Диалоги на тетрадных полях

      «Никогда не доверяй змеям, — ласково напоминает сон. — Никогда. Змеям доверять нельзя».       — Ага, — вслух соглашается Змей. И просыпается. — Нельзя. Я в курсе.       Мир перед глазами — нелепое и от того прекрасное соединение разноцветных осколков. Змей ошарашенно пялится на него минут пять, а потом тянется к глазам и натыкается на самое настоящее стекло. Фыркает от смеха и снимает любимые витражные очки. К его удивлению, менее мутным и расколотым мир от этого не становится. Змей моргает несколько раз, а потом тянется и машет рукой в воздухе. Ароматный дым спиралями разлетается в стороны. Змей хмыкает и встаёт из вороха подушек, сложенных вместе с матрасом и одеялом на балконе.       Змей зевает, потягивается и заглядывает в зеркало. В ужасе хватается за короткие, чуть выше плеч остриженные волосы. Смотрит, и только потом вспоминает, что сам обрезал их на прошлой неделе, чтобы не мешались.       Он выходит с балкона и критически оглядывает квартиру. Если не считать дыма, в котором он, как в облаках, ищет фигуры, но быстро бросает это занятие, выглядит всё более-менее привычно. Никакой поломанной мебели, даже никаких спящих и жалобно стонущих тел. Подумаешь, мусор, пустые бутылки и лужи на полу.       Вполне можно жить.       Змей разглядывает собственные шаровары — единственный горячо любимый им предмет одежды, — с восторгом понимает, что их даже можно ещё поносить, и идёт на кухню.       На кухне, как следовало бы, в сущности, ожидать, уже сидит Василиск и слушает радио. То есть, не слушает. Но всё равно включает.       — Доброе утро! — сверкает зубами Змей. — А ты что, всех выгнал, а сам опять остался?       — Все ушли, а меня оставили присмотреть за тобой, — поправляет Василиск. И поднимает голову. Глаза его закрывает чья-то чёрная повязка для сна.       — Ага. Присмотреть. Очень смешно, — фыркает Змей. — Если повторять одну и ту же глупую шутку раз в неделю, то из глупой шутки она станет хорошей традицией, да?       — Да, — соглашается Василиск и замолкает, отказываясь поддерживать разговор. Змей вздыхает, заглядывает в шкафчик, достаёт оттуда жалкую упаковку чипсов и изучает её. Радостно хмыкает, суёт руку…       — Положи, — мгновенно отзывается Василиск. — Ковшик. На плите. Там каша. С фруктами. Подогрей и ешь.       — Ух ты! — восхищается Змей. — Какой се-е-ервис! А кофе? Может, ты ещё и кофе сварил?       — Кофе выпили твои гости, — пожимает плечами Василиск. Змей разочарованно и тоскливо вздыхает:       — А чай кончился на прошлой неделе, и я так новую упаковку и не купил…       — Я купил, — тут же реагирует Василиск. — В шкафу лежит. Доставай, — и наконец-то вырубает злосчастное радио, издающее одни только скрип да щёлканье. Змей достаёт из шкафчика новую упаковку чая, мурлычет под нос, заметив дыню на упаковке, облизывает губы тонким раздвоенным языком, и ставит чайник.       — Тебе заварить? — спрашивает он.       — Не буду я пить бурду из пакетиков, — морщится Василиск. — Тебе покупал.       — Я могу эту бурду вывалить из пакетика и заварить тебе в кружке, — великодушно предлагает Змей. — Нет? Ну ладно, как хочешь, — ставит разогреваться кашу и забирается с ногами на высокую табуретку. Задирает штанину и задумчиво ковыряет ногтями золотисто-коричневую чешую на коленке. Василиск хмурится, поднимается со своего места, подходит и аккуратно ощупывает Змея — с ног до головы. Проверяет, всё ли в порядке. Змей фыркает и недовольно вертит головой.       — Никак не пойму, — вздыхает он, — почему ты вообще таскаешься ко мне каждые выходные. Ты же терпеть не можешь всякие шумные сборища, и вообще…       — И вообще, — серьёзно соглашается Василиск, — я прихожу, чтобы за тобой присматривать. Чтобы, когда ты отключаешься и падаешь, кто-нибудь мог объяснить толпе визжащих девиц, что ты не умер, а просто заснул. И оттащить тебя, ну, где там у тебя кровать — на балконе? И следить, чтобы о тебя не спотыкались выходящие покурить. А ещё приготовить тебе утром что-нибудь приличное.       Змей закатывает глаза:       — Я — практически бессмертный городской дух! — сам прекрасно зная, что бесстыдно врёт. «Никогда не доверяй змеям»!       — Ты — практически невыносимое городское чудовище, — прерывает его Василиск. — У тебя непереносимость алкоголя, а я вчера отобрал у тебя бутылку вина. Возможно, ты действительно просто так ею размахивал, но я бы не был так в этом уверен. А теперь, пожалуйста, закрой рот и ешь.       — Ну и пожелания! — хмыкает Змей, но не спорит. Снимает ковшик с плиты и ест. Василиск склоняет голову набок и внимательно прислушивается. Змей обводит кухню всё ещё мутным со сна взглядом. Под потолком крутятся завитки дыма, в которых могли бы прятаться фантастические существа, но на деле оказывается просто несколько мух. Впрочем, как и драконы, они всё равно стоят того, чтобы с ними побороться. Змей встаёт, чуть не падая с высокого табурета, и достаёт из угла швабру. Машет ею в воздухе, но так и не дотягивается до насмешливо жужжащих мушек, зато развеивает серый дым. Василиск с интересом вслушивается в производимый им шум.       — Помог бы лучше, — ворчит Змей, — тебе-то роста хватит.       Василиск встаёт, забирает у него швабру и поднимает наверх.       — Левее, — комментирует Змей. — Ещё левее. Выше. Ага. Ещё немного… Есть! — он распахивает окно, и недовольно жужжащие «драконы» вылетают на улицу.       — А кот не выскочит? — спрашивает Василиск, кивая в сторону окна. Змей замирает с тарелкой в руках и вопросительно смотрит на него:       — Какой кот?       — Пушистый. Большой такой. У него, между прочим, есть миска, несколько упаковок корма и даже собственный лоток. Когда ты успел завести кота?       — Сегодня ночью? — предполагает Змей. Равнодушно пожимает голым плечом. Действительно замечает крупного трёхцветного кота, дремлющего на холодильнике. — Эй, кот! Кот! Ты что, живёшь тут? Ну, хм, похоже, и правда живёт. Предположим, что, в таком случае, он не сбежит. А если сбежит, то это его выбор. Я за свободу выбора для животных!       — Хватит болтать, — мягко прерывает его Василиск. — Доедай.       — Пойдём гулять? — предлагает Змей, ещё не дожевав до конца. — Пусть тут пока провертится, я открою все окна, — он раскачивается на табуретке так, что Василиск с каждым скрипом злосчастного предмета мебели порывается вскочить и броситься ловить приятеля.       — Пойдём, — соглашается он. — Только помоги мне найти мои очки. Не хочу идти в этой дурацкой повязке. А очки кто-то забрал. Посмотри, наверняка валяются где-нибудь здесь, кому они вообще сдались.       — Без проблем, — хмыкает Змей и берёт первые попавшиеся очки — круглые, с одним голубым и одним жёлтым стеклом. Стягивает с лица Василиска повязку и, не глядя, напяливает на него очки. — Вот, держи.       Василиск неуверенно ощупывает их пальцами и качает головой. Говорит:       — Даже знать не хочу, что ты на меня напялил.       — Тебе бы понравилось, — заверяет его Змей. Разнообразных тёмных очков у него целая коллекция. На себя он надевает самые любимые, витражные, те, в которых регулярно засыпает. Змею кажется, что мир, распадающийся на цветные осколки, наиболее похож на истину.       Только вот змеям доверять нельзя.       — Оденься, — напоминает Василиск и, скрестив руки, встаёт у двери на лестницу. Смотрит сквозь цветные стёкла невидящими глазами. — В одних штанах ты никуда не пойдёшь.       Змей закатывает глаза и подбирает первую попавшуюся одежду. Чёрная футболка со знаком анархии — явно чужая, и при его росте больше напоминает платье. При взгляде на розовую в котятах заколку-крабик Змей одобрительно цокает и кое-как убирает нечёсаные волосы. Раскрывает все окна нараспашку и почти бегом возвращается к Василиску.       — Я го… — начинает он, но Василиск неумолим:       — Обувь.       А потом они всё-таки выходят из квартиры, в которой всё ещё клубится и заливисто хохочет чужими ночными голосами ароматный дым благовоний и цветочной пыльцы. Голоса ему Змей, конечно же, нафантазировал.       — Зачем это каждый раз? — неодобрительно спрашивает Василиск.       — Чтобы мне снились цветные сны, — с удовольствием объясняет Змей. — Или хотя бы с запахами. Только они всё равно не снятся. Я вижу только слова. Каждый раз.       — Цветные сны… — медленно произносит Василиск, словно пробуя слова на вкус. Змей приподнимает цветные очки и смотрит на него с тревогой. Но лицо Василиска, как обычно, не выражает почти ничего.       Улица полна светом, но, на самом деле, это не так уж важно ни для одного из них. Василиск поднимает голову, прислушиваясь к городу, ощущая, как тёплая мостовая сама скользит ему под ноги. Змей вертит во все стороны головой и ему абсолютно плевать, какого цвета там что за границами его очков. Да хоть неравномерно грязно-серого. На переходе Василиск зачем-то берёт Змея за руку. Непонятно, кто от этого должен бы начать чувствовать себя увереннее.       