«[...]Мракоборцы прибыли на место с поразительной оперативностью, но преступников задержать не смогли. Нападению подверглись как несколько заведений в Косой Аллее, такие как «Лавка Олливандера» и «Кафе-мороженое Флориана Фортескью», так и Лютный переулок. Какой именно ущерб был нанесен в Лютном переулке, нашим корреспондентам узнать не удалось. Мастер палочек Гаррик Олливандер и Флориан Фортескью пропали без вести, а [...] Некоторые эксперты подозревают, что нападения были организованы разными лицами, но Министерство всячески опровергает подобную информацию, утверждая [...]»
Дальше Драко читать не стал, не смог — нечаянно он заметил дату выхода статьи: 11 августа 1996 года. Для человека, чье тело прибывало лишь в десятых числах, подобное открытие показалось неприятным. Судорожно сглотнув, юноша схватил клочок газеты и, спешно сложив несколько раз, сунул за пазуху. Его предупреждали, что... всё начнётся. Но он и понятия не имел, что так скоро. Отведенное время подходило к концу. Что ж, план матери потерпел крах, и юноше срочно требовало придумать новый — сроки поджимали, а чисткой котлов в наказание, как в Хогвартсе, отделаться не удастся. Драко отбросил тряпку, от которой стало нестерпимо вонять, и поднялся. Тело по-прежнему ломило, но ему скорее хотелось попасть домой... просто потому, что там спокойнее, чем везде.***
— Ступайте вперёд, — холодно произнёс хозяин. Огонёк свечи в его руке подрагивал от неощутимого сквозняка. Освещаемое пламенем лицо было искажено гримасой отвращения — было видно, что ему противно то, чем он занимается, но жажда заполучить голос русалки затягивала его. Юноша замялся, с сомнением поглядывая на картину исподлобья, памятуя о предостережении, данном прошлым вечером. Молодой человек помнил, что произошло, когда он засмотрелся на ведьму в грязи, так был ли резон рисковать в этот раз? Геллерт умел учиться на своих ошибках, да и допускать их старался как можно реже. Несмотря на то что время суток сильно рознилось, коридоры в полседьмого утра ничем не отличались от того, что юноша видел вечером: протертые обои, прогнившие балки и опалённые огнём, тусклые рамы картин, отвратительный запах, закупоривающий ноздри, сырость, ощущаемая каждым дюймом тела, скрытого мантией. Даже под ногами чувствовалось то отторжение, которое дом и его хозяин испытывали к частым посетителям. Геллерт предполагал — и эта идея закралась к нему ночью, когда юноша лежал в пустой комнате, пытаясь сомкнуть глаза, — что дом и был таким ветхим, недружелюбным и мрачным из-за его обитателей: ни один дворец не сохранит позолоту, если его не будут облагораживать. Может, поэтому хозяин так загорелся, увидев оплату? Голос русалки обладал поразительными свойствами — мог удержать невинность, чистоту и свет даже там, где последняя искра, казалось, потухла. Он был ценен, исключительно редок, его можно было удачно продать, именно поэтому сначала юноша решил оплатить услуги таким способом, но он не отрицал возможности и отчасти добрых намерений или, по крайней мере, не таких тёмных, как обычно, хозяина. Лицо мужчины приобрело звериный оскал, претендующий на скромное звание насмешки, когда тот заметил замешательство юноши и робость, колеблющуюся на решительном молодом лице. — Придётся посмотреть, — спокойно буркнул он, протягивая руку к плечу Геллерта. — Но только в этот раз, потом не увлекайтесь изучением этих тварей, — последнее слово он выплюнул так, будто картины действительно были одушевлённые, монстры, ищущие свежей крови. Впрочем, судя по всему, так оно и было. Геллерт кивнул, впитывая новую информацию, как озвученную, так и подогнанную самостоятельно, и послушно поднял взгляд. В раме красовалось... Зеркало? Гриндевальд с сомнением глянул на