***
Пытаться разговорить Герберта фон Кролока против его желания было всё равно что бросаться горохом в стену. А пытаться убедить его… ну, в общем, тут оставалось только пожелать удачи, причём совершенно сверхъестественной. Надо было попросить Агошта именно об этом, но Анталь сразу как-то не подумал, догадался только теперь. Чего он вообще хотел? Нет, даже не так: чего от него вообще хотели? Для чего-то же его привели сюда? Однако силы и даже уверенность в себе как будто его оставили: дальше разбирайся сам. Но в чём разбираться? Стоило только заговорить с виконтом о его даре, как тот уже переменился в лице: – Мой дар?.. – Ваш дар, – подтвердил Анталь. Честное слово, ещё немного – и он поверил бы в это искреннее удивление и даже страх, несмотря на то что знал всю правду. – Неужели вы хотите сказать, что не знаете, о чём я? Но не то он предположил. Виконт вскочил с сундука: – Нет у меня никакого дара!!! – Сядьте, – попросил Анталь. – Вас услышат внизу… – Пусть слышат! – Герберт отпрянул от него. – Ты безумец! Безумец, точно… Анталь вздохнул: – Я видел, как погиб Рудольф фон Розенштерн. Эти слова заставили Герберта остановиться. – И потом, – продолжал Анталь, – я знаю, от чего вы умерли. И от чего в первый раз собирались умереть. Виконт вздрогнул – как юноша, ужаленный змеёй: – От пневмонии! – Что же, и в первый раз от пневмонии? – спросил Анталь. – Пиявки избавили вас от пневмонии, хотите вы сказать? – Ты бредишь… – прошептал Герберт, в панике окидывая взглядом комнату. – Ты… да как тебе в голову пришло?! – Что? Не отпустить Агошта одного спасать сестру? – Анталь пожал плечами. – Я не собирался его отпускать – я просто не смог удержать его… А вы что же, отцу до сих пор не сказали? – Ты с ума сошёл! – Герберт рванулся прочь – и нельзя было отпустить его, нельзя было дать уйти ему… Анталь подался вперёд – мощным усилием воли: – Стойте! Герберт остановился – у самых дверей. Руки у него бессильно повисли, а тело словно потеряло устойчивость и начало медленно крениться вбок. – Повернитесь, – шепнул ему Анталь, не сводя глаз с его затылка. – Через правое плечо, медленно-медленно… иначе я вас не хочу ронять, а ведь уроню. Честное слово, уроню. Герберт повернулся – медленно, как он и просил. Взгляд у него остановился, наполнился тоской, как в кошмарном сне, а тело охватила заметная дрожь. Конечно: он ведь не мог пошевелиться… Анталь поднялся и приблизился к нему. От напряжения, от усталости, от необходимости удерживать взгляд, наконец, его самого шатало. – Держитесь за меня, – прошептал он, подставляя виконту плечо, – и я вас отпущу. Давайте! Герберт повис на нём. Ноги у него заплетались, так что Анталь подволок его к кровати, уложил на голубое атласное покрывало. Потом выпрямился и провёл ладонью виконту по щеке, снимая остатки морока. – Может, принести вам воды? – спросил он, садясь на кровати рядом с ним. – Спасибо, обойдусь, – мрачно сказал Герберт. – Я отсюда теперь не выйду, да? Я пленник? – Вы не пленник, вы гость, но буйствовать я вам не дам. – Кто ещё тут буйный! – воскликнул Герберт – но тут же оглянулся по сторонам. – Ты сказал, нас слышно внизу? Анталь улыбнулся. И правда, не время, чтобы их сейчас поймали с поличным. – Не знаю, – честно признался он. – Эту комнату я не проверял, но, в любом случае, давайте лучше вести себя так, чтобы было потише. Ещё же ведь и Агошт тревожится, а когда он тревожится, то на что только не способен – он нас с Генрихом подслушивал сегодня, хотя притворялся, что вроде бы варит кофе. И ведь не уследишь! – А зачем приходил Генрих? – Вам бы лучше у него об этом спросить, – Анталь вздохнул. – Недоброе дело, разглашать чужие тайны… – То есть даже мне? – А вы бы хотели, чтобы я рассказал ему вашу? Герберт не ответил. Он весь как-то сник. – Ну, значит, нет, – сделал вывод Анталь. – Раз уж даже ваш отец не знает, то Генриху тем более незачем. Кстати, а как так вышло, что вы ему не сказали? Он что же, совсем ничего не спросил о пожаре? – Нет. Я вернулся не в том состоянии, чтобы отвечать, и он не стал. – Ясно. Значит, правда ему неважна, – Анталь задумался: почему бы это? – Вот оно как всё занятно! И конфликтов за двести лет у вас с ним тоже ни разу не случалось? – Каких ещё конфликтов? И какая разница? – Вы владеете стихийной силой, которая в любой момент может выйти из-под вашего контроля и сама начать владеть вами, – пояснил Анталь. – То, что вы делали в юности, это только начало: сейчас вы можете больше. Точнее, больше может она. То, что я видел во сне – как вы её не удержали. Вы хотите, чтобы и наяву случилось то же самое? – Я владею собой! – заявил Герберт. И добавил: – Я справляюсь! – И ещё: – Со мной никогда не случалось такого, чтобы… – Правда? Герберт не ответил. Он угрюмо опустил глаза и зашарил взглядом по гладкой ткани покрывала, где не было никакого, ну совсем никакого узора, чтобы мог зацепиться и устремиться к исследованию глаз. Как же ему, наверное, тяжко… – Я отличаюсь от вас, – негромко заговорил Анталь, – и, конечно, вполовину не такой мощный, как вы, но, поверьте, кое-что я знаю. Например, о том, что наша сила впервые просыпается именно потому, что мы не в состоянии её удержать. Нужна сильная боль, глубокая душевная травма, иногда потеря кого-то близкого, но чаще – потеря себя. Тяжёлое принуждение… насилие чаще. У нас есть одна беда: мы отмечены – и мы притягиваем, хотим того сами или нет. Всегда. Герберт окинул его скептическим взглядом – видно, искал, что же там притягивает… Анталь вздохнул: – Вы бы ещё на пятке поискали! Не туда вы смотрите: в глаза. Герберт посмотрел. Сначала. Потом – уставился. Озарение было как искра в его взгляде – озарение, понимание. Его собственные глаза заблестели ярче – он сам был как сверкающая, наполненная светом бездна. Анталь словно бы увидел своё собственное отражение в целом вихре хрустальных брызг. А потом всё сделалось как всегда. Виконт – прекрасный юноша, он сам – обычный из себя мужчина. Незаметный почти, если на фоне Агошта. – Так что насчёт ваших стихийных всплесков? – спросил он. – Неужели они больше не случаются? Тем более, у вас теперь есть возлюбленный, а значит, вы сильнее, чем когда-либо. Вы хотите его защитить, правда? Боитесь, что не справитесь? Он попал в цель: Герберт вздрогнул. – Ясно, – проговорил Анталь, раздумывая, что же дальше делать, хотя имя билось у него на языке. – Кто же вам так угрожает? Лоренца? – Тебе Генрих рассказал? – Генрих? – Анталь задумался. – Не совсем, хотя за вашего отца