***
— Алек! — зовёт меня тётя, человек-призрак. — Алек, вставай! Уже утро! Спорить у меня нет ни сил, ни желания. И я встаю, завтракаю, одеваюсь и выхожу из дома — не так уж важно, куда. Я иду искать свою порванную на клочки жизнь. Но кусочков бумаги снова нет нигде, и я думаю о том, что они вполне могли разорваться в пыль, упасть в воду и много чего ещё. У меня почти нет шансов собрать их все снова. Ноги сами приносят меня в тот же парк, что и вчера. Я сижу на скамейке, и вместо тумана сегодня — серый комок в груди, от которого больно даже дышать. Я сворачиваюсь клубком и пытаюсь придумать себе новую жизнь, раз уж не выходит собрать по кусочкам старую. Мимо меня идут люди. Парень, девушка — младше меня лет на пять, — и двое детей — мальчик и девочка, близнецы, брат и сестра кого-то из старших, судя по возрасту. «Девушки», — решаю я. И тут же понимаю, почему. Из всех них земли ногами касается только парень. Остальные словно бы идут по воздуху. Как тот самый ветер, сбивший меня вчера с ног. — Ты чего это? Эй? — изумлённо спрашивает девушка, заметив, наверное, ужас в моих глазах. Я дрожу, обхватив себя руками, и боль вперемешку со страхом стискивает сердце. У меня уже нечего отбирать. Мне уже некуда падать. Мне даже некуда уже уноситься вместе с ветром. Поэтому, пожалуйста, оставьте меня в покое. Может быть, я всё-таки смогу окончательно утонуть и захлебнуться в своём горе. Но эти странные не-люди почему-то остаются. Собираются вокруг меня и внимательно слушают, что шепчет больная, разорванная вчера в клочья душа. Я чувствую себя дураком, на людях делающим беду из какой-то глупости. Я ощущаю себя слабым и до ужаса глупым, так что мне стыдно передо всеми окружающими. Потому что без своих крыльев и гребня я совсем ничего не могу. Пожалуйста, уходите, странные и добрые существа. Пожалуйста, я правда хочу остаться один! Когда я нахожу в себе силы поднять голову, я уже и правда почти один. Парень садится на скамейку рядом и кладёт руку мне на плечо: — Ты не волнуйся, — говорит он и слабо улыбается, смущённый собственными словами. — Они всё поправят. Ветры возвращаются по одному, и я не могу поверить своим глазам, потому что они действительно приносят обрывки моих крыльев. Достаю из карманов то, что сам собрал вчера. — Меня Робертом зовут, — говорит паренёк и помогает мне начать складывать шесть крыльев и разноцветный гребень обратно. Я почти плачу от счастья, когда клочки начинают соединяться в целое. Я совсем уже плачу от боли, которую ощущаю дырявыми, искалеченными и измятыми крыльями. Ещё один ветер — рыжий и растрёпанный — появляется из ниоткуда сразу на спинке скамейки. — Эти мокрые, — говорит он, вываливая целую кучу обрывков рядом со мной. — Подожди, сейчас придумаю что-нибудь, — и исчезает снова. А потом приходит свет. Самый настоящий, светлее светлого, солнечный луч. Он аккуратно собирает мокрые бумажки и сушит их в ладонях, а сквозь белоснежную кожу рвутся наружу жар и сияние. — Осторожно, — тихо бормочет свет. — Мне на улице сложно, я могу сжечь. Бумажки ещё тёплые, когда я забираю их у него. Свет глядит смущённо, кивает и остаётся сидеть рядом, пока остальные ветры приносят новые и новые обрывки — мятые, чуть рваные, мокрые и грязные. Это всё ничего. Когда у меня есть шесть крыльев и разноцветный гребень, я почти всесилен, мне ничего не стоит заменить старые перья и чешуйки новыми, из любого попавшегося листа бумаги. Под конец все ветры, свет и Роберт сидят вокруг меня, не хватает только девушки. Крылья напиваются ласковым дыханием утра, расправляются. Гребень сияет на свету. Мне спокойно и хорошо. Мне даже почти уже не стыдно за свой страх. Я вытираю глупые слёзы, выступившие от боли, и закрываю лицо руками. И именно в этот момент чувствую дуновение нового ветерка. Девушка возвращается, держит под руку того самого человека в шляпе с пером, от присутствия которого меня начинает бить дрожь. — Это Руэрга, — смущённо говорит она. — Мой старший-старший