После Бала

      Маленькая гостиная вполне оправдывала своё название: по размерам она действительно была скромной. Не для официальных приёмов. Но зато для частной беседы она подходила как нельзя лучше. Здесь не было окон; дальнюю от входа стену, где могло бы располагаться окно, занимал превосходный гобелен, изображающий соколиную охоту. На полу лежал толстый ковёр, который глушил шаги. По цвету он подходил к тёмно-красному с золотыми узорами шёлку, которым были обтянуты стены и обита мебель – диван и два кресла, немного вычурные, в духе барокко, с очень тонким резным орнаментом в виде листьев, украшавшим спинки и подлокотники. Перед ними стоял выполненный в том же стиле столик, с изогнутыми ножками и тяжёлой столешницей тёмного мрамора, совсем как доска на камине. А к камину была придвинута кушетка с мягким изголовьем.       Вот кушетка Альфреду больше всего понравилась. Когда он наконец-то попал в эту комнату, он уже ног под собой не чуял. Хотелось просто упасть куда-нибудь и не подниматься прямо до следующей ночи.       Он очень устал. И ему было очень-очень плохо. Даже то, что он принял ванну, переоделся и распутал свои непослушные кудрявые волосы, не очень-то его приободрило. Нет, чтобы ванна с пеной и новая одежда могли решить все твои проблемы, нужно быть кем-то другим. Сарой, например.       Но и ему было до неё далеко, и она была от него далека. Где она теперь, он не имел представления.       В каком-нибудь городе?       Он старался не задаваться этим вопросом и в самом начале этой ночи, когда сидел на развалинах ветряной мельницы и нервно разглаживал на бедре складки розового, расшитого красными цветочками жюстокора*, который пришлось позаимствовать у одного из гостей на Балу. Должно быть, когда-то этот предмет одежды поражал своей пышностью, но теперь, спустя два века после того, как вышел из моды, впечатление производил жалкое: ткань запачкалась, потёрлась, вышивка истрепалась, а кружева, украшавшие манжеты, посерели и стали похожи на давно не стиранный носовой платок. Кроме того, на них остались пятна пыли и крови, но Альфред не брался судить, чья это кровь. Может, его. А может, и не его. Он просто этого не помнил. Если уж на то пошло, весь последний месяц ему запомнился очень слабо, мимолётными, беспорядочными урывками. Альфред сравнил бы это с затянувшимся похмельем, – если бы только знал, что такое похмелье: за свои двадцать два года он, стыдно сказать, ни разу не напивался. А ещё говорят, что студенческая жизнь – сплошное веселье и попойки! Но запоем Альфред только читал.       Зря, наверное. Потому что именно любовь к чтению и интерес к фольклору завели его, в конце концов, в Трансильванию. Без них бы он...       А что он вообще помнил?       Ничего конкретного. Хотя нет: у него была Сара... Как будто не в этой жизни, очень-очень давно. И он любил её, когда-то. А потом...       А потом она ушла. И вот уже третью ночь он приходит сюда, в надежде, что, может быть, она вернётся.       Зря, наверное.       Ещё до зимы в яме фундамента скопилась вода; теперь она замёрзла, и в чёрной поверхности льда отражалась луна. Лёд искрился, как зеркало. И Альфред поневоле вспоминал зеркало – но не в бальном зале, а другое, в спальне и во всю стену. Зеркало, в котором отражался он один, хотя в комнате их было двое.       Будет лукавством сказать, что на протяжении этих двадцати восьми дней память Альфреда только и делала, что подбрасывала ему воспоминания о виконте, разум – мысли о виконте, а воображение – фантазии с участием виконта, самого непристойного свойства. Ничего такого не было. Но днём, пока он лежал в земле, крепко обнимая Сару, ему снилось – а вампирам нет-нет да и снятся сны – близость совсем другого тела, которое нельзя было спутать с женским. У женщин не бывает такой плоской груди, подтянутого живота, крепких бёдер и кое-чего ещё, продолговатого и ощутимо твёрдого, так и норовящего упереться прямо в тебя во время танца. И во время борьбы на полу. И когда на тебе, совершенно беспомощном и беззащитном, оказываются сверху (вот тут было уже совсем близко!). Для бедного Альфреда стало откровением, что такое вообще может быть. Почему-то, когда он под руководством профессора Абронзиуса знакомился с трудами Ван Хельсинга и читал о том, что все вампиры не менее, чем голоду, подвержены противоестественной, истинно тёмной страсти, он решил, что это... ну что-то вроде страстного коллекционирования насекомых. Месяцами ищешь подходящий экземпляр, ловишь (обольщаешь) и высушиваешь (выпиваешь досуха) с особенным удовольствием. Ну не может же это быть... то, что он подумал! Известно ведь, что вампиры не могут иметь детей. Значит, и это им не нужно...       