А позже Змей с ногами забирается на скамейку и суёт за щёку леденец. Василиск снова скрещивает руки на груди и откидывается на спинку. Дотрагивается кончиками пальцев до прохладной острой мелкой чешуи на локте приятеля.       — Ни-ког-да не до-ве-ряй зме-ям, — по слогам произносит Змей. Смеётся, высовывая раздвоенный язык. Снимает очки и вертит их так, чтобы и Василиск, и окружающие их деревья разбивались снова и снова. Приятель морщится, словно ощущая это. Разбиваться ему определённо не нравится. Змею — нравится. Он вообще очень давно состоит из разноцветных острых осколков стекла. Весь, целиком. Будь воля Змея, могли бы весь день так гулять, то и дело разбивая Город на цветные куски. Но Василиск всё-таки тащит его обратно — убирать квартиру.       — И кому какое дело? — ворчит Змей. — Меня вот всё устраивает! А гости придут только в следующую пятницу, почему надо убирать сейчас? Не понимаю. Фу, глупость!       Василиск не отвечает. Как будто чувствуя, отбирает у Змея буквально из рук самые интересные из забытых вещей, чтобы тот не увлёкся их разглядыванием и не забросил уборку. Змей сердито ворчит себе под нос, но не спорит. Вдвоём они кое-как приводят квартиру в порядок. Змей зевает и потягивается так, что в спине хрустит, и Василиск моментально бросается к нему, хватает за плечи. Настороженно замирает, щуря невидящие глаза за цветными стёклами очков. Качает головой.       — Я думал, ты опять засыпаешь, — коротко объясняет он. — Извини. Всё время боюсь, что ты упадёшь и ударишься.       Змей пожимает плечами и возвращается к уборке — тащит огромный мешок с мусором в прихожую. А потом заваривает чай — себе, и какую-то мутную травяную хрень, найденную в дальнем углу шкафа — Василиску.       — Какие тебя снятся сны? — спрашивает он невпопад, под чужим слепым, но явно очень неодобрительным взглядом забираясь с ногами на стол.       — Обычные, — равнодушно отзывается приятель. Методично размешивает мизерное количество сахара. — Просто звуки, которые слышал днём. Обрывки разговоров. Иногда музыка, особенно после твоих вечеринок. Шум машин. Иногда мне снится просто стук сердца. Вероятнее всего, моего же.       Змей чешет затылок, а потом через весь стол ползёт к Василиску. Поднимает витражные очки на лоб и с интересом смотрит в глаза друга — через один слой стекла всё ещё можно. Облизывает губы тонким раздвоенным языком. А потом садится, скрестив ноги, и невозмутимо произносит:       — Ну, это всё поправимо. Сделаем. Будет тебе сниться то, что хочешь больше всего! — он картинно размахивает руками. Василиск хмурится, тянется к его лицу, щупает. Утвердительно кивает своим мыслям.       — Пытался понять, шутишь ты или нет. Когда ты не смеёшься, мне сложно.       Змей скалится в широкой улыбке и сползает со стола. Носится по квартире, тут и там собирая буквально из-под ног какие-то предметы. Под конец вваливается на балкон, где весь потолок увешан ловцами снов, выбирает один, тёмно-фиолетовый, и безжалостно распускает паутинку в центре. Собирает засохшие листья какой-то злосчастной мумии в цветочном горшке. Пальцем стирает с книжной полки солнечную пыль.       И собирает это всё воедино. Сплавляет в один звенящий, полупрозрачный стеклянный амулет, змея, кусающего собственный хвост, свившегося в вечную восьмёрку с самим собой — отныне и навек. Тысяча бесконечностей специально для Василиска. Змей оценивающе смотрит на результат своих стараний, а потом зубами выковыривает из очков одно цветное стёклышко и вставляет в одно из змеиных колец. Стёклышко встаёт на место, как влитое.       — Сны — это не по моей части, — ворчит Змей недовольно. — В жизни этим не занимался и не собираюсь. Ничего. Сейчас разберёмся… Кто там у нас по Нижнему миру?..       Один живой цветок у него дома всё-таки находится, и это прекрасно. Змей поливает его ещё разок, критически осматривает, а потом бережно берёт послушно упавший в руки зелёный лист и шепчет ему. Листок неуловимо меняет формы, становясь, если не сильно придираться, прищуриться и присмотреться, на гротескную летучую мышь.       Змей подносит его к окну и выпускает. Листок тут же уносит ветром.       