он боится. В замке что-то происходит, но это я чувствую, хотя никто из вас не говорил мне этого. И потом: вы же здесь. Он снова посмотрел Герберту в глаза, жалея, что не обладает даром графа. Тот мог бы узнать, что происходит даже далеко… А всё, что видел он – волнение и страх Герберта. И его нежелание отвечать. Вот как пробиться? А без этого ему и не поможешь. Тупик. – Генрих может оставить свои страхи при себе, – сказал виконт тихо. – Вы просто не хотите, чтобы я вмешивался, – возразил Анталь. Уж это он видел! – Разве я не доказал вам, что и я могу быть полезен? – Как? Избавишь отца от Лоренцы? Хороший вопрос! Анталь слегка наклонил голову, соображая. Отчего-то так ему думалось легче. Точнее, нет. Так легче слушалось. – Нет, – прошептал он. – Оружие – это вы. – И дальше слова пришли сами: – Хотите вы того или нет. Вот что я видел: вы сделаете. Он посмотрел на Герберта. Тот молчал, обескураженный его словами. – Но мы же погибнем! – воскликнул он наконец. – Все! – Нет, – разум Анталя сейчас был острее, чем перо. – Если делать правильно, то – нет. Слова, правда, получались немного механическими. – Ты в своём уме? Что значит правильно?! Анталь попытался понять – но, как он и предполагал, молчание было ему ответом. – Этого я не знаю, – сказал он. – И, пожалуй, мне всё-таки надо быть не совсем в своём уме. – Ты что, пророчествами занялся? – И это тоже нет, – хотя звучало, конечно, словно так оно и было. Вечные трудности бытия… – Просто боги умеют говорить. Иногда. – А, – издалека кивнул Герберт. – Понятно. То есть знать ты ничего не знаешь, но говоришь странные вещи, и ещё у тебя есть некий дар, с помощью которого ты чуть не переломил мне хребет. Прекрасно. Просто потрясающе. Что я здесь делаю?! Он прикусил губу. Он опять начинал дрожать. Если бы не парадный костюм на нём, если бы не фрак, Анталь бы укутал его одеялом… А впрочем, тут же вязаный плед остался в стенном шкафу. Конечно. – Это что ещё за цвет морской болезни? – Герберт даже отодвинулся, когда Анталь достал плед из шкафа. – Зря вы так, он очень тёплый, – возразил Анталь, – а цвет… ну да, немножко мерзкий, но, в общем, это модный цвет. Это Агошт принёс – у него иногда такой вкус на вещи… Заворачивайтесь: вас знобит. – А вот и не буду! – Поймаю и заверну, – проведя при виконте почти восемь лет, Анталь знал, что делать со всеми его капризами. – Я это могу, вы уже ощутили ведь. Ну, так что? – Ой, дай сюда! – Герберт отобрал у него плед. Анталь улыбнулся. Главное – предоставить выбор. Он закрыл ставни и опустил многослойные шторы из голубого и синего шёлка, пока виконт укутывался в плед, ворча про невыносимую заботу. Комната стала как будто меньше, но в то же время – уютнее, и теперь чуть больше напоминала спальню виконта в замке, если не знать, что за окнами Германштадт, и не так придираться к планировке. Когда Анталь обернулся, Герберт сидел закутавшись и с изумлённым видом пробовал плед щекой. – Да, он очень мягкий, и не только на вид, – согласился Анталь, – и ещё – удивительно тёплый. Мы переплывали Ла-Манш, стоя на палубе, и не замёрзли. А цвет… ну да, это недостаток. Неприятный, но не очень существенный. Он снова сел рядом с виконтом. – Ла-Манш… – повторил Герберт задумчиво – а потом его взгляд снова устремился на Анталя. – Что значит я оружие? – Вы думаете, такая сила может даваться в мирных целях? – Но я не хочу никого убивать! И никогда… – он поджал губы. Думал ли он о Рудольфе? О том, что может быть благом смерть тирана или чудовища? Анталь не стал расспрашивать его – сказал только: – Я вас понимаю. – О да, ты-то у нас легко подписываешь смертные приговоры! – воскликнул виконт. – Вот, к примеру, твой Агошт, которого ты так любишь. О чём ты меня просил? – Вы так меня и не простили? – А ты себя? – глаза Герберта сверкнули гневом. – А он? Он хотя бы знает, что спасал его не ты? Или так ничего и не узнал, потому что обращённому любовнику в зубы не смотрят? – Я свою вину искупил, – возразил Анталь. – Более или менее. На самом деле, я мог бы заплатить жизнью, если бы… вы не совершили того, что совершили. – Как это? – Агошт спас меня от смерти. Не думали же вы, что её ночью в лесу найти негде? Моя была совсем близко, – Анталь вздохнул. – А вас уже и в помине не было. Странно, что я думал, будто мне придётся нарочно искать её, думал, что, может быть, что-то хорошее я ещё успею… Агошта хоть похоронить. А мне было отмерено ещё, может быть, несколько минут, если бы не вы. Не то, что против глупой моей воли вы всё-таки сделали.***
Ночь была ледяной и наполненной запахом дыма. Высоко, в черноте небес, мерцали искры звёздного света, точно мелкие снежинки. Анталь очнулся от головной боли. Наверное. Во всяком случае, это хотя бы объяснило, что именно заставило его открыть глаза. Он пошевелился. Костёр был близко: в воздухе летали искры. Анталь заволновался: это о чём-то напомнило ему… он не уловил. Сесть… нужно попытаться сесть, а потом уже встать на ноги. Он приподнялся. Боль наполнила голову – пульсирующая, тяжёлая, кружащаяся вокруг виска. Почему виконт… Виконт. Одна эта мысль, один образ – и в памяти Анталя пронеслась такая цепочка событий, что он едва не окаменел навечно! Дорога до поместья Бадени, Рудольф фон Розенштерн, страшная гибель Агнешки, пожар… Агошт! Агошт! Одним рывком он вскочил на ноги и бросился к охотничьему домику. Он знал уже, что опоздал. Знал… Но когда распахнул дверь – всё равно застыл как вкопанный. – Любовь моя! Этого не могло быть. Не могло! Анталь чуть не закричал. Во-первых, сам по себе Агошт никогда не поднялся бы со смертного ложа: не так был ранен. А во-вторых… Этот сияющий блеск в глазах, эта необыкновенная притягательность распущенных волос, вьющихся по плечам, как змеи, эта мраморная бледность, навсегда сменившая собой золотистый итальянский загар, эта улыбка… И два острых, длинных клыка. Анталь пошатнулся. Боль ударила в самое сердце – как раскалённый прут, как самый острый осиновый кол… Стало трудно дышать – даже в глазах потемнело. Только найти виконта ему не помешает и это! Анталь нашёл бы его везде – он чувствовал. И ничто не могло его остановить! – Вы… – он круто развернулся – и чуть не свалился наземь. – Вы… – повторил он, всматриваясь: левее, к югу, в зарослях, в темноте… – Вы! – он рванулся – и в тот же миг нетопырь шумно вспорхнул над деревьями. – Вернитесь! – закричал Анталь. – Вернитесь! Вернитесь!!! Он мог бы кричать ещё долго – ответил бы только ветер. В отчаянии стиснув кулаки, Анталь проклял