Месяц, проведённый с Сарой, изменил его взгляды. Оказалось, дело тут вовсе не в детях. Совсем не в детях! Это стало понятно сразу, как только Сара вошла во вкус.       Никогда Альфред не думал понять, что испытывает загнанная лошадь, мечтающая, чтобы её пристрелили. В романах жертвами становятся трепетные девы – насильников или коварных возлюбленных мёдом не корми, только дай подкараулить несчастную, когда она идёт навестить больную тётушку или пасёт овечек в поле, – но что трепетная дева может сама дать фору матёрому насильнику, он не ожидал. Это не она – это уже он кричал: «Сара, стой! Не надо! Сара!..» Но тщетны были его крики и мольбы. Она опрокидывала его на спину и осёдлывала сверху – необузданная и яростная, как фурия. Отказывать ей было бесполезно: она попросту не спрашивала согласия. Она брала. Так же, как забрала его кровь, его жизнь и человеческую сущность, когда обратила, чуть ли не у профессора на глазах. Но тот был настолько поглощён своими записями, что ничего не заметил...       Наверное, это было последнее ещё человеческое воспоминание Альфреда: ночь, холодный снег, набивающийся за манжеты, и раздирающая боль в шее, которая постепенно захватила всё его тело, переходя в агонию. Но закричать или позвать на помощь он не мог. Кажется, вампиры поражают свою жертву каким-то особым ядом, чтобы кричать было нельзя.       И чтобы кровь раньше времени не сворачивалась. Да. Это тоже очень важно.       Альфред хмуро поковырял ногтем вышитый цветочек.       Он устал сидеть на одном месте уже третью ночь, вслушиваясь в окружающую тишину и тревожно озираясь на каждый шорох. Он ведь уже давно понял, что Сара не придёт. И что пора проститься со всем, что было. Нужно оставить всё и идти дальше... но куда? Разве его где-нибудь ждут? Единственным местом, где его, возможно, ещё не забыли, оставался замок... но думать о том, чтобы вернуться туда, Альфреду было стыдно.       Он так ужасно себя повёл!       Он увёл у графа Сару, бросился на него самого с подсвечником, как с копьём наперевес. Он ударил кого-то из гостей по голове и отобрал у него этот проклятый жюстокор. Да он даже Куколя обидеть умудрился! Но больше всего... почему-то больше всего ему было стыдно показаться на глаза виконту. Даже больше, чем его отцу.       Начать хотя бы с того, как началось их знакомство... Альфред был ошеломлён. Красота виконта и блеск драгоценного шитья на его наряде друг друга стоили. Бедный ассистент так растерялся, что даже не знал, куда ему смотреть. Даже выронил драгоценную губку, подаренную ему Сарой...       Потом до него дошло, что глазеть на кого-то, открыв рот, просто невежливо, и он пришёл в ещё большее смятение. А потом Герберт взял его за плечи, чтобы проводить в замок... и начался кошмар. Альфред обнаружил, что просто не может стоять с ним рядом. В присутствии виконта у него разыгралось... если бы воображение! Тогда кровь приливала бы к голове, а не... не туда, куда совсем не надо было.       Это было настолько ужасно, что Альфред стал шарахаться от Герберта, как от прокажённого. Он не хотел платить за гостеприимство таким оскорбительным образом! Нет, он и вправду думал, что интерес к нему со стороны виконта – проявление гостеприимства и ничего больше; просто у младшего фон Кролока очень непосредственный нрав. И потом, существует же столько теорий, как опознать извращенца! И все, как одна, твердят: подобный субъект должен быть омерзителен. А разницу между «омерзителен» и «очарователен» Альфред чувствовал очень остро.       Потом он понял, что, скорее всего, очарование это вампирское, и запаниковал, а граф, со своим мрачным видом и речами про тёмный грааль, напугал его ещё больше. Самое странное, от этих речей Альфред сначала пришёл в восторг, а мистический облик его сиятельства...       В общем, ночью Альфреду снились странные сны.       И зачем, зачем он пошёл в склеп утром! Может быть, у него получилось бы себя обмануть...       Вдалеке послышался волчий вой. Альфред вскочил на ноги и огляделся кругом. Его пробрала дрожь. Вокруг было так жутко! И который же теперь час? В этом давно покинутом всеми месте любое время после наступления сумерек казалось глухой ночью, настолько дико и безлюдно здесь было.       Поднялся ветер. Быть метели! Альфред плотнее запахнулся в жюстокор и с надеждой уставился вниз по склону холма. Вернись же! Но всё было напрасно...       