Диалоги на тетрадных полях

      «Если бы ты был здесь, я бы дарил тебе голубиные крылья. Все вокруг считали бы это отвратительным, но тебе бы нравилось. Пожалуйста, приезжай».       На завтрак сегодня он ест свежую кисловато-сладкую клубнику. Пьёт ромашковый чай с сахаром. Забирается с ногами на широкий низкий подоконник, специально предназначенный для того, чтобы на нём сидеть. С детства об этом мечтал, и вот, наконец.       «Если бы ты был здесь, рядом с моим домом, по дороге до остановки, и дальше, вдоль всей трассы, до самого магазина, в котором я работаю, висели бы разноцветные ленты. Все бы удивлялись, но я бы точно знал, что их развесил ты». Смотрит на календарь, на котором каждый прошедший день аккуратно зачёркнут крест-накрест красным карандашом. Лучшее, что можно сделать в ожидании Того Самого Дня — не забывать о ценности других. Он никогда не забывает.       «Если бы ты был здесь, я бы просыпался ещё раньше и заваривал тебе чай. Пожалуйста, приезжай, прилетай, приходи».       Внутри — тянущая сладковатая боль. Ему очень нравится, потому что он привык к ней, и теперь эта боль — самый верный спутник. Почти единственный, о ком он никогда не забудет. Боль и тихая тоска, такая нежная и светлая, что от неё никогда не становилось хуже. Никогда не мог понять, по каким таким параметрам различают положительные и отрицательные эмоции. Она всегда рядом с ним зимой, весной и летом.       Но только не осенью.       Осенью ничто не остаётся прежним. И если зима — сон, весна — пробуждение, а лето — жизнь, то осень — всегда маленькая смерть.       У него светлые волосы, глаза, золотистые как палые листья, и нежный мечтательный взгляд. Имя своё он давно позабыл — да и вряд ли оно у него было одно.       Он украшает янтарными бусами маленький глиняный чайник. Улыбается сонно и мечтательно, глядя, как тот расправляет длинные и тонкие паучьи ножки, сгибает и разгибает на пробу, а потом спрыгивает с огня и забирается к хозяину на колени. А потом убегает. Штука тут в том, чтобы не смотреть, куда он бежит. Даже краем глаза.       «Если бы ты был здесь, мы бы кутались в тёплые пледы, пили по вечерам чай на балконе и смеялись до сорванного голоса. Я бы рисовал на стенах деревья с объятыми предзакатным огнём осенними кронами. Сейчас между ними гуляет ветер, задевает ветви с нежными листочками, а я мёрзну. Мне так холодно без тебя. Приезжай».       И, когда над ухом раздаётся тихий чужой голос, главное — не удивляться.       — Пойдём, — ласково шепчет ему тот, кто пахнет палыми листьями и вечными кострами. — Пойдём. Я покажу тебе страшную тёмную магию.       И смеётся.       — Пойдём, Аэлфрик.       Он всегда зовёт его так. Говорит, это значит «эльфийский король» — в честь аккуратных ушей с заострёнными концами. Это вряд ли настоящее имя, но именно то, что сейчас нужно. Потому что на эти слова можно отозваться всем существом, встать, обуться и выйти из дома на поводу той самой зловещей тёмной магии.       — Но ведь сентябрь ещё не наступил, — растерянно говорит он. Осень рядом с ним пожимает плечами и начинает раскуривать трубку. А потом отвечает:       — Никто не мешает мне прийти раньше. Разве кто-то удивится, если листья в этом году начнут желтеть чуть раньше, в конце августа?       — Сегодня только семнадцатое, — смеётся названный Аэлфриком, заправляет за пресловутое острое ухо прядь светлых волос. Осень снова пожимает плечами и идёт ко скамейке, стоящей во дворе. Деловито раскладывает на земле рядом сухие веточки, которые вытряхивает из волос и рукава. Трубку сжимает в зубах, так что очень сильно напоминает моряка с какой-нибудь старой иллюстрации. Аэлфрик рассеянно и счастливо улыбается. Он будто просыпается от спячки, в которой проводит примерно три четверти года.       Осень щурит глаза и достаёт из кармана красивую старинную зажигалку. Возится с ней, а потом всё-таки зажигает веточки и садится прямо на землю, скрестив ноги. Аэлфрик опускается рядом, кладёт голову на чужое плечо, ёжится от холода. Осень жестом профессионального фокусника достаёт из-под пальто тёплый клетчатый плед, который ну никак не мог там поместиться, и накидывает на его плечи. Улыбается и поднимает руки.       — Да будет твориться тёмная магия! — хрипло шепчет он осипшим с утра голосом. И огонь вспыхивает ярче, вьётся за его руками, пахнет палыми листьями, сном и смертью. — Да будут вечно гореть осенние костры!       А потом они просто долго сидят, и Аэлфрик смотрит, как огненная осенняя листва проступает сквозь стены дома, и как же будут удивлены соседи, увидев с утра появившуюся во всю высоту стены картину. Аэлфрик думает о том, как скоро начнёт полыхать земля под ногами, и паутина повиснет на деревьях, и можно будет ходить, вытянув руки вперёд, чтобы прикасаться к ней кончиками пальцев. А ещё о том, что горькая и пряная осень соткана из любви и, конечно, из смерти, и именно поэтому так сжимается сердце, и хочется идти куда-то, отправиться в долгий путь ради самого пути…       — Пойдём, — смеётся Осень. Он всегда прекрасно умел чувствовать, что нужно сказать. — Пойдём, ты хотел цветные ленты на деревьях, а они сами себя не развесят!       И они встают и идут, ковёр желтоватых листьев сам собой расстилается под ногами.       Вечный осенний костёр мирно догорает за их спинами.