всё: себя и виконта, живых и мёртвых, небо и землю! Агошта только не… кстати: а он-то где?! Анталь содрогнулся. На шее у него висело маленькое распятие – единственное оружие, хотя он совсем не был уверен, что оно поможет. Надо быть искренним; но против Агошта? Нет… Нет, он не сможет, он не выдержит этого! Как он хотел, чтобы всё завершилось достойно! Да, смертью. Двумя смертями: без Агошта у него не хватило бы сил, чтобы жить… Но виконт отнял у него всё и бросил здесь, наедине с новообращённым, который хорошо если кинется только на него, а не помчится искать себе новых жертв, охваченный жаждой крови. Если бы только Анталь мог его остановить! Но он был бессилен, потому что слишком сильно его любил. «И желал ему смерти, – укорил он себя. – Что бы он теперь на это сказал? Впрочем, совсем скоро, наверное, я об этом узнаю...» Он хотел повернуться, снова шагнуть к охотничьему домику и взглянуть в лицо своей судьбе (как же его клыки пугали!), как вдруг в кустах послышалось что-то. Какое-то движение. Это же не виконт там, верно? Анталь повернул голову… – Ложись!!! Вопль ударил по ушам – и что-то ударило в бок… Роса оказалась ледяной, и запах мокрой земли ошеломил Анталя. Его сбили с ног?! Приподняв голову, кое-как повернувшись в траве, он увидел прямо перед собой два горящих глаза – и, кажется, почувствовал смрадное дыхание зверя прямо у своего лица… А потом что-то обрушилось. Мелькнул белый рукав, затрещали ветки, рычание перешло в визг. Хруст, вой, торжествующий крик – всё слилось в такую какофонию, что Анталь зажмурился, зажал руками уши… …и понял, что уже находится в тишине. Он открыл глаза: да, всё и впрямь было тихо. Поодаль, в свете костра, беспокойно топтались на месте лошади, вскидывая морды и прядая ушами. Потом и они успокоились. На поляне остался словно бы один только Анталь – растерянный, чуть живой, промокший от росы. Но как же… Ветки рядом вдруг раздвинулись, и на поляну выбрался Агошт. Он увидел окружающий пейзаж – костёр, карету, лошадей, – коротко выдохнул, пошатнулся и ничком свалился в траву. Анталь бросился к нему. Вампир? Да, но это неважно! Он может быть ранен, ему может быть плохо… какая разница, что он вампир?! Анталь перевернул его навзничь, коснулся спутанных тёмных прядей, чтобы отвести их с лица… Агошт открыл глаза. Анталь замер. Он только сейчас заметил брызги и потёки крови на губах, на подбородке и даже на щеках Агошта, словно тот уткнулся лицом в свежую рану. Кровь, конечно, была не его. Он загрыз… очень большую собаку? Хотя что ей делать здесь, так далеко от человеческого жилья? Да и… – Тебя чуть не сожрали. Анталь вздрогнул: Агошт произнёс эти слова так взвешенно и разумно… он способен на такое? Новообращённые на такое вообще способны? Или это всё обман, притворство, чтобы… – Почему… почему ты так думаешь? – спросил Анталь, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо. – Потому что это был волк, любовь моя? – Агошт пожал плечами. – Тот самый волк, на которого жаловались крестьяне. Ты не заметил? Мне казалось, ты разглядел его… Анталь почувствовал себя нехорошо. – Тот самый? – спросил он. – Тот, который нападал на людей? Агошт коротко кивнул. – О! – только и смог вымолвить Анталь. У него сильно забилось сердце, и он кое-как опустился в траву. – Ты уверен? – спросил он, хотя, конечно, это был совершенно бессмысленный вопрос. – Да, громадный и рыжий с сединой, – Агошт вздохнул, шевельнулся и сел – Анталь чуть не отпрянул от него. – Зачем, скажи на милость, тебе понадобилось гнаться за виконтом? Неужели без него мы не справимся? – Он обратил тебя! – вымолвил Анталь, гадая: неужели Агошт и впрямь совершенно в своём уме? Неужели обращение и жажда крови никак не повлияли на его рассудок? Но почему? Как это может быть?! Агошт посмотрел на него с недоумением: – Тебя это как будто удивляет? – Удивляет?! – у Анталя сорвался голос. – Я просил его, я так его просил, а он… – Ты же просил его мне помочь! – Помочь? – Анталь опешил. – Он так сказал тебе? – Он был не в силах говорить, но дал понять… Послушай! – Агошт попытался отбросить волосы за спину, но увидел кровь на руках и присмирел. Наугад он утёр лицо рукавом, влажным от росы, и от вида кровавых разводов ему как будто сделалось ещё хуже. – Я тебя не понимаю… О чём ты просил его? – Дать тебе уйти, – тихо сказал Анталь. – Не подвергать тебя проклятию до скончания времён… вот о чём я просил его. Но он ударил меня в висок – и вот что сделал с тобой! – Ты хотел моей смерти? – Я не хотел! Как я мог хотеть этого?! Ты просто не понимаешь… – Анталь попытался собрать все силы, чтобы объяснить, но Агошт перебил его: – И чем же я хуже нашего дорогого графа? Хуже виконта? Отчего вдруг им положено бессмертие, а мне – могила где-нибудь здесь и ничего больше? – Здесь? – удивился Анталь. – В неосвящённой земле? Постой! – воскликнул он, пытаясь удержать Агошта, но тот оттолкнул его и поднялся на ноги. – Я не о том! Я не это хотел сказать… – Я рискую собой! – заговорил Агошт, без труда перекрывая его голос. – Принимаю на себя даже проклятие, будь оно проклято! Бросаюсь на каких-то волков… старый половик, должно быть, на вкус лучше этой твари! А ты… – тут он вдруг скривился и понюхал свой рукав. – О-о! – простонал он, огласив этим горестным стенанием всю поляну. – От меня же теперь до самой столицы будет псиной вонять! Cholera jasna**… – Агошт… – попытался обратиться к нему Анталь, но получил такой грозный взгляд, что осёкся: – Молчи! И марш в дом! Ой… – тут Агошт как-то совсем нехорошо пошатнулся и схватился за живот. – Уйди, не до тебя! Он оттолкнул Анталя снова и отскочил куда-то во мрак. Вскоре оттуда донёсся стон – и его одолел жестокий приступ тошноты. Анталь остался стоять на месте, вздрагивая от глубочайшего сострадания. Пить волчью кровь новообращённому вампиру… разве можно?! Только Агошт, конечно, совсем об этом не думал. «Ложись!!!» Как же он теперь мается, наверное… – Cholera mnie bierze! – с отчаянием донеслось из темноты. Если бы только Анталь знал, что делать! Впрочем, разве Агошт не сказал ему? Решив не злить и больше не мучать его, всей душой за него переживая, Анталь поплёлся в дом. Надо значит надо. Голова у него кружилась, нехорошо было в груди и ещё тянуло левое плечо, но это было неважно. В нём вдруг зазвучало что-то подозрительно похожее на голос совести. Раньше с ним такого не случалось. У него был долг, и он следовал ему. У него никогда не было выбора. А теперь, когда выбор появился… кажется, он с ним не