. Ты бы видел его! Из него словно всю кровь высосали, какая в нём только была. Знать бы, что именно он сделал, чтобы... Впрочем, что-то мне подсказывает, мы ещё нескоро с ним увидимся. Ну, так что, – он приблизился к постели и сел на покрывало, – нашёл ли ты свой перстень? (Альфред закивал.) Чудесно! Тогда продолжим. Альфред Фридрих Викертс, согласен ли ты навеки стать моим? – Да, – Альфред кивнул, – д-да, я согласен. Герберт Отто Штефан Кр... Крёйц... – Крёйцвендедих, – устало подсказал виконт. – Да, chéri, мне тоже нелегко с этим жить; а не-жить – тем более. Но я даже не могу злиться на отца: потерять одиннадцать детей – это, знаешь ли, не шутка... Давай ещё разок. – Герберт Отто Штефан... Крёйцвендедих фон Кролок, – юноша наспех перевёл дух, – согласен ли ты навеки стать моим? – Да, если будешь хорошо себя вести. (Альфред открыл рот.) Ах, chéri, какой ты трогательный! – рассмеялся виконт. – Charmant... прелесть! Ещё бы я не был согласен! Иди-ка сюда. Он снял сапфировый перстень, слегка тёплый от его руки, и надел на безымянный палец Альфреда. Сглотнув от волнения, Альфред взял перстень с изумрудом, подарок Генриха, и надел на палец ему. Герберт полюбовался немного камнем. – И вправду чудесный изумруд, – сказал он. – А сапфир чудесно подойдёт к твоим глазам... Ну что ж, теперь самая ответственная часть! Он притянул Альфреда к себе и бережно, словно боясь причинить ему боль, поцеловал в губы. Обняв его в ответ, всё больше увлекаясь поцелуем, юноша потерял равновесие... Они вместе упали на постель. Идея виконта фон Кролока была претворена в не-жизнь. Но разве стоило на этом останавливаться? Определённо нет; и поэтому, за поцелуями и ласками, любовники ухитрялись ещё попутно раздевать друг друга. Герберт сбросил фрак и расстёгнутый Альфредом жилет, а сам помог ему выпутаться из рукавов куртки, превратившихся для взволнованного, неловкого от страсти юноши в настоящие оковы. Затем расстегнул на нём рубашку и принялся гладить его соски, нежно их пощипывая. Альфред отозвался чередой охов и тихих стонов, схватил его руку, прижал к груди и повёл вниз, лаская себя ею... Глаза его были закрыты, и только ресницы вздрагивали – от завладевших им ощущений, которые оказались острее и сильнее его рассудка. – Герберт! – жалобно вздохнул он. Виконт поцеловал его в щёку. – Будет ли хорошо, если я сейчас скажу «да»? – В ответ на вопрос, готов ли ты подарить мне цветок твоей невинности, который я так жажду сорвать с первой минуты, как тебя увидел? – виконт приподнялся на локте; Альфред с удивлением на него уставился, одновременно и пытаясь понять длинную фразу, и поражаясь, как она вообще получилась у Герберта в такую минуту... при таком-то возбуждении (он поглядел вниз). – Будет ли это хорошо? О, клянусь, если ты согласишься, я приложу все старания, Альфред! – виконт заключил его лицо в ладони и звонко расцеловал его – в лоб, в щёки, в губы... И с последним поцелуем всякое желание сопротивляться покинуло Альфреда. Ему хотелось только обнять Герберта и сблизиться с ним, так тесно, как им не приходилось до сих пор. А потом, может быть, Герберт позволит ему?.. Не прерывая поцелуя, он скользнул ладонями к ягодицам виконта, чтобы сжать их украдкой, свести вместе, чуть раздвинуть, забраться между ними, надавливая сквозь ткань брюк и белья: иначе он всё-таки не смел. Герберт принял эту игру: он легко потёрся пахом о пах возлюбленного, стараясь двигаться в такт его ласкам. – Ах, – засмеялся он, – вот я тебя и разгадал, Альфред! Кто бы мог подумать, что за этим милым личиком и трогательными кудрями скрывается коварный соблазнитель? Нет-нет, это прекрасно! – успокоил он испугавшегося было юношу. – Мне нравится твой порыв и твоё желание. Но вот твой опыт... Прости, – он с сожалением вздохнул. – Придётся преподать тебе несколько уроков, чтобы ты как следует усвоил их. Начнём сейчас? Альфред с готовностью кивнул. Виконт улыбнулся: – Тогда переменим позицию! И перевернулся, увлекая возлюбленного за собой – тот лишь охнул, оказавшись сверху. Глядя на него снизу вверх, Герберт медленно провёл руками по его телу, по плечам, скинув с них подтяжки. – Я раздену тебя, – сообщил он Альфреду, – но позже. Опусти полог, mon ami. Дрожащими от волнения руками Альфред уцепился за шнур, развязывая его, потом за другой. Плотные занавеси с шумом опустились, скрыв постель от посторонних глаз. – Хорошо, – одобрил виконт. – Теперь запоминай. Мужчину, неравнодушного к мужским ласкам, обычно действительно возбуждает, когда к нему прикасаются сзади, но ты делаешь две ошибки. Во-первых, убедившись, что тебя не отвергают, не будь робким. Во-вторых – Альфред, ты почти наверняка сделаешь мне больно, если твои пальцы будут совсем сухими. Так нельзя. – А... а как? Герберт улыбнулся и провёл по его губам двумя пальцами, средним и указательным: – Оближи. – То есть, ты имеешь в виду... – Альфред! – настойчиво напомнил виконт. – Ну же, не упрямься. Возьми их в рот. – Я? – Альфред растерялся. – Ну ладно, если ты... И обхватив губами пальцы виконта, всё же принялся делать то, что он просил. – Вот и умница, – тихо отозвался младший фон Кролок, внимательно за ним наблюдая, – да, можешь посильнее... что за чудный ротик, я в восторге! Да, хорошо... Предоставив таким образом одну руку в распоряжение Альфреда, другой он слегка придерживал его: усердно выполняя его просьбу, посасывая его пальцы, юноша незаметно начал двигаться у него на бёдрах, туда-сюда. Это добавляло виконту энтузиазма, чтобы... продолжать урок. – Хорошо, – сказал