Под землей.

После бессонной ночи решено было, что убираться в комнате Марвина будут позже. Крейг стоял у зеркала и завязывал галстук. Его младший брат сидел в его кровати, одеяло накинуто на голову. Лужа крови в комнате Марвина высохла, почернела и покрылась трещинами. - Поспи здесь, Мар, хорошо? - отражение Крейга смотрело на него из зеркала, - вечером я наведу там порядок. - Ладно, - Марвин мял пальцами одеяло. Ему было холодно. - А что мне делать, если, - он замялся, - ну, если он проснется? - Ты что не знаешь, где у нас чай? - старший брат улыбнулся отражению Марвина в зеркале, - будь гостеприимным. - Что мне сказать? - Смотря, о чем тебя спросят. Постарайся обойти тему того, почему мы ночью рыли яму в лесу. Ну, рыли и рыли. Крейг обернулся и посмотрел на брата, трясущегося от холода в его кровати. Ему тоже эта полупустая комната казалась ледяной. На полу у кровати стоял маленький обогреватель, Крейг нажал на выключатель, и воздух начал нагреваться. Было уже восемь утра. Крейг помахал рукой брату и пошел на работу. Марвин сидел в кровати и слушал скрежет ключей в дверном замке, а потом удаляющиеся шаги, гул лифта, скрип раздвигающихся дверей, снова скрип и снова гул. Он встал и подошел к окну, посмотреть на брата, уходящего на работу. Высокая прямая и серьезная фигура шагала по улице, огибая лужи, потом замерла, обернулась и снова помахала Марвину рукой. Он помахал в ответ, и фигура двинулась дальше, в сторону автобусной остановки. Марвину было ужасно холодно. Его босые ноги прилипли к линолеуму, но пойти спать он не мог. Он смотрел на брата, ожидающего автобус. Крейг достал сигарету, и на мгновение Марвин увидел огонек зажигалки. Марвин потянулся за пачкой, лежащей на подоконнике, и тоже закурил. Это было всё, что он мог сделать, чтобы не чувствовать себя таким виноватым. Крейг рано вставал, чтобы поехать на работу, а младший брат просыпался, чтобы пострадать за компанию. Длинная железная гусеница подкатила к остановке, дверь в ее голове открылась, и Крейг шагнул внутрь. Гусеница поползла дальше, унося его от дома, и оставляя Марвина одного. Чем дальше отъезжал автобус, тем холоднее становилось в комнате. И когда он скрылся за поворотом, Марвин от холода уже не мог пошевелиться. Стоять у окна не было смысла. Нужно было ложиться спать. Он лег на холодную белую простыню и положил голову на оледеневшую подушку. От прикосновений к кровати послышался хруст ломающегося льда. Свет из окна бил в глаза. Марвин повернулся на другой бок и уставился в стену. На обоях светло-персикового цвета виднелись царапины от ногтей. Они красовались здесь уже много лет, и каждая новая девушка Крейга добавляла еще пару следов. Девушки уходили, царапины оставались. Марвин как-то спросил Крейга, когда он расстался с очередной своей пассией, не расстроен ли он? "Конечно, нет, - он улыбнулся, - что тебе приготовить на ужин?" 07:01:08 Спать хотелось ужасно. Физических сил с трудом хватало на моргание, но сон всё не шел. Марвин переворачивался с одного бока на другой. Он пробовал ложиться головой в одну сторону, потом в другую, лежал на животе, лежал на спине. Холод царапал ногтями его ноги, руки и спину. Найденный в лесу, лежал на кровати Гретты. Крейг не стал его раздевать и прямо в одежде и ботинках завернул в одеяло и задернул шторы. Марвина и человека, который спал в метре от него, разделяла стена. Мысли о юноше, лежащем в соседней комнате, были неподвижными и замороженными. Марвин не думал, почему тот человек был под землей, сколько он был там, кто его туда положил, как он жил без еды. Он как будто был окружен кирпичной стеной, не пускавшей к нему эти мысли. Ну и не важно, они ему и не нужны. Марвин прижал ладонь к холодной стене, за которой находился еле теплый человек. Глаза начали закрываться, перед внутренним взором возникали переплетения линий, принимающие формы различных предметов. Линии шуршали, касаясь друг друга, они