Диалоги на тетрадных полях

      — У меня день рождения, — говорит Эмми хмуро. И тут же начинает ощущать себя полной дурой.       — Я знаю. С праздником, — вежливо отзывается Василиск, церемонно подхватывает её под локоть и с упорством стенобитного тарана волочёт через толпу людей. К слову сказать, в большинстве своём, абсолютно Эмми незнакомых.       — Меня Джерри просил его подождать, — предпринимает она ещё одну попытку, впрочем, не особо рассчитывая, что руку отпустят. А кем надо быть, чтобы отбирать руку у слепого, даже при условии, что это он тебя ведёт, а не ты его, Эмми не знает. Но точно не ею.       Василиск не повторяет сакраментального «Я знаю», но очень красноречиво поводит плечами. Мол, жди. Только там, куда тебя поставят, а не там, где ты только что стояла. А толпа расходится перед ними, будто волны.       — О, кого я вижу! — орёт кто-то. И нагло врёт, потому что ни он Эмми, ни она его пока что не видят из-за широких Василисковых плеч.       — Привет, — неприязненно фыркает Эмма, когда чьи-то руки всё-таки проталкивают её вперёд, к хозяину квартиры.       — Добрейший вечер, о возлюбленная дама короля городской тьмы, о величайшая из королев, да будет вовеки славен день твоего рождения! — орёт Змей и падает перед ней ниц так резко, как будто у него вдруг переломился позвоночник. Змей при всём параде, как же ещё, очки с изумрудными стёклами, огромные, висят на макушке и окрашивают белобрысую голову неровными цветными пятнами. Золотистые упали на пол, пока он кланялся, но на лице остаются ещё одни, самые дурацкие, витражные, такими наверняка испортишь зрение и не заметишь, но Джерри говорил, что Змей их носит либо при самых близких, либо, как сейчас, по большим праздникам, но напялив сверху ещё одни, как футляр.       Василиск на ощупь находит ворот Змеевой футболки и за шиворот, как котёнка, вздёргивает обратно в вертикальное положение. Змей сидит, покачиваясь, пока Василиск сам не опускается рядом, и тогда опирается спиной о его плечо. Эмми неловко переминается с ноги на ногу.       — Садись, о прекраснейшая, — машет рукой хозяин. Рядом не находится ни стула, ни кресла, но зато валяется гора подушек. Туда-то Эмма и садится, неловко поджав под себя ноги, под благосклонным взглядом самого странного из всех друзей Джерри.       И самого неприятного, чего уж тут.       Но Змею, конечно, нет никакого дела до того, что о нём думает Эмма. Ей было бы ясно это, даже если бы он демонстративно оскорбился, подслушав её мысли.       — Душа моя! — орёт Змей кому-то, и Эмми крупно вздрагивает от неожиданности. — Прелесть, принеси нашей королеве бокал!       Эмма так и не успевает понять, что именно за «прелесть» суёт злосчастный бокал ей в руку и наливает ядовито-зелёную газировку. Чужие лица сливаются в одну переливчатую, журчащую, смешливую массу. Эмми мысленно просит, чтобы Джерри вернулся поскорее, потому что нехорошо ругаться с его друзьями.       Даже если очень хочется.       — Поско-о-ольку, — нараспев произносит Змей и начинает раскачиваться вперёд и назад, как жутковатый маятник, мерцая своими очками под светом люстры, — наше величество изволило удалиться за вашим подарком, дозвольте милостиво нам развлекать вас. Василиск, ты будешь шутом!       Эмми думает, что она бы на месте Василиска заорала, что если тут и есть шут, то это Змей и никто иной. Но тот только невозмутимо кивает и склоняет голову, чтобы Змею было удобнее нанизать на прядь волос у виска звонкий алый бубенец.       — А я, — и не пытается замолчать при этом он, — буду сегодня вашим придворным волшебником, о ослепительная. И погадаю вам на картах, — последнее слово он выводит надсадным воем.       