Хетаснежка

Пруссия лениво потянулся и, протерев сонные глаза, взглянул на часы, которые показывали восемь часов утра. Подумав, что пора бы встать, Гилберт поднялся с просторной кровати и застелил ее. Комната, в которой он провел ночь, была уютно обставлена. Около просторной кровати находилась тумбочка, на которой стояли будильник и лампа. Напротив кровати был кожаный диван кремового цвета, рядом – небольшой книжный шкаф. Открыв окно, Пруссия с наслаждением вдохнул чистый воздух и улыбнулся: день начинался довольно удачно. Подойдя к креслу в углу, он взял полотенце и надел халат. - Надеюсь, я сумею найти ванную и не заблужусь в этом огромном особняке, - проговорил Гилберт, после чего открыл дверь и направился на поиски нужной комнаты. Долго плутать Байльшмидту не пришлось: в гостях у Австрии был не впервые, поэтому без труда нашел ванную. Ухмыльнувшись и похвалив самого себя за сообразительность, Гил дернул ручку, открыл дверь и встретился взглядом с удивленным Австрией. Все ничего, если бы шатен не был в душе. На несколько секунд воцарилась тишина (за это время Гилберт не без удовольствия успел налюбоваться прекрасным телом Родериха), которую нарушил на удивление спокойный голос хозяина дома: - Пруссия, ты бы не мог выйти, как видишь, я принимаю душ, - однако гнев выдавали сверкающие от злости глаза. Гилберту захотелось сказать что-нибудь в ответ, однако нужные мысли в голову не приходили, а стоять и дальше смотреть на обнаженное тело бывшего врага светловолосый позволить себе не мог, почему и захлопнул дверь. Только после этого он почувствовал, как на щеках появился несвойственный ему румянец, а в низу живота разлилось приятное тепло. - Черт, докатился, - буркнул Байльшмидт, - интересно, что дальше будет? Кесе-се-се, ладно, надо успокоиться. *** Когда оба сидели за столом и неспешно завтракали, утренний эпизод был успешно забыт. Родерих пил горячий кофе, читая газету, Пруссия без особого аппетита жевал яичницу, устремив взгляд в окно. По лазурному небу неспешно плыли белые облака, ярко светило солнце, чьи яркие лучи падали на покрытые снегом ветви деревьев, что росли в саду Австрии. Гилберт удивленно отметил, что в теплице, которая находилась во дворе, росло множество красивых цветов. Странно, он не замечал раньше, чтобы аристократишка увлекался садоводством. Пепельноволосый взглянул на шатена, который с наслаждением ел кусок шоколадного торта. - Эй, Австрия, не поделишься тортиком? – улыбнулся Гилберт, наблюдая, как хозяин дома доел последний кусок лакомства, после чего на розовых губах остались шоколадные крошки. – Кесе-се-се, какой же ты неаккуратный, - не сдержавшись, заявил Пруссия и взял салфетку, - позволь тебе помочь, - не дожидаясь реакции бывшего врага, коснулся тонких розовых губ салфеткой, убирая крошки. На секунду в глазах шатена промелькнуло что-то, что именно Байльшмидт, так и не понял, но тотчас же Австрия взял себя в руки. - Я прекрасно мог справиться и без тебя, Пруссия, - отчеканил аристократ, вставая из-за стола и убирая грязную тарелку в посудомоечную машину. - Что, тортиком так и не поделишься? – Гил расплылся в довольной улыбке: прикосновение к губам бывшего врага почему-то было приятным, пускай и коснулся он их только на мгновение. - Это не просто «тортик», как ты изволил выразиться, а торт Захер, - отчеканил, почему-то покрасневший, Австрия. – Возьми из холодильника, если уж так хочется, - быстро добавил он и так же спешно удалился из столовой, оставив Байльшмидта в удивлении. - Что это с ним твориться? И что твориться со мной? – задумчиво пробормотал Гилберт. *** Из-за глупого и опрометчивого поступка, который совершил Австрия вчера, за что себя и корил, им обоим пришлось лететь во Францию, в Париж, ибо, как сообщила им накануне Венгрия, репетиции будут проходить именно в этом городе, а Франциск совершенно не будет против гостей. В глубине души Родерих совсем чуть-чуть был рад, но отказывался себе в этом признаваться. Пруссия вдруг перестал раздражать шатена, но это полбеды, Австрии хотелось от него больше внимания, больше проводить с ним времени. Пусть в прошлом они и были злейшими врагами, но сейчас иногда отчаянно спорили друг с другом, и то первым начинал Байльшмидт. Родерих не знал, почему про себя называл Пруссию по имени, оно ему нравилось, но признаться себе в этом шатен не решался. Когда они сели в самолет, на Родериха накатила сильная усталость: не мудрено, вчера легли они спать довольно поздно. Не отдавая отчета, что он делает, Эдельштайн положил голову на плечо Пруссии и прикрыл глаза. Впереди были долгих два часа полета.