он, медленно вынимая пальцы изо рта Альфреда и наблюдая за тем, как они скользят между его припухших от усердия, чуть покрасневших губ, – теперь склонись ниже ко мне... дай мне свою попку. Покажу тебе ещё раз, что полагается делать с мужчинами. Он выдернул рубашку из брюк Альфреда, и его пальцы, тщательно смоченные слюной, исчезли за поясом сзади, скользнув вдоль поясницы, мимо крестца, к самому углублению между аппетитных, упругих полушарий. – О, – прошептал Герберт, – прекрасно... Теперь поцелуй меня. Он потянулся к возлюбленному, и Альфред охотно исполнил то, о чём он просил... чтобы почти тут же прервать поцелуй слабым судорожным вздохом. Между его бровями обозначилась морщинка, губы слегка разомкнулись, глаза закрылись; дыхание почти прервалось... – Медленно, – шептал Герберт, понуждая его слегка двигаться, – разомну твою дырочку... Приятно? Альфред слабо кивнул. Он еле удерживался в одном положении: у него так кружилась голова... Герберт не переставая ласкал его сзади, дразнил, поглаживал; потом медленно ввёл внутрь один палец... Юноша всхлипнул. – О, – прошептал виконт, – расслабься – у тебя так хорошо получается, chéri! Тебе больно? – Н-нет... почти... – В самом деле? – прошептал Герберт, всматриваясь ему в глаза и нежно двигая пальцем в его заднем проходе. – А если я сейчас введу ещё и другой? – он осторожно проделал сказанное, и Альфред со стоном ухватился за спинку кровати. – Ах, как чудесно! Попробуй подвигаться, да... обними меня... Он следил за Альфредом, затуманенным от страсти взглядом; потом притянул его к себе, и их губы слились... Задрожав, Альфред покачнулся в его объятьях, но Герберт уже понимал, что к чему. – А вот теперь нам, пожалуй, самое время раздеться, – произнёс он, улыбнувшись. – Приподнимись, аккуратно... Альфред слушался его беспрекословно – и лишь застонал, когда владевшие им пальцы его оставили. Герберт утешил его поцелуем... и шепнул: – Признайся, ты был готов чуть больше, чем мне казалось поначалу? – Э-э-э, нет, я... – юный вампир растерялся. – Что такое? – Герберт устремил на него изумлённый, совершенно невинный взгляд. – Мой Альфред, мой стыдливый, робкий Альфред, пока я здесь играл на лютне, играл в ванной сам с собой? Да, красней! Обожаю тебя. Ущипнув возлюбленного за самую вожделенную часть тела, он слегка куснул его за ухо и принялся раздеваться. Не торопясь: Альфред, и впрямь разрумянившийся, выпутался из своей оставшейся одежды намного быстрее и теперь не знал, куда деваться: прикрыться руками или как-нибудь... Потому что Герберт раздевался, показывая себя, соблазняя красотой своего стройного белого тела, и трудно было не поддаваться этому искушению, не отзываться на него со всей мощью, которая как нельзя лучше свидетельствует о неподдельном восхищении, потому что управлять ею нельзя. Иными словами, бывший ассистент профессора Абронзиуса сейчас пребывал в полной готовности к охоте на своего вампира... правда, далеко не той, которая порадовала бы его категоричного наставника. Герберт взял его за руку: – Иди ко мне. Они легли вместе, забрались под расшитое узорами одеяло, ещё недолго наслаждались наготой друг друга, а потом виконт убедил своего chéri повернуться на бок, спиной к нему, и упереться в постель коленом. Затем достал из-под подушки баночку с кремом. Альфред шумно сглотнул. – Догадался? – улыбнулся Герберт в притворном сочувствии, нанося крем на пальцы. – Дрожишь в предвкушении? О да, тебе осталось потерпеть совсем немного, прежде чем мы сможем соединиться на ложе любви. Ты ведь не передумал? Альфред помотал головой. – Это ведь будет больно? – спросил он. – Иначе нельзя? Я просто никогда раньше не... – Не волнуйся так, Альфред! – засмеялся Герберт. – Обещаю, что буду нежным. Я так много думал об этом... Не хочу, чтобы ты чувствовал, будто тебя сдёрнули с седла и объездили прямо на траве, только сплюнув в ладонь для острастки. Твоя бедная дырочка не заслужила такого надругательства, да ещё и в первую же ночь... о, эта мысль так кружит мне голову! Так что поворачивайся и лежи смирно. Ты действительно не передумал? Альфред вздохнул и решительно ткнулся лицом в подушку. Герберт, заворковав: – Chéri, chéri, ну ты что, обиделся?! – стал осыпать его поцелуями и ласками, так что юный вампир просто мотнул головой и отдался на его волю. Тем более, оставалось уже совсем немного до того, как... Герберт вновь ввёл в него пальцы сзади, медленно и сладко его растягивая. Потом, развернув поудобнее, пристроился к нему, прижался, чуть подразнил, наслаждаясь слабыми отголосками его страха, и... ох-х... Нет, это была не боль: Альфред почувствовал что-то похожее, почти-почти-почти... Он вцепился в простыню и зажмурился, из последних сил пытаясь не вскрикнуть. Он не верил, что сможет принять нечто подобное, он не... Но, распластанный на постели, содрогался, ощущая проникновение, – распирающее его изнутри, всё более глубокое, постепенное. Герберт не спешил с ним. Герберт... – О, mon chéri! Ах! – виконт издал короткий смешок, похожий на всхлип, – и прижал его к постели, придавил собой, задыхаясь. Альфреду стало больно от его несдержанности... но всё прошло. Осталось головокружительное томление, осталось чувство заполненности, сладкое ощущение того, что Герберт делает это с ним, жар близости, сплетение пальцев, тяжесть тела... и движение бёдер, отозвавшееся вдруг во всём теле Альфреда. Вскрикнув, он бессильно уронил голову... И Герберт взял над ним верх. Всё, что оставалось теперь – дрожать, чуть не плача, в