Диалоги на тетрадных полях

      Я иду по городу, и в глубине глаз моих плещется свет. Я иду, а под ногами разверзаются чёрные дыры, в которых медленно тонут отражения фонарей-колоколов. Я осторожно иду между ними по тонкому хрупкому льду реальности. След в след ступаю за не-своей тонкой звенящей светлой тенью. Чёрные дыры призывно мигают мне отражениями.       Я иду по городу, и реальность рвётся в клочья, истончаясь под моим взглядом. Люди-призраки идут мимо, ноги скользят по волнующейся поверхности. Чёрные дыры кажутся им всего лишь лужами. Я плотно закрываю глаза, чтобы свет не выплёскивался наружу, чтобы сохранилось его как можно больше там, под рёбрами, где свет трепещет, заменяя мне одно из сердец, потому что в одно просто не вместить весь этот огромный, жгучий, больной прекрасный мир. Я позволяю миру быть реальным и ощутимым. Чёрные дыры — бездонные провалы в бесконечность и бессмертие, которого я страшусь больше всего на свете. Я иду по городу, и тревожно звонят мои фонари-колокола, и тонет свет их, бесконечно тонет. Город утопает в тумане, превращающемся под ногами в лёд.       Я вдыхаю туман, замерзающий тонкой инеистой корочкой в моей груди. Сухие ломкие звёзды путаются в моих волосах и в одежде людей-призраков.       Я сажусь на скамейку в сквере и крошу то, что призракам вокруг кажется хлебом. Птицы не слетаются, а хрупкие крошки опавших звёзд падают навстречу чёрным дырам, жадно тянущимся к ним так, что почти искажается реальность.       Вместе с реальностью всегда искажаюсь я.       Звонят, звонят мои фонари-колокола, и выплёскивается наружу белый холодный свет, колючими ледяными искрами стекает по моим щекам.       Я осторожно разгибаю пальцы — четыре фаланги, и недлинные острые изогнутые когти, покрытые мхом. Чувствую, как вьются корни по моим рёбрам, бугрятся под кожей, пока не врастают в кость. Я дышу, и Лес внутри меня вдыхает и выдыхает вместе со мной. Ветви дерева узловатыми оленьими рогами прорезаются наружу, цепляются за спутанные волосы и хрустящие звёзды. Я смотрю, как лозы вьются по моим венам, как кровь становится зелёной и пахучей, как огненные цветы папоротника. Я дышу, и Лес во мне выдыхает болотный туман.       Наконец, открываются ещё три пары глаз, и один непарный, между бровей, и я перевожу дух. Так гораздо спокойнее. Я становлюсь настоящим, и Город — теперь не просто город, — тоже становится настоящим. Мы с ним нерушимо связаны, слишком глубоко врастают в меня его прочные бетонные корни. Лес торжествующе рокочет и тянется навстречу гибкими тёмно-зелёными лианами. Я — Лес. Город дышит в такт с нами.       Первый цветок распускается на запястье. Огненный, сверкающий, рассыпающий вокруг искры, за которыми жадно тянутся чёрные дыры. Мои прекрасные фонари-колокола врастают в небесный свод и звонко смеются. Я — цветы папоротника и тихие серебристые шаги осени. Я — колючие звёзды в вороньем гнезде волос. Я — бессмертное и обречённое на смерть каждым шагом. Люди-призраки уже почти не видны. Когда видишь слишком хорошо, некоторые вещи становятся незаметными.       Город — карта тысячи огней, от одного к другому, через рокочущие подземными и наднебесными барабанами чёрные дыры. Если я упаду, не случится ничего страшного, невероятная тьма за гранями видимости течёт в крови моего Леса. Свет струится из глаз моих и проливается дождём. Чёрные дыры благодарно урчат, слизывая мой свет с покрытых примёрзшим туманом мостовых. Моя тысяча огней рвётся мне навстречу и сплетается танцем с сухими звёздами. Свет встречается со светом и закручивается в спирали вокруг меня. Я смеюсь и беззвучно плачу, потому что любовь — это всегда боль, когда её слишком много, и мои шесть сердец уже не справляются, срочно надо заводить ещё одно. Я зачёрпываю тьмы из чёрной дыры, темнота густая и — я знаю это — сладковатая на вкус. Темноту смешиваю с услужливо поданной мне светлой душой фонаря-колокола — бирюзово-золотистого металлического цветка. Получившийся плотный комок аккуратно погружаю в грудную клетку — ровно между третьим и четвёртым сердцами. Осторожно нажимаю пальцами, чтобы запустить первый удар. У меня нет двух одинаковых сердец. Я творю их из того, что попадётся под руку, но они исправно идут и ещё лучше любят, а это в сердцах самое важное. Я — погребённая под палой листвой на дне заветного озера сокровенная суть Леса, влюблённая в Город.       Первое сердце — моё изначальное, покрытое мхом и лишайником, с прилипшими сухими листьями, медленно и верно пускающее по венам изначальную тьму вперемешку с болотным туманом. Моё первое сердце зовут Урле.       Второе — сделанное в спешке, когда первого перестало хватать, неуклюже смятое из металла и следов людей-призраков, отпечатавшихся на мостовых. Это сердце — первый подарок влюблённого Города. Я осторожно касаюсь его кончиками пальцев. Мой Лес облепил его так сильно, что ожогов уже не остаётся. Имя второго сердца — Рилау.       Третье сердце — комок птичьих перьев, скорлупа, голубиное воркование и соловьиные трели. Сердце нежно поёт в моей груди и пытается расправить несуществующие крылья. Его зовут Лалеттой.       Вместо четвёртого сердца — мой собственный цветок папоротника, вместо сердцевины — медная шестерёнка, золотисто-зелёный огонь вечно горит в центре. Имя ему — Даури.       Пятое сердце — вместе с предыдущим, именно его ход запускает вечный огонь четвёртого. Пятое собрано из опавших лепестков, осенних листьев, первого снега и осколков цветного стекла. Простой и сложный одновременно механизм. Пятое сердце зовут Шуа.       Шестое сердце — крошки бетонных стен, отражения звёзд в мостовых, обрывки старых, пахнущих пылью карт и дальних дорог. Имя этого сердца — Айске.       Имя нового сердца само по себе возникает у меня в голове, как обычно. Сарасви. Я произношу вслух, и сердце согласно стучит в груди.