***
— Вот ты где, милый, — звонкими колокольцами смеётся Иммортель. Прикасается кончиками пальцев к волосам, невесомый мотылёк-светлячок. Четэлли открывает глаза и тут же снова жмурится от её света. — Нашла! — торжествующе хлопает в ладоши Иммортель и кричит куда-то в сторону: — Я нашла! Четэлли приглядывается, щуря глаза — светлое облачко на голове у Иммортели в этом лесу состоит из крохотных нежных цветков, слабо пахнущих и колышущихся на лёгком ветру. Четэлли смотрит и успокаивается. А Юсви, конечно, выглядит так же, как всегда, даже в руке у него злосчастный пульверизатор. Только глаза у него совсем ореховые, тёплые-тёплые, и в ресницах неуловимо высверкивает зелень. — На мне вырос четырёхлистный клевер, — хвастается друзьям Четэлли. Поднимается из импровизированного своего гнезда, отряхивает от налипшего мха и сухих листьев плед и штаны. — А я теперь совсем иммортель! — в тон ему отзывается девушка и трясёт головой, так что цветочки шелестят и даже роняют несколько светлых лепестков. Юсви только улыбается таинственно, глядя, как она танцует среди пылинок в солнечных лучах, самая прекрасная на свете девушка. И прячет звонкую зелень ресниц в тенях, за хрупкой мглистой паутиной. Ни Четэлли, ни сама Иммортель никогда его ни о каких тайнах и не спрашивают, а он смотрит на них, как на любимых своих детей. — Пойдёмте? — предлагает Четэлли. Они идут по лесу. Птицы поют, серебро прорванных парусов волнуется наверху, балдахином, вперемешку с тёмно-зелёной листвой. Они идут. По плечам Четэлли волнуется-зеленится юная поросль, вьётся, курчавая и нежная, Юсви то и дело спрыскивает её водой, заставляя друга жмуриться от удовольствия. Свет пробивается через ветви, бросает причудливые цветные тени, похожие на набегающие волны морской воды. Солью пахнет всё сильнее. Четэлли останавливается и становится на колени во влажный густой мох, через пару шагов переходящий в причудливые водоросли. Кораллы растут прямо на деревьях, как огромные ветвистые грибы. — Спина болит, — шёпотом жалуется он и сгибается пополам. — Снимите плед, пожалуйста. И отвернитесь. Они, конечно, не отворачиваются, но плед убирают, становятся по обе стороны от него, держат за руки. «Вы не знаете, что сейчас будет, — хочет сказать Четэлли им обоим. — Вы не знаете, а я знаю, потому что так бывает каждый год. И, пожалуйста, не смотрите, я не знаю, что со мной будет, если вы это увидите». Но ничего не говорит, потому что боль становится всё сильнее, в глазах почти темно от неё, и тошнота подступает к горлу, словно всё его тело собралось вывернуться наизнанку, начиная с позвоночника. Он не то что рта боится раскрыть, а даже глаза жмурит, тугая сжатая пружина подрагивает где-то в груди, ровно между лёгкими. А потом пружина распрямляется, и Четэлли тихонько скулит от боли, чувствует, как вздрагивает Иммортель, всхлип срывается с её губ, и капли крови, наверное, замерли на лепестках цветов на её голове, стекают по щекам вместе с её собственными слезами. А Юсви не выдаёт ни звука, но крепче сжимает его ладонь, и брызги алые совсем не видны на его шейном платке — красное на красном. Четэлли умирает каждую весну, а не осенью, как положено нормальным растениям. Вьются по позвоночнику гибкие лозы, колючие ветви рвут тонкий пергамент светлой кожи, прорастают по плечам из зёрен веснушек, из борозд старых шрамов. Четэлли умирает, он знает о смерти столько, что страшно становится, смерть шипами бугрится у него под кожей, гребень драконий вдоль спины, чудовище рвётся из-под кожи. Потому что смерть живёт в каждом, все люди носят её в себе, лелеют долгие годы, отдают ей свои силы, наделяют своими лучшими качествами. И смерть Четэлли, отчаянно смелая, ломкая, нетерпеливая, рвётся наружу каждый год — чтобы дать новые жизни, сотни и тысячи, крошечные цветы, робкие травинки, стебли хрупкие пробиваются сквозь асфальт, разворачиваются почки на деревьях и кустах. Вся смерть Четэлли — сама весна. И потому он терпеливо ждёт, а колючие, гладкие, острые листья и ветви растут из его спины, из плеч и рук, вьются по рукам, задевают завитки волос. И кровь его стекает по спине, мешается с древесным соком и вечерней росой, и уходит в землю. И прорастает из земли трава, цветы и листья, а корни уходят в глубь, на изнанку тонкого клетчатого листа, до самой глубины реальности, растут всё глубже и глубже, и смешиваются миры, и солёный воздух распирает пространство наружу. И кричит где-то наверху, среди обрывков парусов, одинокая печальная птица. И мох становится алым, и расцветает папоротник странными огненными цветами, почти бордовыми, жгучими, горячими... И жгут его руку слёзы хрупкой девушки с облаком светлых волос. Самой прекрасной девушки во всём мире. И Четэлли открывает глаза. Иммортель и Юсви сидят, прижавшись к нему тесно с обоих сторон, не сговариваясь, уткнувшись