его объятьях, принимать его в себя, вскрикивать от остроты, подаваться ему навстречу или просто подставляться, раз уж больше ни на что нет сил. Он сам не понимал, что с ним: тело вдруг обмякло, ослабели руки и ноги, все ощущения сосредоточились внутри, до боли в животе, и хотелось запрокинуть голову и лететь куда-то, или падать – он сам не знал: он горел, он сгорал, изнемогая в этом пламени. Герберт обхватил его под горлом, к счастью: Альфред всхлипнул и выгнулся, как только мог. – Герберт, Герберт!.. – как хорошо ему стало в эту минуту! – Да, mon chéri, – отозвался ему виконт, волнующим хриплым шёпотом, – о... И задвигался ещё быстрее, буквально вдалбливая его в постель. Альфред широко распахнул глаза, открыл рот, готовый умолять его остановиться... Поздно! Мышцы свело, внутри всё точно вспыхнуло – даже низ живота ожгло, как хлыстом, сладкой, пульсирующей болью. – Гер... а-а! – он метнулся рукой назад, царапнув любовника по ягодице... и лишился последних сил. Капли его семени оросили ему живот, брызнули на простыни; он свалился на постель, Герберт – на него, и толкнувшись в его обессиленное тело ещё дважды, тоже протяжно застонал и закрыл глаза. Точно ища помощи, он уткнулся Альфреду в плечо: его колотило. – Mon chéri! – прошептал он, чуть не плача. – О, mon chéri... Альфред повернул к нему голову; они соприкоснулись губами, и судорожный, отчаянный поцелуй стал последним, на что их ещё хватило. Обнявшись, они заснули мёртвым сном – разве что смерть никогда не оставляет своим жертвам такого цветущего румянца на щеках, такой свежей и юной прелести, которой дышало лицо младшего фон Кролока, такого нежного и наивного очарования, которое, казалось, затаилось в самом трогательном завитке волос над лбом Альфреда. В рай они, конечно, не улетели; но и в спальне, за пологом, им вдвоём было вполне неплохо. – Вы даже представить себе не можете, фройляйн Шагал, – вещал тем временем Саре профессор в коридорах замка, – как велики возможности нашего самовнушения. Самовнушение смертных по сравнению с ним – детский лепет! То, что мы обнаружили вместе с его сиятельством – не могу не сказать, что я и раньше не подозревал что-то подобное, когда речь шла о бесстрашии вашего отца перед распятием – открывает нам, возможно, путь в совершенно иной мир! Даже самому Ван Хельсингу не приходилось наблюдать ничего подобного! Изумительное явление, да... Так вот: со стороны его сиятельства досадное упущение думать, будто вы можете желать только навредить Альфреду. Ведь, без сомнения, для мальчика будет лучше, если он наконец-то освободится из плена этой противоестественной похоти. Это же просто возмутительно! Не стоит, конечно, во всём винить только сына нашего с вами создателя: как известно, инстинкта размножения у не-мёртвых нет, поскольку само размножение невозможно, вот и неудивительно, что в разуме даже самого воспитанного юноши может произойти такой сбой. Мы не будем никого винить, нет! Мы просто немного всё подправим. – Спасая Альфреда? – поинтересовалась Сара, и её голос прозвучал с необыкновенной мелодичностью. – Именно! – в восторге профессор Абронзиус даже сорвался на фальцет. – Милая фройляйн Шагал, вы потрясающая ученица! Позвольте выразить вам своё искреннее восхищение. И поцеловал ей руку. Сара улыбнулась – самой обворожительной улыбкой, какая только может быть в арсенале вчерашней пансионерки.***
День прошёл в сладких грёзах, полных неги и любви. Неудивительно, что пробудившись вечером, когда уже окончательно стемнело, счастливый и разомлевший со сна Герберт потянулся обнять своего любимого. Удивительно, что он получил от ворот поворот. – Нет!!! – Альфред что есть силы пихнул его в грудь – виконт так и вылетел из постели и с размаху влетел прямиком в дверь ванной. Сила у юного вампира оказалась нешуточной: треснувшись о дверь затылком, Герберт на какое-то время потерял ориентацию в пространстве. – Что это значит?! – возмутился он, вскочив на ноги. – Я тебя... а ты... Альфред, что с тобой? Юноша не отвечал: он трясся, закутавшись в одеяла, и было слышно, как его зубы отбивают мелкую дробь. Его зрачки расширились, кожа приобрела оттенок синевы, по вискам катился пот, и липкие от пота кудри, казалось, вот-вот готовы были зашевелиться, как змеи на голове горгоны. Герберт шагнул поближе... – Ещё шаг – и смерть! – неожиданно крикнул Альфред. Его лицо исказилось – так, что он живо напомнил графа накануне. – Ты, жалкий, грязный... омерзительный! Не смей ко мне подходить! – завизжал он. – Не смей! Или я... – Что? – спросил Герберт, но Альфред, зарычав, вдруг вцепился себе в лицо, так, что кровь потекла из-под ногтей. Теперь взвизгнул уже Герберт: – Papa! Отец!!! Он схватил халат и растрёпанный, в ужасе, вылетел в коридор. Там он натолкнулся на Магду. – Отец! – он схватил её за плечи. – Где мой отец?! – Да спит он, спит! – Магда тоже за него ухватилась. – В спальне у себя! А что случилось-то? – А эта... Сара? Где она? – Не видела, не знаю... может, у себя? Ваше сиятельство, да что случилось-то? Господин виконт! Вы ж босиком убежали! – растерянно крикнула она вслед убегающему Герберту, но тот даже не обернулся. – Вот тебе и раз, – Магда пожала плечами – но тут же что-то смекнула, ойкнула и побежала в спальню виконта. Ей-то, трактирной служанке, бегать было не привыкать. На пороге спальни она остолбенела: Альфред плакал, низко склонив голову. Однако испугали Магду вовсе не его слёзы: перемешиваясь с ними, на одеяло капала кровь! Поправив декольте и волосы, больше от полнейшей