Сгоревшие надежды или восстание из пепла.

День, когда Глеба выписали, был с самого начала пасмурный. С самого утра зарядил дождь, по земле стелился белесый туман, покрывая подножия редких пятиэтажек и частных деревянных домиков. Вадим звонил Глебу, да только тот его послал, сказал, что устал и болен, а еще не спал всю ночь. На самом же деле, наверняка не хотел с ним разговаривать, но отчего-то душил в себе детскую обиду. Вадим вздохнул. Обычно, если мелкий пер на него, то пер без остановки, а тут захлебнулся своими собственными оскорблениями. И все же, обида никуда не делась. Оставшиеся четыре дня его встречала лишь всклоченная макушка брата. Глеб лежал лицом в подушку и не желал показываться. Самойлов-старший подолгу сидел рядом с ним, поправляя одеяло, но ни слова больше они друг другу не сказали. К тому же, и старший сильно злился на него за новую порцию яда. Он же вообще-то мириться приехал... Зазвонил телефон. Это был Глеб, как ни странно. Обычно он редко звонил и писал, предоставляя всю инициативу Вадиму. Музыкант с тяжелым сердцем взял трубку. Что-то не укладывались у него внутри события последней недели. -Алло, я слушаю тебя, - прохрипел он. -Мы, кажется, собирались поговорить. Где встретимся, если ты еще, конечно, не передумал? - развязный голос, ирония в каждом слове. Вот гаденыш! Вадим терял терпение. -Нам нужно поговорить, - твердо решил старший, - В этом... Городе... Есть какие-нибудь приличные заведения? Ну, рестораны там, кафе... Хоть что-нибудь. -Есть парк за городом. Старый и брошенный. По сути, кусок леса, огороженный чугунным барьером. В центре озеро, дорожки заасфальтированы, но машин нет. Чистота. Вадим сидел в такси во время разговора. Он откашлялся, открыл в окно и получил в лицо кучу холодных брызг. Дождь накрапывал, свинцовые тучи готовы были в любую секунду разразиться ливнем. -И речи быть не может, мелкий. Хочешь еще неделю в этом городе проваляться? -Дай мне хоть немного подышать. Ты не представляешь, как голова кружится. Просто пройдемся, а потом поедем куда захочешь, - ирония отпала прочь и Вадим вдруг осознал, насколько вымотано его маленькое чудо. Хриплый голос, уставшие нотки... Хочет прогулку, почему бы и нет. Он просто обязан выссказать ему все, с чем пришлось тянуть еще целую неделю. За городом они и встретились. Ну и место выбрал мелкий для прогулки! Забор напоминал кладбещенскую ограду, его увивал колючий розовый кустарник. Алые бутоны, местами выгоревшие еще летом, склонили свои тяжелые, наполненные водой головы. Глеб стоял у входа и курил. Вадим не мог смотреть без боли на осунувшееся лицо, безумные мешки под глазами и бледность. А за время, проведенное в больнице, он стал выглядеть еще хуже, хотя, казалось бы, куда сильнее? Одет брат как всегда был не по погоде. Кожанная куртка, узкие джинсы, здоровые кожанные боты с массой заклепок. Мелкий... Эта проблема была у него еще с самого детства. Шапку не хочу, шарф не надену, в свитере жарко! Вадим с грустью отметил, что заканчивалось все примерно одинаково - температурой и болезнью. -Ну здравствуй, - бросил Глеб, сосредотачивая взгляд на сигарете в руках. -А местечко по жизнерадостнее выбрать не мог? Без обид, но это все безумно напоминает кладбище. Полуистлевшие цветы... Да и заборчик сравнить можно только с оградой, - Вадима передернуло. -Знаешь, - мелкий отшвырнул сигарету прочь, - А тебе всегда и все напоминает смерть, кладбище... Только, как мою жизнь голыми руками зарыл, ты так и не увидел. Они помолчали немного. Вадим не знал, что еще ему сказать, а тот нападать не спешил. Что-то заставляло его упорно прикусывать язык, но что именно?Старший не мог понять. Глеб не отрывал от него взгляда. Внутри все болело, как и снаружи. И каждый день на пытку походил. Ломало кости, болела голова, алые пятна на коже образовывали синяки и подолгу не проходили. Он медленно, но верно умирал. Вадим это видел, он не мог не замечать его состояния. Не мог отрицать очевидного, но сохранял спокойствие. Без своего старшего мелкому было плохо, но и смириться с происходящим он тоже не мог. -Мы с тобой четыре года не общались, - смущенно начал Вадим, затягиваясь сигаретой. -Да неужели? - Глеб снова начал иронизировать, - Ничего, не переживай, я привык один справляться со всеми трудностями. Если