справился. «Чем же я хуже?» Анталь покачал головой. Не хуже ведь, совсем не хуже, всё совсем по-другому; в этом тоже и проклятие, и счастье, и боль. Он вздохнул и снял с себя чёрный камзол, расшитый золотыми ветвями, на которых цвели алые розы, потом тонкую верхнюю рубашку, украшенную кружевом. Стоило хотя бы просушить их перед очагом от росы… У себя на груди он заметил следы крови, но не понял, чья она, и просто смыл её. Потом он разулся, снял чулки и, в нижней сорочке и кюлотах, забрался на топчан, под плащ, который заменял одеяло. Больше не думая, он снял с шеи золотую цепочку, на которой висело распятие, и затолкал её в щель в бревенчатой стене. Будь что будет. Он натянул плащ до груди, закрыл глаза – и вспомнил вдруг, как уезжал из замка. Как поделился с графом глупой надеждой окончить свои дни тихо и мирно в уединённой келье или просто в своей постели. И граф, конечно, уже знал, что так не получится. Да что там, это было очевидно: тому, кто самим своим рождением пересёк черту, не может быть праведного пути. Стоило бы признать это сразу. Но гордость! Гордость всегда губила Батори. Им её не прощали. Возможно, они знали, что лучше умереть в гордости, чем в подлости, раз уж смерти всё равно нельзя избежать? Ах, ну почему ему всё-таки не дано быть Мадьяри! Не было бы так стыдно, хотя бы… Он вздрогнул, потому что дверь отворилась. – Смотри-ка! А ты послушный, – Агошт шагнул к нему; в его голосе слышалась обида. – Или думаешь, что я сразу всё позабуду, стоит только мне увидеть тебя там, где, по твоему замыслу, я должен был умереть? Анталь поднял голову. За то время, пока он ждал, Агошт успел умыться, причесаться и переодеться: достал из дорожного сундука свою, вероятно, последнюю чистую рубашку, кюлоты огненно-алого цвета и такой же камзол, а ещё чулки из бледно-золотистого шёлка. Красивый, притягательный, бессмертный мужчина – зачем ему теперь кто-то ещё? Тем более кто-то слабый и ненадёжный… – Не было у меня никакого замысла, – сказал Анталь ровным голосом. – И вовсе я ни о чём не думаю… ты ведь можешь никогда и не простить меня, разве нет? – О, да неужели? – Агошт фыркнул. – Конечно же я могу! – Ну тогда… – Анталь пожал плечами. Вся усталость последних дней, вся тяжесть, начиная с тех пор, как пришли вести об исчезновении Рудольфа фон Розенштерна, о страшной гибели его родителей и ещё о многом другом – всё словно бы навалилось на него разом, и он почувствовал, что с трудом держит голову и даже удерживает взгляд на лице Агошта, разбирает в его чертах глубоко затаённую боль. – Что же могу сделать я? – Попросить прощения! – Агошт не колебался. Как бы он ни чувствовал себя, он вскинул голову – так гордо, словно эта поза могла подтвердить его правоту. Не хватало только набалдашника трости или эфеса шпаги, чтобы он мог положить на него руку и придать себе ещё большей внушительности. – Прощения? – Анталь удивился. – За то, что хотел спасти твою душу? На мгновение эти слова заставили Агошта даже побелеть сильнее прежнего. – Душу?! – он вздрогнул от гнева. – Душу! – с отвращением повторил он, словно это было какое-то ругательство, не хуже той же холеры. – И чего же стоит душа содомита, любовь моя? Неужели тебе не приходило в голову, что мою душу нельзя спасти?! Не занимать ему было громкости… Анталь тяжело вздохнул. – Ты не делал никому зла и не чинил насилия, – попытался объяснить он. – Так что я совсем не думаю… Любовь не может быть грехом. Люди придумали это – те, которым противно чужое счастье, потому что сами они его лишены. Но теперь, конечно, говорить об этом уже поздно. Я не хотел ничего плохого для тебя – я хотел умереть вместе с тобой. Чего теперь ты от меня хочешь? Агошт переменился в лице. – Как это ты хотел умереть вместе со мной? Ты что, шутишь? – он сел на край топчана. Встревоженный, он будто позабыл о ярости, и Анталь вздохнул, думая о том, какой же он всё-таки непостоянный. – Зачем тебе умирать?! Ещё и наивный, к тому же. – А зачем жить? – спросил Анталь. – Что мне делать без тебя? Вернуться к графу? Подыскать монастырь, где меня бы и в самом деле приняли? Но разве он существует? Нет, Агошт, нет, умереть мне было естественно! Этого я и хотел. – Но самоубийство – смертный грех! – Агошт придвинулся к нему ближе. – Ты ведь это не всерьёз? Для чего тогда ты хотел спасти мою душу, если… Анталь посмотрел на него. Агошту ведь и впрямь не суждено было встретить его на небесах, не так ли? Всё так. Себя спасать он не думал… да и не существовало для него никакого спасения, что бы ни говорил отец-настоятель. Он погладил Агошта по щеке. Тот сперва замер, а потом закрыл глаза. Охватившая его истома была почти ощутимой, а белая кожа – холодной и гладкой, как мрамор. Впрочем, она быстро согревалась от прикосновения, точно Агошт вбирал в себя тепло. Сможет ли он вот так согреться всем телом? Или только живая кровь способна помочь ему? – Любовь моя, ты меня мучаешь… – простонал Агошт, ластясь к его руке, и Анталь уловил в его дыхании нотку крепкого алкоголя. – Ты выпил?! – спросил он в ужасе. Если от волчьей крови Агошту было так плохо, что же будет от чего-то, полученного от растений? Однако Агошт мотнул головой: – Я усвоил урок! Всё, что попадает в рот, глотать вовсе необязательно… разве я никогда не говорил тебе этого? Уверен, что говорил… – он дышал часто и прерывисто, потом закрыл глаза – и Анталь понял вдруг, что это его кровь он чувствует, что это она опьяняет его и, вероятнее всего, усиливающийся голод понемногу затмевает ему рассудок. Значит, они вот-вот вернутся к тому, с чего начали? И что тогда? – Ты мог бы напиться не волчьей крови, а моей, – сказал он, настороженно ожидая реакции. Агошт мотнул головой опять: – Ты этого не хочешь! – по его телу пробежала короткая дрожь – он боролся с собой… жаль, голод сведёт на нет все его усилия, когда сделается нестерпимым. И это необходимо: без крови вампиру остаётся либо уснуть мёртвым сном, либо погибнуть… Анталь придвинулся ближе: – Но тебе это нужно! И почему ты так уверен, что я не хочу? Агошт открыл глаза. На его лице мелькнуло выражение паники – он как будто не ожидал даже увидеть Анталя так близко, не то что услышать от него эти слова. Шатаясь, он поднялся – и отпрянул, почти на другой конец комнаты. – Нет, я так не могу, – прошептал он, – я… Нет, не заставляй меня! – Странно было бы, если бы я тебя заставил, – Анталь вгляделся ему в глаза. Голодать для Агошта было худшей идеей: он и до обращения-то далеко не всегда мог держать себя в руках. – Но