растерянности, чем от необходимости, Магда робко подошла поближе: – Господин Альфред? (Юноша повернул к ней голову.) Ой! – вскрикнула служанка и чуть не перекрестилась по старой привычке. – Это кто же вас так? Неужели господин виконт? – в ужасе прошептала она, разглядывая кровавые раны, оставшиеся у Альфреда на щеках. Они уменьшались, медленно, точно нехотя, или это ей казалось? – Как же так-то?! Она села рядом с Альфредом и хотела было отереть кровь с его лица, оторвав полосу от нижней юбки, – но бывший ассистент профессора Абронзиуса шарахнулся от неё, как от зачумлённой. – Да вы что? Чистая же совсем... – Он убьёт меня, – прошептал Альфред. – Непременно убьёт... Как бы прогнать его, чтобы он больше никогда не возвращался? Подскажи, ты ведь знаешь! Он всё время пристаёт ко мне – знаешь, что он хотел сделать со мной? Магда, милая, хорошая Магда, спаси меня! Избавь меня от него! – Избавить? – Магда наклонила голову, внимательно всматриваясь в его лицо. – Да будет вам! Вы ли это? – она протянула было руку, чтобы убрать юноше волосы со лба, но тот, рванувшись, схватил её в охапку и опрокинул на кровать. – Ой! – Вот сейчас и узнаешь, – прохрипел Альфред, наваливаясь на неё, – я это или не я! – Да пустите! Платье изомнёте! – Магда оттолкнула его, но не рассчитала, и юноша, вскрикнув, кувыркнулся через сундук, путаясь в одеяле. – Ой! Убились? – служанка резво вскочила с постели. – Господин Альфред, вы как? Ответом ей был тихий жалобный плач. – Совсем дурной, – заключила Магда, отправляя платье на плече. – А слабый-то! Как плетью перебили. Может, вам поесть принести? – она склонилась над Альфредом. – С голоду с ума сходите? Или водички дать? – она погладила юношу по голове; тот уткнулся ей в подол, заливая его горькими слезами, перемешанными с кровью. – Вас, может, сглазили? Ох, ну не плачьте вы! Сейчас его сиятельство разбужу. – Его? – Альфред испуганно вскинул голову. – Не надо, нет-нет, не надо! Я... я его боюсь! Если он узнает, как я на самом деле ненавижу его сына... – Нет, – Магда тревожно покачала головой, – не ненавидите. Это неправда! Услышав эти слова, Альфред оскалил клыки. – Заодно с ним, да? – спросил он. – Тебе-то откуда знать, шлюхино отродье? Ворожишь, значит? Да кто тебе разрешал?! – он вдруг поднялся во весь рост; Магда попятилась. – Чеснок тебе в глотку заколочу, ведьмино отродье! Шлюха! – А ты меня шлюхой-то не называй, – Магда откинула волосы с лица. – И не такого от матушки твоей наслушалась, курица ты рыжая! Думаешь, я не знаю, чьи это слова, да? (Альфред зашипел.) А ну! Живо его отпусти – всё их сиятельству расскажу! – Так он тебе и поверил! – Мне-то? – Магда захохотала. – Мне-то он вперёд тебя поверит: я перед ним задом не вертела и рога ему не ставила! – Потаскуха! – А ну! – Магда замахнулась; Альфред грохнулся на пол. – Может, и есть среди нас потаскуха, – спокойно заключила служанка, отряхивая юбку, – да только не я. В коридоре послышался топот. – Идите, полюбуйтесь! Посмотрите, что вы наделали! – разъярённый Герберт приволок профессора и силой втолкнул его в комнату. – О... Альфред! – в ужасе вскрикнул он, бросаясь к юноше, неподвижно лежащему на полу. – Что она с тобой сделала?!! Я и спрашиваю, замолчи! – прикрикнул он на Магду. – Вы спросили бы лучше... – начала было та – но осеклась и, за неимением никого больше, удивлённо поглядела на профессора: нет, ну вы слышали? Вы это слышали? Спросить даже не успела, а он уже... Однако профессору было не до неё: потрясённый, он смотрел на виконта, который пытался привести Альфреда в чувство. – Но позвольте... позвольте! – заговорил он. – Как же так? Это переходит всякие границы! Мы говорили только о защитной реакции – у бедного мальчика с ней всегда было туго, – и не более... – Что?! – Герберт обернулся. – Да вам papa голову оторвёт за такую реакцию! Нет, он отдаст вас мне, – его губы раздвинулись в угрожающей улыбке, обнажая клыки. – Я его попрошу! – Не подходи!!! – вопль Альфреда заглушил все звуки вокруг, и Герберт отлетел к ногам профессора, получив удар прямо в лицо. – Профессор Абронзиус! – благоговейно прошептал Альфред, заламывая руки. – Вы всегда были моим идеалом учёного! – Он ползком двинулся к профессору; тот, в ужасе округлив глаза, попятился. – Куда же вы? Впрочем, верно, знаю: я предал вас. Я предал своё звание учёного. Мои руки в крови, я запятнан с головы до ног... – он разрыдался, наконец-то загнав профессора в угол. – Я так ужасно страдаю! – простонал он, подняв на бывшего руководителя залитое слезами, израненное лицо. – Каждая ночь для меня пытка! Меня заставляют делать то, что я не хочу... это насилие! Как знать, чего от меня потребуют завтра? Чтобы я убивал? Грабил? Соблазнял кого-то другого? Может быть, чтобы я убил вас? О нет, профессор, умоляю, спасите меня! Избавьте меня от этой муки! Убейте меня! – прошептал он. – Это будет милосердием. Прошу вас! Я слишком слаб, я не смогу сам наложить на себя руки! Прошу вас, пожалуйста! Разрешите мне уйти. Пожалуйста... И расплакался, обняв ноги профессора. Тот стоял, как поражённый громом. Герберт на полу сидел неподвижно и только шмыгал разбитым носом. Магда стояла поодаль, прижав край передника ко рту – как будто не ей было потом отстирывать с него помаду. – Мой мальчик, – наконец-то подал голос профессор Абронзиус, – будь я всё ещё человеком, я бы, возможно, исполнил твою просьбу как свой основной долг, но благодаря его сиятельству... – он вздохнул. – К тому же, все инструменты уничтожены, и мир их праху: теперь я