Диалоги на тетрадных полях

      Эржебет чрезвычайно серьёзно относится к качанию на качелях, потому что это — один из наиболее твёрдо заученных ею уроков в жизни. Она садится, скидывает туфли, морщится, потому что хочется сидеть босиком, но снимать на детской площадке колготки — уже перебор. А потом качается — для начала медленно и вдумчиво, кладёт руки на колени и хмурит брови.       А затем суровые складки на красивом лице постепенно разглаживаются, и Эржебет начинает качаться быстрее, и, когда маленькие качели уже начинают выбиваться из сил, она машет ногами, перебирает, как будто бежит по воздуху. И счастливо улыбается.       Эржебет прекрасно могла бы изобразить сейчас несчастную девочку, которая забыла ключи и теперь не может попасть домой, пока не придёт кто-нибудь из взрослых. У Эржебет восхитительно вышло бы, хотя бы потому, что это и правда так. Она, впрочем, не переживает. Её волнует только то, что она в платье, а не в штанах, и из-за этого не выйдет походить босиком. Эржебет качается и размахивает ногами. Эржебет бежит по воздуху и танцует в нём. Она абсолютно уверена, что этот навык ей скоро пригодится.       Эржебет останавливает качели, наклоняется, достаёт из брошенной на землю сумки томик стихов и, как юная леди, желающая соответствовать каноничному образу, принимается за чтение. Ей не хватает только шляпки с лентами и цветочных гирлянд, увивающих качели. Впрочем, Эржебет всё равно чертовски довольна собой. Когда Льюис вернётся, он тоже наверняка будет удовлетворён.       Она успевает прочесть страниц пятнадцать и даже начать звонко напевать одно из стихотворений, бездумно укладывая его на мелодию, когда Льюис появляется во дворе дома. Эржебет хлопает томиком, прижимает его к груди и птицей слетает с качелей. Впрочем, она бы сказала, что не птицей, а нетопырем. Но тут уж не ей судить.       — До нетопыря не дотянула, — хмуро бросает Льюис, пока она трёт отбитые ноги друг о дружку. — Четыре из пяти.       Из глубины веков на Эржебет неодобрительно смотрит целая толпа благородных и благонравных леди. Она героически противостоит им в одиночку, показывая язык.       Рядом с Льюисом идёт девица, и в ней Эржебет моментально опознаёт клиентку. Девушка полноватая и могла бы быть очень красивой, если бы не красилась так ярко, что заставляет её выглядеть старше, и не носила таких дурацких коротких облегающих платьев, которые идут единицам.       Эржебет морщит от солнца острый носик и бежит за Льюисом.       — Ключи забыла! — восторженно сообщает она. Льюис закатывает глаза, а девушка почти откровенно пялится на Эржебет, разглядывая её. Все втроём они подходят к чистенькому беленькому дому.       — А ты кто? — беззастенчиво спрашивает Эржебет, пока они стоят в стареньком лифте, на стенку которого кто-то прилепил зеркало, и можно поправлять причёску, втыкая шпильки обратно в узлы густых и непослушных чёрных волос.       — Эмма, — очень тихо произносит незнакомка. — Мне помощь нужна. А я слышала от знакомых о добром чародее. И вот.       Эржебет очень хочется рассмеяться, но она заставляет себя просто понимающе кивнуть. Потому что назвать Льюиса добрым чародеем может только тот, кто знает его очень плохо. Или же слишком хорошо — настолько, чтобы отвыкнуть, что такие слова можно говорить без сарказма. Льюис на первый взгляд и правда кажется то ли добрым волшебником, то ли художником или поэтом, то ли просто мечтателем. Как его ученица и ассистентка, Эржебет хорошо знает его цинизм и меркантильность. Считать его добрым волшебником позволено только огромному числу растений, без конца цветущих у них дома.       — Посиди с ней. Узнай, что надо, — бросает Льюис, запускает пальцы в лохматые светлые волосы и уходит на кухню.       — А он там будет колдовать? — с любопытством спрашивает шёпотом Эмма.       — А то, — со знанием дела кивает Эржебет.       На кухне Льюис занимает исключительно приготовлением еды, но для него это — ещё один род магии. Мешать ему, лезть с советами, вообще болтаться рядом — строго воспрещено. Сам позовёт, когда закончит.       