После Бала

      – И чего ты нос-то повесил? Говорю тебе: не будет ей ничего! – Магда ловко ухватила с камня у очага большую кастрюлю, где на водяной бане подогревалась кровь для господ, и поставила на стол. Потом достала из неё кастрюльку поменьше, уже непосредственно с кровью. – Их сиятельство мужчина рассудительный, знает, что они с господином Альфредом навек повязаны – не денет он её никуда! Ну, чего ты?       – Да дура она у меня, – Шагал сидел за столом и вздыхал. – Какая ж дура! Всё этот пансион её проклятый. И чему она там выучилась? Мужиками вертеть? Так тут пансионов и не надо. Это мать её всё: «Пусть будет как городская барышня!» И чего городской барышне в деревне-то? Ты вот у меня нигде не училась, а умнее будешь в десять раз!       – В десять? Смотри, маловато! – Магда засмеялась. – А меня бабка всему научила, что надо. И по дому, и за скотиной ходить, и ремеслу бы научила – да только не гожусь я для него. Это ж чёрта не бояться надо, а я перед тобой растерялась, когда ты меня кусать собрался. Бабка моя тебя бы вилами в бок и в двери! И попробуй ты войди!       – Ну бабка-то бабка, – Шагал поглядел на неё хитрым глазом, – а ты ж любила меня, чай?       – Ой, – Магда отмахнулась, – да ну тебя!       – Да ну? – трактирщик перехватил её, усадил себе на колени и сунул руку ей под юбки. Магда взвизгнула, захохотала, отбиваясь...       – Прошу прощения! – послышался с порога испуганный голос Альфреда. – Я позже зайду.       – Господин Альфред, погодите! – Магда соскочила с колен любовника, стукнув об пол каблуками. – Вот ты кобелина! – шёпотом напустилась она на Шагала. Тот пожал плечами, довольно осклабился и загоготал. – Ух, так и дала бы скалкой! – ругнулась Магда – и снова позвала: – Господин Альфред! Нужно-то что? Ой, ну вот что ты будешь делать?       Она выбежала в коридор. Альфред всё ещё был там – переминался с ноги на ногу, потупив глаза от смущения. Магда его пожалела:       – Да ничего же не случилось! Ну, что вы?.. Ой! – всплеснула она руками, когда юноша взглянул на неё. – Да вы же голодный!       – Неправда! – Альфред шарахнулся в сторону. – И ничего я не... я лучше пойду!       – Куда? А ну-ка! – Магда поймала его за руку. – Стойте, стойте, господин Альфред! Вот, я же говорю: зелёный, как есть, и весь трясётесь, – продолжала она, поглаживая тыльную сторону его ладони. – Ну, что вы? А господин виконт любить не будет – хорошо? (Юный вампир испуганно замотал головой.) Пойдёмте, я вас покормлю.       Она потянула Альфреда за собой – и так, мягко разговаривая с ним, ввела его на кухню. Шагал, сидевший за столом, уставился на него хитрым глазом. У него и вправду был такой вид – чёрта в дураках оставит! Юный вампир даже попятился, но Магда усадила его за стол и сразу же налила ему крови:       – Вот вам чашка, господин Альфред, смотрите, с цветочком! Ешьте.       – А я... – бывший ассистент профессора Абронзиуса не произнёс «нет». Не смог. Неуклюже, точно борясь с собой, он обхватил чашку обеими руками – и осушил её не отрываясь, всю, почти залпом. Потом зашатался на скамье. Магда ойкнула и бросилась его подхватывать; Шагал подоспел с другой стороны:       – Насмерть упился, что ли?       – Н-не знаю, – пробормотал Альфред, глубоко дыша. Он почувствовал, как румянцем полыхнули щёки, как грудь расправилась, почувствовал себя живым... и всё прошло. Крови было недостаточно, он прямо-таки чувствовал, что она неподходящая, и ему хотелось разрыдаться от досады. Ну почему он не может получить то, что ему нужно, прямо сейчас? Застонав, он уронил чашку набок и обхватил голову обеими руками.       – Так, ну уж помирать-то не надо! – вдруг сказал Шагал. – Парень, как тебя... Альфред! Чего стряслось-то?       Юноша помотал головой:       – Как вы с этим живёте?       – Чего говоришь? – бывший трактирщик наклонился, чтоб расслышать получше. – Живём? Ну ты загнул! А если ты про это дело, так у нас-то, чай, глаза разбегаются – выбирай не хочу, как девка бусы. Ну хочешь, иди по деревне бегай. Толку-то? Чеснока нанюхаешься – сам первый к нам за добавкой и прибежишь. Прав я или нет, ну?       – Ой, да всё бы тебе только добавки! – вмешалась Магда. – А он сейчас, может, как заново умер! Кровь ведь заиграла, господин Альфред? – спросила она. – Поняли разницу?       Альфред кивнул.       – Так всегда бывает? – спросил он. – Да?       Магда вздохнула:       – Да вы привыкнете. Может, вам ещё подлить? (Альфред помотал головой.) Точно нет? Хотите, я же по глазам вижу! Давайте ещё! Всё равно снова греть.       Вторую чашку крови Альфред осушил так же, как и первую – с той только разницей, что в этот раз падать он никуда не стал. Растерянный, он сидел на скамье, не зная, куда теперь девать себя. Магда его пожалела.       – Да не убивайтесь вы так, господин Альфред! – Она смахнула невидимую пылинку у юноши с плеча. – И не голодайте. А то ведь озвереете, на людей бросаться начнёте... не дело это, – она вздохнула и забрала чашку, чтобы ополоснуть в ведёрке с водой. – Вы господина графа не видели наверху?       – Нет. Я бы, наверное, запомнил...       – Как так запомнили бы? Неужели совсем без памяти шли? – ахнула Магда. – Нарочно позавчера есть не стали, когда с господином виконтом из-за стола ушли?       – Нет. Мне тогда правда не хотелось. А сегодня... – огорчённый, Альфред пожал плечами. – Сам не знаю, почему.       – Дочка моя тебя вчера потрепала, вот почему, – подал голос Шагал, до сих пор внимательно наблюдавший за разговором. – Дура она у меня, какая же дура! Ей, значит, игрушки – а отец пропадать должен. Растил-растил, жизни, значит, не жалел – а она... Эх, Сара!       Он тяжко вздохнул, качая головой.       – Да что ж ты опять заладил-то? – Магда в сердцах шлёпнула полотенце, которым вытирала руки, о кухонный стол. – Господин Альфред, ну хоть вы ему скажите! Такого мужчину понимающего, как их сиятельство, ещё поискать! А страдать сейчас на конюшню пойдёшь, – пригрозила она Шагалу, у которого от переживаний, кажется, даже пейсы повисли, как вытащенные из реки водоросли. – Чего выдумал!       – Я, что ли, выдумал? Дура дурой! – в сердцах воскликнул Шагал. – Вся в мать. Нашла с кем воевать, ну! И уж о себе не думает, так хоть меня бы пожалела! Я же с нечистым связался, за неё, за дочку! А она? Мне, отцу, такой монетой!       – Какой-такой монетой? – Магда с подозрением поглядела на него. – С каким-таким нечистым? Ой, и глаза сразу забегали, забегали... Ну-ка, господин Альфред, подвиньтесь!       – Да что ты сразу-то? Что было, то прошло! – трактирщик проворно отпрянул к очагу. – А кто старое помянет, тому глаз вон. Так что ты, знаешь, забудь!       Магда покачала головой.       – Эх! – сказала она. И повернулась к Альфреду: – Вот рвётся на конюшню мужик – что ты будешь делать? Забыла, всё забыла! Пойду Оди со двора позову.       – Куда? Подожди, на какую конюшню? – Шагал подскочил к ней: его как подменили. – Да что ты, Магдалайн, душечка...       – А ну не лапай! – Магда хлестнула его по руке. – Как же, душечка! Меня твоя жена все последние два года без роздыху гнобила – я к дому нечисть, мол, приваживаю! А теперь что?       – Так то ведь она! Что ты?       Магда глянула на него – и захохотала:       – Да ведь ты их сиятельству дорожку-то проложил! – воскликнула она. – Ты, Шагал, ты – больше некому! Сам привечал – и сам боялся, перед прихвостнем его заискивал, свечи, молоко, дрова давал... без отдачи, а? Что же ты ему так задолжал сильно? Неужто голову свою? Да нет, что ему твоя голова...       – Верно говоришь – даром не нужна. А я ведь предлагал! – Шагал вздохнул. – Да только что ему мои слова? Он её себе пожелал, Сару! Сразу всё задумал, ясно же! Потому ничего взамен и не взял.       – За что взамен?       Бывший трактирщик невесело усмехнулся. Альфред, наблюдавший эту сцену, сразу вспомнил далеко-далеко, казалось, ушедшие события: причитающую у дверей трактира Ребекку, самого себя, растерянного, никак не способного поверить, что Сара действительно могла убежать среди ночи в лес, во тьму, неизвестно куда, не зная дороги, и Шагала... который бросился следом за ней. Те душераздирающие крики – «Сара! Сара!» – эхом раздающиеся в ночи, произвели на Альфреда тогда такое сильное впечатление, что до рассвета он так не смог сомкнуть глаз. Всё чудились они ему, всё пугал их отчаянный надрыв... заставлял понять, что случилось непоправимое. Когда на следующий день, ближе к вечеру, Шагала, обескровленного и окоченевшего, принесли в трактир, он понял, что чего-то такого и ждал. Всё и должно было случиться так. Вампиры... ну да...       Он почти улыбнулся от воспоминаний – и опомнился, одёрнул себя. Смерть – это не смешно! Он же цивилизованный человек, он просто должен иметь уважение...       «К тому, что недавний покойник вдруг вылезает из-под стола и развивает недюжинную прыть? К этому правда можно относиться серьёзно, Альфред?»       Это прозвучало в его голове почти что в сдержанной, ироничной манере графа. Почти что его голосом. Юноша даже отчётливо представил себе его улыбку... и понял, что очень-очень нуждается в поддержке. Удобно ли будет о ней просить? После всего, что вчера случилось...       – Вылечил он её, что уж греха таить! – рассказывал между тем Шагал. – Три года ей было, с небольшим – кроха совсем, в зиму задыхаться, кашлять начала... Мы уж её и тем лечить, и этим – не помогает; повёз её в город, к доктору, а доктор... слабенькая она, говорит – так прямо и сказал, помрёт... Вы, говорит, отвезите её лучше домой, господин Шагал, пусть она, значит, лучше дома... Ну что делать, повёз домой. Еду, еду, а сам злой, думаю: так-то вот? Кому-то, значит, жизнь, радость, а она умрёт? Так и не доехал до деревни: повернул оглобли и в замок. Может, сгинем, думаю, может, выживем – ну а делать-то что? Сидеть сложа руки, её обрекать на смерть? Да лучше нечистому в ножки поклониться!       «Ага, – подумал Альфред, – совсем как я». Он вспомнил свою первую встречу с графом, когда поднырнул под решётку – и чуть не поцеловался с его сапогами. Как он тогда перепугался! Как вылетел обратно, не помня себя! Даже удивительно, что потом, позже он позабыл про свой страх, стоило графу начать говорить с ним. Его голос звал к тайнам, скрытым глубоко во тьме, причём тьма эта была чем-то вроде плаща из чёрного бархата: хотелось закутаться в неё и заснуть, крепко, как никогда прежде. Во мраке должно было таиться абсолютное зло? Странно: он не чувствовал его...       Он и теперь никак не мог его почувствовать.       – Замка-то я прежде вблизи не видел, – рассказывал Шагал, – а подъезжать стали, так даже и струхнул: вот он, оказывается, какой здоровый! И весь чёрный стоит, как есть – одно только окошко светится, слабенько так, как будто луна в стекло светит. Ворота заперты, само собой. И стою я, значит, думаю, куда дальше – а тут они как раз и распахиваются, и выходит, значит, хозяин, сам. Ой, думаю, вот мне и смерть. А он как меня и не видит: мимо прошёл, пока я под оглоблю пытался спрятаться, прямо к санкам, и, гляжу, стоит, на дочку смотрит. Только я хотел крикнуть, чтоб он её-то хоть не трогал, как он вдруг мне и говорит, не поворачиваясь:       «Что же, совсем никакой надежды?»       «Совсем, – отвечаю, – ва-ва-вашество», – заикаюсь, значит: он-то близко, а у меня совсем язык не ворочается во рту.       «Верно, – он кивает, – она у тебя умрёт – или будет жить, но это если ты захочешь, если будет твоё на то благословение. Как её зовут?»       «Сара», – говорю, а он мне:       «А, так ты тот еврей, что держит здесь трактир? Я сразу и не разглядел. Подойди-ка сюда, подержи её».       И смотрит прямо на меня. А глазища-то! Луна полная, светит; видно всё не как днём, конечно, но тоже прямо хорошо, ясно так. И я, значит, на него гляжу, глаз отвести не могу, прямо как власть у него какая надо мной появилась. Он говорит – а я знай слушаюсь! Так и дочку вытащил из саней, совсем беспамятную, на руки взял – а он себе запястье куснул и ко рту ей, чтобы напилась, значит. И ведь всё я понимаю, но стою – волосы дыбом, но стою, её держу, жду; и так пока он руку не отнял – не шелохнулся.       – А потом? – спросила Магда.       – Ну а что потом? Обратно её в санки, закутал поплотнее – то она всё задыхалась, хрипела, а тут хорошо так задышала, заснула. Укрыл её и думаю: всё, сожрут теперь? Но нет, слышу, он мне продолжает:       «Пришлю к тебе завтра человека, наберёшь ему свеч, больших, две дюжины. У тебя ведь есть такие?»       «Есть, – говорю, – из города вожу, дёшево... А что же, вам, ваше сиятельство, поправиться не надо?»       А он в ответ только усмехнулся – в плащ запахнулся, от ветра, и вроде ни кусать, ничего не хочет.       «Поезжай, – говорит. – Про свечи не забудь: пришлю за ними завтра под вечер».       Сказал и всё – повернулся и пошёл, ворота за ним закрылись. Побегу я за ним, что ли, ну? Я-то думал, мне же лучше, свечами отделаюсь – ну или сливками, сахаром, там, дровами, другим всем по мелочи. Он ведь мне дочку спас! Откуда же я знал, что он на неё глаз положил? Главное, ведь ещё и золото взялся присылать под конец года – пока мы её в пансион не отправили, – а потом всё скаредничать начал... я-то думал, приданое ей собрать...       Магда захохотала:       – Приданое? С его-то денег? Да ты и правда своего не упустишь! Ладно, положим, простила я тебя – на первое время чего бы не простить? Но только попробуй ещё что учуди, Шагал – обижусь на тебя, всерьёз обижусь, при господине Альфреде говорю! А, господин Альфред? – она обернулась к юноше. – А вы что же, совсем задумались и ничего не слышали?       – Я... нет, я слышал, – юноша поднял на неё глаза. – Я слушал, на самом деле. То, что вы рассказали... – он посмотрел на Шагала. – Сара об этом знала?       – Знала? – прищурился Шагал. – Парень, не дури! Откуда бы она знала? Кто бы ей сказал? Я, что ли? Зачем оно ей? Чтобы она, чего доброго, сюда побежала, благодарствовать? Да мы все десятой дорогой это место обходили! Ну и она должна была... – он вздохнул. – Неправ, хочешь сказать? Ну, может, и неправ. Да ведь теперь-то уже не воротишь! И теперь не скажу: во-первых, не разговаривает она со мной, а во-вторых... пусть он сам ей и говорит, раз надо. Выманил он её, значит, из дома...       – А если это кровь всё время тянула её сюда? – спросил Альфред. – Нельзя ведь исключать... ну то есть такое может быть, я имею в виду, – торопливо добавил он, стараясь изъясняться как можно проще, и опустил глаза. Зря он, наверное...       – Кровь, не кровь – своя голова на плечах должна быть или нет? Отца с матерью слушать кто не велел-то? – спросил его бывший трактирщик. – А то больно уж хорошо на кого попало валить! И я тебе по-хорошему говорю: двое дерутся – третий не лезь! Совсем вас, городских, ничему не учат, что ли?       Юноша промолчал: такому его действительно никто не учил. И теперь... пожалуй, он тоже обойдётся как-нибудь сам.       – Наверное, это меня сложно чему-нибудь научить, – сказал он. И поднялся с места: – Я пойду.       Ему вдруг ужасно захотелось всё понять самому. Спросить графа, может быть... да, поговорить с графом. А там будет видно.       – И я с вами, господин Альфред, – вдруг сказала Магда. – Надо же его сиятельство найти! Погодите-ка минутку.       Она убрала со стола полотенце и, на ходу поправив причёску, шмыгнула в коридор вслед за Альфредом.       – Ой, вы прямо потеплели! – заметила она, тронув его за руку. И спросила: – Задел он вас, да? Обиделись?       Юноша помотал головой.       – Нет, – сказал он, – я просто... просто не понимаю! Он мог бы сказать, на что пошёл ради неё; неужели она бы его не простила? Может быть, она хотя бы поняла, почему всё время была так несчастна...       – Несчастна? Она что же, вам сказала?       Альфред кивнул:       – Вчера, перед тем, как... я не знаю, как это можно объяснить, но она говорила со мной. Я её как будто видел! Только я не помню всего, что она сказала. Мне стало её очень жаль, а она...       – Поняла, что вас тёпленьким можно брать, и накинулась? – догадалась Магда. – Нет, ты посмотри, какая змея, а! Вот за такое я бы её на месте его сиятельства так скрутила, прямо так...       – Нет, всё было совсем по-другому! – запротестовал Альфред. – Я, конечно, не помню, как, но уверен, что...       Магда вздохнула.       – Да знаю я её! – сказала она. – Сколько ж я у них в трактире-то проработала? И всегда она такая. Вроде ласковая, даже обнимет, прощения просит – и только ты, значит, к ней, как она такую гадость тебе сделает, что хоть за голову держись! Потому что гордячка она, господин Альфред, а как из пансиона вернулась, так вообще невыносимой стала – вы думаете, так оно ей и нужно, чтобы её жалели? Да её же гордость заест! Зато когда не жалеют, плохо ей, конечно... Сама она не знает, чего хочет, вот что я вам скажу, и если вы думаете, что господин граф в этом виноват, то... нет, господин Альфред, не похоже. Она это всё – не умеет с людьми ладить, ни во что других не ставит, все плохие у неё! Сама зато хороша. Что уж такого ей отец сделал? Или его сиятельство? Или вы? Ударили? Словом плохим назвали? Глянули не так? Или в ножки не поклонились? Ну так и не стоит она того! – Магда вскинула голову – и заявила, наотрез: – Не графиня! Такая же девка, как и все – только что крапивой меньше пороли! Жалели, жалели, дурёху... Дожалелись! Пойдёмте, господин Альфред?       Она обняла юношу, окутав его теплом своего тела и приятным запахом душистого мыла, и повела с собой по коридору. В её обществе Альфред даже успокоился, как-то немного разомлел... и подумал о Герберте, который наверняка видел ещё десятый сон за закрытым пологом, в постели, которая теперь уже точно сделалась их общей. Подумал о том, что, торопясь, почти и не взглянул на него, когда тайком сбегал из спальни. И ему стало очень стыдно.       – Магда, – попросил он, – если ты увидишь Герберта... господина виконта раньше меня, пожалуйста, скажи ему, почему я так рано ушёл, ладно? Не хочу, чтобы он подумал что-нибудь плохое...       – Так ведь всё равно подумает, – вздохнула Магда, – но ничего, скажу. Вы уж не обижайтесь на него, господин Альфред: вы бы его вчера видели! Вы, значит, то ли спите, то ли без памяти лежите – а ему и то не так, и это не эдак, и кровь холодная, и вода горячая, и полотенца жёсткие! Ну совсем измучился. Оставила я его как есть, одним словом, потом захожу чашку унести – смотрю, а тут уже Оди вокруг него увивается. Мурлычет! «Мешает он вам, забрать?» – спрашиваю. «Нет, – отвечает, – оставь». Ну ладно! Потом-то я его под утро забрала, конечно, выпустила, а то он дел натворит, а господин граф ругаться будет. По нему-то, конечно, видно, что не любит он ругаться, спокойный сам по себе, но всё-таки лучше его не злить. И так ему несладко пришлось вчера... Вы-то как?       Альфред пожал плечами:       – Хорошо, спасибо... Я тебя вчера, наверное, обидел? Ты меня прости, пожалуйста, если...       – За что ещё? – удивилась Магда. – Это я вас через сундук уронила – так что это вы меня простите, господин Альфред. Ну не рассчитала я! А ведь могла бы догадаться: она-то хоть и знает вроде, прямо вам скажу, как мужчины действуют, но чувствуется, что нет в ней привычки – баба она баба и есть! Нет, господин Альфред, если уж извиняться, то лучше перед господином виконтом извинитесь. Это ж как она его вчера назвала! И за что только? Неужели по нему не видно, чей он сын? Иногда так глянет – ну прямо вылитый господин граф! Только помоложе и светленький, в матушку свою. Вы её портрет не видели? Красавица какая была!       – Да уж, наверное, – вздохнул Альфред. – А где её портрет?       – Так где остальные, там и он висит. Не видели?       – Нет, – юный вампир покачал головой, вспомнив, как быстро они втроём с Генрихом промчались через портретную галерею в бывший зеркальный коридор, торопясь в комнату покойной графини. – Магда, а... господина Генриха ты не видела?       – Их милость? Да нет, где же я его увижу? Господин виконт говорит, в склепе он – так и спит, с позавчера ещё, в гробу его как раз. Господина графа, значит, вылечил, вот и отсыпается теперь. Какую ночь уже! Что же это такое должно было приключиться?       Альфред пожал плечами. Ему самому всё это казалось очень странным... но он напомнил себе, что удивляться чему-то необыкновенному, будучи вампиром, существом априори невероятным, тоже довольно странно. Разве нет?       