тебе тогда было слишком трудно, а я не мог без тебя справиться, то сейчас времена изменились. Я научился жить без тебя. -Видать, выучился ты херово, - без стеснения матюхнулся Вадим, сдвинув брови, - Ты на себя посмотри, Глеб. Ты помнишь, каким ты был? Пухлый, розовощекий... А сейчас? Ты похож на... -Труп? Вадим вздрогнул, а мелкий улыбнулся натянуто и грустно. -А чего стесняться, Вадя? Все мы мертвецы. Теперь нет ни юношей, ни молодых девушек. Лишь одинокие двадцатилетние старики и старухи устало бродят по свету, обдумывая пользу жизни, расследуя порок и насмехаясь над чувствами. Все мы трупы, Вадя. И я, и ты. Просто я немного ближе к физическому состоянию, ведь морально я сдох уже четыре года назад, когда оказался брошенным. -Брошенным? - Самойлов-старший остановился, как вкопанный, - И кто же кого бросил, а? Кто кого? Я тебя или все-таки ты меня? Мы делали общее дело, а ты просто развернулся и ушел, при этом щедро полив меня грязью! И если ты не думал обо мне, мог хотя бы о Саше подумать! Он жизнь положил на группу! На нашу с тобой группу! -Нет, брат, - Глеб снова затянулся сигаретой, - Не нашу. Твою. От неожиданности, Вадим чуть равновесие не потерял. Сказать, что его шокировали слова мелкого - все равно, что вообще промолчать, что он собственно и сделал, ожидая пояснений. -Это твоя группа, я в ней лишь посредственный участник. Автор нескольких стихов, но знали - то в ней тебя! Тебя! Не меня... Я - твой младший брат, твоя тень, ничтожная без своего хозяина. Я сам себя ненавидел тогда, хотел прекратить это, стать кем-то. Хоть чего-то достичь! Я же - личность! Я тоже человек, Вадя! Я хотел обрести свое личное лико! -Ну что, обрел?! - Самойлов-старший едва дышал от злобы, - Оглянись, Глеб, посмотри по сторонам. Что ты обрел? Ты дал концерт в глухой деревне, которую по недоразумению обозвали городом! Чуть не загнулся в больнице, из-за того, что здесь во всей округе не найдется ни одного нормального врача. А еще что? Ах да, личность ты наша, пока еще даже не ясно, чем ты болеешь, но ты уже с кулаками кадаешься на меня из-за отмены нескольких концертов. Глеб, пойми! Если ты умрешь, никому лучше не станет. Ни тебе, ни мне, ни твоим поклонникам! Еще никому не стало лучше от смерти кумира! -А мне не остается ничего другого, я для своей группы авторитет зарабатываю, и ты сам понимаешь, насколько это тяжело. Пусть сначала я здесь, но потом я буду собирать Олимпийский... -Олимпийский мы с тобой вместе собирали, - от отчаянния и безысходности хотелось плакать, - Вместе, помнишь? Что тебе тогда не нравилось, Глеб? От чего ты бежал? Неужели нам было плохо? Младший не ответил, но зашагал в сторону парка. Вадим поспешил за ним. Внутри было еще хуже, чем снаружи. Отлитые все тем же чугуном скамейки, непроходимые стены розовых кустарников, раздробленный асфальт под ногами. Противные, холодные капли падали за шиворот, расчерчивая дорожки по сильной, волевой спине. Хорошо, что мелкий в куртке, подумал Вадим. -Мне не обязательно, чтобы ты меня послушал, но хотя бы пойми! Оклемайся, выздорови, а потом, что хочешь, то и делай. И если тебе так противен я, подумай хотя бы о нашей матери. Глеб резко остановился и медленно повернул к старшему лицо. Что-что страшное закралось в этот до боли родной взгляд. С грустью старший осознал, что ляпнул что-то не то. -Проваливай, Вадик. В свою Москву, к своей Юле, к своей любимой публике, проваливай. Я устал от тебя, от твоих нравоучений. Я просто хочу быть собой и заниматься любимым делом. Я не пленник и не раб, чтобы всю жизнь простоять со связанными руками. Мне жаль тебя... -Нет, - Вадима охватила злость, невозможное бешенство, - Это мне тебя жаль. Я честно пытался достучаться до тебя. Честно... Все в пустую. Сейчас была последняя капля... Чаша терпения переполнена. Я улетаю завтра же. Косте привет, извинись за то, что не попрощался. Прощай. -Надеюсь, я никогда тебя больше не увижу, - абсолютно спокойно проговорил Глеб. -Можешь даже не переживать на этот счет, - бросил Вадим и сорвался на бег. Ему все осточертело. Все было противно. И больно. Глеб совсем не слушал его и даже не хотел понимать. Теперь все мысли сразу улетучились из головы, но одна осталась, приобретая очертания паранойи: Прочь из этого города, прочь от этих людей! Прочь!