Василиск поводит плечами, бубенчик тревожно звенит, а Змей продолжает раскачиваться и извлекает откуда-то из бездонных карманов потрёпаную карточную колоду. Эмми становится почти страшно, очень хочется вскочить и убежать, только бы не сидеть с ними, а Джерри можно подождать и на улице, там совсем не холодно.       Василиск вдруг неожиданно хмурится и протягивает руку к колоде.       — Где ты её взял? — хмуро спрашивает он.       — Какая разница, — отмахивается Змей, всё ещё напоминая поломанный маятник. — Где взял, там, если что и осталось, так только не это… А, хотя, может, и это. Я там не бывал.       — Змей, — почти рычит Василиск, и Эмму охватывает стойкое чувство, что дурацкие карты трогать не стоит.       — Из стены, — недовольно ворчит Змей. — Но там всё в порядке, честное слово. Я ничего не сломал.       Василиск хмурится и недоверчиво покачивает головой, но колоду всё же возвращает. Змей скалится в ответ, и тасует, тонкая бумага порхает в его руках. Даже тут Змей не изменяет себе и не упускает случая повыделываться.       — Дальше мешай ты, — мурлычет он и с поклоном передаёт стопку Эмме.       Она тасует, но пальцы от страха отказываются слушаться, становятся неловкими и непослушными. Карты чуть не сыплются из рук.       — Сними, — тихо подсказывает Змей, когда она растерянно замирает. Эмма слушается и понимает тут же, что комнату укрывает мягкая полутьма, а голоса затихли, и вся цветастая толпа словно бы отошла на задний план и стала плоской. А руки у Змея, оказывается, измазаны чернилами, как будто он смазал не просохшую чёрную ручку.       — Хорошо-о-о, — Змей шипит, облизывает тонкие губы, а язык у него раздвоенный, и Эмма замечает на скулах мелкую золотистую чешую.       Змей тихонько мурлычет себе под нос, и мелодия незамысловатая, но неожиданно жуткая, как пластинка граммофона, включающаяся сама по себе.Он раскладывает карты крестом — пять штук. Эмми склоняется вперёд, когда он начинает переворачивать по одной.       «Ну что с тобой такое, горюшко ты моё?» — спрашивает первая карта, самая левая, та, что отвечает за прошлое.       «Но сегодня всё получится. Вообще всё», — обещает вторая, настоящее, сердцевина креста.       «Больше ни за что не будет больно и горько», — говорит та, которая ведает будущее. Змей останавливается, давая ей изучить три разложенные на полу карты. А потом протягивает руку к верхней, и Эмми сначала замечает пластиковые кольца, унизывающие его пальцы, а потом со страхом понимает, что так и не задала вопрос, даже мысленно, и, значит, следующей карте просто не о чем говорить.       «Знаешь, бывают случаи, когда даже магия не может помочь», — виновато отвечает карта на неясный вопрос. Ответы без вопросов попадаются ничуть не реже вопросов без ответов.       Последнюю карту — ключ к решению проблемы — Эмма зачем-то переворачивает сама.       «Никогда не доверяй змеям», — смеётся ей в лицо надпись, а где-то напротив тихо и неприятно хихикает сам Змей.       — И что это значит? — негромко спрашивает Эмма. Ей страшно, и она вовсе не чувствует себя счастливой именинницей. Змей передёргивает плечами:       — Понятия не имею. Они сами сказали тебе всё, что хотели. Дальше думай сама.       Эмма смотрит на него зло и чувствует, как в уголках глаз от этой злости закипают слёзы, которые никак не выйдет сдержать:       — Что это вообще за гадание такое?! В чём был смысл твоего присутствия, если ты даже объяснить ничего не можешь?!       — О, — Змей, кажется, по-настоящему задумывается, а потом безумно сверкает глазами. — Полагаю, в том, что я принёс эту колоду.       