скрипели, переплетаясь. Марвин тонул в этом шорохе и разноцветных проводах. Всё это медленно сплеталось вокруг него, и шорох становился всё громче. Провода уже опутали его ноги и плотно смыкались на теле. Они ползли выше, и, когда несколько из них коснулись лица Марвина, шорох стал оглушительным. И тут он услышал, что в шорохе пробивались слова и почувствовал, что провода, прижимающиеся к его лицу, теплые, как человеческие пальцы. Всё это переплетение проволоки и резины на его теле нагревалось и крепко обнимало озябшее от одиночества тело. Шорох говорил на незнакомом языке, но Марвин всё понимал. "Veniat ad me. Im frigus." Марвин понимал каждое слово. "Иди ко мне. Мне холодно". Марвин резко поднялся на локтях и открыл глаза. След теплых пальцев всё ещё чувствовался на щеке. В комнате никого не было. Электронные часы, стоящие на полу, сообщили, что он спал около часа. Снова дрожащий от холода, Марвин встал с кровати. Серая застиранная майка болталась на нем как на вешалке, старые пижамные штаны, купленные около пяти лет назад, казалось, что тоже одеревенели от холода. Комната заледенела, кровать заледенела, одежда заледенела, и сам Марвин уже не чувствовал ног. Онемевшими пальцами он сгреб одеяло и подушку и понес их в соседнюю комнату. Лица человека, лежащего на кровати, не было видно. Из-за занавесок пробивался тонкий луч света. Марвин стоял возле кровати, не решаясь пошевелиться. Собрав всю смелость и волю, он разжал пальцы, и одеяло упало на кровать. Подушку он положил на самом краю. В этой комнате было намного теплее, и чтобы поскорее стать частью теплого пространства, Марвин стянул с себя одеревеневшую одежду. В большом зеркале на дверце шкафа отражался тощий изломанный силуэт. Стоя в одних трусах и смотря на эту картину, Марвин не чувствовал ничего, кроме приглушенной вины за собственную несостоятельность и убожество. Бледный, кривой, холодный камень, на шее его старшего брата. Он лег на краю кровати и закрыл глаза. В тишине комнаты было слышно как тихо и размеренно дышит человек, лежащий в полуметре от него. Их вдохи раздавались по очереди с одинаковым интервалом. Марвин замер, боясь пошевельнуться. Он открыл глаза и пригляделся к фигуре в темноте. Спустя минуту, на фоне стены начал проступать острый профиль. Губы юноши были приоткрыты, руки вытянуты вдоль тела. Марвин пододвинулся немного ближе, затем еще ближе, и вот он уже вплотную прижимался к теплому человеку. Его лицо было искажено усталостью, брови немного вздернуты вверх, уголки губ опущены. Марвин протянул руку и дотронулся до серых волос. Дыхание нового жильца не менялось. Он спал крепко, и Марвин почувствовал себя немного смелее. Он приподнялся на локте и провел пальцами по щеке спящего. Убрал в сторону волосы, сползшие на лицо, поправил одеяло и снова лег рядом. Они лежали в темноте как два кокона – прочных, нерушимых, в которые невозможно пробиться. Оставалась одна надежда: кокон пустит в себя себе подобного. Рука Марвина ползла под одеялом как змея. Выбралась из его кокона и заползла в кокон человека, спавшего рядом. Змея коснулась теплых пальцев, переползла на живот, заползла под рубашку и устроилась на груди. Так они проспали восемь часов. В коридоре снова раздался скрежет ключей, вырвавший Марвина из сна. Он лежал в кровати, забыв в какой именно комнате он находится, и не открывал глаза. Шаги Крейга последовали на кухню, и раздался щелчок чайника. Старший брат напевал какую-то песенку и мыл руки. Марвин слушал, как Крейг достает продукты из холодильника, как шкварчит масло на сковородке, и песенки, которые напевал его брат, сменялись на практически такие же. Рядом раздался тихий шорох, и Марвин почувствовал прикосновения четырех теплых кончиков пальцев. Он открыл глаза. Вытянутая рука тянулась к нему из-под одеяла. Губы, касавшегося его юноши, были плотно сжаты, почти белые глаза смотрели, не мигая. Марвин дернулся в сторону.