Занятый этой мыслью, он послушно проследовал гулкими коридорами, поднялся наверх... и здесь, уже подходя к кабинету графа, вдруг уловил очень знакомый запах, который приятно защекотал ему ноздри. Пахло кофе. Настоящим и, наверное, крепким кофе, если запах ощущался за дверями. Хотя как знать, может быть, всему виной вампирское обоняние? Его особенностей (и возможностей тоже) Альфред ещё не понимал. Иногда ему казалось, что он различает запахи тоньше, чем прежде, а иногда – что ничего не изменилось. А может быть, каждое из этих утверждений оказывалось верным в разное время в зависимости от... Он так задумался над этой загадкой, что не услышал, как повернулась дверная ручка, и с криком шарахнулся к стене, лишь когда дверь чуть не отворилась прямо ему в лицо.       – Альфред! Что же вы так неосторожны? Не ушиблись? – спросил его сиятельство, появившись из кабинета. (Юноша помотал головой.) – А! Ужинали?       – Да, я... откуда вы знаете?       – Вы резво отскочили – слишком резво для голодающего вампира, – улыбнулся граф. – Голод замедляет все наши реакции; и пусть это всего лишь доли секунды, одна из них вполне может оказаться роковой. Как раз в вашем случае; но не будем об этом. Раз вы поужинали, значит, ужин готов? Магда? – он вопросительно взглянул на служанку.       – Да он был готов, ваше сиятельство, только... – Магда замялась.       – Господин Альфред проголодался? Ну не страшно: мне всё равно сейчас не до этого. Вернись позже, когда накормишь остальных. Тебе всё понятно?       – Да, ваше сиятельство, – Магда немного удивилась, но, сделав книксен, ушла. Граф проводил её взглядом, а потом, когда она скрылась из виду, спросил Альфреда:       – Вы хотели со мной поговорить?       – Да... да, – юноша кивнул, пытаясь не краснеть. – Я хотел...       – О нет, только не в дверях, прошу вас. Проходите и садитесь.       – Спасибо, – Альфред неловко перемялся с ноги на ногу и всё же переступил порог. – Куколь умеет варить кофе? – спросил он, озираясь. Он увидел в камине, на разогретых камнях, турку, а на каминной полке – ручную мельницу и чашку на блюдечке. Если подумать, то для приземистого горбуна тянуться, чтобы поставить туда мельницу, было бы слишком высоко, и он непременно разбил бы чашку… или нет?       – Умеет, – согласился его сиятельство, без стука затворив дверь, – но я делаю это лучше него. Он всё время норовит пересластить. Никак не свыкнется с мыслью, что сахар для меня не редкость... Да, если вы сейчас удивлены, то извините за ту отвратительную стряпню, которую вам пришлось попробовать утром перед Балом. Вам совсем нельзя было есть: обращение куда легче переносится на голодный желудок.       – Обращение? – юноша оглянулся на него. – То есть вы всё это нарочно? Вы с самого начала знали, что…       Граф пожал плечами и подошёл снять кофе с огня. Альфред сел на диван. Аристократ, который сам варит себе кофе. Вампир, который отказывается от крови, чтобы выпить кофе. Ну надо же…       – Вы удивлены? Отчего же? – старший фон Кролок приблизился к нему и сел с ним рядом. Тонкая фарфоровая чашечка казалась совсем игрушечной в его красивой руке, прикрытой тонким чёрным кружевом манжеты. – И чему же именно? Тому, что я пью кофе вместо ужина? Но в этом нет ничего удивительного: голод делает наше обоняние тоньше, сейчас это мне только на пользу. Тому, что я могу не звать прислугу по каждому поводу? Что ж, это, вероятно, семейное: мой отец, поднимаясь до рассвета, никого обычно не будил и не ждал. Поэтому когда он был уже несколько часов как мёртв, никто в доме и не подозревал... – он поморщился и покачал головой. – Простите, Альфред. Мне не следовало говорить об этом, да и, раз уж на то пошло, говорить должны вы. Ведь ради этого вы и здесь, не так ли? А мне лучше немного помолчать.       Он коснулся губами края чашки, пробуя горячий напиток.       – Он... он умер от сердца? – спросил Альфред, сглотнув. Это было опасное любопытство, но что он мог с собой поделать? Граф вздохнул.       – Если предположить, что сердцу необходима кровь, которую оно будет гонять по венам, то, вероятно, от сердца, – сказал он. – Но на самом деле, как вы понимаете, нет.       – Кровь?       – Да, кровь. На момент смерти в моём отце её совсем не осталось.       – Его... осушили? – вздрогнул Альфред. Этого он не ожидал. Сколько же вампиров должно быть в Трансильвании, если... – Но почему? В Трансильвании были другие вампиры? И сейчас есть?       – Да, целое кладбище, – граф скупо улыбнулся. – Вы же видели. Что же касается действительно других вампиров, с нашей семьёй никак не связанных, то этих слабых, неприкаянных одиночек успешно истреблял наш местный аналог инквизиции. Борьба с еретиками в этих краях как-то не прижилась, при стольких-то равноправных конфессиях, а вот ведьмам и нежити равноправия добиться не удалось – им досталось за всех остальных. Так что сами понимаете: другие вампиры – величина слишком малая, можно пренебречь.       – Н-но ваш отец...       – Закрывал мне дорогу к наследству. Герберт вам не рассказывал?       – Рассказывал. Но я не думал, что можно...       – Замок стоял без хозяина слишком долго – и мог бы простоять ещё дольше, если бы мой отец был жив и я остался в Шессбурге, если бы обязательства не связали меня по рукам и ногам, ещё когда я был ребёнком. Пусть это были ещё не настоящие обязательства, а только подготовка к ним, но всё же... Самое занятное, когда мои драгоценные родственники проделывали всё это, они и не предполагали, что им придётся так долго терпеть моё присутствие, и когда я это понял, то, конечно, не пришёл в восторг. Но время шло, и с годами эта мысль... даже как-то начала согревать.       Улыбка мелькнула по его губам, как змея в траве.       – В любом случае, – продолжал он, – не принимайте близко к сердцу, Альфред. Это было слишком давно... и я вас слушаю.       – Я... я хотел вас поблагодарить. И извиниться, – юноша тихонько выдохнул: он всё ещё чувствовал, как его пробирает нервный холодок. – Я не должен был говорить при Герберте... да я бы и не сказал, честное слово! Это вырвалось само...       – Ваше «само» зовут Сара Шагал, мы все это знаем, – отозвался граф. – Так что не стоит взваливать на себя её вину. Более того, если бы любой всплеск эмоций, любое буйство инстинктов, которым вздумалось вырваться из-под контроля, могло бы всерьёз поссорить нас с Гербертом, нам вовсе не нужно было бы ждать столько лет, чтобы сделаться чужими друг для друга. Однако, как видите, сколько бы разногласий ни случалось, они как возникают, так и забываются, и мы по-прежнему не отдалились. Едва ли небольшое соперничество из-за одного чудесного юноши что-то изменит, особенно если этот юноша не пытается успеть везде и твёрдо знает, чего хочет, – заметил граф, оглядев Альфреда. – О, не краснейте! И не извиняйтесь передо мной за поступок вашей создательницы: она пыталась перессорить всех нас между собой, не вы. К счастью, детских обид для хорошей драки между взрослыми людьми – даже в прошлом людьми – явно недостаточно. Надеюсь, фройляйн Шагал усвоила из этой истории хоть что-нибудь.       – Вы наказали её?       – А я похож на любителя наказаний?       – Не очень, – Альфред смутился, – но её отец переживает, и я подумал...       – Напрасно. Не так-то уж мне и по душе причинять страдания другим, особенно если я за них каким-то образом отвечаю. Спросите Герберта о самых жестоких наказаниях, которым я его подвергал, если вам любопытно. Что же касается фройляйн Шагал...       – Вы не можете быть жестоким с ней, потому что спасли её от смерти, когда она была совсем маленькой?       Граф, было задумавшийся, вскинул на него удивлённый взгляд:       – Что? Вам-то кто об этом... ах да, – успокоившись, кивнул он, – Шагал, ну конечно! Не знал, что он отличается внезапной откровенностью.       – Он и не отличается, – заверил его Альфред, – просто... ну просто случившееся его, как бы это сказать, ошарашило...       – Случившееся ошарашило, говорите? Уж не скалкой ли по голове? – с подозрением спросил его сиятельство. – Я должен был догадаться. Да не бойтесь, Магду я тем более не стану наказывать.       – Обещанием отправить на конюшню, на самом деле, – Альфред покраснел. – Только не говорите...       Отто фон Кролок рассмеялся.       – Альфред! – вздохнул он. И взглянул на юношу: – Так кому не говорить? Хорошо, никому не скажу. Но да, вы были правы: я спас Сару Шагал тем же самым образом, которым прошлой ночью помог вам. Её я, разумеется, не целовал, потому что никакой необходимости в этом не было, но суть примерно та же: моя кровь придала ей сил, в которых она нуждалась. Без этого она, разумеется, умерла бы – она уже была близка к тому, чтобы умереть, её судьба свершилась бы... но я не позволил. Две половинки оборванной нити я связал в одну и не мог поступить иначе: сама того не сознавая, эта крохотная девочка держала в руках целое множество судеб – не только мою, но и другие... Ей было предначертано совершить нечто очень важное – и я понятия не имел, что это будет такое, только от предчувствия у меня, право, голова пошла кругом. Звёздное дитя, почти умершее для этого мира... у неё странная судьба, Альфред, и куда она ведёт её, я не знаю. Но одно теперь понимаю точно: не ко мне.       Он вздохнул и стал пить кофе. Альфред задумался было, как вдруг под дверью послышался приглушённый шорох и какая-то неразличимая возня. Потом дверь скрипнула, приотворяясь.       – Это что ещё такое? – спросил граф.       Послышался прихрамывающий шаг. Альфред глянул через подлокотник дивана – и увидел Одина. Появившись наконец в поле зрения, кот внимательно обнюхал юноше ботинки – и вспрыгнул на диван, точно между ним и графом. Там он свернулся клубком, беззастенчиво втиснувшись между ними.       – Хм, и что же это должно значить? – задумчиво поинтересовался его сиятельство, почесав кота за чёрным ухом, с маленькой, как у рыси, кисточкой на верхушке. Тот сонно замурлыкал. – Докучать Магде не так интересно?       – А по-моему, вы ему нравитесь, – Альфред тоже погладил Одина; тот замурлыкал усерднее, засопел чёрным, слегка приплюснутым носом. – Интересно, может быть, он понимает, что это вы разрешили ему остаться? А... вы не любите животных?       Граф покачал головой:       – Я не привык к ним. Замок никогда не был для них подходящим местом, а моя жена и вовсе их ненавидела: отвратительные, говорила она, путаются под ногами... Подозреваю, она сходным образом относилась бы и к детям, если бы они у неё... если бы они не умирали один за другим ещё до появления на свет, – он вздохнул. – Когда родился Герберт, она была уже тяжело больна – они почти и не виделись...       – Неужели она совсем его не любила?       Граф покачал головой.       – Я её в этом не виню, – сказал он. – Несчастья и в особенности болезнь затронули её рассудок... Так говорили доктора, во всяком случае – пусть так и будет. В конце концов, этой женщины на свете давно нет: она умерла, и мучения её кончены. Хотя я знаю, что Герберт никак не может её простить.       «А вы – забыть», – подумал Альфред, вспоминая зеркальный коридор, разодранные пыльные занавеси, остатки былого великолепия. И поглядев на Одина, старательно пофыркивающего у графа под рукой, неожиданно вспомнил ещё кое-что.       Кошки чувствуют одиноких людей.       – Спасибо вам... ну, за вчерашнее, – он кашлянул, чувствуя себя очень неловко под взглядом необыкновенных серых глаз его сиятельства, который вдруг, точно очнувшись от задумчивости, посмотрел на него. – Знаете, я ещё хотел бы... как думаете, имеет ли смысл?       – Что?       – Поговорить с профессором Абронзиусом! – Альфред зажмурился. – Хотя мне кажется, если я только к нему подойду, непременно случится что-то плохое...       – Но всё равно подумываете об этом?       Юноша кивнул.       – Мне кажется, вчера он... хотя я не уверен, – он покачал головой. – И с Гербертом они не ладят...       – Они заключили перемирие. Вчера, прямо возле вас, пока вы были без сознания, – граф наблюдал за ним с улыбкой. – Я думаю, ваш профессор наконец-то начинает что-то понимать... можете попробовать к нему подойти. Он ведь сидел вчера у вашей постели, пока вам было плохо?       – И отказался убить меня, когда я его просил. И ещё... он напомнил мне кое о чём важном, – Альфред покраснел. – Наверное, я должен его хотя бы поблагодарить...       – Поблагодарите.       – Думаете, это... ну то есть перемирие – оно серьёзно?       – Да, как и перстень на вашем пальце, про который он вам напомнил, – граф улыбнулся ещё радушнее, и Альфред покраснел ещё сильнее. – Вы так старательно его прячете, что я всё никак не решу: поздравлять вас или ещё рано? Ну-ну, не смущайтесь: я же с самого начала сказал, что в зятья вы мне вполне годитесь.       – Ещё не совсем, – чуть слышно пробормотал Альфред.       – Что?       – Что? А, нет, я так... Тогда я пойду к профессору?       Граф засмеялся:       – Ну что с вами делать? Идите.       – Спасибо! – юноша вскочил с места и торопливо выбежал из дверей. Однако в коридоре, одумавшись, остановился: в самом деле, зачем ему бежать? Постояв немного, чтобы привести дыхание в норму и не выглядеть таким встревоженным, Альфред пешком направился в сторону библиотеки. В отдалении он услышал голос Магды: та пришла к графу и теперь удивлялась, что Оди – надо же! – глазом моргнуть не успеешь, уже тут как тут. Да уж...       Значит, у Сары странная судьба? Но только ли у Сары? Если говорить честно, юный вампир всё ещё не знал, как оценить свою собственную. И ничего не прятал он перстень! Просто старался, ну... не заострять на нём внимание. А что такого?       С этой мыслью Альфред подошёл к дверям библиотеки. Ему было страшновато: а что, если... Но бояться оказалось некогда: дверь была приоткрыта, и за столом он увидел профессора. Тот, сосредоточенно нахмурив седые брови, что-то писал – карандашом, как и любил, на большом листе бумаги. Перед ним лежал раскрытый том, но туда он не заглядывал. Альфред остановился на пороге, не решаясь подойти. Во-первых, он не хотел мешать, а во-вторых...       – Ну, и что ты там стоишь, позволь спросить? – неожиданно заговорил профессор Абронзиус, не отрываясь от своего занятия. – Сколько раз тебе говорить, мальчик мой? Если хочешь к кому-то подкрасться, топай потише! Да не стой ты столбом. Ну, подойди же! – профессор обернулся к нему. На деревянных ногах Альфред сделал несколько шагов к столу своего учителя и, невнятно от волнения, произнёс:       – Д-добрый вечер, профессор.       Тот критически оглядел его, поднялся с места и подошёл поближе.       – А ну-ка, плечи расправь! Подбородок выше! Живот втяни! Да не глаза, говорю, вытаращи! Встань как положено, – он взял Альфреда за плечи; тот испуганно вытянулся по стойке «смирно». – Ты же теперь не просто мальчишка какой-нибудь, а всё-таки приближённый графского сына... а то и почти что графский зять. – Он вздохнул и заглянул своему бывшему ассистенту в глаза: – Не обижает он тебя хоть, а?       – Профессор... – слабо пробормотал Альфред и шмыгнул носом: не ожидая такого, он что-то расчувствовался.       – Ты что, никак, реветь надумал? – строго спросил профессор Абронзиус. – Нет уж, мальчик мой, это никуда не годится! Бери пример со своего... хм-м, с сына его сиятельства: вот он себе на людях такого никогда не позволит! Воспитание, да... Одним словом, – он с торжественным видом похлопал Альфреда по плечу, – учись у него.       – Ч-чему?       – Ну а что он, совсем ничему тебя не учит? Разве графскому сыну не нужен воспитанный друг... эм... сердца?       – Ну... – Альфред припомнил последние уроки Герберта. Ох, надо будет спросить его, как можно научиться не краснеть... – Да. Я стараюсь...       – Мальчик мой, – профессор взглянул на него недоверчиво, – мы точно об одном и том же обучении говорим?       – Да, профессор, конечно! – заверил его Альфред, хотя ему сейчас от души хотелось заехать себе по лбу. – Герберт очень... да, очень много знает – так много, что мне перед ним даже... неловко.       – Ну-ну. Вижу, он взялся за тебя всерьёз, – профессор вернулся к столу. – Я-то думал, он только танцевать горазд, песни петь да глупостями заниматься, а он, оказывается, вон каков! Видел бы ты вчера, как он сюда ворвался! Нет, парень он всё-таки не промах. Упустил его отец, конечно, избаловал, но что уж поделать? Из двух зол выбирают меньшее, мой мальчик, и если уж выбирать между избалованным графским сыном, который по крайней мере готов за тебя постоять, и избалованной трактирщиковой дочкой, которая совсем уж не пойми что творит, то, скрепя сердце... Кстати, раз уж мы заговорили об этом, скажи: не заметил ли ты в нём каких-нибудь странностей? Анатомических, я имею в виду. Я спрашиваю в интересах науки, так что...       – Странностей?       – Волосы на ладонях, искривление рта на сторону, детородный орган, похожий на штопор... что ещё? Mon chéri, разве ты не слыхал обо всех этих ужасах? – виконт, одетый в чёрное, как для прогулки, только без плаща, появился на пороге библиотеки. Альфред обернулся, даже задохнувшись на миг от радости и от волнения.       – Герберт, – прошептал он.       – Что? Я, между прочим, повсюду тебя ищу, – виконт шагнул к нему ближе – сперва неторопливо, точно чего-то опасаясь, но потом увереннее. – Если бы Магда не сказала мне...       – Прости! – повинился перед ним Альфред. – Мне так было нужно: я...       – Знаю, – произнёс Герберт. – Нет, ничего не говори! Добрый вечер, многоуважаемый профессор! – неожиданно обратился он к учёному. – Прошу прощения, что пришлось прервать вас, но увы, дело не терпело отлагательств.       – Понимаю, ваше сиятельство, понимаю, – поспешно согласился профессор Абронзиус. – Что уж поделать... н-да, – он отступил от своего бывшего ассистента – тот даже глазам своим не поверил! – Хорошая погода?       – Верно, – Герберт обворожительно улыбнулся. – Ах, знаете, профессор, среди учёных ходит так много мифов, что им позавидовали бы даже древние греки! Неудивительно: они, бедняжки, пытаются найти обоснование тому, чего сами даже не видели. Знаете, если это поможет Альфреду уберечься от смущения лишний раз, я, так уж и быть, готов предстать перед вами без одежды. В научных целях, – его рука с тщательно наманикюренными ногтями легла юноше на плечо; тот чуть не подскочил. – Но пока можете поверить мне на слово: все эти страшные и ужасные изменения – сказки невежественных дилетантов. Там в разделе немецкой философии должны стоять сочинения Карла Ульрихса; посмотрите. А мы с Альфредом идём гулять. Ему сейчас вредны ответственные разговоры.       – Но... – заикнулся было Альфред.       – Да-да? – Герберт повернулся к нему. Цвет его серо-голубых глаз в обрамлении изогнутых тёмных ресниц казался особенно насыщенным – казалось, они блестели, как лёд в сиянии звёзд, – и, на мгновение потерявшись в них, очарованный их красотой, такой манящей и опасной, юноша сдался.       – Извините нас, профессор, – сказал он, – я... зайду к вам позже, можно?       – Конечно, мой мальчик, заходи в любое время, – смиренно отозвался профессор Абронзиус. – Кстати, если ты как-нибудь захочешь возобновить занятия теоретической вампирологией, то...       – Я обязательно подумаю над этим, профессор! – горячо пообещал Альфред и наконец-то позволил Герберту (очень настойчивому Герберту!) себя увести. – Ты понимаешь, что случилось? Мы ведь помирились! – тихо, чтобы в библиотеке не было слышно, воскликнул он в коридоре. – И он больше не... Герберт? – он тронул виконта, замолчавшего и о чём-то задумавшегося, за рукав. – Ты... ты не рад?       – Не рад! – Герберт на ходу взглянул на него. – Физиологические изменения, подумать только! Если он начнёт забивать тебе голову всякой чушью, а ты будешь развлекать его целыми ночами...       – Целыми ночами? Нет уж, ещё чего не хватало! – возмутился Альфред. – Я, в конце концов... – он смутился от собственных мыслей и залился румянцем. – Нет, но как же ты? Я так просто не смогу!       – О чём это ты сейчас подумал?       – Я? Ни о чём!       – Ах, ни о чём? И с каких же пор ни от чего так соблазнительно краснеют? – Герберт схватил его за руку – и вдруг прижал к себе: – Бросаешь меня прямо с вечера, врёшь мне... Решил сделаться несносным, Альфред? – он наклонился к уху юноши; тот вдохнул аромат его духов и закрыл глаза. – Знаешь, что я с тобой за это сделаю?       – Что? – слабо спросил юный вампир. Шёпот виконта мягко щекотал ему ухо; это было слишком волнующе... Он вскрикнул, когда расчётливый шлепок ожёг ему ягодицу.       – Накажу тебя! Но только после того, как мы прогуляемся. Нельзя всё время сидеть в четырёх стенах: это вредно... – Герберт вздохнул и выпрямился. – Нам нужна сменяемость впечатлений, – пояснил он, – хотя бы даже относительная. Иначе с тем же успехом можно лечь в могилу и просыпаться раз в году... многие так и поступают. Большинство поступает так.       В его глазах промелькнула тень ужаса. Альфред это заметил.       – Но ведь не все, правда? – спросил он. – Бывает и иначе!       – Бывает, да, – согласился Герберт, – только... chéri, их так много! У меня волосы становятся дыбом, когда я думаю о том, что лежу где-то среди них... и это длится вечно. И даже тебя рядом нет, как нет никакого смысла в самом твоём присутствии. Есть голод, который сжигает изнутри, – и это всё.       – И пустота, – вдруг эхом отозвался бывший ассистент профессора Абронзиуса. – Голод, который заполняет пустоту... как будто непроглядная тьма наступила внутри. И никого нет... никто не может её развеять...       Он покачнулся – виконт испуганно схватил его в объятия:       – Альфред, ты что? Ты куда?!       – Н-не знаю... – юноша окинул его помутневшим взглядом. – Ты меня держишь?       От этих слов Герберт переменился в лице.       – О нет! – прошептал он. – Только не это опять!       И, торопливо подтащив Альфреда к обитой бархатом скамье у стены, развязал ему бант на шее, расстегнул ворот, помахал носовым платком, чтобы создать приток воздуха. Юный вампир скорее чувствовал, чем видел всё это: мягкость сиденья, тёплое прикосновение пальцев к обнажённой шее, лёгкое дуновение, шевельнувшее ему волосы... Его сознание балансировало на тонкой грани между реальностью и непроглядной тьмой памяти, в которую так страшно, но так нужно было погрузиться! Что-то важное было там, что-то значительное – как тень крупной рыбы глубоко в толще воды... Отважившись наконец, Альфред позволил себе упасть.       Он увидел поляну, занесённую снегом, на фоне редеющего кустарника. И Сару. Прежде всего он увидел Сару...       Она сидела на поваленном дереве... и была не одна. От осознания этого у Альфреда вдруг застучало сердце. Как же так? Сара оставила его, ушла сюда ради... ради...       Он не мог подобрать слов – да это было и не важно. Неважно, с кем была Сара: она оставила его. И эта слепая, звериная ревность всколыхнула разум Альфреда. Он сделал шаг...       Резко притиснув к себе свою будущую жертву, чем уже перепугала её до безумия, Сара оскалила клыки. И зашипела. Девушка, которой досталась эта чудовищная роль, взвизгнула и рванулась у неё из рук. Она бы вырвалась, если бы не платок, волосы и длинные юбки... много юбок. Сара схватила её, она запуталась, и вместе они рухнули за дерево, в снег. Больше никто не кричал – ни единого громкого звука больше не было. Всё, что произошло потом, случилось тихо и очень быстро... Альфред отвернулся. Он увидел луну и небо...       – ... с тобой такого не случалось: ты подавлял в себе пережитое по-другому, – смутно услышал он голос графа где-то рядом с собой. – Просто перестал говорить. То, что сейчас происходит с ним, поверь, пугает намного меньше. Будь с ним внимателен – этого вполне достаточно. Как... скажем, с дамой в душной бальной зале.       Что?! Альфред шумно поперхнулся и открыл глаза.       – Очнулся, ваше сиятельство! – тут же доложил обрадованный профессор Абронзиус, который, как выяснилось, сидел возле него на скамье. Не ожидая такого, Альфред шарахнулся в сторону и... столкнулся с Гербертом, который удержал его от падения на пол. Необъяснимым образом виконт оказался рядом буквально за миг до угрозы – и прежде, чем его потрясённый возлюбленный успел открыть рот, сказал:       – Не благодари.       – А... х-хорошо, – согласился юный вампир – и перевёл взгляд на графа. Тот стоял чуть поодаль – очевидно, уводил сына в сторонку, чтобы поговорить, – и смотрел очень задумчиво. Потом спросил:       – Что же вам такое вспомнилось, Альфред?       Вот так просто? Не «в порядке ли вы», не «как вы себя чувствуете», а «что вам вспомнилось»? Но ладно: Альфред решил, что это даже лучше, чем если бы вокруг него хлопотали, точно возле умирающего. А ещё, понял он, граф знает. И то, что с ним всё хорошо, и, может быть, отчасти даже то, что услышит в ответ сейчас.       – Сара, – тихо отозвался он, не отводя взгляда. – Она и ещё одна девушка...       – Девушка?       – Да. Я думаю, это была цыганка. Я увидел их вдвоём, а потом... потом Сара заметила меня и зашипела. Она не хотела, чтобы я подходил... не собиралась делиться со мной. Но девушка испугалась, и тогда...       – Что было дальше? – граф шагнул ближе, и Альфреду на миг сделалось страшно от его пронзительных глаз.       – Я... правда должен это говорить? – спросил он в отчаянии, чувствуя дурноту. Старший фон Кролок вздохнул.       – Нет, – сказал он, – я имею в виду совершенно другое. Профессор, подвиньтесь! – Он сел рядом с Альфредом и спросил: – Как она... что произошло между вами? Всё осталось по-прежнему?       По-прежнему? Нет... Альфред покачал головой:       – Думаю, она меня возненавидела. С той ночи. Только я не понимаю... Мы были вместе, мы совсем не разлучались, а потом... почему?       Граф поджал губы и постучал пальцами по колену.       – Что вы чувствовали, когда увидели её? – спросил он. Его взгляд обратился куда-то вдаль: теперь он только слушал.       – Ревность, – удивлённо сказал Альфред. – Но это... это так важно?       Отто фон Кролок не произнёс в ответ ни слова – только медленно кивнул: да. Да. Потом, вдруг поднявшись, ушёл, оставив ошеломлённого Альфреда в обществе крайне удивлённого профессора и Герберта – который, напротив, удивлённым совсем не выглядел. Так что профессор Абронзиус счёл разумным обратиться к нему:       – Ну, и как же это можно объяснить, по-вашему?       Виконт улыбнулся:       – Вам интересно знать, что я думаю?       – Да, было бы любопытно...       – Ну что ж, если вам действительно интересно, я думаю... он всё понял.       Этот ответ удивил профессора ещё больше:       – Всё? Но позвольте, что же такое это «всё»?       Герберт пожал плечами:       – Ах, едва ли это касается нас троих. Альфред, mon cher, – тут же добавил он, не давая собеседнику опомниться, – тебе уже лучше? Боюсь, если мы слишком задержимся, то попадём в метель... извините нас, профессор.       Он подал возлюбленному руку, помогая подняться со скамьи, и увёл его с собой – второй раз за вечер. Когда они отошли на достаточное расстояние, Альфред тихонько спросил:       – Но ведь мне ты можешь сказать правду? Герберт? – он подёргал его за рукав. – Что случилось на самом деле?       – На самом деле? Chéri, не будь таким назойливым. Разве я не всё уже сказал?       Альфред мотнул головой:       – Не всё! И ты... ты улыбаешься!       – Ну а что же, я должен плакать? – Герберт пожал плечами. – Знаешь, могу сказать тебе одно: она сделала то, чего делать не хотела. И винит во всём тебя. Ну а не хотела потому, что... – он сочувственно взглянул на юношу. – Ты не обидишься, если я скажу?       – Не обижусь. А что такое?       – Боюсь, пока ты вздыхал по ней, бросался её спасать и всё такое... она не любила тебя ни чуточки. Тебе с самого начала не на что было рассчитывать рядом с ней. Совсем не на что!       – Но я же это знаю...       – Нет, не знаешь! Даже если бы моего отца никогда не существовало, если бы ты был самым завидным женихом в целом свете, если бы... даже не знаю, что! Одним словом, никогда и ни при каких обстоятельствах она бы тебя не полюбила.       – Потому что я ей не нравлюсь? – спросил Альфред.       Герберт закатил глаза:       – Потому что ты мужчина.       – Что?..       – И papa, кстати, тоже.       – Но подожди... нет, подожди, как же так?! Она же... я же... мы же... и она с твоим отцом... м-м-м! – возмущённо промычал он, потому что виконт зажал ему рот ладонью:       – Не шуми! Тебе ведь тоже нравятся женщины... в меньшей степени. (Альфред обиженно засопел.) Ну-ну! Думаешь, это только тебе можно? И ты же обещал, что не обидишься. Ну, что такое? Чувствуешь себя обманутым? (Альфред кивнул.) И очень глупым? Таким, что до безумия стыдно? (Альфред закивал ещё усиленнее и обратил к нему жалобный взгляд.) Ах, плохая, плохая Сара! И очень глупый ты. Верно, и papa теперь чувствует то же самое, оттого и покинул нас так поспешно. Я только одного не могу понять, mon chéri: не всё ли теперь равно?       Он отнял руку от лица возлюбленного.       – Наверное, всё равно, – вздохнул Альфред. – Я просто... очень разочарован. Она как будто заманила меня сюда обманом, понимаешь? Хотя она и не заманивала – я сам пришёл... Ужас! Я таким дураком себя чувствую!       Виконт засмеялся:       – О Люцифер! Я же только что сказал тебе то же самое.       – Знаю... Думаешь, теперь она ненавидит меня поэтому? А вдруг она... вдруг она успела полюбить ту девушку?       – Полюбить? Пф! Прости, Альфред, но любовь – чувство слишком возвышенное. Тёмные узы связывают тех, кто вместе охотится, охваченные безумием крови, и среди примитивных инстинктов, что заменяют собой всё в эти кровавые ночи, нет места любви. Она бы соблазнила и обратила её, а ты... боюсь, ты оказался бы третьим лишним. А знаешь, как поступают с теми, кто сделался не нужен?       – Изгоняют? – дрожащим голосом предположил юноша.       – Конкурента в борьбе за добычу? Mon amour! Как ты ещё наивен! Милосердие, сострадание, любовь... Зачем ты ищешь их посреди кровавой бойни? Их там нет!       – Но Сара же вовсе не такая! Она никогда не была такой!       – О да! Кому как не тебе об этом знать? Вы ведь целый день были знакомы! И всё, о чём она мечтала – отказаться от того, чем жила, позабыть себя! Ну, так что же? Её мечта осуществилась!       – Ты этого не знаешь...       – Знаю! Я слышал, как они говорили с отцом. Ах, какая жестокая драма! Самовлюблённая дура и... papa! – испуганно вскрикнул он, заслоняя собой Альфреда: предмет обсуждения появился возле них, неожиданно и, в пылу их спора, совершенно бесшумно. Оставалось только удивляться, как это у него так получается… хотя, судя по реакции Герберта, впору было не удивляться, а бежать.       – Можешь договорить, – сказал граф. – Я не обижусь.       – Прости, я не хотел...       – Ну нет уж! Раз начал, договори. Мне всегда любопытно знать, какое впечатление я произвожу, даже если оно нелестное.       Альфред осторожно выглянул из-за плеча виконта: старший фон Кролок, похоже, и впрямь не собирался обижаться. Стоя в двух шагах от них, он даже улыбался – правда, улыбка эта больше была похожа на болезненную судорогу. Герберт же опустил глаза. Ему было мучительно стыдно.       – Старый влюбленный дурак, – прошептал он. – Papa, прости меня, прости, пожалуйста!       – Перестань, – граф притянул его к себе и обнял за плечи. – Думаешь, я сам оцениваю всё это лучше? Но даже если так, это не означает, что об этом должен знать весь замок. Ты понял меня, Герберт фон Кролок? Если вы двое сейчас же не прекратите спорить о том, чего никто из посторонних не должен знать вообще, я рассержусь. И тебе достанется!       – Ты опять оставишь меня без сладкого?       – Обязательно! Будешь сидеть в своей комнате, пока Альфред занимается с профессором латинской грамматикой.       – Ах! Изверг и тиран! – возмутился Герберт. – Нет, chéri, – он обернулся к Альфреду, – ты слышал, что он сказал?       – Ужас! Латынь! – округлил глаза юный вампир – который, конечно, уже давно всё понял, а заодно и то, что Герберта действительно очень жестоко наказывали в детстве. Что может быть хуже для ребёнка, чем оставаться без десерта или учить то, что ему не нравится?       А ему-то вечно доставались пощёчины, розги, унижения... «Хочешь вырасти таким же, как твой отец?!» – «Никто не заставлял тебя выходить за него замуж! Ты знала, что он не переменится! И он был не обязан!» – всё время хотелось крикнуть Альфреду, когда он уже стал старше и всё твёрже сознавал, кем станет. Да, возможно, он выбрал не лучшую дорогу...       Но может быть, он ещё действительно не потерян для науки? Ведь у него появилась такая возможность изучить предмет изнутри!       – Идите гуляйте! – вернул к себе внимание сына граф. – И если вам вдруг придёт в голову обсудить чьи-то любовные предпочтения, настоятельно вас прошу: делайте это так, чтобы вас не слышали. Герберт, я говорю серьёзно. Никто не должен слышать, что вы обсуждаете между собой! Здесь у стен есть уши, и никогда не знаешь, который твой шаг станет известен тем, кто может обратить это против тебя – никогда не забывай об этом.       – Но разве нам что-то угрожает?       – Надеюсь, что нет. Пока. – Граф взглянул на Альфреда, потом снова посмотрел на сына и улыбнулся: – Идите спокойно. Только постарайтесь не попасть в метель.       После этих слов он удалился, вновь оставляя их наедине. Набравшись смелости (и искренне надеясь, что это просто излишняя предосторожность), Альфред шепнул виконту:       – Как думаешь... он это серьёзно?       – Просто шутит, я надеюсь, – тихо отозвался в ответ Герберт, – потому что если нет... ох, я не знаю, что тогда будет, mon chéri! Но в любом случае, я ничуть не жалею, что эта дрянная девчонка привела сюда тебя – даже если беда следовала по пятам за тобой... Ничего не бойся! – с улыбкой обернулся он к притихшему возлюбленному. – Верь отцу. Он не даст нас в обиду.       – Да, конечно, – улыбнулся Альфред, а про себя подумал: «Интересно, а его? Кто не даст его самого в обиду?» Сразу ответ не находился, и юноша решил, что лучше и не будет слишком над этим задумываться – чтобы жутко не становилось. А то как же не испугаться?       Когда они вышли во двор замка, впервые за последние дни, он увидел у себя над головой ночное небо, ясное и звёздное. Восхитившись его необъятностью, Альфред вспомнил легенду об Атланте – а потом оглянулся на замок, туда, где на фоне общей черноты светились окна кабинета, и подумал: держать на своих плечах небесный свод со всем его бесчисленным множеством планет и созвездий, как это представляли древние, конечно, ужасно тяжело. Но держать на себе весь мир, которым ты дорожишь, куда тяжелее – и хуже всего, что сбросить эту тяжкую ношу не выйдет, даже если захочется. Не захочется потому что. Не получится даже захотеть...