И тогда с того места, где он только что стоял, в воздух взмыла маленькая летучая мышка.       Ветреная ночь – не лучшее время для полётов, но Альфред ни за что не сбился бы с пути. Его тянуло в замок – словно он отвязал лодку, и её тут же подхватило течением. Без всяких усилий. Ветер был заодно с ним.       Но ветер же стал его злейшим врагом. Не успел Альфред преодолеть и половины пути, как началась метель. Да какая!       И его словно вынесло в водоворот – закрутило, понесло, швыряя из стороны в сторону: вправо, влево! Ветер усиливался – его подбрасывало кверху, ослабевал – и он начинал падать, а снег, колючий, злой, врезался в него со всех сторон... Три тысячи раз Альфред пожалел о своём решении вернуться в замок! Три тысячи раз поклялся себе не принимать больше решений на горячую голову! Но ничего было уже не изменить.       Его протащило по крыше надворотной башенки, и он рухнул в сугроб во дворе замка, теряя и способность планировать, и саму летучемышиную форму. «Больше никогда!» – в отчаянии подумал он, прежде чем ткнуться лицом в снег и потерять сознание.       Но ему не дали долго пролежать в снегу. Его всё-таки ждали. У замка фон Кролоков был отличнейший хозяин, который знал о своих гостях всё самое необходимое, ещё когда они были в пути. Снег скрипнул под остроносыми сапожками из мягкой чёрной кожи, и, остановившись возле бесчувственного Альфреда, его сиятельство извлёк из складок своего длинного чёрного плаща склянку с нашатырём. Откупорив склянку, он машинально принюхался, отпрянул, скривился, потому что воняло премерзко, затем смочил нашатырём носовой платок и, перевернув Альфреда на спину, сунул платок ему под нос.       Подействовало мгновенно. Почуяв резкий запах, Альфред застонал и сделал попытку закопаться в снег, но граф придержал его, не торопясь убирать платок, пока Альфред не затрепыхался и не вырвался:       – Не надо! Меня тошнит! О-о-о... – застонал он, закрывая глаза, когда различил лицо графа, склонившееся над ним.       – Я тоже рад видеть вас, Альфред, – спокойно улыбнулся его сиятельство, снова пряча и склянку, и платок в складках плаща. – Вам лучше? Можете встать?       – А можно я ещё тут полежу? – прошептал несчастный юноша, уже заранее зная, каким будет ответ.       – Нельзя. Вы закоченеете, а потом взойдёт солнце. Хотите получить загар третьей степени? (Альфред помотал головой, вздрогнув от такой шутки.) Ну вот. Давайте руку.       Он вытащил Альфреда из сугроба, но бедного юношу совсем не держали ноги, так что он повис на графе, уцепившись за его плащ. Как мешок с мукой:       – У меня так голова кружится... простите...       – Бедный ребёнок, – пробормотал граф, закрывая глаза. Он держался так прямо, что вполне мог сойти за соляной столп. Слишком давно на нём не повисали приятные во всех отношениях молодые люди, которые по возрасту годились ему в сыновья! Так что оставалось думать о хороших манерах и других чертах, свойственных цивилизованному человеку (и вампиру тоже). Ну и надеяться, что Альфред никогда не вспомнит о предложении отыскать тёмный грааль. Или хотя бы не истолкует его во фривольном духе.       Ох уж эти высокие материи...       Между тем Альфред выпустил из рук его плащ и слегка отступил. Его страшно шатало, перед глазами всё качалось и плыло, но он мужественно старался держаться на ногах. Граф посмотрел на него с некоторым недоверием:       – Вы можете идти, Альфред?       – Да, – кивнул юноша. – Куда идти?       – Я вас провожу.       Он шагнул к Альфреду и повёл его за собой ко входу в замок. Альфред только удивился его лёгкой, стремительной походке. Вот бы ему так!       Но сейчас он был мало на что способен. Ровный замковый двор казался ему перепаханным полем. Он только силился не потерять из вида фигуру графа, не сбиться с прямой и не упасть. Особенно не упасть: получить ещё одну порцию нашатыря ему ничуть не хотелось! И вообще, почему нашатырь? У аристократов должны быть нюхательные соли!       Он запнулся, вскрикнул и чуть не улетел лицом в снег.       – Осторожно, Альфред. – Граф поддержал его под локоть.       – Спасибо, – пробормотал юноша, мучительно краснея. Он вдруг почувствовал себя пятилетним ребёнком на прогулке с отцом. И хотя в этом возрасте отца у него уже не было, и вышло так, что он совсем не помнил его, это странное чувство было... слишком реальным?       И он вдруг ясно понял, что все его страхи, мысли о том, что его ненавидят, что с ним хотят поквитаться, наконец, уверенность, что он совершил что-то непоправимое и ужасное – всё было напрасно. Его ждали и его рады принять здесь. Действительно.       