брат. И, знаешь, кажется, это он вчера чуть не поломал тебе всё, — и пихает старшего локтем в бок. Тот смотрит на меня неотрывно и говорит: — Я сам не понял, что наделал, когда столкнулся с тобой. Я же ветер. Мы даже с другими духами обычно не пересекаемся. А ты так сильно хотел, чтобы тебя не замечали остальные, что… Да что тут говорить. И сам знаешь. Я киваю. Знаю. Я сейчас вообще знаю почти всё. Как будто тот напуганный мальчишка, который недавно даже плакать не мог от ужаса и понятия не имел, что ему делать — это не я. Никогда мной не был. Руэрга морщится как от зубной боли и продолжает: — Поэтому просто прости меня, пожалуйста. Молчу, а крылья за моей спиной одобрительно шуршат, гребень топорщится под слабыми порывами ветра. Я сейчас знаю почти всё. И если не всё вообще — то хотя бы точно уверен в том, что нужно делать. Это мне нашептали мои крылья, а им я верю всегда. — Меня зовут Александр, — говорю я. — Но можно просто Алек. Вчера я чуть не стал человеком и очень испугался тебя. Но сегодня я не боюсь ничего, потому что у меня есть шесть крыльев и разноцветный гребень. Я очень долго жил один и думал, что не хочу, чтобы меня кто-то замечал. Но на самом деле, кажется, я всё это время просто искал тебя. Я закрываю глаза, встаю на скамейке на ноги и шагаю вперёд. Ветер подхватывает осторожно и несёт меня всё выше и выше. Шесть бумажных крыльев ласково шелестят за спиной.Шесть крыльев и разноцветный гребень
21 марта 2016 г. в 10:33
Каждое утро я заново собираю свои шесть крыльев и прекрасный разноцветный гребень. По привычке встаю ради этого часов в пять утра, хотя торопиться и опаздывать мне совершенно некуда. Пальцы привычно повторяют движения каждый день. Это традиция — аккуратно складывать, соединять — а потом неуверенно потягиваться, чувствуя, как топорщится гребень, и взмахивать на пробу всеми шестью крыльями.
Потом я иду гулять по городу. Проскальзываю мимо людей и домов, перебегаю иногда дороги на красный свет, но не слишком часто. Долго стою на мостах и любуюсь на хрустальных рыбок. Смотрю, как свет играет на гранях моего гребня. Иногда мне даже чуточку жаль, что другие люди не видят ни его, ни моих шести крыльев, ни даже меня — в те моменты, когда всё это у меня есть. Наверное, их видят духи, но я никогда не заговариваю с другими. Я люблю быть один.
Мне нравится бывать в городе на рассвете, когда улицы ещё почти пусты, и рассеянный дымчатый свет струится по улицам вместе с туманом. Я вдыхаю их и морщу нос от сладкого запаха сирени, росы, солнца и тумана. Я очень соскучился по ним этой зимой. Зимой у меня вообще редко получалось выходить из дома. Когда снег падает на мои крылья, я всегда боюсь, что они вымокнут окончательно и развалятся на куски. Я гулял по торговым центрам и вечно таскал с собой зонт. Теперь зонт я тоже ношу, но он стал легче, и этой весной бутоны на нём появились раньше. Я помахиваю зонтом, давая ему немного свободы, а потом расправляю его, как седьмое крыло.
Потом мы идём в парк. Я сажусь на скамейку, с которой лучше всего видно реку, обнимаю колени, обхватываю себя крыльями и долго-долго сижу, глядя, как вода начинает отражаться в небе сквозь кривое зеркало тумана.
Наверное, всё-таки засыпаю ненадолго, потому что, когда встаю, солнце уже сияет высоко над горизонтом. По парку гуляют люди. Молодая женщина с коляской и старик с огромным псом в наморднике. Я с интересом наблюдаю за ними. Пёс бежит ко мне, волочит хозяина за собой и начинает тереться мордой о ноги. Я почему-то очень нравлюсь собакам, особенно большим.
— Привет, — говорю я шёпотом. Постоянно забываю, что это вовсе не обязательно. — Извини, но у нас не получится поиграть. Тебе лучше пойти, ты пугаешь хозяина, — на прощание треплю пса по загривку.
На центральной улице уже куча народу, но мне не нужно пробираться через толпу, боясь помять крылья и гребень. На моё счастье, я не только невидим, но ещё и не ощутим для них. Крылья проскальзывают сквозь людей, и я чувствую себя миражом.