всё-таки, почему нет? – Ты хочешь, чтобы я не смог остановиться?! – Агошт был возмущён. – Ты хочешь, чтобы я… нет, даже не думай об этом! – он задохнулся от гнева: казалось, ещё немного – и он впадёт в бешенство. Как жаль, что виконта рядом не было! Может быть, как создатель, он сумел бы справиться с ним… Как обойтись без него? – Значит, у меня осталось время до следующего вечера, – Анталь вздохнул и опустился на подушки, укутываясь в плащ. – Не так уж и много… Он закрыл глаза. – Почему до вечера? – тревожно спросил Агошт. – И что потом? – Потом проснёшься ты и снова почувствуешь голод. И уже не будешь владеть собой так, как сегодня. Никого, кроме меня, рядом не будет, так что… – Анталь пожал плечами. Жутковато было даже думать обо всём этом, но Агошт должен знать. – Тебе нужна кровь, в этом теперь твоя природа, и если рассудок настолько мешает тебе, значит, придётся ему уйти. Ты ведь не думаешь перебороть себя, правда? – спросил он, прислушиваясь в ожидании. – Не тебе ли знать, что это невозможно? – Но как же… – Агошт хотел что-то возразить, но умолк. Анталь продолжал ждать. Что ещё ему сейчас оставалось? К тому же, он хорошо знал Агошта и надеялся, что тот примет верное решение. Иначе просто не может быть! Он же всегда такой… – Это несправедливо! – Для вампира справедливо, – возразил Анталь. – Кровь – пища не-умерших, единственное, что может поддержать их существование. Если не получается взять её по доброй воле, приходится либо действовать силой, либо обманом, либо отказаться от всего и в конце концов погибнуть. Поэтому я и не хотел, чтобы ты… это всё очень плохо, – Анталь вздохнул: теперь и им овладела нервная дрожь. Он услышал шаги – стук каблуков по деревянному полу. Потом доски топчана с ним рядом скрипнули. – А сам хотел умереть! – Агошт взял его за подбородок. – Знаешь что? Плохо это или нет – я научусь! К тому же, совсем необязательно убивать кого-то – это я уже знаю. И обращать тоже. Если ты ещё скажешь, как укусить тебя, чтобы не чувствовать себя глупо и нелепо… – В гостинице на полпути в Венецию мы о чём-то похожем уже говорили, – сказал Анталь вполголоса. – Тогда ты, правда, ещё не кусался, но я не думаю, что разницы так уж много… Агошт наклонил голову. – А! – сказал он. – Та самая ночь, когда мой невинный, мой небесный возлюбленный впервые предложил мне себя. Как такое забыть? Я же чуть на месте не умер! – по его губам скользнула печальная улыбка. – Как много я не знал о тебе тогда! И как ты только служил фон Кролокам, с твоим-то упрямством? – По доброй воле, – Анталь пожал плечами. – Некоторые люди стоят того, чтобы им служить. – Люди? И вампиры тоже? Когда же ты собирался сказать мне правду, любовь моя? На смертном одре? – По-моему, мы всё-таки возвращаемся к тому, с чего начали, – заметил Анталь, приподнимаясь, чтобы сесть. – Прости, что спрашиваю, но ты меня кусать собираешься или нет? Голодный вампир мной пренебрегает! От этого, знаешь ли, становится неуютно. – Неуютно? Да как может быть уютно здесь? – Агошт окинул выразительным взглядом скудное убранство охотничьего домика. – И, послушай, ты уверен, что хочешь, чтобы наш первый раз прошёл в таком месте? (Анталь кашлянул.) Ну что?! Здесь же… (Анталь слегка наклонил голову.) Мог бы хоть задуматься ради приличия! А ты ведёшь себя так, что и мёртвого уговоришь. Ты его одолеешь! А я всё-таки… – Агошт тревожно оглядел себя. – Я же теперь не считаюсь мёртвым? Нет? – Нет. Ты не-умерший. – Скажите пожалуйста! – Агошт шумно вздохнул – надо полагать, с облегчением. – Ну и что мне теперь с этим делать? – Не знаю: это же у тебя клыки. – Не в этом дело! Как мне не обратить тебя? – Агошт крепко сцепил пальцы. Он не мог сидеть спокойно, он весь извертелся, как ребёнок в ожидании десерта, и Анталь, даром что был моложе, вдруг почувствовал себя единственным разумным и взрослым человеком на свете. Как же он устал этой ночью! – Ты думаешь, тебе нужно об этом беспокоиться? – спросил он. – Послушай, важно не только твоё намерение, но и моё искреннее желание следовать за тобой, а всё, чего я сейчас хочу, – доставить тебя домой целым и невредимым! Мне просто нельзя… – он не договорил и замер, потому что Агошт взглянул ему прямо в глаза своим невозможным, искренним, сияющим взглядом. – Ты нарочно на меня так смотришь, да? Агошт… Он сам протянул к нему руки – вроде бы. Если это было гипнозом, то не больше, чем всегда, потому что, видит бог, Агошт с самого начала на него так действовал. Его взгляд и его голос… Агошт обнял его – такой близкий и такой холодный, – что-то выдохнул в шею, целуя прямо над сонной артерией, и Анталь совсем-совсем почувствовал, что бежать ему больше некуда. Он дал уронить себя навзничь, опутать множеством прикосновений – ласковых, блуждающих, неожиданных, то леденящих, то нет… Это было недолго; и когда он уже готов был взмолиться, миг боли, от клыков, пробивших кожу, оказался совсем коротким – дальше нахлынул жар. Словно две раскалённые иглы вонзились в шею, и Анталь ещё успел испугаться – жар проник в кровь, сметая всё, стало нестерпимо дышать, и он ещё пытался сопротивляться, а потом понял, что надо просто расслабиться, и тогда станет хорошо. В глазах у него помутилось, а пальцы разжались. Жизнь уходила из него, перетекала в Агошта, в его горячие губы, которыми он так жадно вытягивал её, но это не имело уже совсем никакого значения. Анталь был от всего этого далеко: его не было. Что-то коснулось его разума – и перед глазами померкло всё, последние световые пятна. Ночь была беззвучной и чёрной. Тихий шорох промчался по веткам… ветер шепнул его имя? Анталь не слышал. Он погрузился в темноту. Мягкая и плотная, как чёрный бархат, она ласкала его, вбирала в себя всё глубже, дразнила и обволакивала, звала раствориться в ней. Анталь подчинился – и она сомкнулась над ним, очутилась в нём, тёплая, как вода из горячего источника, наполнила его рот и лёгкие, стала его дыханием. И вот когда она коснулась самого его сердца, заставила его отозваться и затрепетать, он почувствовал…***