Граф провёл его полутёмным коридором («Осторожно, тут ступенька», «осторожно, поворот», «Альфред, это всего лишь портрет. Не стоит так пугаться»), и они очутились перед лестницей – парадной лестницей. Альфред сразу узнал её. Граф оставил его постоять минутку и кликнул Куколя, но сначала предложил:       – Можете сесть на ступеньках. Думаю, вашему костюму уже ничего не грозит.       – Спасибо, – отказался Альфред, – я лучше постою.       – Уверены? (Альфред кивнул.) Ну что ж, ваше право. Не делайте резких движений. Куколь! – крикнул он куда-то в сторону. – Комната, ванна, вещи господина Альфреда?       Горбун, приковылявший из коридора слева, частью рычанием, частью жестами объяснил, что всё готово, потому что граф, выслушав его, удовлетворённо кивнул. Но тут Куколь начал объяснять что-то ещё; и его сиятельство нахмурил свои тонкие чёрные брови. Поняв, что дело затянется, Альфред опустился на потёртый красный ковёр, которым была устлана лестница. Ему было очень плохо.       Хотелось лечь. Хоть даже и в землю на целый год. Интересно, его пустят на Бал? Он очень хотел бы увидеть...       Нет, конечно, не Бал. Подумаешь, целая толпа не-мёртвых! Невидаль. Нет, его интересовал только один... тот, который даже встретить его не вышел. Значит, всё, что он говорил, и вправду было только пустыми словами? Обидно... И горько помнить так много о том, кто тебя забыл. Потому что Альфред, хоть и видел младшего фон Кролока всего четыре раза, запомнил очень хорошо. В любой момент он мог воспроизвести в памяти его взгляд, его певучий голос, те французские словечки, которые он вворачивал в разговоре... Он помнил его улыбку, изгиб его ресниц; ледяное спокойствие его черт, когда он лежал в гробу, цвет его губ, когда на них нет помады. Его походку – порхающую, лёгкую. И жесты. И небрежно-скучающую позу у колонны в бальном зале. Увидит ли он это ещё хоть когда-нибудь?       Конечно, можно было бы спросить что-нибудь о нём у графа. Может, сейчас Герберта просто здесь нет. С другой стороны, разве вампиры не привязаны к родной земле? А хотя Альфреда ведь не слишком тянуло в Кёнигсберг...       Точнее, нет. Пусть у него там осталось буквально всё – и лекционные записи в столе, и летний костюм в шкафу, и купленные у букиниста потрёпанные томики классиков на книжной полке, – он точно знал, что никогда уже туда не вернётся. Его место здесь – там, где закончилась его жизнь и началось бессмертие.       Он услышал шаги и вскочил на ноги. Зря! Голова у него закружилась, и он больно ударился грудью о перила, едва успев зацепиться за них.       – Альфред! – Граф, в мгновение ока очутившийся возле него, явно сердился. – Вам мало того, что вы уже ударились головой? С чего это вы вздумали скакать?       – П-простите... я только...       Граф посмотрел на него – а потом вдруг мгновенно перевёл взгляд куда-то поверх его головы... Альфред обернулся: в дверях стояла Магда. Она беззвучно ахнула, поднося ладонь ко рту, и уже было хотела что-то ему сказать, как её прервал голос графа:       – Иди к себе, Магда.       – Но ваше сия... ой, всё, ухожу, ухожу!       Она поспешно скрылась за дверью. Но как же так! Альфред, чувствуя себя, будто его ударили, повернулся к графу; однако тот смотрел на него, задумчиво улыбаясь уголком рта.       – А с вами не соскучишься, Альфред… Идёмте, – он поднялся на ступеньку выше и протянул юноше руку, – вам нужно переодеться. Розовый вам, конечно, к лицу, но эту тряпку, – он поддел ногтем кружево на отвороте жюстокора, – остаётся только выбросить.       Альфред оперся на его руку. А что ему ещё оставалось? Снова упасть? Граф вывел его наверх, в знакомый коридор; Альфред узнал портреты. Он ожидал, что сейчас его проведут налево, но ошибся: направо, в ту часть замка, где он ещё не бывал. Его внимание привлекло пустующее место на стене – светлый прямоугольник на деревянной панели, как будто там тоже висел потрет, но его почему-то сняли. Почему? Не вовремя задумавшись, он чуть не налетел на стоявшие у стены доспехи. Его сиятельство только вздохнул и покачал головой.       Он приостановился и подождал Альфреда, потом они снова повернули направо и остановились перед какой-то дверью. Граф открыл её. За ней оказалась освещённая, но довольно пыльная комната. Спальня.       – Ванная направо, – сказал его сиятельство. – Там вы найдёте всё необходимое. Приведите себя в порядок и переоденьтесь; только не засните. Через час я пришлю за вами Куколя; он проводит вас. Договорились? (Альфред хотел сказать, что лучше бы вместо Куколя пришла Магда, но кивнул. Спорить с графом не хотелось.) Отлично. Чувствуйте себя как дома, Альфред.       Оставив Альфреда у двери, он направился дальше по коридору, и юноше оставалось только подивиться стремительности и лёгкости его походки. Ну ладно... Собравшись с духом, Альфред решительно вошёл в спальню.       И увидел костюм, разложенный на кровати.       Он подошёл поближе, чтобы убедиться, что глаза его не обманули. Сначала ему показалось, что он видит свой собственный костюм, в котором прибыл в замок; но вблизи убедился, что ошибается. Это была копия – но превосходная копия. У него никогда не хватило бы денег на куртку из такого мягкого бархата и чулки из шерсти такой тонкой работы. И брюки у него были просто белые, а не красивого кремового оттенка.       Значит, сейчас он выйдет из ванной и преобразится в старого доброго Альфреда?       А, право, он даже как-то привык к своему жюстокору...       Вздохнув, он, с горькой усмешкой, повернул голову; и тут его внимание привлёк пыльный тёмно-зелёный чехол, который как-то сливался со стеной, и потому он не заметил его сразу. Чехол был прямоугольный, достаточно большой... Альфред вспомнил светлое пятно на стене.       Неужели тот самый портрет?       Ему стало любопытно. Наверное, подумал он, если портрет сняли, но не выбросили, а зачехлили и поставили сюда, это не просто так: его всё-таки хотят сберечь. Но не хотят видеть. Почему? Может быть, это портрет покойной графини фон Кролок? Если у графа есть сын, то, по логике, должна была быть и жена; если её здесь нет, значит, она, наверное, умерла... Альфреду стало любопытно, и он приблизился к портрету.       Да, он отдавал себе отчёт, что тратит драгоценное время, что поступает, скорее всего, невежливо и что никакой ценной информации не получит, но – интересно же! Он повозился с туго затянутыми тесёмками и, сдерживаясь, чтобы не чихнуть от пыли, всё-таки развязал чехол и открыл портрет.       И очень удивился: не было там никакой графини. Это вообще оказался мужчина – молодой, симпатичный, но всё-таки мужчина, одетый в серебристо-серый шёлк. Он улыбался, чуть склонив голову набок, и его длинные светлые волосы, небрежно завитые на концах, ниспадали ему на плечи.       В первое мгновение Альфред даже принял его за Герберта, но потом убедился, что это кто-то совсем другой, хотя и чем-то похожий... фамильное сходство, наверное? Мужчина с портрета улыбался задорно, чуть прищурившись, словно у них с Альфредом был какой-то маленький секрет на двоих. Например, они собрались вместе разыграть графа, чтобы тот не выглядел таким мрачным.       Странно. Кто это? Может, брат графа, безвременно сгинувший на чужбине? Они, правда, не похожи вовсе, но если один ребёнок похож на мать, а другой на отца, это нормально. Наверное, да – это любимый младший сын, немного избалованный, которому всё позволяли, и поэтому, кажется, он готов был озорничать до старости... пока с ним что-то не случилось. И потому портрет здесь, а его самого среди гостей на Балу не было: Альфред бы его запомнил... Наверное.       Так, если он сейчас не поторопится, то будет купаться в ледяной воде! Путаясь в тесёмках, он наспех зачехлил портрет, потом всё-таки чихнул – ну и пыль! – и поднялся на ноги, помня указание графа: не делать резких движений. Ему уже было лучше, чем на лестнице, и он почувствовал облегчение, когда разделся, сбросив одежду кучей на полу, и погрузился в чистую, приятно тёплую воду.       Ему правда не хватало этого. Воды, мыла, губки, полотенец, чистого белья, – а ещё расчёски. К счастью, последняя тоже имелась рядом, на полочке. Альфред намыливался долго, старательно, словно рассчитывал смыть с себя кожу, потом вымыл голову и сполоснул волосы чистой водой из ковшика. И долго-долго сушил их полотенцем, не обращая внимания даже на боль, отдающую где-то в затылке. Наконец-то стать чистым – до чего хорошо! Как подняться с постели после долгой-долгой болезни, выйти из душной комнаты, вдохнуть прохладный воздух и наконец-то почувствовать себя живым.       Ну ладно, основательно не-мёртвым.       Расчёсываться было труднее, но Альфред терпел, стиснув зубы. После месяца скитаний волосы у него всё больше напоминали паклю, и если раньше, когда он был одержим жаждой крови, ему было, по большому счёту, всё равно, то теперь он хотел привести себя в порядок. Поэтому он терпел; и наконец-то расправившись с этой процедурой, почувствовал себя таким уставшим, словно только что подрался с целой ротой солдат. Ну или перетаскал туда-сюда по лестницам целую кучу книг, помогая на кафедре в университете.       