мужчину, который не удержался от дьявольской ухмылки, искажающей его грубое лицо того сильнее, чем оно было. Геллерт мог поклясться, что с секунду назад вместо отражения стен, спутника и его самого были скалы и море. По выражению лица хозяина было очевидно, что мужчину не поразило то, что заставило Геллерта впасть в ступор. Гриндевальд никогда не жалел о содеянном, но впервые его терзали сомнения — а правильно ли он сделал, вступая в порочный круг этого места? Неужели единственный вариант? Но как ни странно, то был наискорейший пусть найти Старшую палочку — связаться с тем, кто в скором времени станет её хозяином. Оставалось надеяться, что этот кто-то будет жить если не в его, Геллерта, столетии, то хотя бы следующем. Пропустив через лёгкие спёртый воздух, юноша схватил раму и, подтягиваясь, ухнул в зеркало, проникая сквозь стекло, как нож в масло. Он не летел, не падал — просто рухнул, как мешок с песком, на холодный пол по ту сторону зазеркалья. Хозяин прыгнул за ним, и, следует отметить, его прыжок был значительно более грациозным и ловким. Геллерту приходилось утешать себя тем, что мужчина-то знал, что нужно делать. Юноша поднялся, отряхивая моментально покрывшуюся слоем пыли и грязи мантию, и взглянул на мужчину. Его лицо по-прежнему освещал лишь только полуживой огарок свечи. — Вперёд, — шепнул сопровождающий на удивление грубо и неуверенно одновременно. Он явно не был почитателем прогулок в зазеркалье. Геллерт пошёл вперёд, игнорируя ушибы и порванный край мантии — не до того было. Сердце предательски стучало, выбиваясь из грудной клетки, а дыхание было тяжёлым. На удивление, хозяин даже не улыбнулся, полностью погрузившись в непроглядную темноту, ступая по бездонной пропасти в неизвестность и ничто.***
— Я потеряла мантию, — одними губами прошептала Гермиона, не в силах даже отвести взгляд. Её и без того большие по сравнению с острым лицом карие глаза напоминали два блюда с фирменными пирожными миссис Уизли. Они светились от скопившихся слез, ресницы намокли от уже пролившихся. Гарри хотелось закричать, но, глядя на подругу, с трудом поднимающую ногу, чтобы покинуть камин, он смог лишь сделать шаг и, так неожиданно для неё самой, нагнуть навстречу и обнять, крепко прижимая к груди, не давая упасть. Гермиона, чья мантия почему-то была вымазана песком и кровью, рухнула в объятия друга и сломалась под напором слез окончательно. Именно в этот момент до неё окончательно дошло, какую боль она ему причинила этой потерей. Некоторые вещи заключают в себе много больше, чем просто материальную сущность. Слёзы лились, и она почти не издавала звуков — тихие-тихие всхлипы, упирающиеся в мальчишескую грудь, пропадающие за слезами, пропитывающими безобразно бесформенную футболку серого цвета. Не было слов сожаления или извинений — всё это было лишним; сейчас они вдвоём оплакивали потерю, вдвоём терзались над тем, что представляло собой лишь кусок красивой ткани. Кружка розового чая стояла перед девушкой, и невесомый пар струился над напитком. Гермиона рассредоточенно смотрела на узоры, украшающие фарфор, и растила в груди немой вопрос, что делает такая изящная и красивая кружка с нежным содержимым в этом доме — более резком, грубом и при этом тёплом, эластичном. Рука Рона покоилась на девичьем плече, удерживала Гермиону от слёз, которые она пыталась очередной раз подавить, — ей было плохо, будто столкнули с обрыва или лишили земли под ногами. Она не понимала, что произошло, казалось, всё — больной вымысел её воображения. Гарри ходил по кухне — не быстро, а довольно сдержанно, но будто в такт какой-то мелодии. Он был хмур, но не расстроен — больше озадачен. — Так что случилось? — наконец он остановился и посмотрел на Гермиону. В прошлый раз она