Диалоги на тетрадных полях

      Тёмные сидят на кухне и дружно едят растворимый суп из кружки, зеркально повторяя движения друг друга.       — Вообще-то, у нас есть нормальная еда, — говорит Генрих. Скорее ради того, чтобы хоть что-то сказать, чем чтобы они его послушали. Потому что он уже заранее видит, как они пожмут плечами и продолжат есть, едва ли посмотрев на него глазами, золотыми, как текучий расплавленный янтарь.       Ещё давно, едва взглянув в эти глаза в первый раз, понял, что пропал.       У Генриха почти что нет знакомых и вовсе нет друзей. Никогда особенно-то и не хотелось. Общения ему вполне хватает и на работе, а это ещё не учитывая редких встреч с соседями на лестнице.       Генрих живёт в одиночестве в огромной, холодной и пустой квартире. Почти не проходит в три самые большие комнаты, а ночует в четвёртой, маленькой, где кровать-то едва помещается. По вечерам Генрих сидит на кухне и читает. Пьёт чай и старается не думать о том, во что потихоньку превращается его жизнь.       Совершенно не удивительно, что однажды, когда он просыпается утром, Тёмные уже в квартире, как будто всегда тут и были. Впрочем, может, на самом деле, и были, только стать видимыми решили именно теперь. Тёмные всегда приходят туда, где одиноко, страшно, холодно и темно. Чуют такие места и таких людей идеально, потому что с ними всегда проще. Тёмные поселяются в надломах души и расширяют их, создают огромные трещины.       У Тёмных одинаковые янтарные глаза, в которых то и дело крутятся вихри медного цвета. Больше Тёмные не похожи абсолютно ни чем, не учитывая цвета одежды, но упорно продолжают вести себя как близнецы. Генрих поначалу думал, что они — просто одна сущность, зачем-то пожелавшая разделиться надвое, но теперь он знает, что это не так.       — Я хочу имя, — капризно говорит Тёмная и повисает у него на плече. — Дай мне имя! Красивое! Хочу!       — Люси? — вяло предлагает Генрих. — Эмили? Дженнифер?       Тёмная пихает его локтем в бок и мотает головой. А потом включает телевизор, который никто не смотрел уже много лет, и долго переключает каналы в поисках подходящего имени. Генрих сидит рядом и смотрит в стену. Его охватывает странная апатия. Когда был ребёнком, очень много мечтал о духах, которые поселятся рядом и будут помогать или просто дружить с ним, ну правда же, такое же повсюду случается. Только духи на улицах всегда проходили мимо, словно бы и не замечая его. Случается повсюду. Только не с ним. А теперь — вот. Дома у него живёт парочка Тёмных.       — Яра, — говорит Тёмная и довольно жмурится. — Меня будут звать Яра.       Генрих кивает и поворачивается к Тёмному:       — А ты?       Тот кривит тонкие губы в усмешке:       — Очень мне надо. Обойдусь.       Вот так дома у Генриха и остаются Яра и Тёмный. Насылают страшные сны, тоску и страхи, вечно вертятся под руками, почти окончательно портят отношения с соседями, мешают работать и прочее, и прочее, и прочее… Только, удивительное дело, хуже с их появлением уже не становится.       — С тобой скучно, — обижено говорит Яра. Плюхается рядом на кухонный диванчик, шалит по мелочи, добавляет в чай соль вместо сахара. — Ты как будто не против, что мы тут живём.       Тёмный не говорит ничего. Садится на диван с другой стороны, забирается на него с ногами и обнимает Генриха за руку, от чего начинает ныть место, где когда-то была сломана кость. С этого дня Генрих начинает потихоньку делать вид, как будто пытается избавиться от них. Более деятельная Яра буквально светится от счастья. Шумит по ночам, так что соседи вызывают полицию, а Генрих только разводит руками. Тёмный не говорит ничего и приходит смотреть на спящего Генриха, заставляя того регулярно просыпаться от холодного ужаса, сковывающего тело. Тёмные вовсе не создают кошмары — они просто приманивают их.       И ещё много чего другого.       — Мы хотим вечеринку! — кричит Яра, приплясывая на кровати. — Позовём кучу гостей и будем веселиться!       Генрих чувствует себя то ли отцом шумных подростков, то ли старшим братом, то ли ещё чёрт знает кем. Когда квартира наполняется чужеродными сущностями, по большей части, ужасающими и мерзкими, Генрих уходит в свою комнату и ложится спать. Думает о том, что никому, кроме него, плохо от этого не станет. За одну ночь даже вся эта толпа не успеет сильно навредить людям, живущим в соседних квартирах, а сам Генрих как-нибудь всё это переживёт.       