Сил одеваться уже почти не было, и он с удовольствием завалился бы на кровать и уснул, но он не мог так поступить, как и не мог явиться пред сиятельные очи графа, обмотав бёдра одним лишь полотенцем. Поэтому пришлось одеваться. Костюм ему понравился: брюки хорошо облегали бёдра, чулки – икры. Правда, с галстуком он что-то навертел. И как вампиры вообще обходятся без зеркал? Ну хотя бы брови подводят, например. С посторонней помощью? Так вот почему Магда выглядела так, будто переборщила с этим!       Альфред представил Шагала или хуже того, Куколя, подводящего Магде брови, – и у него вырвалось нервное хихиканье. Потом он вспомнил Герберта...       Ему стало тоскливо.       За дверью послышались шаркающие шаги. Альфред торопливо накинул куртку, ещё раз пожалев, что не увидит своего отражения. Машинально он сунул руку в карман и обнаружил там сложенный носовой платок, обшитый кружевом. У графа был похожий на Балу...       Наверное, это обязательная часть любого вампирского костюма, подумал он.       Дверь отворилась, и за ней показался Куколь с подсвечником в руке. Да, верно, людям необходим свет...       Вампирам – гораздо меньше.       Альфред вышел из спальни, и, как он и ожидал, горбун повёл его в ту же сторону, куда до этого удалился граф.       Таким образом он и оказался перед маленькой гостиной, где из всей обстановки ему больше всего понравилась кушетка. Куколь оставил свечи на столике у двери и ушёл, притворив дверь за собой.       Наверное, граф сейчас должен прийти... Вздохнув, Альфред побрёл к дивану.       С другой стороны, ему же сказали чувствовать себя как дома, правильно? А дома он бы прилёг на минутку. Всего на минутку! Он тотчас же встанет, если граф придёт!       Он решительно улёгся на кушетку. Потом, не сдержавшись, зевнул. И подложил ладонь под щёку. Да, после ванны лечь у огня – как раз то, что нужно... Граф его поймёт. Ну, наверное...       Вздохнув, Альфред закрыл глаза и задремал. Ему было тепло и хорошо... И какая разница, что ещё далеко до рассвета?       – Вижу, вы здесь устроились, Альфред? Нет, не вставайте! – Его сиятельство остановил встрепенувшегося Альфреда жестом. – Я вам запрещаю. Лежите. Не будете против, если я немного потесню вас?       – Тоже ляжете? – Альфред растерялся.       Граф посмотрел на него странно.       – Нет, – сказал он, – сяду рядом с вами. Наш разговор не будет долгим – не беспокойтесь, Альфред.       Он где-то оставил свой плащ и, может быть, даже переоделся – во всяком случае, сейчас он выглядел по-домашнему, не так пышно, как когда вышел встречать Альфреда и профессора в ночь перед Балом. На его нынешнем костюме не было вышивки; единственным украшением можно было считать застёжки-бранденбурги на длинном, до колена, доломане**. И, конечно, манжеты из чёрного кружева, – очевидно, он питал к ним слабость.       – Что это вы навертели у себя на шее? – спросил он, разглядев галстук Альфреда. И нетерпеливым жестом поманил юношу к себе: – Ну-ка сядьте.       Он опустился на кушетку и стал развязывать на Альфреде галстук. Юный вампир удивился, что при этом ему нисколько не мешают длинные ногти. Ловко распутав узел, его сиятельство завязал ленту галстука пышным бантом и сказал:       – Ну вот, так гораздо лучше.       – С-спасибо... – неловко пробормотал Альфред. Граф поднял на него глаза – и юноша вздрогнул, заглянув в них. Это было как смотреть сквозь толщу воды – перед грозой или перед штормом... Ветер затихает; и вода кажется совсем спокойной, но это обманчивое спокойствие. И опасно с головой довериться ему.       «Море времени... – вспомнил Альфред. – Оно такое?»       Он боялся шевельнуться, – как будто наблюдал за хищным зверем, и неизвестно, что могло бы произойти в следующую секунду. Разум кричал ему: ты рискуешь! – но Альфред его не слушал. С чего бы ему бояться теперь, когда...       Граф приподнял его лицо за подбородок.       – Что, снова галс... – начал было Альфред, но его сиятельство вдруг наклонился – и смял его губы поцелуем, прямо на середине фразы. Нет, нет! Альфред протестующе замычал, взмахнул руками – и, потеряв равновесие, навзничь опрокинулся на кушетку.       Граф оказался над ним мгновенно. Альфред даже не успел ничего ему сказать, как ему снова заткнули рот поцелуем. Альфред пытался увернуться, сказать, что это какая-то ошибка, но куда там! Граф его не отпускал... и слишком хорошо целовался. Гораздо лучше Сары. Гораздо лучше...       