занимаюсь только теорией. Прости меня. Что это за перстень на тебе? – спросил он, кивнув на украшение на правой руке Альфреда. – Выглядит, м-м-м... любопытно. Юноша уставился на перстень, словно видел его впервые. Потом потянулся было сорвать его – но вдруг по его лицу пробежала судорога. – Нет, – прошептал он, – нет, нет, я его не отдам! И, повалившись на бок, свернулся на полу в клубок, пытаясь спрятать перстень, защитить его своим телом. – Н-не отдам, – твердил он, дрожа, – ни за что... ни за что не отдам! Герберт, – он попытался извернуться к нему, – Герберт, уходи! И все... прошу вас! Я не знаю, что будет даль... По его телу прошёлся спазм, глаза у него закатились; он болезненно вскрикнул и затих, дыша тяжело и хрипло. Профессор Абронзиус аккуратно подобрал валявшееся на полу одеяло и со словами: «Какое безобразие!» – набросил на его обнажённое тело: отправляясь на подвиги, одеться Альфред не подумал. – Кто бы мог подумать, что обыкновенный перстень может вызвать такое... гм, – сказал он, заметив у Герберта на руке похожий, но ничего по этому поводу говорить больше не стал. – Держу пари, молодой человек, он сопротивляется. – Я вам не человек, – сердито отозвался Герберт, – и уж тем более не молодой! Я вампир, старый, страшный и злобный; это вы пытались ему внушить? Да идите вы! – прошептал он, со слезами в голосе. – Взгляните, что вы натворили! Альфред, любовь моя... Он потянулся было к возлюбленному, но тот угрожающе зашипел и оскалился. Герберт с криком отшатнулся. – Я тебя... я... – слабо промолвил Альфред, и вдруг, содрогнувшись, захохотал: – Ненавижу! Никчёмный бастард! (Герберт ахнул.) Размалёванная пустая кукла! Его смех, спазматический, задыхающийся, перешёл в хриплые рыдания. Он снова сделал движение, будто пытался сорвать перстень, – но лишь крепче прижал руку к груди, кутая её одеялом. – Ну что ж, – сказал виконт, к которому уже вернулось самообладание, – должен сказать, что в грязных словах, вылетающих из такого милого, свежего ротика, есть своя прелесть. Я пойду посмотрю, не проснулся ли отец; а вы, – он обернулся к профессору и Магде, – постарайтесь найти эту девицу. И ни в коем случае не оставляйте его одного! Он нервно запахнул халат и вышел. Однако через некоторое время вернулся, белый-белый, как свежевыпавший снег: – Боюсь, отец и до завтра не проснётся. А её... её вы нашли? – Я посмотрела, так нет нигде, – печально сообщила Магда. – И в склепе была, и даже у их милости – нет, и следов не найти! Мы уж думали, может, хоть господин Альфред позовёт... А господин Альфред только шипит да скалится. Ну и плачет ещё. Совсем плохо ему, бедному... Мы его вон, на кровать затащили, так он и лежит там без памяти, стонет только. Без слов Герберт глянул в сторону постели: на подушке вырисовывался профиль Альфреда в ореоле спутанных кудрей. Глаза юноши были закрыты, на лбу лежало полотенце; он дышал тяжело и хрипло. У постели сидел профессор и, время от времени поправляя на носу пенсне, быстро пролистывал одну книгу за другой из большой стопки десятка в два томов – это были взятые из библиотеки сочинения вампирологов, в том числе и пресловутого Ван Хельсинга. Но поскольку ни один из авторов не изучал вампирологию, так сказать, изнутри, неудивительно, что труды их сейчас были бесполезны. Отстранив Магду, Герберт приблизился к постели. Услышав его шаги, Альфред вздрогнул и открыл глаза, покрасневшие и опухшие от слёз. – Лучше уйди, – попросил он. – Лучше не приближайся... мне и так очень плохо. Je t'aime, – обозначил он губами. – Очень... Мне теперь хочется уничтожить себя, наверное, на рассвете... но этого не я хочу! Не я! Не я... – он издал неясный звук. – Уйди, пожалуйста, – попросил он, – меня от тебя тошнит... Не говоря ни слова, Герберт задёрнул полог. – Сердечно рад за вас, профессор, – произнёс он, – вы уничтожили целых двух вампиров, и для этого вам понадобилось всего лишь несколько слов! Держу пари, ни один из ваших коллег не может похвастаться подобным успехом! Профессор открыл было рот, но Герберт, не дожидаясь его ответа, развернулся и вышел в коридор. Там силы точно изменили ему: он сполз по стене и, всхлипнув, уткнулся лицом в колени. – Сопротивляйся, мой мальчик, – услышал он из спальни некоторое время спустя. – Боюсь, это единственное, что тебе ещё осталось. – Ой, а он-то не знает! – шумно возмутилась Магда. – Давайте я вам полотенчико заново намочу, господин Альфред? Ну вот, всё. До чего же вы хорошенький! Она всплакнула. – Герберт... – вот всё, что прошептал Альфред. Услышав собственное имя, виконт фон Кролок совсем поник головой. Ну почему, почему именно этой ночью его всесильный, его всемогущий отец спал так, что нельзя было добудиться? Сара выбрала подходящий момент – да нет, он сам пришёл к ней в руки! Ей просто повезло! Увы, порой за везение одних расплачивается кто-то совсем другой, и слёзы его всегда горькие... даже если плачет он почти беззвучно. Задыхаясь от рыданий, которые он тщетно пытался сдержать, Герберт привалился затылком к стене. Шаги, мягкие и тихие, почти на грани слышимости, заставили его испуганно открыть глаза – и обнаружить отца почти напротив. Старший фон Кролок шёл, устремив неподвижный взор прямо перед собой, как статуя командора – если вообразить статую командора в халате и мягких домашних туфлях. Его волосы были в беспорядке, в лице – ни кровинки: губы побелели, под глазами легли глубокие тени. Но внешний вид явно беспокоил его в последнюю очередь, и Герберт знал, почему это так: дар привёл его