Он пропускает момент, когда в комнату заходит Тёмный с кружкой горячего шоколада в руках. Молча садится рядом и протягивает кружку Генриху. Тот делает глоток. В шоколаде так много острого перца, что горло сразу начинает пылать, но Генрих даже не морщится. Тёмный забирает кружку и пьёт сам. Они так и сидят в темноте, слушая шум в соседней комнате.       — Я тут лягу? — хмуро спрашивает Тёмный. — Яра шумит, я хочу спать. Они мешают.       Генрих встаёт и идёт на балкон курить. Кружку ему всё-таки суют в руки, и её приходится взять с собой. В темноте видны только золотые глаза Тёмного, сверкающие, как огонёк сигареты.       Генрих стоит на балконе, и тьма потихоньку подступает к нему со всех сторон и обволакивает. «Я неудачник, — думает Генрих. — Чудовищный неудачник».       «Ну и хорошо, — думает Генрих. — Вот и чудесно. Просто отлично».       — Посиди со мной, — просит Тёмный, свернувшийся маленьким клубком тьмы на кровати. — Я вижу что-то, когда засыпаю.       — Это сны, — говорит устало Генрих. Рассматривает упаковку таблеток, прописанных врачом на прошлой неделе. Ставит на место. Садится на край кровати и задумчиво вглядывается в темноту, пока та не начинает сверкать. Он закрывает глаза и думает о том, что ему перестали сниться кошмары. Привычная усталость отступает и заменяется каким-то теплом.       Он засыпает на другом краю кровати. Яра приходит под утро, по привычке опускает тяжёлую головную боль на виски Генриха, а потом укрывает и его, и брата одеялом. И идёт на кухню, заваривать чай. В квартире становится тепло и будто бы не пусто. Гости потихоньку растворяются в утренней тишине.       — Клиническая депрессия — это серьёзно, — ворчит Лиза, коллега по работе. — Нельзя так к этому относиться.       «Нет у меня никакой депрессии, — сердито думает в ответ Генрих. Дни мешаются в одну сплошную паутину. — Нужно купить печенья к чаю, наверное. Они вчера опять всё съели».       Призраки шумят, шебуршат по углам, иногда начинают выть и скрестить в окна. Генрих снова почти перестаёт спать. Призраки стонут и рассказывают ему истории о своей смерти, о том, каково это — умирать.       «Я сойду с ума, — думает Генрих. — Ничего страшного, скоро я просто сойду с ума».       Яра прогоняет призраков веником, сердито шипя под нос что-то о том, что это — их человек, трогать его нельзя. Яра зло клацает тремя парами клыков, и золотые глаза её светятся огнём.       — Можно нам спать здесь? — спрашивает она. — С тобой. Ты будешь читать нам на ночь?       — Я слышал, всяких злых духов несложно прогнать, — говорит Генриху сосед, успешный журналист. — Столько народу этим занимается. Позвать кого-нибудь?       Генрих едва сдерживается, чтобы не нагрубить. Потому что Тёмные — вовсе не злые. Просто капризные, иногда излишне жестокие дети. Тёмные спят по обе стороны от него, и он засыпает, так и не выпустив книги из рук. Генрих не знает, как объяснить другим, что они вовсе не мучают его — просто живут рядом и потихоньку становятся смыслом, и как же странно, когда этот смысл всё-таки появляется. Генрих не знает, как скрыть всё это от двух пар золотых глаз, к которым он привязался с первого взгляда.       — Это ваши родственники? — спрашивает старенькая подслеповатая соседка. — Племянники, наверное? Надолго приехали? Сколько им?       — Надолго, — кивает Генрих. — Им по восемнадцать. Дети старшей сестры. Приехали учиться к нам.       И уходит домой, а в голове крутятся мысли о том, что Тёмные, может, ему и не родственники, но зато уж точно семья.       — Это что это? — подозрительно спрашивает Тёмный и тянется к его лицу. Недоверчиво ощупывает руками и морщит нос. Генрих вопросительно хмурится и смотрит в зеркало.       Он улыбается впервые за очень-очень много лет. Проходит вечная головная боль, он идёт по улице, подняв голову, и с изумлением разглядывает мир, который столько времени почти не замечал.       — Я хочу собачку, — шепчет ему на ухо Яра, устраивая голову у него на плече перед сном. — Давай заведём собачку? Такую огромную, чёрную, злую, и чтобы клыки больши-и-и-ие!.. Я буду гулять, правда. И кормить. И… — она засыпает, не договорив до конца.       — Улыбка, — сквозь сон бормочет её брат. — Это называется — улыбка.       Генрих откладывает книгу и выключает свет. Две тени с золотыми глазами крепко спят рядом с ним.