объясняла невнятно, и он дал ей время сформулировать мысли, успокоиться. В конце концов потеря мантии — не конец света. Утешение слабое, но пока что оно работало. Джинни отправили наверх, как только Гермиона вышла из камина, а миссис Уизли ещё не вернулась — пожалуй, волнение за неё играло огромную роль в напускном спокойствии и сдержанности Поттера, прокручивающего у себя в голове не одно развитие действий. Гермиона тихо шмыгнула носом и протянула руку к чашке, глотнула тёплую, так как чай успел остыть, жидкость и поставила обратно на стол. Видимо, заботливый Рон плюхнул туда добрую долю Успокоительного зелья, от которого голова девушки на секунду налилась свинцом, а потом стала несказанно светла и... пуста. Непривычно и отчасти неприятно — потеря мыслительного фундамента ощущалась очень остро для неё, привыкшей думать круглосуточно. Замечательная черта, но когда её лишают, тело сковывают раскалённые обручи, задача которых, наоборот, облегчать. — Я не знаю, — Гермиона покачала головой, она по-прежнему не хотела признавать свою одержимость «подарком» Дамблдора перед друзьями, — я наклонилась в Лютном переулке подобрать мешочек с порохом, который обронила, — от наглой лжи во рту пересохло, а живот скрутило, но девушка говорила ровно и убедительно, почти неестественно чётко. — А потом мне стало плохо, туман в голове, помню удар... — Гермиона прикусила губу в надежде, что Гарри не начнёт проверять её выдуманный ушиб. — Несильный, скорее для того, чтобы я упала. Рон, покраснев, как рак, смотрел на девушку, его рука сжалась на её плече так сильно, что побелели костяшки, пальцы впились в футболку. Гарри следил внимательно за девушкой, переваривая новую информацию. — Рон, — окликнул он, — ты сейчас синяк оставишь на плече Гермионы. Уизли несколько раз моргнул, посмотрел на подругу и моментально разжал руку. — Прости, — смущённо ответил он. — А дальше? — напомнил Гарри о продолжении. Гермиона помотала головой, сосредотачиваясь и уже припоминая реальное развитие событий. — Я стала шептать, что это твоя мантия, и... — Прям так и сказала, что моя, Гарри Поттера? — юноша не сдержал лёгкой улыбки, представляя комичность ситуации. Гермиона хмыкнула, братская любовь, пусть и секундная, но мягкость в лице Гарри успокаивали. Только Рон не расслабился ни на мгновение, а по-прежнему сидел, хмурый и обеспокоенный — поглядывал то на Гермиону, то на Поттера, то на лестницу, на верхушке которой наверняка подслушивала Джинни, то на семейные часы. Он был на взводе с того самого момента, как миссис Уизли оставила их одних, — сын слишком хорошо знал свою мать, чтобы понимать, что она не сделала бы этого, не грози опасность кому-то из её семьи или Ордена, по-своему тоже являющемуся большой, может и не особо дружной, семьей. И часы навязчиво подтверждали опасения Рона — стрелка Чарли замерла на значении «смертельная опасность». Такое бывало с этой стрелкой крайне редко, видимо, она была «закалена» работой парня с драконами — должно быть, ему в этот самый момент угрожало нечто воистину серьёзное. Рона потряхивало только от одной мысли об этом — он очень любил брата, как и остальных членов семьи. Совсем не умел показывать свою любовь, но любил, может, не осознавая это в полной мере. — Нет, сказала, я должна отдать хозяину, а старуха, — Гарри вопросительно поднял бровь, и Гермиона сухо кивнула; новый персонаж появился внезапно, — пробормотала что-то странное, — девушка заерзала на стуле. Она отлично помнила, что именно было произнесено. Поттер молча смотрел на подругу в ожидании продолжения. — Она сказала, — Гермиона задохнулась, — что сама является её хозяйкой. Мёртвая тишина наполнила комнату до краёв, как вино обтекает полый сосуд, а потом разорвалась, словно