– Что? – нетерпеливо спросил Герберт, потому что Анталь замолчал на полуслове, словно и не собирался ничего говорить дальше. Так нечестно! – Что было тогда? – Тогда? – отозвался Анталь – и взгляд его прояснился. – Тогда… – повторил он тише, и Герберту показалось, что он сейчас убежит. Потому что боится. Потому что уже отстраняется от него. – Ты хотел сказать, что случилось что-то странное? – спросил Герберт с недовольством. – Что? Но Анталь не ответил. – Прошу прощения, я сейчас вернусь! – воскликнул он – и исчез за дверью так быстро, что быстрее было бы только пройти прямо сквозь неё. Герберт выдохнул. Нашёл из чего делать тайну века! Ну да, укус – это приятно, иногда даже очень, а иногда даже совсем уж слишком, так что сдержаться сил нет. Эх, Альфреда бы сюда! Можно даже вместо окончания беседы. Потому что к чему оно вообще приведёт, это окончание? Анталь наговорит ещё больше странностей? Как будто всего сказанного недостаточно! А главное – как будто недостаточно того, что он слишком много знает! И кто его просил… «Вы думаете, такая сила даётся в мирных целях?» А как насчёт его собственной? Герберт потёр правое плечо. Оно не то чтобы болело… но уж точно напоминало о пережитом. Потому что когда Анталь впился в него своим ледяным взглядом, тяжёлым и страшным, как сошедшая лавина, это было слишком сильно, слишком мощно и несокрушимо, и Герберт ещё помнил, как старался сделать один-единственный вдох, но не мог… Он так умирал, когда – это было на закате – отец ворвался к нему в комнату, выбив замок в тяжёлой двустворчатой двери. Герберт запутался в складках его плаща, в его волосах, о которых даже и не думал никогда, что они такие длинные, и что-то ещё деревянное затрещало и сломалось, когда он упал на кровать. Вроде бы это подломился балдахин: papa не отличался большой аккуратностью, когда нёсся напролом, выбивая двери. А ещё он был сильным… наверное, именно поэтому Герберт передумал умирать, хотя и от укуса тоже мог бы, почему нет? Он впал в тяжёлое забытьё – не шевелился, не дышал, не видел. Потом он слышал над собой рыдания, ощущал блуждающие по замку сквозняки и понимал, что всё, в общем, закончилось. Такая ясная и простая мысль: если бы мёртвое тело могло думать, то думало бы именно так. А потом его коснулся лунный свет. Он появился, когда уже совсем стемнело – проник через незашторенное окно. Герберт шевельнулся и нехотя поднялся: всё тело так ломило… зато в голове ощущалась такая лёгкость, словно там никогда не было разума. Он тряхнул волосами – и они упали ему на плечи – чистые, светлые, и ещё длинные, как у отца, как прежде, до болезни. Герберт коснулся их, залюбовался ими на свету, засмеялся. Его смех вывел отца из забытья. Оказалось, отец всё это время сидел у кровати – такой жалкой и скорчившейся тенью… Когда он увидел Герберта, то вскочил на ноги. Когда увидел его заново отросшие волосы, то испугался. Герберт ещё сказал ему: – Папа, смотри! И, смеясь, закружился по комнате – в одной тонкой батистовой сорочке, невесомый сам по себе. Как отреагировал отец, правда, он не запомнил, потому что его тотчас же потянуло к луне. Он знал, где должен быть! Рудольфа он нашёл бы и за тысячу миль от замка, хотя на самом деле тот был гораздо ближе. Правда, оказалось, что сначала надо пройти мимо отца. А отцу его отпускать не хотелось… Скрипнула дверь, и Герберт очнулся от воспоминаний: Анталь вернулся, неся стопку сложенных вещей. – Ночные сорочки, – сказал он, опуская их на сундук, – халаты и ещё полотенца. Для вас и вашего Альфреда. Он избегал прямых взглядов так старательно, что Герберт взбесился. – Эй! – воскликнул он. – Вот только не надо делать вид… Анталь молча уставился на него – и Герберт вздрогнул. Взгляд был тяжёлый и тёмный, как глубокая вода, как полынья чёрной безлунной ночью. Ему что, так плохо? Однако не успел он задать вопрос, как Анталь заговорил: – У меня болит голова, – сказал он, – и я пытаюсь оказать вам гостеприимство. Вы кричать намерены? – Я… прости, нет. Нет! – Герберт смутился. Ну конечно, доброволец и всё такое… – Я просто хотел, чтобы ты мне что-то сказал! Ты ведь начал… Анталь вздохнул и сел с ним рядом на кровати: – Что? – О своём обращении, – Герберт уставился на его руки, сложенные на коленях. Он так хорошо помнил их прикосновения… которые ему уже никогда не ощутить на себе, потому что будет странно, если Анталь станет помогать ему одеваться или, например, расчёсывать его волосы. Хотеть подобного было дико, но не значит же это, что Герберт не скучал! – Ты ведь тогда обратился? Ты что-нибудь видел, пока… – Я обратился? – спросил Анталь с сомнением. – Нет уж: Агошт сдержал обещание, и я тоже. Я помог ему вернуться домой, и вот тогда… Почему вы думаете, что я должен был видеть что-то? – Не знаю! – сказал Герберт, досадуя. – Ты просто знаешь больше, чем мне сказал, и ещё… откуда у тебя вдруг вещие сны? Кажется, Анталь чуть заметно улыбнулся – во всяком случае, взгляд у него потеплел: – А почему бы мне не видеть снов? – Не знаю! – повторил Герберт. Он чувствовал, что в шаге от того, чтобы сказать о чём-то важном, но Анталь всё никак не мог толкнуть его на этот шаг! Хотелось его даже стукнуть. – Просто расскажи, – попросил он, – иначе я сам сойду с ума вместе с тобой! Ты молчишь, а я… не могу же я тебя встряхнуть, чтобы ты заговорил! Мне нужно, чтобы ты продолжал. Пожалуйста, – попросил он ещё раз. – Ну раз уж вы так хотите… – Анталь пожал плечами. – Да, когда Агошт в первый раз меня укусил, видение у меня было, хотя я ещё и не обратился. Я вдруг очутился в храме – громадном, тёмном и ещё гораздо более древнем и запутанном, чем любые христианские храмы. Я даже не уверен, что он находился на поверхности земли, потому что темно было так… там не то что дневного света, там даже и ночи настоящей не было, понимаете? И всё же я видел – так, как сейчас вижу в темноте. Мне ведь сейчас не то чтобы очень нужен свет. – И что ты увидел? – Колонны, – Анталь вздохнул. – Такие высокие-высокие, как молодые сосны, и не по одной, а вместе – по две, по три… Зал был всего один, общий, такой высокий, что не разглядеть потолка, но эти колонны… казалось, что их там бесконечное множество, этих углублений и стенных ниш, для всего найдётся место. Как пчелиный улей или катакомбы… И ещё – камень был тёплым, словно в нём текла кровь. Мне эта мысль пришла в голову, когда я дотронулся до него, понимаете? И тогда я подумал, что это не деревья. – А что? – Артерии. Кровь земли… или что-то такое. Я не знаю. – Но если есть храм… – начал Герберт. Отчего-то он подумал, что отец его, наверное, убьёт. В смысле, очень рассердится. Ему же так не нравится мысль о вмешательстве мистических сил в его дела! Настолько, что он лучше скажет, что нет никаких сил и никогда не было. Но у Анталя другой ответ, ведь правда? Правда или нет? – Всё же это не совсем храм, – возразил Анталь. – Это просто место… В храме молятся и совершают много разных действий, а туда достаточно