Он поднимает руку над головой, и прямо на кончик раздвоенного языка срывается с пальцев странно густая, очень тёмная и блестящая в неверном свету капля то ли чернил, то ли крови.       — Хватит! — рявкает Василиск неожиданно и так громко, что они оба вздрагивают, и одна из тягучих тёмных жутких капель падает Эмме на юбку. Василиск хватает Змея за руку и принимается заматывать кровоточащую ладонь — когда только успел найти бинт. Эмма осоловело моргает, стряхивая с ресниц слезинки, и смотрит на лежащие на полу карты. Ей видится, как пол идёт трещинами под весом тонких бумажных листков, потихоньку ссыпается в развернувшуюся под ним пустоту, и карты врастают в ковёр, а из трещин наконец-то приходит Джерри, и вместо рта у него огромная, на половину лица пасть с несколькими рядами зубов, но это не страшно, пока он обнимает тепло за плечи и говорит:       — Ну ты и скотина!       Эмми вздрагивает и поднимает голову. Реальность снова обретает плоть. Джерри абсолютно по-настоящему сидит рядом и смотрит на Змея со странной смесью восхищения и укора. И пасти никакой у него нет.       — А что я? — вяло отзывается тот и начинает сгребать к себе карты свободной рукой. Эмми запоздало думает, что он, наверное, просто порезал ими ладонь, оттуда и кровь, а чернил никаких не было, и в ковёр никто не врос, это она сама себе придумала, испугавшись странной темноты и странных людей.       — Довёл, — хмуро отзывается Джерри. — Смотри, какая она у меня бледная. Ты, правда, не лучше.       Змей пьяно хихикает, тянется рукой к Василиску и задевает пряди его волос, так что бубенчик пронзительно звенит, разрывая тьму, впуская в их угол смех, шум и электрический свет. Лицо у Змея почти снеговое, и нос заострился, так что Эмми думает, что, если она выглядит хоть немного похоже, абсолютно понятно, почему Джерри так испугался и вцепился в неё. Вон, до сих пор не отпускает.       — Пойдём, — Джерри дёргает её за руку, а потом бережно поднимает с пола и помогает устоять на раскачивающемся полу. — Тебе бы воздухом подышать, — и тянет из комнаты.       На балконе весь потолок увешан бумажными звёздами и журавлями и цветными ловцами снов, а под ногами путается несметное количество пледов и подушек разнообразных размеров и форм. Эмма здесь никогда раньше не была, но слышала, что у Змея балкон вместо спальни, поэтому сейчас ощущает себя неловко.       — Ты в порядке? — уточняет Джерри и заглядывает ей в лицо. Эмми медленно кивает и вдыхает прохладный ночной воздух. — Ума не приложу, как Змей умудрился эти карты достать. Но он ничего плохого не хотел, ты не думай, просто собирался тебя развеселить. Это не опасные вещи — только сильные очень. Может быть, чересчур. Не уверен даже, что смогу объяснить, что они такое.       — Осколки реальности, — неожиданно чётко отзывается Эмми. — Он их достал из стены.       Джерри внимательно глядит на неё, прищурившись, и в глубине зрачков пляшет что-то не совсем человеческое. Но он не спрашивает, откуда она знает. Просто берёт за руку и переплетает пальцы.       — У тебя день рождения, — напоминает. Эмми почти успела забыть. — Я принёс подарок, — и вкладывает ей что-то в руку. Шёпотом договаривает: — Это три желания, я их достал для тебя. Можешь потратить, на что захочешь. Они могли бы быть желаниями одного могущественного, но грустного волшебника, только они отдал их огненному духу, а я забрал. Теперь они твои.       Эмма аккуратно сжимает желания в ладони. «Больше ни за что не будет больно и горько» — шелестом карты отзывается темнота, затаившаяся до поры до времени где-то внутри.