небрежно выполненная выкройка под умелыми руками портнихи. — Абсурд! — выкрикнул Гарри, резко подходя к окну и закрывая его. Робкие капли начали заливать деревянную столешницу. — Мантия принадлежала моему отцу! Его голос был полон злобы и негодования. Гермиона поёжилась от этой резкой смены амплуа. — Мы знаем, Гарри, — мягко ответила она на выкрик друга, — поэтому я и сказала, что странное. — Она, верно, выжила из ума, — буркнул Рон себе под нос и вскочил вслед за другом. Он подошёл к Поттеру и мягко ткнул его кулаком в плечо. — Мы найдём твою мантию, Гарри, — голос Рона был полон по-детски наивной, как часто бывало с младшим из сыновей Уизли, уверенности, к которой невозможно было не проникнуться, в произнесённых словах. Поттер кивнул, проводя пальцем по стеклу и наблюдая, как с небес срываются галлоны воды. — Прости, — прошептала Гермиона. — Я во всем виновата. Гарри оглянулся и отрицательно покачал головой. — Если «хозяйке», — он буквально выплюнул это слово, — так нужна была мантия, то она всё равно бы её достала, верно? Значит, ты лишь невольный свидетель, скорее даже жертва... Девушка скептично отнеслась к этим словам. Кружка на столе уже не была столь привлекательной, как несколько минут назад, а розовый чай стал ещё холоднее. — Скорее посредник, — мрачно заключила она. — Или так, — спокойно согласился Мальчик-Который-Выжил, ожидая, когда грянет гром. Долго ждать не пришлось — через секунду зеленые холмы уже были освещены блистательными молниями, орошены водой до самых глубоких щелей и одарены воспалённым кашлем негодующих небес.***
В сумраке было плохо видно всю ту роскошь сада Малфой-Мэнора, но Драко не нужно было видеть — он и так помнил здесь всё: каждый камушек, врезающийся в тонкую прозрачную кожу, если бежать по насыпанной дорожке босиком; каждую травинку, о которую можно порезаться, как о лезвие, и пролить голубую, чистую кровь; каждое деревце со сладкими — вязкими и сочными — плодами; каждый бутон розы, что рано или поздно расцветет, и его лепестки будут ласкать взор, как нежный аромат кружит голову, не отпуская разум и заставляя задержаться возле кустарника ещё на чуть-чуть, чтобы прочувствовать томность, чувственность и хрупкость. Даже дождь, столь мерзко омывающий уже который день все вокруг Мэнора, здесь был совсем иной. Не слякоть, а свежесть и жизнь витали в саду, заполняя магический купол хоть чем-то добрым, компенсируя всю ту злобу, царившую в чёрном, как перепончатое крыло Дракона, поместье, возвышавшимся, как властитель возвышается над своими рабами. Всматриваясь в высокие колонны, огромные окна, глядящие пустыми своими глазницами, витиеватые старинные решётки можно было всерьёз подумать, что этот дворец, по-иному и не скажешь, и есть сосредоточение мирового зла, корысти и жестокости, изящества и холодности. Юноша откашлялся, с трудом избавляясь от того кома, что образовался в горле при воспоминаниях о детстве, том времени, когда он любил это место и был счастлив здесь оказаться. Сейчас же всё изменилось: он боялся ступать по этим аллеям, боялся наслаждаться ароматами неповторимых видов цветов, что ещё в своей молодости вывела мать, боялся дышать этим воздухом, не желая травиться тем ядом, что источает проклятое место, не желал вспоминать о бесповоротно покинувшем его детстве. Ему хотелось показать себя, по-настоящему хотелось, но груз, который взвалили на его плечи, был тяжек, необходимо было время для смирения. Белые, как снежное полотно, павлины-альбиносы разгуливали у главного входа в поместье, сверкая волшебными перьями и не думая прятаться от капель, рассекающих воздух. Эти птицы были слишком горды, чтобы отступать перед какой-то стихией, не имеющей в своей власти сил, способных уничтожить их красоту