Поэтому Эржебет ведёт гостью в комнату, сажает в глубокое синее кресло, а сама забирается с ногами в другое, оранжевое.       — Ну, так и какой помощи ты хочешь? — спрашивает.       Эмма ёрзает на своём месте. Кресла специально для того и созданы — достаточно удобные, чтобы в них можно было валяться, как угодно, но слишком большие, чтобы в них было удобно просто сидеть. А забираться с ногами гости стесняются. Эмма одёргивает юбку и кажется здесь настолько не на своё месте, что Эржебет становится её жалко.       — Любовный эликсир, что ли? — спрашивает она.       Эмма поджимает губы и хмурится так сердито, что Эржебет окончательно убеждается — дело в каком-то мальчишке. «Ну кто бы мог подумать?» — иронично хмыкает она про себя.       — Мне нужно забыть человека, — трагично говорит Эмма. Эржебет уважительно округляет глаза. Ей смешно и грустно одновременно, но показывать этого нельзя. Когда тебе столько лет, сколько Эмме, именно такие проблемы кажутся самыми большими драмами.       — Вот оно что, — неопределённо тянет она и обнимает руками колени. Думает. Девочка наверняка считает, что вот сейчас ей просто дадут выпить какое-нибудь зелье, прекрасное, как весна, и горькое, как полынь, и всё, вон из памяти. Эржебет учится у Льюиса не так уж давно, но уже прекрасно знает, что всё не так просто. Что просто вообще не бывает. Это второй из выученных ею уроков.       — Надо взять зонтик, — наконец, говорит она. Эмма смотрит непонимающе, а Эржебет таинственно молчит. Потом добавляет: — Конечно, если Льюис согласится помочь.       Она, разумеется, абсолютно уверена, что он согласится. Не то чтобы ему было дело до проблем девочки. Но для того, чтобы выполнить её просьбу, нужно отправиться в Нижний мир.       А Льюис любит Нижний мир всей душой.       И, значит, Эржебет нужен зонтик.       — А ты его помощница? — спрашивает Эмма.       — Ассистентка, — строго поправляет Эржебет. — И ученица. И ещё чуточку секретарша. Слежу за доходами, расходами, волшебными книгами и всё такое.       Она умалчивает, что все колдовские книги находятся в её ведомстве, потому что Льюису они просто не нужны, да и вообще большая их часть — старинные толстые тетради, заполненные чужим убористым почерком. Но с книгами романтичнее, а подобная аура в их профессии — чуть ли не самое важное.       — Предложила бы чаю, но он на кухне, а туда я не могу пойти, — вздыхает она. — Хочешь печенья? Оно-то тут, в буфете лежит.       — Хочу, — тихо говорит Эмма. И тоскливо опускает плечи. Эржебет такие жесты хорошо знает — девочка переживает из-за фигуры, но пересилить себя не может всё равно, только и остаётся, что голову опускать.       Из солидарности сама она тоже грызёт печенье.       — Я чай не пью, — тихонечко говорит Эмма. — Мне кофе нравится. Горькое.       — …ий, — поправляет Эржебет и щурится так, будто у неё есть невидимый монокль. — Кофе мужского рода. Во всяком случае, я надеюсь, тебе нравится именно он, а не оно, и уж тем более не она. Потому что иначе это дурной вкус.       Эмма краснеет до кончиков ушей и больше ничего не говорит.       — А что за человека-то хочешь забыть? — наконец, решает смилостивиться Эржебет. Это она тут по части «расположить клиента к себе», Льюис на такие дела не способен. Эмма отвечает сразу же, будто заготовила ответ уже очень давно:       — Да так.       И замолкает, ожидая дальнейших расспросов. Эржебет выразительно приподнимает бровь, поддерживая диалог.       — Его Джерри зовут, — объясняет Эмма. — Он мой парень. Теперь уже бывший, наверное, — молчит недолго и продолжает: — Мы с ним ходим кругами. То ссоримся, то миримся. И всё на пустом месте. Не могу больше. Ни уходить не могу, ни возвращаться к нему. Сил больше нет. Я хочу, чтобы это всё закончилось, а нас обоих как будто всё равно тянет друг к другу. И если другого способа нет, то…       «То ты всё равно выбрала способ на редкость глупый и сложный. Цель не оправдывает затрат сил и средств». Впрочем, раз девочка не в силах разобраться сама, то это вовсе не проблема Эржебет. Даже если она не уверена, что сама не сумела бы справиться не будь она тем, кем является сейчас. Эржебет не уверена. Она не помнит, кем была раньше. Она только знает, кто она сейчас, потому что она — ученица чародея, и это ключ ко всему остальному. Она мысленно даёт себе оплеуху. Других осуждать нельзя, это урок Льюиса, и его же, кстати, прерогатива. Так что фу, оставь.       — Ничего, — говорит она. — Сейчас Льюис вернётся и наверняка что-нибудь сделает.       Льюис действительно возвращается практически «сейчас». Ставит между девушками, на подлокотник кресла блюдце с кусочками морковного пирога. Сам садится на пол — от этого у Эржебет так и не получилось его отучить, да и вряд ли когда получится.       — Льюис, ей нужно забыть человека! — выдаёт Эржебет, едва дожевав свой кусок, когда Эмма ещё возится со своим. А ученица видит, как вспыхивают глаза чародея. Он действительно любит Нижний мир. И очень скучает по нему. — Значит, нам нужно…       — А с чего ты взяла, что я соглашусь? — медленно спрашивает Льюис, и Эржебет покорно опускает глаза. Но её не обманешь, потому что во взгляде Льюиса пылают счастьем раскалённые угли в глубине зрачков, а эти слова — всего лишь игра для клиентки, чтобы не думала, будто волшебнику больше заняться нечем, кроме как выполнять её желания.       Эмма бледнеет, но ничего не говорит. Слишком боится спорить, уговаривать и упрашивать.       Льюис мучает её несколько минут, не больше.       — Впрочем, — расслабленно говорит он, — это не слишком сложно. Думаю, мы вполне можем отправиться туда, а там уж как пойдёт…       Эржебет срывается с места, как туго скрученная и наконец отпущенная пружина. Пока Льюис и Эмма обсуждают вопрос оплаты, ей нужно собрать вещи. Раз они собираются в Нижний мир, то Льюису нужен цилиндр. Низвергаться в Нижний мир положено исключительно в цилиндре — это первое правило, выученное ею. И она достаёт с полки поношенный и потёртый старый цилиндр. Серый, как лишённая магии жизнь. Она столько раз предлагала Льюису купить новый, но он так и не согласился. У самой Эржебет цилиндр тоже есть — картонный, блестящий, золотой с малиновой лентой вокруг тульи, для путешествий в Нижний мир в одиночку. Она редко ходит туда одна — потому что недостаточно сильна, чтобы её не смели трогать, но недостаточно слаба, чтобы на неё вовсе не обращали внимания, а это — самое опасное состояние. Сейчас она зачем-то напяливает цилиндр на голову, может, чтобы повыпендриваться перед клиенткой.       Когда она прибегает обратно, Льюис уже стоит посреди комнаты и крепко держит Эмму за локоть. Он берёт у Эржебет цилиндр и хватается за неё тоже. В последнюю секунду ученица вспоминает:       — Зонтик! — но бежать уже нет времени, и она хватает со стола упаковку бумажных зонтиков для канапе. Выдёргивает один и раскрывает над головой. Вовремя.       Потому что в следующую секунду пол под ногами исчезает, и они падают вниз. Эмма тоненько визжит, а Эржебет привычно перебирает воздух ногами как тогда, на качелях. Зонтик над её головой увеличивается, превращая падение в полёт.       У всех свои способы спускаться в Нижний мир, и ей обязательно нужен не только цилиндр, но ещё и зонтик. Льюис всегда низвергается просто так, даже цилиндр не падает с его головы, хотя он обеими руками крепко держит девушек.       Эржебет чувствует, что низвержение, как обычно, начинает изменять её. За спиной расправляются и тревожно хлопают любимые нетопыриные крылья, рот растягивается в пасть с острыми клыками, зрение становится острее, с тянущей болью суставы начинают вытягиваться и преобразовываться…       «Важно не то, как ты выглядишь, а кем ты являешься внутри», — раз пятьдесят уже говорил ей Льюис. «Я — нетопырь, — думает Эржебет. — Как бы я ни выглядела. Уж я-то знаю, кто я».       «Молодец, — одними глазами говорит ей Льюис. — И была бы ещё большим молодцом, если бы возразила мне, когда я сказал, что ты не дотягиваешь».       Когда они останавливаются внизу, Эмма хватает ртом воздух и бессознательно цепляется за руку Льюиса. Глаза у неё вытаращены от ужаса. Первое путешествие сюда — всегда не из приятных, но предупреждать заранее ни Эржебет, ни Льюис не имеют права. Так нельзя. Если Эмме так нужно попасть сюда, она должна перетерпеть сама.       В Нижнем мире темно, и весь он похож на болото, но внутренней сущности Эржебет нравится. Кто изнутри Льюис, она не знает, но явно тоже какое-то ночное животное. Или растение.       — Аконит, — говорит чародей, насмешливо глядя на неё. — Могла бы и раньше спросить, — и тут же снова становится серьёзным, потому что пора заняться делом. Он оглядывается по сторонам, смотрит на застывшую соляным столбом Эмму, а потом резко ныряет в заросли какой-то непонятной тёмно-синей травы. Эржебет берёт девушку за руку, успокаивая. Льюис справится, хочется сказать ей, всё будет хорошо, только подожди немного.       Он и правда справляется, нет тут ничего сложного. Это — третий урок. Сложностей тоже не бывает. Особенно, если ты можешь всё.       Льюис возвращается, и в руках его трепещет птица, сложенная из календарного листа, старых фотографий, обрывков писем и чего-то ещё. Он передаёт её Эмме.       — Проверь, — говорит. — Но я думаю, это то, что нужно.       Девушка бережно ощупывает птицу, разглядывает. Эржебет смотрит ей через плечо и приподнимает брови. Встречаться со злым духом и при этом ещё удивляться, а что не так — это, конечно, сильно. Но тут уж не ей судить.       — То, что надо, — шёпотом подтверждает Эмма, и в глазах у неё такая любовь, что Эржебет становится почти страшно, будто её злой дух может сейчас примчаться сюда. Такие тёмные и страшные обычно ревнивы, а про то, чтобы спокойно такую любовь отдать, и речи быть не может.       — Вот и прекрасно, — говорит Льюис таким тоном, словно ничего не замечает и не понимает. — Дело сделано, — и птица вспыхивает, повинуясь щелчку его пальцев. Эмма охает, но огонь не опаляет её рук. Птиц беззвучно разевает в крике клюв и хлопает крыльями. Сгорает, как феникс, обращаясь горкой пепла. Эмма жалобно всхлипывает, будто не верит, что всё кончилось. Будто бы не этого она и хотела.       — Верни её домой, Эржебет, — говорит Льюис, мгновенно теряя к происходящему интерес. — Я пойду. Вернусь позже. Возможно, на этой неделе.       И исчезает, оставляя за собой едва заметный резкий ядовитый запах. Растворяется в булькающей темноте и тишине, наполненной шипением, шелестом крыльев и предчувствием охоты. Таков Нижний мир, такой, каким его любит чародей.       — Ну что ж, — неловко начинает Эржебет. — Я думаю… — и замолкает. Потому что Эмма горько отчаянно плачет, не выпуская пепел из рук, и слёзы капают на серую пыль. Эржебет теряется и испуганно хлопает ресницами. Абсолютно не представляет, что делать в такой ситуации.       — Я не хочу, — испуганно шепчет Эмма, и косметика стекает по её лицу. — Не хочу, не хочу! Мне страшно! Что же я наделала?!       «Если не хочешь, так зачем же просила?!» — хочется закричать Эржебет. Но она молчит. Слишком хорошо понимает. Слишком сильно жалеет. Ей-то повезло больше — настолько, что и жалеть не о чем. Но она всё равно понимает, что могло быть иначе. Звать Льюиса сейчас бесполезно, а то и опасно. Посмеётся над глупой девочкой, только хуже сделает. Что ему до чужих чувств. Более того, что-то ей подсказывает, что он именно этого и ожидал, раз уж весь день сегодня — одна сплошная проверка для неё. Придётся справляться самой. В конце концов, ученица чародея она, или кто?!       И она аккуратно берёт руки девушки в свои и, повинуясь наитию, дует на пепел. В Нижнем мире магия только так и творится — интуитивно. Если только не нарушать трёх самых главных правил — не просто, не сложно и, конечно, только при условии наличия цилиндра.       — Феникс, — говорит Эржебет ласково, — будь как феникс.       И птица вспыхивает заново.