Диалоги на тетрадных полях

      Мария идёт по Городу, и не может разглядеть ни одного лица. Это не так жутко, как следовало бы ожидать, но всё-таки довольно неприятно. Впрочем, Мария спит, а во сне её не так-то просто напугать.       Она откуда-то точно знает, что у её прогулки есть некая неведомая конечная цель. Какая — она, к сожалению, пока что не знает. Зато несомненно знают её спутники, потому что они-то Марию и ведут буквально под руки, весело о чём-то переговариваясь. Их Мария не знает, даже разглядеть-то толком не может. Вроде как это мужчина и женщина, полные, чуть повыше её ростом, может, друзья родителей или кто-то вроде них. Мария откуда-то знает, что они очень симпатичные, ей вообще нравятся такие люди. Очень жалко, что не рассмотреть их как следует. И не заговорить — а от этого Мария особенно робеет.       Но всё-таки идёт, не запоминая дороги, не прислушиваясь к чужому разговору, плавно льющемуся, как щебет птиц, но значащему гораздо меньше.       Мария точно знает, что идёт по Городу, и Город с насмешливой и ласковой улыбкой старшего брата подталкивает её в спину: что ты робеешь, девочка? Вот так, ещё шаг, и ещё один — целые сотни шагов. Видишь — ты же знаешь это здание, смотри, как улыбаются окна! Вы же старые друзья, ну же, чего бояться? И этот поворот правда есть на самом деле, честно-честно, неужели не помнишь?       Мария помнит. Потихоньку восстанавливает в голове привычный облик Города, трёт глаза, делает шаг за шагом, смотрит, как расцветает под ногами серый асфальт, становится осколками неба, золотыми лепестками, палой листвой и чужим восторженным взглядом.       «Это же тот самый сон! — с облегчением думает Мария. — Как же хорошо! И как я сразу не догадалась?»       — Как же ты сразу не догадалась? — сон обретает человеческие черты, сплавляет воедино, изменяет незнакомых чужих людей. Сам становится собой. Мария улыбается застенчиво и даёт ему руку. Они идут дальше, и под ногами асфальт всё больше и больше становится небом и чистой любовью, плавится, рвётся на части, и можно скакать с одного островка на другой, а можно просто провалиться, и тогда…       — Ну-ка, дорогие мои! Прекращайте это восхитительное безобразие! — чужой голос в самом прямом смысле возвращает их с небес на землю. Мария вздрагивает и поворачивается.       Очень худая и высокая женщина, застывшая на зыбкой гранью, за которой её можно будет назвать пожилой, курит трубку, прислонившись с небрежной элегантностью к дверному косяку. Поднимает насмешливо бровь и указывает, мотнув головой, на дверь рядом с собой. Словно говорит: вы уже пришли! И правда. Уже пришли.       «Зачарованная башня» — гласит вывеска над входом. Впрочем, башня ведь и есть. Не слишком высокая, не слишком древняя, без часов, но зато с китом-флюгером и увитыми плющом стенами да тоненькой ольхой под окном.       И Мария откуда-то знает это место. И знает, что хозяйку зовут Агатой. Будто тысячу раз бывала в этом месте.       — Запомни его, — шепчет на ухо сон. — Наяву оно тоже есть.       — Как же не быть, — легко соглашается Агата, первой переступающая порог, бессменная хозяйка крепкого живого узла двух миров, сама по себе — женщина-переплетение, воссоединение и конфликт.       И, когда они заходят внутрь, в светлый зал, уставленный стайками столико и стульев, Агата на пару минут останавливается у стойки, а потом крепко обнимает прекрасный Мариин сон.       — Ох, Рут, — вздыхает она. — Ну наконец-то. Наконец-то ты здесь. Ты ещё и с кем-то, кто есть на самом деле.       — Это не кто-то, — строго поправляет Рут. — Это моя Мария.       Агата понимающе кивает, но ничего больше не говорит. Щурится от удовольствия, всё больше напоминая героиню великолепного старого детектива. Но Агата всё-таки лучше. Хотя бы потому, что она живая.       — Вытащи ангела, — хитро щурится она, протягивая Марии картонную коробочку, заполненную валянными игрушками. — Наугад. Какой попадётся. Это подарок, душа моя, не волнуйся.       Мария и не волнуется — не только потому, что рядом Рут. А потому что, кажется, уже была тут бессчётное количество раз, бледной тенью себя, но всё же. И уже брала такие подарки, забрать с собой, правда, ни разу ещё не выходило.       Но сегодня-то всё получится.       Вообще всё.       А потом они с Рут пьют чай и едят кисловатое вкусное мороженое, тающее на языке бирюзовыми искрами. И смеются, и смущаются, и держатся неловко за руки. И ангел Марии — рыжеволосый, с целой кучей аккуратно вышитых веснушек и крыльями, мягкими и нежными, как первый весенний рассвет.       Как поцелуй сна.       Агата щурит свои невероятные ежевичного цвета глаза и качает головой. Мол, Рут, ты же взрослое сновидение, а ведёшь себя как дитя, но хоть девушку в правильное место тащишь — и то хлеб. Можно было, конечно, и подольше её по Городу поводить, но и так хорошо. Ладно уж, потом погуляете. Если понадобится, Агата готова даже составить специальную карту — отметить самые лучшие места. И, плюнув на гордыню, милостиво отметить на ней ещё одно кафе, Эль, разумеется, чьё же ещё.       Все остальные блистательной Агате и в подмётки не годятся.       Но потом все обиды — даже притворные и наигранные — забываются, потому что неподдельный восторг на лице Марии, впервые попробовавшей, как Агата готовит какао, это, без сомнений, лучшая награда. Волшебница милостиво кивает Рут, мол, есть вкус у этой твоей мечты, молодец, правильно выбираешь, о ком мечтать и кому сниться из ночи в ночь.       Мария и Рут сидят на крышей пресловутой зачарованной башни, на прогретой медно-оранжевой черепице, обнимаются и обмениваются живым уютным теплом, облекающимся специально для них в почти неощутимо нежные перья, птицами кружится рядом. Мария смеётся тихонько, и смех её — золотые бубенчики на нитях, что вместо проводов тянутся над Городом, каштаны, осыпающиеся с деревьев осенью, и тугая пружинная бронза.       И когда Мария просыпается, рыжеволосый ангел остаётся в её руке, сворачивается, укрывшись крыльями, на уголке подушки.       Где-то на самом краю сознания, Мария слышит ласковый, чуть хрипловатый от табака голос Агаты:       — Возвращайся поскорее, милая. Обязательно приходи к нам ещё.