и величавость. Ветер здесь был в разы тише и спокойнее, умиротворённее, лишь чуть играя с зелёными лепестками за компанию с дождём, рвано гуляющему по Англии этим летом. Драко провёл рукой по бледной щеке, медленно добираясь до виска и надавливая на него, когда длинные пальцы таки достигли цели. Голова гудела, по невидимым нитям сознания словно ездили поезда. Должно быть, сказывался удар. Он не мог поверить, в какой Ад превратилась жизнь магов за месяц, прошедший с начала летних каникул, с того момента, как Тёмный Лорд стал играть в открытую. Что требовала игра, карты которой ты скрывать не собираешься? Большого количества этих самых карт: дам, королей, валетов и тузов — самого верха волшебного сообщества, вершины, которая возвышалась над прочими и была готова отстаивать своё положение, не опускаясь до уровня всей мерзости и грязи, что скопилась у подошвы лакированных ботинок. К сожалению или искаженному счастью Драко Малфоя, он тоже негласно был причислен к этой элите. По сути, его никто и не спрашивал, довольствуясь лишь молчаливым повиновением юноши — они не нуждались в людях, излагающих свои мысли, им нужны были рабочие руки, которые воплотят мысли в жизнь, примут идеологию и станут нести знамя. Он нёс это знамя, и метка, красующаяся тёмным пятном, той кляксой на крыльях, изо дня в день напоминала, что в его руках находится только оружие — не жизнь. Драко передергивало от осознания того, что гибнут люди, но суровое воспитание стояло параллельно этой жалости и сочувствия, а жажда положения и гордость, питающая юношу годами, разрушала всё человеческое, заложенное природой. Отталкиваясь от сочувствия, он нырял в безразличие и эгоизм. Игнорируя сердечные чувства, он причислил себя к рабам разума и жертвам положения. Несколько шагов по направлению к массивным дверям; под подошвой громко хрустел гравий, а мысли вновь находили лишь одну точку соприкосновения с реальностью. Реальностью, в которой он собственноручно запрёт себя в своей же жизни. А с другой стороны, как знать? Может, это и лучше. По крайней мере, у него будет чётко установленная цель — выжить и достичь чего-то. Сейчас это наиболее важные приоритеты, которые стоит расставить. И Тёмный Лорд, быть может, снизойдёт до него, дав шанс на исправление своих ошибок, ошибок отца, на возвышение в настоящем и будущем, на власть, которую юноша жаждал, ничуть этого не скрывая, — это был его яд, его проклятие и его живительный нектар, который подпитывал в нём жизнь. Своеобразный наркотик, которого с каждым годом хотелось все больше, — и получать новую дозу, следственно, становилось всё тяжелее. Зато Драко понимал, что ради неё, ради этой ответственности, в первую очередь перед собой, отцом он готов на многое. Должен быть готов. Тряхнув светлыми волосами, сбрасывая с них тяжёлые капли, он остановился у огромной двери с ужасающими и прекрасными ручками в виде шипящих опасных, ядовитых змей, положил руку, сомкнув пальцы, как надзиратель сжимает кнут. Скоро он и станет этим надзирателем, перейдёт на следующую уровень, ступень на лестнице иллюзорной власти. Дверь плавно отворилась, но прозвучал неприятный скрип, словно атрибут плохого фильма ужасов, оповещающий о прибытии гостя или хозяина. Зала, в которую попал юноша, была огромная, словно королевский зал для умопомрачительных балов во всем их великолепии. Этот шик был удушлив, как будто кто-то перекрыл дыхательные пути своими руками, — слишком все неестественно, искусственно... слишком обездушенно. Огромная, просто невообразимо большая люстра из хрусталя висела под самым потолком, выложенным мозаикой, сверкая, как тысячи искр лунного света, — хрупких, холодных и острых, как лезвие. Эта люстра должна была служить светом, дарящим тепло и