Диалоги на тетрадных полях

      — Помог бы лучше, — тихо говорит Милья, когда Липпе показывает ей белую-белую сброшенную улиточью ракушку. И осекается. Ждёт от него знаменитого «Раньше надо было меня звать!»       Но Липпе ничего такого не говорит. Виновато вздыхает:       — Так я помогаю… — и продолжает выдёргивать сорняки, а попутно набирает ещё горсть выбеленных временем ракушек и даже одного дождевого червя. «Раньше надо было меня звать!» — самая знаменитая фраза Липпе, хоть раз её от него слышал каждый, кто его хоть немного знает. Обычно он произносит её с непередаваемым сарказмом, но сейчас мог бы сказать серьёзно, и был бы прав. А это самое худшее. Надо было не спустя пять лет звать его на могилу Клары, чтобы помог прибраться, а как минимум на похороны. А если уж по-честному, то ещё раньше, когда Кларка была жива и дулась на Липпе, и не брала трубку, и готова была удрать от него на край света, и даже попыталась — только выпала за этот свой край, вылетела в дождь на велосипеде под колёса грузовика. Только тогда Липпе так никто и не позвал. Ему даже сказать не удосужились, пока сам не позвонил, а тогда мама сняла трубку, холодно сказала: «Клара умерла», и тут же бросила телефон, не дослушав чужое молчание. Мама и до сих пор злится на него, это Милье хватило сил признать, что Кларка сама виновата — поругалась, как дура, с замечательным Липпе, приревновала к девчонке, на которую он в жизни не смотрел, уж в этом-то Милья уверена. Потому что Липпе всегда любил одну только Клару. И до сих пор любит, иначе не сидел бы сейчас на земле в своём чёрном плащике и не выдёргивал хвощи, которыми поросла вся могила.       — Всё, что собрано на кладбище, а не где-нибудь ещё, обладает особой силой, — нарушает тишину Липпе. — Особенно для меня. Как ты думаешь, Кларка бы не возражала, что я заберу ракушки?       — Нет, — решительно отвечает Милья. — Сам знаешь, она всегда так гордилась, что её парень — некромант. Сначала нам с мамой все уши прожужжала, а потом всем остальным хвасталась.       — Ага, — тихо соглашается он. — Это точно.       И замолкает снова. Сосредоточенно стряхивает с ограды мусор, сухие листья и только что выдранные из земли корни. Кусает губы и в упор смотрит на надгробную плиту, будто бы мысленно разговаривает с Кларой. Милья тоже молчит, чтобы не мешать ему. «Кларка! — устало думает она. — Ну ты даёшь, а? Умудриться умереть в двадцать один год, поругавшись с парнем, который любит тебя больше всех на свете, да ещё при том, что этот парень — некромант!» — и закрывает лицо ладонями, чтобы истерически не рассмеяться, потому что это уже вовсе не годится.       — Клара, — тихо и нежно произносит Филиппе. — Кларочка, — и прижимается ладонью к земле. На какой-то миг Милья правда боится, что он полезет воскрешать её. Но Липпе просто сидит недолго, а потом ерошит рукой в перстнях грязные чёрные волосы и выдавливает улыбку:       — Ну что? Давай тряпку, протру тут хоть, вон, как всё мхом поросло…       Милья кивает и протягивает ему тряпку и бутылку воды. Сама принимается высаживать вокруг цветы.       — Раньше надо было меня звать, — неожиданно произносит вдруг Липпе. И, когда Милья поднимает голову, она видит, что говорит он не с ней, а всё ещё с её старшей сестрой. Смотрит в упор на серую плиту. — Надо было, Клара, милая ты моя.       — Глупая она была, — тихо произносит Милья. — И я тоже, потому что тебя не позвала, когда надо было. И мама тоже.       — Это у вас семейное, — абсолютно по-дурацки шутит Липпе. — Я вас не виню.       Прямо перед Мильиными глазами — простая, древняя, как мир, истина. Делай, пока можешь, потому что потом будет поздно. В этой истории опоздать умудрились все скопом, если не считать проклятый грузовик.       — Её призрак к тебе не приходит? — спрашивает она. Сама не понимает, всерьёз или нет.       — Нет, — качает головой Липпе. — Я стараюсь об этом не думать. Не то чтобы я хотел быть её незавершённым делом, но мне не нравится мысль о том, что она думала, будто у нас действительно всё кончилось. Знаешь, бывают случаи, когда даже магия совсем не может помочь. Это как раз один из таких случаев.       — Извини, — тихо говорит Милья. Он пожимает плечами.       А потом они снова ничего не говорят, каждый занимается своим делом. Милья высаживает цветы. Липпе остервенело трёт тряпкой позеленелый камень. А потом садятся рядом на скамейку и продолжают молчать. Пьют горячий чай из термоса, Филиппе горько морщится и отливает немного на землю рядом с могилой. Молчание вообще — чудесный способ взаимодействия, об этом Милье как раз Клара когда-то и рассказала, когда только начинала встречаться с Филиппе, и всё у них было хорошо. Клара утверждала, что как раз потому, что с ним можно спокойно помолчать, не чувствуя себя неловко или глупо.       Да уж, молчать Липпе умеет хорошо. Очень вдумчиво и звучно у него это получается.       — Пойдём в машину? — предлагает, наконец, Милья. Липпе кивает, и они идут.       Милья забирается за руль и барабанит по нему пальцами. Филиппе копается в карманах потрёпанного чёрного плаща. Наконец, достаёт диск.       — Помнишь, когда мы с Кларкой только познакомились, ты, мелкая ещё, спрашивала, а чем я занимаюсь, когда мёртвых не воскрешаю? — спрашивает он. Она, конечно, не помнит этого вовсе, но всё равно кивает. — Так вот, слушай.       И ставит диск.       Музыка Милье не то чтобы сильно нравится, но вот Клара такое очень любила.       — Только не говори, что ты — солист, — невесело шутит Милья. — А то это получится как в каком-то дурацком неудавшемся фильме с банальной, но очень скомканной концовкой.       — Ну что ты, — усмехается Липпе. — Конечно нет.       Минут пятнадцать они слушают, а потом начинается композиция, абсолютно не похожая на то, что было раньше. Хотя бы потому, что инструмент играет только один, а слов нет.       — Это для Клары было, — говорит Липпе. — Мы вместе должны были играть, но… Она умерла, и я решил — должно быть так. Даже выдумал глупое романтичное объяснение о том, что это потому, что я остался один. Не поэтому. А просто потому, что вот так — правильно. И я один играл. Я клавишник.       Милья запоздало кивает — всегда с трудом различала музыкальные инструменты, гитару бы от пианино не отличила.       Липпе задумчиво вертит в руках две ракушки — белую, как кость, и ещё одну, совсем маленькую, перламутровую, как любимый Кларин кулон. У Клары тоже жили улитки, огромные, виноградные. После её смерти мама всех раздала. Милья запоздало жалеет, что Липпе не осталось ни одной, потому что уж он-то их обожал.       — Надо было раньше, — жёстко произносит Филиппе. — Раньше, раньше, раньше. И музыку для неё писать, и говорить, что люблю, и вообще.       Ракушки рассыпаются в сжатых руках, и острые мелкие осколки падают вниз.