Василиск сидит на кухне, и лицо у него непроницаемое. Он пьёт сладковатую жидкость, сильно пахнущую колдовскими травами. Он уже давным-давно научился не надеяться, находить путь на ощупь, жить в вечной темноте, и хорошо, что не пустой и не тихой.       Город — гигантская карта, литой гудящий колокол. Город — беспрестанно бьющееся гулкое сердце. Город — тёплые стены домов, шум листвы, голоса и булыжная мостовая под ногами. Город — это одно огромное знание, Как и Куда, и не нужно глаз, чтобы просто следовать за ним.       — Скоро всё будет! — радостно оповещает Змей. Притаскивает на кухню обожаемый кальян и оставляет смиренно стоять в углу. Садится на табуретку, обняв колени, и ждёт. Долго высидеть у него не получается, он вскакивает и ещё разок проверяет все шкафы, холодильник и хлебницу. Тоскливо смотрит на раковину, полную грязной посуды. Побродив по квартире без цели ещё несколько минут, всё-таки начинает её мыть. Василиск в очередной раз принимается мучить радио.       — Ничего оно тебе не скажет, — с удовольствием сообщает ему Змей. — Я его сломал. В среду, кажется. Давай включим музыку?       Василиск уходит молча, из соседней комнаты долго слышится страдальческий скрежет замученного проигрывателя, на который, видимо, снова что-то пролили. Потом включается телевизор. Змей с восторгом бросает посуду — почти буквально, чудом не роняя на пол три стакана.       — Надо верхнюю форточку открыть, — вспоминает он вдруг. — Она всегда прилетает через неё. Подними меня?       «Ты мог бы залезть на стол, — не говорит Василиск. — Справляешься же как-то без меня. Но зачем-то просишь помочь. Не так уж я выше тебя».       «Сантиметры решают всё», — выразительно хмыкает Змей, открывая окно.       Летучая мышь возвращается позже, когда Змей уже весь изводится от ожидания — «Будто на это надо так много времени», — качает головой Василиск. Тонкую струну, обмотанную кожей, мышка с неуловимо лукавой почти человеческой улыбкой кладёт ему на колени.       Змей запоздало понимает, что теперь она вовсе не похожа на листок, и восхищённо присвистывает.       Мышка довольно пищит, посылает ему воздушный поцелуй и растворяется в воздухе. Змей аккуратно берёт принесённую им струну и аккуратно подвешивает на неё готовый амулет. Торжественно надевает его на Василиска. Тот качает головой, медленно ощупывает подвеску и прячет под рубашку.       — Я по… — начинает он и явно собирается долго и нудно благодарить, а потом и правда уйти. Лицо Змея мгновенно вытягивается от возмущения:       — Что значит — пойдёшь?! Никуда ты не пойдёшь! Мне же интересно! Тут вполне хватит места, чтобы ты остался на ночь, а утром рассказал, что же тебе снилось! — влезающий в верхнюю форточку пятнистый кот согласно мяукает, зевает и сворачивается клубком в кресле. Змей перевешивается через подлокотник и гладит его между ушей. Василиск задумчиво покачивает головой, но не спорит. Остаться, так остаться. Будем считать, что убедил.       До позднего вечера они играют в настольные игры — «Кидать кубик каждый может, — заверяет Змей. — Я не буду жульничать, честно». Змеям доверять нельзя, и несколько раз он всё-таки прибавляет очков себе, а потом, в другой раз, Василиску. Ровно столько же. Играют они столько раз, что и не сосчитать, кто же в итоге победил, а таблицу с результатами Змей забрасывает уже ко второй партии. Кот перебирается с кресла на колени Василиска и мурлычет так, будто где-то внутри у него спрятан мотор.       — Пора спать, — говорит Василиск одновременно с часами, возвещающими полночь. Змей даже присвистывает восхищённо от такой точности. На волне общего восторга он даже слушается — переодевается и покорно идёт на балкон, пока Василиск устраивается в одной из комнат. А потом Змей долго вертится и не может уснуть от волнения. Вглядывается в гущу ловцов снов под потолком, ища тот самый, без паутинки. Включает и выключает машинально маленькую гирлянду, представляющую здесь всё освещение. Самозабвенно меняет местами подушки. Засыпает в итоге, с головой забравшись под одеяло и закинув на одну из подушек ноги.       Василиск спит, закрыв глаза повязкой и крепко сжав в ладони висящий на шее амулет. Ему снится медный дрожащий звук, громкая музыка, чужой смех, звон бьющегося — то ли стекла, то ли целого мира, — голоса, сливающиеся в один единственный голос, в привычное и до жути осмысленное:       — Пойдём гулять, пока тут проветривается?       — Пойдём, — соглашается Василиск. И протягивает руку.