надежду, а дарила лишь лёд, олицетворяя все аристократические семьи, хранившие верность своим идеалам, — окаменевшие, неживые люди, не умеющие чувствовать и сострадать, убивающие в себе это, вырывающие, как сорняк. Камин не горел, несмотря на хлябь за окном, глядя мертвым оком на позолоченные канделябры, столы и бархатные кресла из дорогого дерева, созданные несколько сотен лет назад и имеющие поистине заоблачную цену. Юноша вздохнул и прошёл к огромной ветвистой лестнице по правую руку от него, на которой трудился эльф-домовик, оттирая каждое микроскопическое пятнышко, уничтожая каждую пылинку. Его тонкие маленькие, но длинные ручки были в мозолях, волдырях и синяках, одно из неимоверного размера ушей порвано, а по высокому желтоватому лбу стекали бусинки пота, грозя упасть на древесину или тёмно-зелёный ковёр, расстелившийся под ногами, как водная гладь, прекрасно вписываясь в интерьер залы. Драко никогда не любил этих мерзких существ, пугающих одним лишь своим видом, настоящих уродцев, но они были преданы, в отличие от людей, поэтому ему, как истинному наследнику рода, уже полагалось привыкнуть к ним. Страшно было подумать, но мать даже знала всех их по именам — когда юноша узнал об этом, он еле сдержался от выражения своего отвращения вслух, не считая нужным принимать тот факт, что эльфы, по сути, те же живые существа, что и люди, умеющие мыслить, разговаривать, анализировать... Ему это было неинтересно, поэтому лишь бросив взгляд, полный отвращения и презрения, на трудягу у своих ног, он поднялся по лестнице, даже не обернувшись посмотреть на эльфа, врезавшегося лбом в поручень, когда хозяин «случайно» задел его ногой. Второй этаж ничуть не отличался от первого за одним лишь исключением — тут преобладали коридоры, а не залы. И Драко знал, куда именно ему нужно. Шаг ускорился, картины в резных рамах, светильники и канделябры, хрупкие вазы и роскошные благоухающие свежие цветы, в основном белоснежные розы, мелькали перед глазами, сливаясь в одну картинку, — глаза просто не успевали за передвижениями юноши, идущего по траектории, отработанной годами. Капли все ещё стекали с волос, падали с одежды, но ему было плевать — ковёр, по которому он ступал, не производя ни звука, впитывал влагу. Наконец-то Драко достиг желанного — небольшой, почти что неприметной двери в кабинет отца, в место, даже ступать за порог которого ему было строго-настрого запрещено в течение долгих лет, а сейчас... Поджав губы, Драко резко дёрнул гладкую ручку, и дверь из тёмного и, конечно же, дорогого дерева отворилась, впуская молодого человека вместе со сквозняком. Оказалось, окно в кабинете не было закрыто, тяжелые шторы вздрагивали, как и женщина, стоящая рядом, закутавшись в шерстяную серую шаль, от прикосновений холодного ветра. Нарцисса стояла, вглядываясь в свои владения, в сад, запах цветов которого доносился даже сюда, а сами цветы наполняли Мэнор с подвала до чердака. Когда-то её удивляло, почему Люциус выбрал именно эту, далеко не самую большую и роскошную, вопреки предпочтениям старшего Малфоя, комнату под свой кабинет, но сейчас она поняла, насколько прекрасный отсюда открывался вид. Пейзаж не мог бы оставить равнодушным, верно, даже самого Тёмного Лорда. За спиной раздался стук двери, но женщина не обернулась, прекрасно зная, кто единственный мог и должен был войти. Приказ, отданный сверху, хотелось огласить раньше Лорда или Беллы, не давая возможности им устроить из этого цирк с элементами жертвоприношения. Она понятия не имела, как можно привести приказ, отданный Волдемортом, в действие. Единственная идея, посетившая её мудрую голову, находилась в крайне неустойчивом положении. Женщина отправила сына за одной из книг, которая, как она полагала, могла