просто прийти, чтобы что-то получить. Поддержку или истину… но, опять же, не то, о чём обычно молятся в храме, для чего нужны жертвы и всё такое разное. Это ни на что не похоже! И раз есть храм, то вы правы, есть и боги, но и они не похожи на богов. У них нет ни числа, ни имени, к ним нельзя прийти с подношениями, их нельзя умилостивить или склонить на свою сторону. Они не нуждаются в ритуалах и почитатели им тоже не нужны. Они просто есть – так же, как остаётся существовать этот мир, когда мы закрываем глаза. Собственно, им больше ничего и не нужно – кроме существования мира, который они отдали людям. Мать говорила мне когда-то давно… но всё пришлось забыть, – он нервно сцепил пальцы в замок. – Пожалуйста, не думайте, что это так уж важно… – Почему? – Я не хочу говорить об этом. – То есть? – Герберт растерялся. – Примите как есть, – попросил его Анталь. – Вы видели, каким я вас встретил, я был не в себе. И Агошт не находит себе места. Вам не жаль его? Я не хочу вспоминать то, что уже давно забыл, потому что это снова выбьет меня из равновесия, и я не уверен, что каждый раз смогу возвращаться обратно. Вам понравилось видеть меня таким? Едва ли. – Но… – Герберт открыл рот. Он никак не мог сообразить: при чём тут это?! И если знаешь правду, то зачем её скрывать? Однако Анталь нахмурился. – Истина вам дороже? – спросил он. – Ну что ж, можете поискать её сами, если хотите. Только сразу говорю вам: вы её не найдёте. Раз вы оружие, то вам всегда будет нужна рука, которая бы вас направляла. Миру, которому мы принадлежим, противно единоличие! Как вы не понимаете? – он вздохнул и снова попросил: – Пожалуйста, не мучайте меня! Не говорите об этом со мной или дайте мне уйти. Я так не могу… – Ладно, как скажешь, – Герберт уступил. Сходил Анталь с ума или нет, терзать его в любом случае было бы невежливо. Любую правду можно выбить, но нужно ли? – А где Альфред? – Агошт увёл их с графиней в сад, – Анталь поднялся, слегка шатаясь. Теперь он выглядел так, будто ему здорово досталось, и у Герберта даже мороз пробежал по коже: как это? Неужели он заметил это только сейчас? – Можем позвать их… сказать, что поговорили. Если они у нас под окнами, конечно. – Подожди! – Герберт остановил его, ухватив за белую тонкую руку. Анталь посмотрел на него молча, усталым, измученным взглядом. – Я, наверное, сделал что-то не так… могу я тебе помочь? Анталь посмотрел на него ещё недолго – и его губы, затенённые эспаньолкой, дрогнули в лёгкой улыбке. Герберт подумал вдруг, что давно забыл, какого они оттенка, какой формы, а ещё… есть то, чего он никогда не знал. Неправильно будет пытаться узнавать об этом… – Вы всё можете, – Анталь вдруг прижал его к стене возле окна, и Герберт ощутил полузабытый запах цветов и ладана. Ох боже… как давно это было! – Но я не знаю… – ещё попытался сказать он. – Анталь засмеялся и легко расстегнул ему воротничок. – Ладно, только… сильно не надо, ты меня понял?! – А когда я вас не понимал? – тихо спросил Анталь. Он обнажил ему шею, откинув волосы с плеча, и Герберт, испытывая искушение зажмуриться, подумал: хорошо, что они никого сюда не позвали! Вряд ли бы их сейчас правильно поняли… Он вдохнул – глубоко, как перед прыжком, может быть, в самую бездну. И, потому что всё-таки было страшно, закрыл глаза.***
Проводив Генриха, Август Бадени возвращался в гостиную с тяжёлым чувством. Его никак не покидала мысль, что тайна, которая связана с графом и которую все, кажется, пытаются от него скрыть, ужасна. Это не каприз. И не причуда. Это кошмар. Возможно, он преувеличивал. Очень даже вероятно. Такое с ним случалось, особенно когда вдруг накрывала экзальтация. Другим нужно было принимать разные стимуляторы, возбуждающие, чтобы достичь такого состояния, а он впадал в него сам, непреднамеренно и часто. Артистический темперамент… и, вероятно, с нервами что-то не то. Он вздохнул и вышел в гостиную. – Граф! Что-нибудь случилось? – обеспокоенно спросила графиня фон Карлштайн. Август оглядел её, Альфреда. Разум был слегка затуманен. – О нет, не думаю, – отозвался он. – Скажите, а виконт ещё не возвращался? – Увы, нет, – Александрина пожала плечами. – Похоже, им нужно о многом поговорить. – Да-да… двести лет разлуки, – на мгновение Август позавидовал Анталю, который всегда знал, что сказать, а кроме того особенно не нуждался в разговорах. Ему было хорошо в молчании и наедине с собой. – Надеюсь, рассвет они не пропустят… а который час? Часы на каминной полке показывали половину четвёртого. Август постучал по циферблату. У него возникло странное чувство: будто стрелки не движутся, хотя… может, просто отдать их почистить? Во избежание головокружения он отошёл подальше – и тут услышал голос Александрины: – Всё просто замечательно, дорогой граф, но мне, пожалуй, пора. – Как, уже?! – Август обернулся к ней. – Неужели так скоро? – Думаю, завтра вечером Генрих захочет получить сюда все свои вещи, – графиня пожала плечами. – У него есть шанс помириться с Фредой, но он упустит его. Больше того: я хочу, чтобы так и было, потому что иначе ему придётся проглотить всё, что она ему сказала, а он ни в коем случае не должен делать этого! Ему и так… впрочем, вы видели его, – она неопределённо махнула рукой. – И он наверняка сказал вам что-то. – Сказал, – согласился Август. – Сказал, дорогая графиня, сказал! Что-то вроде того, что он приносит несчастья… боже, не могу вспомнить! – он схватился за голову. – Вино, что ли, такое странное… вы ничего подобного не чувствуете? – Нет, ничего, – Александрина беспокойно переглянулась с Альфредом. – А вы? – Не знаю, – Август опустился в кресло. Кажется, у него слишком резко участилось сердцебиение. Он увидел внутренним взором: поля, холмы… вышитые алые цветы на чёрном бархате, на золотых стеблях. Над лесами, над зеленеющими равнинами в предрассветной серой дымке пел ветер; пахло хвоей, хмелем и дикой свежестью. Свободой. – Я ничего не знаю. Сегодня вышла очень странная ночь… странный час, – он вспомнил слова Анталя. – Анталь, во имя… всего святого! – он притронулся к виску; голова налилась свинцовой тяжестью. – Позвольте, я провожу вас! Альфред, идёмте с нами. Что-то билось в нём, гудело, как набат. Он чувствовал себя проводом, по которому пропускают электрический ток, и заряд постепенно всё увеличивается. Нужно выйти в сад, иначе его обожжёт и распластает… он последовал за этим чувством, накинул пальто в прихожей, пока Альфред и Александрина смотрели на него с нарастающим беспокойством. – Может