Перец

Чо не понимала, что происходит. Ей казалось, все будет очень непросто и, возможно, тяжело, но понятно. Она знала, что ее ждет и каков порядок. Она явилась в дом и прошла в свою комнату, ни с кем не увидевшись. Заговаривать с кем-либо было бесполезно: для семьи она, фактически, умерла, и пока не прошел срок траура, никто из них не должен ее слышать или замечать. Поэтому она не стала тратить время на попытки поприветствовать родных. Она намеревалась собрать те немногочисленные вещи, что еще остались у нее в этом доме, чтобы больше не занимать комнату. Но только она подступилась к ящикам письменного стола, как в комнату постучалась бабушка. Вошла и, будто так и надо, позвала ее к столу. Такого не могло быть, она должна была есть здесь же, в комнате, а еду следовало оставлять у дверей. Но бабушка пояснений давать не стала, сказала поторапливаться — и вышла, а Чо принялась лихорадочно приводить себя в порядок. Одно дело — просидеть затворницей, готовясь к встрече с духами, другое дело — выйти за общий стол. Здесь небрежности допустить нельзя. Заходя в обеденную, она была готова к тому, что ее прогонят или не увидят. Но мама встала ей навстречу, сестры бросились обниматься (брата в доме не было вовсе) и даже отец ни словом не возразил против ее присутствия. И она села за стол, чувствуя себя почти воскресшей из мертвых. Потекла неспешная беседа — как она доехала, какая погода в Лондоне, много ли вишни и яблок было в этом году. Скучный набор никому не интересных вопросов и ответов, без которых нельзя приступить к действительно важному разговору. А это значило, что какой-то важный разговор им все еще предстоял. И Чо ничего не понимала. Она считала, что все уже было сказано, все понятно, все предопределено. Ей казалось — здесь уже не будет ничего важного и требующего внимания, все, что требует внимания, осталось там, в Лондоне. Там осталась Джи, которую она, оказывается, каким-то загадочным образом бросила в одиночестве, хотя жила с ней вместе и считала близкой. Но то, что Джи сказала перед ее отъездом, было как ушат холодной воды на голову. Чо понимала, что, когда она вернется, надо будет что-то менять, исправлять, придумывать какие-то другие способы быть вместе. Мыслями она хотела быть там, но приходилось быть здесь, за столом. Здесь ей что-то хотели сообщить. — Твоя бабушка отказывается учить твоих сестер, — наконец сказал отец. — Она говорит, они не годятся и не способны к нашей магии. Чо опустила голову, чтобы скрыть замешательство. Су, действительно, была чуть послабее, но даже она была вполне способной, а уж Лан почти ни в чем не уступала самой Чо, и бабушка прекрасно это знала. И мама это знала. И сами девочки это знали. Но сейчас все они молчали. Она подняла глаза и обвела их взглядом. Ни на одном из лиц не было беспокойства или удивления. Они что-то задумали и сговорились, и теперь лгали отцу, зная, что он не может поймать их на лжи. Британия не делит магию на мужскую и женскую. Хогвартс учит тому, что при должном прилежании может освоить каждый студент. Но в их традиции, в их собственной магии есть такие области, куда закрыт ход мужчинам. И есть области, за изучение которых не возьмется ни одна женщина в здравом уме: все равно ничего не выйдет. Только мужчины работают со стихиями. Только женщины умеют плести такую защиту, как ни одна британская ведьма. Только мужчины могут договориться с драконами. Только среди женщин рождаются Те, кто видит духов. И только женщины могут общаться с предками. Бабушка это умела. И мама бы тоже умела, если бы не предпочла стезю защитницы. Отказаться учить Лан и Су — все равно что оставить семью без связи с духами. Нет связи с духами — нет силы. И значит, отец будет вынужден терпеть Чо в семье, ведь кто-то должен будет проводить бабушку к семейному алтарю, когда она умрет, и кто-то должен будет продолжать говорить с духами, когда ее не станет, и кто-то должен будет передать это умение дочерям Лан и Су (а лучше бы все-таки им самим). Да, это весомый повод отменить изгнание ее из семьи. Но Чо не верила, что отец поступит так, как вынуждают его обстоятельства. И была права. — Твоя бабушка отказывается учить твоих сестер, поэтому мы не можем остаться без тебя. Ты — связующее звено, которое нельзя оборвать. Но ты можешь оказать семье последнюю услугу и сама научить сестер всему, что знаешь. Ты сделаешь это? — Я сделаю это,— кивнула Чо. Значит, не отмена изгнания, а отсрочка. Несколько недель, в течение которых она должна будет находиться здесь. Профессор все-таки ее уволит, и будет совершенно прав. Но даже это не так волновало Чо, как вопрос, что задумали мама, бабушка и сестры. Они хотели выиграть время, они