Рука скользнула по внутренней стороне его бедра к паху. Нет, там его никто не будет трогать! Он рванулся, отталкивая графа от себя:       – Пустите! Хватит! Я вас не люблю!!!       Как оказалось, не очень-то его и держали. Граф сел прямо, тотчас же, и отодвинулся на самый дальний край кушетки, торопливо расправляя манжеты и обшлага доломана. Он выглядел сконфуженным.       – Альфред, – заговорил он, – клянусь, я не знаю... Нет, неправда. Я знаю. Альфред, простите меня.       – Я вам в правнуки гожусь, – прошептал Альфред. Он дрожал, обхватив колени руками.       – Хронологически – да, – согласился граф. – И даже не один раз. Сколько вам? – Он обернулся.       – Двадцать два... было. Больше уже не будет, да? – Альфред смотрел на него исподлобья, недоверчиво. Граф вздохнул.       – Мне было сорок три, – сказал он, – а моему сыну так и не исполнилось двадцать. Знаете, Альфред, я думаю, вы куда больше годитесь мне в зятья – даже если кому-то из моей родни или вашему профессору это не понравится.       – Как... как это в зятья?       Граф посмотрел прямо на него.       – Кого вы любите, Альфред?       Альфред сглотнул.       – Профессору это действительно не понравится, – прошептал он, стараясь ничем не выдать своего волнения. – Ему вообще никогда ничего не нравится... (Граф улыбнулся.) Но вы... вы ведь тоже должны... почему?       – Потому что он мой сын. И поверьте, Альфред, я очень хорошо знаю, что такое сломать кому-то жизнь.       – Не-жизнь, – машинально поправил Альфред.       – Тем более. Ещё хуже.       Он поднялся с места и сказал:       – Ваши вещи, если они вам ещё нужны, в бывшей комнате вашего профессора. Я позову Магду; она проводит вас. Дверь в вашу бывшую комнату забаррикадирована, скорее всего, комодом. Не удивляйтесь.       Он подошёл к двери, широко распахнул её и позвал:       – Магда!       Его голос прокатился по коридору. Подождав немного, граф притворил дверь.       – Она вас услышит? – с сомнением спросил Альфред.       Граф улыбнулся уголками губ и соединил пальцы рук перед собой.       – О, – сказал он, – конечно.       И действительно: едва Альфред успел усомниться в его ответе, как дверь гостиной распахнулась и на пороге появилась Магда, ещё больше растрёпанная, чем обычно. Из-за её корсажа выглядывало кружево сорочки.       – Звали, ваше сиятельство? – спросила служанка. – Доброй ночки, господин Альфред! – улыбнулась она. – Какой вы хорошенький...       – Хм, – сказал граф. (Магда испуганно на него обернулась.) – Проводи господина Альфреда в его комнату. И да, – сказал он, когда Альфред уже вышел из гостиной, – гостям полагается говорить, что они отлично выглядят. Запомни это в следующий раз.       Магда молча сделала книксен и увела за собой Альфреда.       – Он бы ещё сказал вам, что вы хорошо сохранились! – не удержавшись, громко шепнула она юноше. – Ой!       И обернулась: его сиятельство все ещё стоял в дверях, глядя прямо на неё.       – Ну, господину графу, конечно, виднее, – добавила она погромче. Дверь маленькой гостиной громко хлопнула. – Ой! Чего это он, а?       Альфред пожал плечами. Он неловко теребил пуговицу. Наконец, решившись, он спросил:       – Магда, а в моей комнате... там...       – Его сиятельство виконт, – подсказала Магда. – Вас дожидается! – Она засмеялась. – А вы что, не знаете?       – Граф ничего толком не сказал...       – Как так?! – Магда остановилась. – Он же так по вам убивается, так убивается! – она всплеснула руками. – То ругается, злится, а то плачет, – она смахнула слезинку краем передника. – Или поёт. Жалобно...       Она обняла Альфреда, погладила его кудрявые волосы и отстранилась.       – Мягкие какие, – вздохнула она, улыбнувшись. – Какой же вы хорошенький, господин Альфред!       – Спасибо, – краснея, пробормотал юный вампир.       – Вы к нему идите сразу, – присоветовала Магда, ведя его дальше по коридору. – Он, правда, спит уже... ну да ничего. Это ж не кто-нибудь, это ж вы к нему пришли! Он давеча так на вас обиделся, что вы про него перво-наперво не вспомнили! Ну да это я виновата. Не надо было раньше времени ему говорить.       – Так он меня не ждёт?       – Как это не ждёт? Ещё чего выдумали!.. Так, тихо! – она схватила Альфреда под руку и прошептала: – Мы пришли, господин Альфред.       Действительно: они стояли между дверьми в гостевые спальни. Налево была дверь той, где когда-то ночевал профессор, направо – той, где ночевал Альфред. Понимая, что настал ответственный момент, юноша сглотнул.       – Подожди, – неуверенно сказал он, – может...       – Ну-ка! – Магда нахмурилась. – Как за девками подглядывать, все вы ловкие, а как к мужчине в спальню... страшно, да? Забоялись! – шёпотом напустилась она на Альфреда.       – Но я только...       – У!       – Дверь, дверь же закрыта! А он спит... я не хочу его будить!       Магда поглядела на него – и лукаво ему подмигнула.       – А вы под дверь! – Она засмеялась – и осеклась: – Ой! услышат! Идите, идите! – она подтолкнула Альфреда к двери. – И не говорите мне!       Альфред вздохнул.       – Ну ладно, – сказал он и закрыл глаза. Магда отошла подальше, на всякий случай.       Мгновение спустя под дверью гостевой спальни, куда с недавних пор переселился виконт фон Кролок, заклубился белый туман. Сгущаясь, он постепенно заполнил всё пространство перед дверью, а потом из него образовалась мужская фигура. Альфред открыл глаза, огляделся, отряхнул зачем-то отвороты куртки и уставился на кровать, видневшуюся при свете единственной свечи, что горела на туалетном столике. Полог кровати был опущен. Попереминавшись с ноги на ногу, Альфред всё-таки решился. Он подошёл к самому изголовью кровати и слегка отодвинул полог, чтобы за него заглянуть.       Герберт спал, обнимая подушку. Его волосы были заплетены в косу, выражение лица было сердитое. Но такое, что... Альфред невольно улыбнулся.       Потом задумался: ладно, виконт спит, а ему что делать? На второе превращение в туман его не хватит. И вообще, оно ему не нравилось. Вдруг он и тут потеряет форму? Что тогда? И спать ещё хочется...       Он устало потянулся – и ответ нашёлся сам собой. Спать! Кровать большая; и если он прикорнёт на краю, ничего такого не будет...       Он снял куртку и сложил её на пуфик в изножье постели, поколебавшись, оставил там же галстук, разулся рядом. Чулки он снимать не стал, брюки тоже. В таком виде он осторожно лёг на постель, на край расшитого одеяла, и закрыл глаза. Потом подумал, высунулся на минуту и погасил свечу.       Ох, ну наконец-то!..       – Куда это ты собрался? – услышал он сонный голос рядом и тревожно подскочил. – Ну-ка живо под одеяло! Не хватало ещё, чтобы ты замёрз... – Герберт зевнул. – И вообще, оставь меня в покое, chéri! Я спать хочу.       Он сунул в руки Альфреду подушку – на! – и отвернулся к краю постели. В следующий момент до ошеломлённого Альфреда, который так и остался сидеть с подушкой в руках, донеслось его сонное дыхание: Герберт устраивал его на ночлег (если у вампиров это можно так назвать), даже не просыпаясь. Пожав плечами, юный вампир скользнул под одеяло, подложил под голову отданную подушку и закрыл глаза.       – Спокойного дня, – прошептал он в темноту, но ответа не получил.       Однако потом, уже полускованный дремотой, он почувствовал, как его лениво обнимают – будто случайно повернувшись во сне. Он обнял в ответ, вдохнул аромат жасмина (так пахнет грех, подумалось ему) и чуть слышно вздохнул. Последнее, что он запомнил, – колено виконта скользнуло ему между ног, и бедро, обтянутое лишь тонким батистом ночной сорочки, прижалось к паху Альфреда. Юноша вздрогнул, сознавая, что виконт абсолютно голый там, под сорочкой, и любовное томление сладко разлилось по его телу.       «Кого вы любите, Альфред?»       – Люблю, – обозначил он одними губами, осторожно, чтобы не потревожить Герберта.       Он был сейчас готов на многое, и если бы виконт вздумал поцеловать его... но нет, сейчас от него требовалось только одно – чтобы он спал. И Альфред, успокоившись, смирился с этим.       На самом деле, провести день в постели гораздо лучше, чем в земле.       Когда занялся рассвет, двое молодых людей, которых должны были отделять друг от друга целых две сотни лет, уже давно спали, крепко сплетясь в одном объятии.       А тем временем к графу, в одиночестве спускавшемуся в склеп для дневного сна, подскочил Куколь. Горбун торопился так, что даже запыхался. Неуклюже поклонившись, он что-то зарычал; но граф осадил его.       – Отдышись, – сказал он. – Ну что, ты всё проверил?       Горбун закивал с таким усердием, что, казалось, кивни он сильнее, и у него голова оторвётся.       – Могила действительно пуста?       Снова кивок.       – Интересно... – задумчиво проговорил его сиятельство. – Надеюсь, он не явится сюда в середине года. Идём, – он сделал жест, приказывая Куколю следовать за ним, – закроешь гроб.       Горбун послушно заковылял за ним по лестнице.       В замке воцарилась мёртвая тишина. Наступил рассвет.