сюда, ясно указав, где ему надо находиться. Всё прочее не имело значения. – Papa... – прошептал Герберт. И услышал в ответ: – Не сиди на полу. Это было произнесено задумчивым, тихим голосом, словно не предназначенным для того, чтобы обращаться к кому-то другому. Тем не менее, виконт вскочил на ноги. Твёрдой рукой его сиятельство распахнул двери спальни. Послышался стук. Магда замерла у постели, профессор вскочил с места, но граф не обратил на них ровным счётом никакого внимания. Он проследовал прямо к Альфреду, который, увидев его, вдруг переменился в лице и оскалился. Старший фон Кролок посмотрел на него с удивлением. – Вы пытались меня соблазнить, – прошипел Альфред. – Не отрицаю. Но теперь это не имеет значения, – граф склонился ниже к нему, не сводя с него пристального взгляда. Глаза в глаза. Альфред дёрнулся было, но покорился, притих. Они замерли, как два вампира – без движения, без дыхания, – а потом граф вдруг усмехнулся: его губы заметно дрогнули. Резко наклонившись к Альфреду, он поцеловал его – яростно впился ему в рот, ухватив за волосы, чтобы он не вздумал дёрнуться. Герберт громко ахнул, Магда вскрикнула, профессор вытаращил глаза... граф поднял голову. По подбородку у него стекала кровь, и губы Альфреда тоже были все в крови. – До конца, – велел его сиятельство. Юноша покорно провёл языком по губам... и завалился навзничь. Его тело обмякло: он потерял сознание. Будто бы не удивившись этому, граф промокнул стекающую кровь влажным полотенцем. Расточительность его не заботила: он помнил о манерах. – Одно дело сделано, – сказал он. – Пусть немного поспит. Магда, крови мне... пока я ещё стою на ногах. Он принуждённо улыбнулся и ухватился за столбик кровати – почти грациозным движением. Нет-нет, он не собирался падать. Герберт у дверей пару раз махнул на себя ладонью, чтобы создать приток воздуха. Ему-то от всей этой сцены как раз хотелось упасть... Магда, проходя мимо, глянула на него тревожно; но виконт только покачал головой. Ему не нужна была ничья помощь. Он должен был справиться сам. – Что теперь будет с Альфредом, papa? – спросил он, когда за Магдой хлопнула дверь. – Я могу подойти? Граф задумчиво посмотрел на бесчувственного юношу. Раны на щеках Альфреда закрылись, оставив по себе царапины, бледно-розовые на белой коже. Но внимание его сиятельства привлекло что-то другое. Он взял правую руку Альфреда, которую тот прежде кутал в одеяло, и увидел перстень на безымянном пальце. Очень-очень покрасневшем и ободранном безымянном пальце. – Он очень не хотел его снимать, – подсказал профессор Абронзиус. – Как будто от этого зависела, хм, вся его жизнь. Граф перевёл взгляд на сына. Не то чтобы Герберт пытался слиться со стеной, но в голубом халате на фоне сиреневой обивки у него неплохо это получалось. В любом случае, перстень с изумрудом на его пальце не мог укрыться от вампирского взора. – Что ж, – сказал граф, – поздравляю. Напомни-ка мне, откуда у тебя второй? Герберт слабо пожал плечами: – Мы могли бы поговорить об этом позже? – О, – улыбнулся Отто фон Кролок, – непременно. К тому же, сейчас у нас есть повод поговорить о другом. Скажите мне, – он посмотрел на профессора, – что именно здесь творилось, а самое главное – почему? Профессор Абронзиус смущённо переступил с ноги на ногу. – Ну-ну? – подбодрил его граф, усаживаясь на сундук. – Я жажду услышать эту занимательную историю из первых уст. Скажите, профессор, есть ли хоть что-нибудь, чего фройляйн Шагал не знает о нашем эксперименте? – Я не вдавался в подробности, ваше сиятельство... – Но выложили ей все результаты? – М-м-м... вероятно. Но помилуйте, ваше сиятельство, женщины ведь не настолько... – Не настолько умны, чтобы разбираться в тонкостях, вы хотите сказать? Да перестаньте. Вы слишком недооцениваете женщин, профессор. Моя тётка – не та, что во сне по крепостной стене прогуливалась, а её сестра – могла заткнуть за пояс любого доктора наук. Именно ей я обязан почти всем, что узнал до тех пор, как мне исполнилось пятнадцать: потом её, к сожалению, не стало. А ведь она была всего лишь простой смертной, такой же, как и многие другие. Если бы всё определялось только полом! – Он вздохнул. – Так что же вы сказали фройляйн Шагал? – Что если она будет уверена в том, что несёт Альфреду благо, ваш запрет не будет иметь на неё действия... Но разве же я мог предположить, что под благом она начнёт понимать всё, что ей захочется, вплоть до его уничтожения? Бедный мальчик умолял меня помочь ему в этом, здесь, стоя на коленях! Разумеется, я отказал ему, ну и спросил про перстень – тут-то он и начал сопротивляться всерьёз. Как будто у него, знаете, открылось второе дыхание, которое фройляйн Шагал так и не смогла до конца преодолеть. Нашёлся этакий камень преткновения... – Ба! Камень преткновения... вещь, за которую можно ухватиться, – произнёс граф вполголоса, не обращаясь ни к кому. – Как любопытно. Вы знали? – спросил он профессора. – Ни о чём подобном я и не думал, ваше сиятельство. Но отвлечь его от мыслей – почему не попробовать? Пожалуй, можно считать это везением. – Да, – усмехнулся старший фон Кролок, – невероятным везением. Ваш бывший ассистент просто счастливец. И посмотрел на сына. Виконт старательно глазел по сторонам. Он всё ещё не был готов к разговору. Тем более, при посторонних. – И ваша необъявленная война за него мне порядком надоела, – продолжал граф. Герберт изумлённо уставился на него. – Он вправе сам решать, что ему делать. И уж тем более будет очень хорошо, если он наконец-то