***
Иссигти Сахи идёт по улице, и плащ, изукрашенный защитными амулетами и магическими знаками, развевается у него за плечами. У него целых четыре тонких сильных руки, и в одной из них — меч с тёмным гранатом на рукояти. Клинок тихо поёт, и голос у него глубокий и звонкий, отдающийся в каждой из четырёх рук. Иссигти Сахи крепче сжимает меч в руке и замедляет шаг. Он бы сейчас и сам начал петь, потому что в победе нет никаких сомнений — он побеждал уже бесчисленное множество раз, даже когда у него ещё не было меча и чуть ли не половины конечностей. Потому что проиграть просто не мог. Потому что когда прямо за тобой, след в след, шаг в шаг, идёт оглушающая извечная пустота, когда сумрачное небытие нависает над головой, и лучше бы рычало и скалило клыки, потому что гораздо хуже так — холодный пустой изучающий взгляд, почти расслабленная поза не охотника, но замершей волны, потому что жертва никуда не денется, и что ни делай, но вода всё равно обрушится вниз — и сам виноват, если не успел убежать… Когда всё это стоит у тебя за спиной, почти касаясь развевающихся пол нового зачарованного плаща, обученного видеть эту самую пустоту не хуже твоего третьего глаза… Можно сделать только одно. Иссигти Сахи оборачивается к небытию лицом. И сжимает меч. Сигти говорит: — Привет, — крепко-крепко держа Джейн за руку. И пустота растерянно замирает на месте, пока к ней тянутся чужие руки — целых четыре, и не так уж важно, чьи, — гладят непроглядный сумрак, запускают пальцы в холодную неизвестность. — Всё в порядке, — ласково говорит Сигти. — Всё хорошо. Четырёхрукий Иссигти Сахи смеётся на два голоса и поёт вместе со своим мечом, потому что его меч — тугая раскалённая сталь, лучшая во всём мире подруга, просто Джейн, — идеальный напарник, когда речь идёт о песнях. И не только, конечно, о них. И пустота ластится к его рукам, прижимается страшным своим мраком, скопившимся за год одиночеством и беспамятством, вспоминает — так уже было, точно так же, целый бесконечный год назад, такой долгий, что совсем и не стыдно забыть. И совсем не стыдно прижаться к чужим коленям, закрыть глаза, потянуться за руками. Страшное холодное небытие сворачивается в клубок, как ручной зверь. Город выдыхает.В четыре руки
4 ноября 2016 г. в 18:04
Джейн стоит у двери в дом с таким видом, с которым обычно курят подростки, привыкшие, что нужно скрываться от родителей и прятать сигареты, когда это совсем уже лишнее, и поэтому во всей её позе — наигранная уверенность в себе, а взгляд всё равно скользит по каждому проходящему мимо: не мать ли, не соседка, которая непременно наябедничает?
Но Джейн, во-первых, давно уже не живёт с родителями, только навещает раз в неделю или две, как получится, и, во-вторых, так и не удосужилась начать курить. И совсем не за тем стоит она возле парадной на прохладном ветру, кутаясь в лёгкую коричневую куртку и оранжево-зелёный полосатый шарф, то и дело потирая ладони в чёрных перчатках без пальцев.
Она широко улыбается, увидев того, кого ждала столько времени, и машет ему рукой.
— Привет! — кричит.
Сигти, как обычно, видно издалека. Волосы у него сейчас двухцветные, светлые, чёлка мятного цвета, а почти всё остальное — сиреневое, кроме косички, свисающей сзади, но заплетённой так криво, что ещё и справа, выныривающей, как змейка, из гущи оставшихся распущенными сиреневых дебрей. Яркая малиновая чалма — как маяк, который видно издалека. Джейн нравится мысленно перебирать цвета, которые можно обнаружить на Сигти, описывать его про себя, как набор пятен. Голубой — это шарф. Салатовый, фиолетовый, жёлтый — куртка. Штаны — чёрные и красные в клеточку. Под конец — оранжевые кроссовки. В цвет им — веснушки, не сходящие круглый год. На шее шипастый ошейник с несколькими цепочками, тонущими за воротом куртки. И чехол с гитарой за спиной. Джейн заканчивает осмотр, как раз когда лучший друг подходит совсем близко.
— Привет, — повторяет она. — Отлично выглядишь. Твои глаза прекрасны, как никогда.
Сигти довольно улыбается. Обычно он носит цветные линзы, поэтому, когда не надевает их, как сегодня, впечатление выходит ещё сильнее. Два бирюзовых, потрясающе ярких глаза у него там же, где и у всех нормальных людей. А ещё один, тёплого орехового цвета, на лбу. Сигти бережно убирает от него зелёную чёлку.