бы помочь мальчику, но эта посильная «помощь» была столь неопределенной, что ей становилось тошно от собственного бессилия. Найдёт ли он что-нибудь ценное для задания или просто потратит время на её изучение... А ведь книги, содержащие в себе информацию о Тёмной магии, крайне прихотливые и требовательные. Она может вовсе и не каждому открыться. — Я давно жду тебя, — с грустной улыбкой, обращенной все ещё в сад, произнесла женщина, не желая сейчас видеть лицо собственного сына, замершего на пороге. Лучезарные голубые глаза были подёрнуты пеленой не пролившихся слез, которые она не могла себе позволить — статус не позволял, а иногда и муж. — Ты сумел достать?.. — Прошу меня простить, — сухо ответил Драко на материнское приветствие и прошёл внутрь, аккуратно закрывая за собой дверь до щелчка и запечатывая её заклинанием. Чужие уши, пусть и верных домовиков, совершенно не были тут необходимы, о чем бы речь ни зашла. Нарцисса вздохнула, прикрывая окно, запечатывая, как и входную дверь, заклинанием, вылетевшим из тонкой волшебной палочки. В светло-русых волосах мелькали седые пряди, лишь придающие очарования ее острому, обычно недовольному, но расслабленному в этот момент лицу — ей не нужно играть, поэтому вполне можно было и приподнять театральную маску, скрывающую эмоции, хотя бы на краткий промежуток времени, давая себе перерыв, которого не было столь давно. Тем более повод позволяет. В тонких, как и у сына, пальцах было зажато небольшое письмо, горящее относительно безобидным зелёным пламенем. Сами пальцы дрожали, то и дело сминая его, чтобы хозяйка могла отвлечься хоть на мгновение. Тело сильнее всего прочего передаёт настроение и болезни души, выдаёт слабости. — Теперь всё официально? — внутренности словно налились кровью, отяжелели. Драко не хотел видеть никого, его подташнивало, спина скрипела, будто её смазали дешевым маслом. Нарцисса, пересиливая себя, протянула письмо сыну, мягко произнося, стараясь успокоить его, пусть и пытающегося играть во взрослого, но всё ещё ребёнка: — Всё стало официальным, когда на твоём предплечье появилась метка, дорогой, — он дрожащими руками взял письмо. — Даже раньше, — Нарцисса задумчиво посмотрела в высокое окно и, помедлив, зашторила его. Дождь утомлял и клонил в сон, но женщина понимала, что заснуть ей очередной раз не удастся. — Когда Люциуса схватили в министерстве... Драко активно закивал, не желая слушать дальше все подробности и размышления матери, надоело за это время. Одни и те же слова оседали на самом дне и с каждым разом всё хуже и неохотней отходили на задний план, сдавая позиции. — Драко, — она избегала смотреть сыну в глаза, чувствуя свою вину, — ты достал книгу? Юноша молчал, проглатывая воспоминания и злобу. — Нет, — односложно ответил он, не вдаваясь в подробности и причины. Впрочем, Нарциссе и такого ответа явно было достаточно. — Мама, — он неожиданно для самого себя решился спросить о волнующей вырезке из газеты передним числом, — что случится завтра? Нарцисса вздрогнула и чопорно вымолвила: — Понятия не имею, дорогой, — и он совсем не поразился лжи, слетевшей с материнских уст. — Новый день — новые события. Если ты не достал книгу, тебе лучше бы подумать о... Она не успела закончить, как Драко прервал её. — Я решил вернуться к идее со шкафом, — ему словно заволокло разум пеленой. Женщина изумилась твердости в голосе сына и принятому, столь неидеальному плану. — Ты уверен? Хорошо подумал? — это был наихудший из всех вариантов, что они рассматривали. Драко горько ухмыльнулся, с иронией подмечая, что вряд ли несколько секунд и шальная мысль могут считаться хорошими. — Да, я долго размышлял об этом. Что ж, ложь у них в крови. Как жаль, что Нарцисса прекрасно знала это.