сможет сам за себя постоять. Тот его набег с подсвечником – это, конечно, даже трогательно, но... – Он поджал губы. – Словом, я хочу, чтобы вы заключили перемирие. Сейчас. Ответить никто не успел, потому что как раз в этот момент вернулась Магда с бокалом крови. Причём бокал был из числа тех, что использовались накануне за ужином, который так толком и не состоялся. Граф принял его обеими руками и осушил не отрываясь, по глотку. Профессор и Герберт разом сглотнули – как и полагается двум голодным вампирам. – Ой! – сказала Магда. – Надо было и вам захватить! Ну ничего, я ещё принесу. Салфеточку, ваше сиятельство? – спросила она графа. Тот кивнул. Глаза его были закрыты – и в лице что-то неуловимо менялось. Живей и ярче стали губы, из бледности ушла замогильная синева, даже подобие румянца на мгновение мелькнуло на щеках. И исчезло. – Надо идти отдыхать, – промолвил он. – Спасибо, Магда; можешь подождать за дверью. А мы тем временем вернёмся к перемирию. Итак? Герберт посмотрел на свои ногти. Профессор, заметив это, откашлялся. – Ну что ж, – сказал он, – я, пожалуй, ничуть не против. Очень прошу простить меня, господин виконт, за всё, чем когда-либо мог обидеть вас: меня беспокоила исключительно безопасность моего ассистента, но раз уж... словом, я прошу прощения и надеюсь, что впредь все разногласия между нами будут забыты. – Хорошо, – отозвался Герберт. – Признаю, что был резок с вами, профессор, и также прошу меня простить. Надеюсь, что поводов для разногласий между нами больше не будет. И протянул профессору Абронзиусу руку – всё как полагается. Тот пожал её осторожно, как будто боялся... чего? Заразиться? Виконт улыбнулся, любезно и очень холодно. Ему и вправду было всё равно, что думает о нём вчерашний истребитель вампиров. Ах нет, простите: вампиролог-практик. Правда, практик только в собственных мечтах. То есть исключительно в теории. Как же ему повезло, что у вампиров, которых он встретил, прямо-таки безграничное терпение! Обзавидуешься. – Что ж, думаю, на сегодня достаточно. Профессор, вы можете вернуться к своим занятиям; только прошу вас, верните книги обратно в библиотеку. Герберт, ты можешь уделить мне минутку? Минутка – это много или мало? Герберт кивнул, чувствуя на себе внимательный отцовский взгляд. О Люцифер, ну он же давно не ребёнок! Впрочем, он надеялся, что ругать его всё же не будут. Однако слова отца, с которыми тот обратился к нему, когда профессор наконец-то собрал книги и покинул комнату, превзошли все его ожидания: – Не ругай Альфреда и не вымещай на нём свою досаду. Если он сказал что-то оскорбительное или повёл себя не самым лучшим образом, это не его вина: им руководила чужая воля... – Да-да, и эта чужая воля во всеуслышание объявила меня бастардом, – усмехнулся виконт. – Благодарю! Да, Альфред не виноват, я знаю, papa. Но её ты ведь накажешь? Она хотела его уничтожить! – Это не в её власти. Но он мог бы сильно пострадать, это правда, – граф вздохнул. – Поэтому я не позволил ему бороться до конца. Ты злишься? Герберт покачал головой. Было бы на что злиться! – Я должен был запретить ей влиять на него каким угодно образом, – продолжал граф. – Это моя ошибка. Мне казалось, если лишить её возможности причинять вред, всё остальное уже неважно – и я упустил из виду слишком многое и просчитался, что закономерно. Урок на будущее. Впрочем... возможно, не только мне, – он улыбнулся. – Я собираюсь спуститься в склеп. Ничего не хочешь мне сказать? Герберт пожал плечами: – Нет... не думаю. – Уверен? – старший фон Кролок поднялся с места. – Может, что-то ещё случилось вчера ночью, о чём я не знаю? Или сегодня? Не заметил ли ты чего-нибудь странного? Вещи не на своих местах, чьё-то необъяснимое отсутствие... Подумай как следует. Виконт покачал головой и беззаботно улыбнулся. Он-то, конечно, понял, что отец пытается у него выведать. Но раз уж ему так сильно претит спрашивать о Генрихе напрямую, пусть справляется своими силами. Пусть выглядит озадаченным. Пусть пользуется своим даром, если сумеет. А то чудесно получается: будто сам бы и не вспомнил, если бы не напомнили другие. Нет уж! Он остался непреклонен в своём решении, позволяя отцу удалиться ни с чем. Но граф, надо сказать, ушёл с таким спокойствием, словно ничего и не случилось. Только за дверями спальни, оказавшись один, он позволил себе улыбнуться: Герберт не разочаровывал. Ничуть! Значит, Сара Шагал обвинила его в незаконности происхождения. Любопытно... Коридоры замка были наполнены тьмой, которая, казалось, похрустывала, как иголочки инея. Смертный, вероятно, продрог бы здесь до костей. Но его сиятельство ощущал лишь лёгкую прохладу, точно прогуливался на сквозняке совсем раздетый. Ничего приятного в этом не было: казалось, что мышцы немеют и всё тело теряет чувствительность, и от этого ощущения ещё больше хотелось уйти в глубокий сон, как в избавление. Под землю – в склеп, в саркофаг, в долгий, нерушимый покой. Однако когда он вошёл в свою спальню, где собирался переодеться, из темноты ему навстречу выступила Сара. Она его ждала – и к его появлению подготовилась заранее. На ней было белое домашнее платьице, красная шаль и красные же сапожки. Она выглядела совсем как прежде – как в ту ночь, когда прибежала в замок из родительского дома. Одна, через лес, навстречу своей судьбе... неся с собой те перемены, которые могла принести только она одна. Вихрем они летели по её следам! Потому что именно она, Сара Шагал, была той, кому было предначертано всё изменить. Пятнадцать