— И чем же мы займёмся сегодня? — заговорщицким шёпотом спрашивает Сигти. Джейн ухмыляется. Отлично он знает, чем они займутся. По всему видно, что специально готовился к этому дню.
— Сошьём новое волшебное пальто. Одно на двоих, как положено. Старое сносилось уже совсем. Ну, да ты и сам в курсе.
— Как скажете, шеф! — бодро отзывается Сигти и отдаёт честь. И подмигивает лучшей подруге третьим глазом. Джейн подмигивает в ответ, открывает дверь и пропускает Сигти в парадную. Они поднимаются по серой старой лестнице, пропахшей дрянным табаком, и Сигти в этом сером безумии — витраж, переливающийся под светом тусклых пыльных ламп.
К счастью, в квартире у Джейн всё вовсе не так печально. Сигти разувается и снимает куртку, а в комнате сразу плюхается в цветастое кресло-мешок и берётся за гитару.
Джейн вытаскивает из шкафа пальто. Старое, серое, с кучей дырок, ужасно большое.
— Салли сказала, где-то на чердаке нашла, — говорит Джейн. Сигти осматривает пальто взглядом профессионала и кивает. Отлично подходит, что по размеру, что по другим параметрам. Главное — неизвестно, чьё оно, старое и не купленное специально, чтобы быть перешитым и зачарованным. — Ну, тогда кончай бренчать и рисуй заплатки, — и кидает в друга несколько кусков разноцветной ткани с узорами.
Сигти сползает на пол, разглядывает пальто, примеривается к кускам ткани, берёт мел и уголёк и начинает рисовать, пачкая пальцы. Джейн тоскливо смотрит на гитару, оставленную приятелем. Но не трогает — этот сценарий ей давно уже известен. Струны рвутся мгновенно, обдирая пальцы в кровь, стоит ей только коснуться их. Джейн только вздыхает и пожирает инструмент жадным взглядом.
— Это всё потому, что ты — стальное лезвие, — не оборачиваясь, говорит Сигти. Старательно выводит мелом по тёмной ткани звезду.
Джейн не отвечает ничего, только плечами пожимает, мол, и без тебя знаю. Потому что, сколько она себя помнит, все вокруг ей только об этом и твердят, исключая разве что родителей: ты — стальное лезвие, а ни разу вообще не человек. И хоть бы одна скотина объяснила, что имеет в виду. Но никто не уточняет, и Джейн уже отучилась спрашивать. Просто прикасается к вещам осторожнее, а некоторые не трогает вовсе. Как, например, гитарные струны.
— Готово, — удовлетворённо говорит Сигти. И уносится на кухню, готовить это своё любимое молоко с пряностями.
А пока его нет, Джейн садится вырезать будущие многослойные, чтобы не продувал печальный осенний ветер, заплатки. Режет она, конечно, ножницами, но то и дело заглядывающий в комнату Сигти их не то чтобы не видит, а просто не придаёт значения: подумаешь, ножницы, всё равно ведь выглядит так, будто Джейн вспарывает ткань совсем не ими, а то ли ловкими пальцами, то ли взглядом, а то ли просто своим присутствием. Сигти обожает смотреть, как она это делает. Джейн, ненавидит, когда он смотрит. Поэтому они выбирают компромисс — Сигти вроде как сидит на кухне, но заглядывает чуть ли не каждую минуту.
Он приходит, только когда девушка аккуратно пришивает на место цветные заплатки.
— Готово, — говорит. — Теперь давай ты.
Только Сигти всегда может угадать, как правильно нужно украсить их общее пальто в этот раз. Как расшить цветными бусинами, пуговицами и бисером, стоит ли нашивать на плечо яркий, как живое пламя, кленовый лист, свалянный из шерсти…
Сигти навешивает на грудь медные цепочки с бубенцами на концах, пришивает на рукава тонкие лёгкие шёлковые ленты и кожаные витые шнуры с латунными охранными амулетами, вышивает красными нитками странные узоры, так что в итоге пальто выглядит как страшный сон какого-то гениального, но совершенно сумасшедшего дизайнера.
Сигти удовлетворённо разглядывает дело рук своих и кивает. А потом улыбается Джейн и спрашивает:
— Ну что, пора?
— Конечно пора, — сурово кивает она. — Сам знаешь. Раз закончили, значит, самое время, — и смотрит в окно: на улицах совсем никого, даже ветер затих, и дома встревоженно жмутся друг к другу, небо замирает и всё сжимается в один тугой комок, словно тоже хочет спрятаться. Весь город затихает, затаив дыхание.
Это значит — точно пора.
И они надевают пальто, одно на двоих, продевают руки в рукава — Сигти левую, а Джейн правую, крепко обнимают друг друга за талии, обуваются, помогая друг другу, полузабытыми движениями. Делают несколько шагов на пробу, привыкая не путаться в ногах, быть одним единым существом.
И выходят из дома.