быть, вам тоже лучше прилечь? – спросила Александрина. Август махнул рукой и выбрался в сад, на воздух. Надо было убираться подальше отсюда! Но в этом месте, в этом доме, на этой земле, объятые этим космосом – они все были едины, так что уйти ему было некуда. Он шёл прямо по дорожке, сквозь ветер и колючий снег. Потом остановился, повернулся к дому лицом. Нужные ему окна выходили на другую сторону… но не так уж они были нужны ему, чтобы понять, где именно всё происходит. Но что? Он упал на колени в снег. Такое уже было – только снега никакого не было. Был жар, огонь и пепел… Он сунул руку за пазуху: ни раны, ни крови. Но память… Почему вот так? Земля наполнилась шумом: кто-то бросился к нему. Это было уже неважно: Август всё равно ничего не видел и не слышал. Он рухнул в снег, уткнулся в него лицом… и вдруг услышал над собой голос: – Отойдите от него! Анталь?! Август поднял голову, попытался взглянуть сквозь снег, облепивший ресницы, но не увидел, кажется, ничего: тёмная тень, рубиново-алые искры, как светлячки… Его окутало чем-то мягким, его поставили на ноги, но он всё равно оставался словно бы где-то не здесь: у него никак не получалось увидеть, где он находится. Снег застилал ему глаза? – Пойдём, горе мое! – шепнул Анталь, целуя его в висок. – Нет, мне не нужна помощь! – огрызнулся он на кого-то. – Вы сделали всё, что могли – я сам, не трогайте! – Любовь моя, что происходит, а? – жалобно спросил Август, чувствуя, как его тянут куда-то в сторону крыльца. Всё вокруг казалось нечётким и слабым, как сквозь наброшенную вуаль, но рядом мерцало что-то, похожее на непрестанно льющийся поток серебристых искр – как брызги шампанского… Где-то в той стороне остался виконт, не так ли? Но когда всё стало таким? – Ударило тебя, ударило! – шептал Анталь, ведя его по ступенькам. – Ты оказался между нами, между виконтом и мной… Закрой глаза! Август послушался, прижимаясь к его плечу. Это было легко. Чем видеть перед глазами хаос и путаницу из наталкивающихся друг на друга, безликих, смазанных очертаний, лучше вообще ничего не видеть. Раз уж что-то такое случилось, лучше довериться Анталю: он хотя бы на ногах стоит и видит, куда идти. Хорошо, конечно, было бы во всём разобраться, но когда так болит голова… Неужели у него вдруг откуда-то взялась мигрень? Даже при жизни с ним такого не случалось, так почему теперь? Они вошли в гостиную – Август понял, что это она, по скрипу двери, по запаху чужих духов и дыма, который казался теперь болезненно резким. Вскрикнул Генрих – Август узнал его по голосу, по хрипотце и ассонасу, окрасившему всё перед глазами травянисто-зелёным и золотым. Но разве он не должен спать в подвале? Что случилось? – Что случилось? – вторя ему, спросил Генрих, тоже сам не свой от беспокойства. – Обморок, – ответил Анталь – прохладный, успокаивающий и мягкий. – Дайте нам пройти. – Что вы, я вас вовсе не задерживаю, – Генрих отступил, точно свернулся клубком у порога. В воздухе остался след цветочной горечи, острое подозрение – Анталь провёл его сквозь них, в темноту и тишину коридора, как в преисподнюю. Словно он был хранителем подземных врат, а Август – заблудившейся душой. – Тебе нужно выспаться, – сообщил Анталь, когда они остановились у гроба. В подвале пахло лакированным деревом и ещё немного цементом… а от Анталя – почему-то кровью, когда он оказался напротив и близко. – Завтра ты будешь чувствовать себя лучше. Я так думаю. – Изумительно будет, если нет… – выдохнул Август. Говорить было настолько тяжело, словно он с оглушающим грохотом ворочал в голове камни. Анталь помог ему снять пальто, ещё что-то, чем укутывал его поверх… Август никак не мог понять, что это такое, но уловил слабый запах жасмина. Виконт был причастен? Как быстро они с Анталем оказались рядом… но при попытке задуматься, почему и как, затылок наполнялся такой тяжёлой, липкой, мерзкой болью, что лучше было вообще ни о чём не думать. – Ложись, – прошептал Анталь, помогая ему опуститься в гроб. Там оказалось что-то вязаное и мягкое… и Августа вдруг озарила мысль. Буквально озарила, до вспышки перед глазами. Это же плед. Ужасный… ужасно тёплый. Выходит, это он сегодня будет ночевать в гробу под пледом. Только сказок не хватает. Впрочем… куда это собрался Анталь. – Останься, – попросил Август. – Ты мне нужен, – добавил он ещё. Анталь шевельнулся – воздух пришёл в движение, – а потом сказал: – Да. Виконт сам справится. Он лёг рядом с Августом и опустил крышку. Сначала стукнуло – а потом наступила тишина, то есть тихо было и так, но теперь она стала абсолютной. Август прижался к Анталю, положил голову ему на плечо, щекой чувствуя шерстяную ткань как тоже болезненно грубую. – Подожди, – прошептал Анталь. Он разделся – снял и рубашку тоже, так что Август смог прижаться к его обнажённой груди, ощутить твёрдость мышц, расслышать едва уловимый стук сердца… провести по животу ладонью, ощутить под пальцами начинающиеся жёсткие волоски. – До утра хоть подожди, – прошептал Анталь, и рубиновые искры его голоса засияли ярче: прикосновение действовало на него, наполняло желанием, но он был слишком совестливым, чтобы пытаться получить что-то сейчас, а жаль. Хотя Август не был уверен, что и впрямь может дать ему хоть что-то. Анталь скользнул рукой к его затылку, зарываясь в волосы, словно точно знал, где болит. Сначала сделалось нестерпимо, но потом – гораздо легче, чем прежде, и Августа потянуло в сон. Анталь укутал пледом их обоих; можно было просто остановиться на мысли, что всё будет хорошо, но Августа тревожило одно: что это ещё была за кровь, чей запах он чувствовал? Не говоря уж о том, что пытался объяснить Анталь, пока не начал врать, и откуда взялся Генрих там, где уже никак не должен был находиться. – Хватит с тебя на сегодня, Агошт, – вздохнул рядом Анталь, точно уже знал обо всех вопросах, которые Август готов был задавать, невзирая на своё проклятое, непонятно с чего возникшее состояние. А он хотел знать! Хотя если завтра будет лучше… он не забудет до завтра. Он уткнулся Анталю в шею, надеясь, что не забудет до завтра также и пережитый опыт. Было бы очень неплохо его записать – и неважно, что не для потомков. Записная книжка у него, между прочим, до сих пор была с собой – осталась в кармане пальто. Ни пристойной одежды, ни ленты для волос, ни даже носового платка, значит, не было, а она была! Кажется, в нём окончательно проснулся литератор. И даже мужчину в себе убить было гораздо проще, чем его. Чёрт бы его побрал!