хотели, чтобы это время она провела в доме. Зачем? Просто так, повидаться и попрощаться? Зная их — навряд ли. Это время нужно им для достижения какой-то цели. Узнать бы, какой, да ведь никто прямо не скажет. Чо неожиданно сильно ощутила тоску по рыжей гриффиндорке Джи, которая всегда все говорила прямо, а когда не говорила, оно все равно было написано у нее на лице — крупными разборчивыми буквами. Она не увидит ее дольше, чем планировала. Лишь бы Джи ее дождалась, лишь бы не напридумывала себе что-нибудь, в чем потом придется ее разубеждать. * * * Проснувшись утром, она ощутила себя пойманной в сеть. Сначала подумала было, что это от того, что ей придется задержаться здесь дольше, чем она хотела. Но потом поняла, что это ни при чем. Сеть действительно существовала. Тончайшее плетение чар, невидимая кружевная накидка, прочно держащаяся на ее плечах. Такое могла сделать только мама, решила Чо, но, подумав и всмотревшись, поняла: слишком много сил потребовалось бы на такую работу. Плела, конечно, мама, но силы брала и от сестер, и от бабушки. Такая сеть не могла плестись с дурным намерением, но Чо все-таки тщательно ее проверила на принуждения, ментальные воздействия и запреты. Отсутствие намерения вредить ведь еще не гарантирует того, что вреда не будет. Вдруг они, например, попытались бы такой сетью удержать ее в семье?.. Нет, сеть была безобидна, не должна была влиять на поведение Чо, не искажала мысли, не запрещала. Оставалось лишь гадать, зачем она вообще нужна. Спрашивать напрямую было бесполезно: все равно никто не скажет. Дни полетели один за другим. Она учила сестер тому, что знала сама, и следила за тем, как день за днем растет и меняется плетение чар, окружающих ее. Их назначения она так и не поняла, но уже точно знала, что именно ради этой сети бабушка отказалась обучать Су и Лан и вынудила отца предложить Чо остаться. Дни шли за днями, сеть росла, сестры учились, а больше ничего не происходило, будто она увязла в одном и том же дне, как муха в кусочке смолы. Писем не было — она сама попросила Джи не писать ей, дождаться ее приезда, и все случилось как она просила. И наконец наступил тот день, когда она признала, что Лан теперь знает все, что знает она сама, и может обучить этому Су. В тот же вечер ужин ей принесли к порогу комнаты. Она наконец умерла для всех. * * * Когда она зашла в комнатку, предназначенную для общения с предками, духи уже были там — все, все, больше, чем она видела обычно. Больше, чем она видела когда-либо. Она потянулась к ним — не словом, не мыслью, а намерением и смыслом, силясь объяснить, что происходит, показать, что их защита и их сила больше не для нее. Первыми отступили в тьму коричневые сгустки света — те давние и дальние, чьих имен не сохранили даже семейные летописи. Для них, должно быть, все было просто. Есть ритуал, есть намерение, и это значит, что они могут отвернуться и больше не приходить к человеку, не принадлежащему к их роду. Позже стали гораздо медленнее, по одному, отступать красные искры. Их Чо знала, знала их имена, знала, когда они жили, не раз обращалась к ним раньше. Пережить этот момент оказалось куда сложнее. Светлые, белые и желтые огоньки — некоторых из них, прабабушку и деда, например, Чо даже застала живыми — оставались рядом дольше всех. Им было недостаточно ритуала и намерения, они, совсем как люди, хотели знать, почему так вышло, что происходит, можно ли что-нибудь сделать. Они долго кружили вокруг нее сверкающим хороводом, не желая отступать. Но прошло время — и они тоже растворились в темноте. Чо вздохнула: все было кончено, хоть и сложно было в это поверить. Она повела затекшими плечами и замерла: на невидимой и едва ощутимой сети маминого заклятия сверкали огоньки: пять светлых, три красных. Они становились все тусклее и постепенно погасли, но не исчезли, так и остались у Чо на плечах. Только теперь она поняла, чего мама и бабушка добивались все это время, ради чего плели сеть. Очень осторожно, иррационально боясь стряхнуть притаившееся на ней волшебство, она двинулась к выходу из комнаты. Поблагодарить бы их, но нельзя. Они же не могут ее слушать. * * * За дверью ее ждала бабушка. — Все поняла? — строго спросила она. Чо кивнула. — Вот и отлично. Тогда отправляйся домой, и поскорее. Предки должны жить у алтаря, а не где попало. — Тебе же нельзя со мной говорить, я ведь вроде как умерла, — спохватилась Чо. — Я часто говорю с умершими, чем ты-то хуже? — пожала плечами бабушка. — Передай всем… спасибо. — Передам. Иди. И не думай, что мы все от тебя отвяжемся только потому, что ты, видите ли, умерла. — Больше не думаю. Очень скоро Чо вышла из дома и отправилась домой.