Поэтому я не сразу понимаю, что происходит, когда я вдруг оказываюсь лежащим на асфальте. Сильный порыв ветра, сбивший меня с ног, вдруг оборачивается человеком в широкополой шляпе с пером, качает головой и хмуро говорит:
— Ходить аккуратнее надо, — а потом исчезает снова, уносится куда-то.
Я слышу его слова через громкий, отчаянный гул в ушах. Потому что мимо меня пролетают белые и цветные обрывки бумаги — всё, что осталось от шести моих крыльев и прекрасного цветного гребня. Я пытаюсь ловить бумажки, но пальцы дрожат, и бывшие пёрышки и чешуйки проскальзывают между ними. В глазах стоят слёзы, и я даже не вижу, как вся моя жизнь по кусочкам разлетается в разные стороны.
— Ты чего на асфальте сидишь? — заботливо спрашивает какая-то пожилая женщина. — Ну, вставай, вставай, — и помогает мне подняться. В руках остаются жалкие клочки того, что когда-то было мной. В груди такая страшная пустота, что ноги подкашиваются, и я чуть не падаю обратно. Верчу головой, но ветер, уходя, разбросал обрывки моих крыльев и гребня, и теперь большая их часть уже далеко. Женщина что-то говорит, но я не слышу ни слова сквозь оглушительный грохот собственного сердца. Судорожно распихиваю оставшиеся бумажки по карманам и бегу домой.
Я пытаюсь сложить крылья и гребень снова, но бумажки рассыпаются в дрожащих пальцах, разваливаются, мнутся… Их слишком мало. Если бы у меня всё ещё были крылья, я бы мог собрать заготовки из обычной бумаги, это не слишком сложно. Но сейчас, когда я — просто человек, ничего не выходит. Обычная бумага остаётся обычной бумагой без капли волшебства.
Нужно успокоиться, — говорю я сам себе. Нужно успокоиться, и тогда обязательно всё получится. Я придумаю, что делать. Если я успокоюсь, я обязательно придумаю. Не так уж сложно.
Я сажусь в кресло и стараюсь просто спокойно дышать, но не выходит даже этого. Я чувствую себя поломанным, разбитым на мелкие куски, и пока это так — у меня не получается сидеть на месте. Нужно бежать, что-то делать, нужно срочно придумать что-то, потому что — ну невозможно же так…
Я не ощущаю за спиной трепета перьев и встопорщенной чешуи гребня. Я чувствую себя просто человеком, и кто бы мог подумать, что это так страшно, когда есть, с чем сравнивать.
— Алек, у тебя всё в порядке? — в комнату заглядывает незнакомая женщина с такими же чёрными волосами, как у меня. Я откуда-то знаю, что это моя тётя. Спешно киваю, она глядит обеспокоенно и уходит. Если бы у меня ещё был гребень, он бы сейчас дыбом встал от страха. Потому что я точно знаю, что эта женщина — не человек. Всего лишь призрак, спешно созданный Городом, чтобы я не оставался один. Иллюзия моей семьи. И я точно знаю, что пройдёт всего пара недель — и я поверю в эту иллюзию. Выброшу из карманов бесполезную бумагу, забуду о шести крыльях и прекрасном разноцветном гребне, стану обычным человеком, каким, может быть, и был по сути своей всегда.
Я то и дело пробую собрать крылья заново, вечером не выдерживаю, выбегаю из дома и снова пытаюсь собрать недостающие части. Несколько бумажек я нахожу на дороге рядом с домом, машин там теперь уже почти нет. Ещё две вылавливаю из пруда. Дела это сильно не поправляет, и я чувствую себя совсем опустошённым и обессиленным. Ищу дальше, но маленькие клочки бумаги, как назло, перестают попадаться на глаза, словно бы специально прячутся. Их не видно даже на самых высоких ветвях деревьев, откуда замучился бы доставать.
Я бегаю по городу как сумасшедший, задыхаясь, заглядывая в самые потаённые места, пока хватает сил, ищу, пока совсем не стемнеет, но не нахожу больше ни следа.
И мне всё-таки приходится идти домой. Стоит отдохнуть, чтобы завтра продолжить поиски.
Я лежу в кровати и верчусь, не в силах уснуть. В каждом порыве ветра за окном мне слышится голос столкнувшегося со мной и прощальный шелест шести моих крыльев и прекрасного гребня. Под конец всё-таки засыпаю, и снится мне, что я всегда был просто самым обычным человеком.