лет граф знал это, пятнадцать лет существовал с мыслью, что настанет ночь, когда... Пятнадцать лет он ждал – и ошибался. Целых пятнадцать лет! Он сам себя обманул: не в то поверил. Не того ждал. Так бывает в сказках: стоит чистой, невинной девушке полюбить чудовище – и надо же, вековое проклятие тотчас разрушается. Добро торжествует! Мир спасён! Но верить в сказки, когда пятый десяток разменял больше двухсот лет назад – это уже как-то… Несолидно? О, не то слово. Сара положила руки ему на плечи. Она казалась собой прежней – но только казалась. Не была. От неё больше не пахло страхом, затаённым под пряной ноткой свежей, горячей, живой крови. Воздух не начинал раскаляться и звенеть, когда она приближалась, чувственный голод не сводил все мышцы разом, стоило ей шевельнуться или вздохнуть. Она была хороша как женщина – и не более того. Очередная женщина, всего-то. Вампирологи в один голос утверждают, как притягательны не-мёртвые для смертных – и ничего не говорят о том, что делает с не-мёртвым присутствие смертного существа. Не говорят о вожделении, которое трепещет и горит, отравляя разум. А разуму, когда он отравлен, – что угодно, лишь бы любовь! Лишь бы верить! Тем больнее потом, когда оказывается, что, одурманенный, принимал за алмазы осколки самого обыкновенного стекла, которые ничего не стоят. Так оно всегда и бывает. Стоит только смертному утратить человеческую хрупкость, лишиться того, что подогревало аппетит – и вот она, правда. Остаётся просто женщина. Или просто мужчина. Вампиры не могут любить друг друга? А кто сказал, что все люди безусловно могут? Кто сказал, что между более или менее равными вообще способно возникнуть хоть что-то, кроме холодного принятия? Уважения, или неприязни, может быть; но чаще – равнодушия. Сердце ничего уже не ищет, а тело слишком устало, чтобы искать. Вот она, правда. И Сара могла улыбаться или прижиматься к нему сколько угодно: он не чувствовал ничего, кроме пустоты. Даже в ярость приходить не хотелось. – Напрасный труд, фройляйн Шагал. Даже целый эскадрон таких, как вы, был бы обречён на поражение: все мои силы теперь у Альфреда. Увы, всё, что я мог бы употребить ради вашего удовольствия, я был вынужден отдать ради его спасения. И кто же, позвольте спросить, виноват в этом? В том, что лишился единственного шанса получить меня назад? Потому что дважды на одно и то же я уже не попадусь. Сара вздрогнула: может быть, почувствовала, какой он на самом деле холодный. А может, поняла, что доигралась. Пришла вымаливать у него прощение собственным телом, а вместо этого, надо же, наказана! Граф улыбнулся. – Урок на будущее, – сказал он. – Думай о том, чего действительно хочешь. Не пытайся охватить всё сразу – может быть, получишь хоть что-нибудь. А теперь прочь! Сара запахнула шаль. Она смотрела на него ещё с минуту – казалось, вот-вот разревётся, как девчонка. А потом выбежала за дверь; и частый стук её каблучков постепенно затих в коридоре. Один раз он сбился: она запнулась. Граф вздохнул. О, если бы она действительно хотела прийти к нему ради него самого! Но никогда она этого не хотела – ни смертная, ни не-мёртвая. Когда устремляются к кому-то, в нём одном видят цель. А Сара Шагал как будто во всех без исключения мужчинах видела не более, чем средство. И это было странно: чтобы юной, неопытной девушкой руководил такой цинизм? Да откуда он в ней? Пробудился от крови вампира? Объяснение должно было быть, и оно, конечно, было – но только где-то выше понимания графа, вконец измотанного всем происходящим. Ему необходим был покой… сейчас, может быть, он согласился бы даже и на вечный. В склеп он спустился один: до рассвета была ещё уйма времени, и Куколь храпел в сторожке, а будить единственного живого слугу ради церемоний, без которых можно обойтись… нет уж, попахивает самодурством. Граф плотнее запахнулся в плащ: лестница уходила во мрак, и перил у неё не было, а усталость не прибавляла ему ловкости. Не хватало ещё кубарем скатиться… медленно, осторожно, вот и нижняя ступенька. Наконец-то! Пол склепа хрустнул под ногами скопившейся пылью и каменной крошкой. Саркофаг Герберта налево, и он пустой… или нет? Отто фон Кролок повернул голову, соображая: если Герберт наверху, значит, в его саркофаге… Он понял, догадался – и отпрянул, как ужаленный. Этого только не хватало! Ну что ж, зато он хотя бы знал ответ на вопрос, который так и не смог задать сыну напрямую. Не сказать, чтобы он был очень рад, что ответ оказался таким (и ему придётся провести в склепе остаток ночи и весь день рядом со своим создателем, будь он трижды неладен), но определённость всегда лучше, чем её отсутствие. Хотя отсутствие Генриха порадовало бы его куда больше… но выбирать не приходилось. Проклятье! Обернувшись туманной дымкой, граф постарался просочиться к себе в саркофаг и улечься там как можно незаметнее. Такого соседа только разбуди – пожалеешь, что на свет родился! Не говоря уж о том, что не-умер, по его-то милости... Но, по счастью, сон вампира не так легко нарушить; и, осознав это, его сиятельство вскоре также погрузился в привычное оцепенение, сложив ладони на груди. Темнота, тишина, обволакивающая, как лёгкое покрывало, ощущение бархатной подушечки под затылком, не жёсткой и не мягкой, и этот привычный жест, похожий на молитвенный, как и всегда, принесли ему покой. Сердцебиение его, для не-мёртвого слишком учащённое, не могло успокоиться чуть дольше. Однако сам граф без колебаний обвинил бы в этом затянувшийся спуск по лестнице – и больше ничего.