в плечи. Только он всё равно видит: тревожная морщинка пролегла между бровей Юсви, а у Иммортели по щекам чётко выверены, как тропинки, дорожки слёз. И боль Четэлли как-то сама собой делится на них троих. Гаснет, утопает в тепле и нежности. «Я вас люблю, — думает он, сказать не может, боится слишком, что голос дрогнет. — Я больше всего на свете люблю вас двоих, слышите?» Они слышат, как и всегда. Иммортель прижимается крепче, а Юсви обнимает их обоих, сжимает руку Четэлли. Пальцы вздрагивают, наткнувшись на отклеившийся пластырь, из-под которого пророс чабрец. Четэлли страшно, когда он думает, сколько боли они чувствуют сейчас за него. «Я могу остаться здесь, — думает он. — Могу сидеть вот так, пока колени не прорастут мхом, таким же, как тот, на котором я стою. Пока боль не растворится во мне — или я в ней. И они мне слова не скажут, будут сидеть вот так рядом, обняв меня и друг друга. Любимые мои. Самые лучшие на свете. И именно потому, что вы вот так сидели бы, я и не буду, ни за что не сдамся, не останусь тут». И он всё-таки встаёт, поводит плечами, поправляет сползший до поясницы плед. Ласково улыбается смотрящим на него снизу вверх Иммортели и Юсви. — Пойдёмте, — говорит. — Я хочу обратно. Я хочу видеть небо. И, как только они берут его за руки, шагает прямо вверх, туда, куда растут травы, нежным ковром укрывающие плечи. Туда, где мёртвые корабли, покачивающиеся в море древесных крон — дома для крошечных неоперившихся птенцов. Не удерживается, моргает от света. А когда открывает глаза — они стоят уже на улице под окнами собственной квартиры. Тетрадный листок, изрисованный деревьями и травой, самолётиком планирует на асфальт. Юсви педантично подбирает его и только потом начинает вертеть головой. Четэлли смеётся и поднимает руки вверх, к светлому ясному небу, ради которого стоит пробуждаться от самой страшной боли, от самой сладкой смерти. Иммортель охает от изумления, прикрыв ладошкой рот, Юсви уголком губ улыбается. Они смотрят, как расцветает, слишком рано, в зеленоватом и светлом апреле, белоснежный куст шиповника. Они оба тоже вполне стоят того, чтобы жить....и в тетрадных лесах
25 июня 2017 г. в 09:20
— Это как аллергия, — виновато говорит Четэлли. — Всегда весной обостряется.
Не произносит «Простите, что приходится иметь с этим дело», но думает чрезвычайно выразительно.
Иммортель только рукой на него машет, мол, да ладно тебе, какая аллергия, ну, а если бы и она — что с того? Не делай такие несчастные глаза, радость моя. А Юсви смотрит лукаво, щурит тепло-ореховые свои глаза. И высказывает вслух то, о чём они оба подумали:
— Если и аллергия, то самая прекрасная на свете.
Иммортель согласно кивает, так что облако пушистых, почти белоснежных кудряшек пружинисто подпрыгивает вокруг её головы. Она наклоняется и чмокает Четэлли в щёку, а потом ласково шепчет на ухо:
— Ты подожди, милый, я сейчас схожу, сварю тебе ещё какао, ладушки?
— Ладушки, — покладисто соглашается Четэлли. Улыбается несмело и смущённо. Иммортель подмигивает — глаза у неё прозрачные и глубокие, как у русалки, а ресницы светлые, и солнце золотит их нежно. И Юсви, и Четэлли — оба засматриваются, когда она в солнечных лучах выпархивает из комнаты. И только потом, спохватившись, Юсви переводит взгляд на друга, зорко оглядывает его и говорит:
— А я, пожалуй, схожу за пульверизатором.
— Спасибо! — с облегчением выдыхает Четэлли. Юсви покачивает головой, дескать, ну что же ты, давно надо было сказать, мне же совсем не сложно!
— Занавески раздвинуть? — уточняет напоследок. Четэлли качает головой. Юсви здесь, и вечер здесь, и даже Иммортель здесь, и солнце садится, яркие рыжие лучи лисьими хвостами пляшут по стенам, забывая подстраиваться под узоры занавесок.
В начале апреля травы на плечах Четэлли растут особенно буйно, с самого утра пробиваются из-под кожи нежные ростки. Чабрец растёт даже ниже локтя, из маленькой ранки, заклеенной пластырем. В это время Четэлли совсем не выходит из дома: любая одежда для него сейчас — мука, трава прорастает через ткань и поди её потом сними. Поэтому он сидит дома, разве что на балкон высовывает нос.
Юсви и Иммортель сидят вместе с ним и с энтузиазмом захламляют всю квартиру кроссвордами, ребусами, колодами карт, коробками с шахматами, шашками и другими настольными играми, и просто листами бумаги, на которых тоже играют во всё подряд — от чепухи до морского боя и крестиков-ноликов.
Четэлли кутается в плед, специально сделанный для него Иммортелью. Достаточно лёгкий, чтобы не смять крохотные лепестки, но плотный, чтобы зелень не вросла в ткань. Четэлли выпутывает руку, смотрит на серебристый мох, кольцом обвивающий запястье и ладонь. Улыбается и берёт один из клетчатых листов и чёрную ручку.
«Интересно, — думает он, машинально рисуя переплетение ветвей, — как называлось бы поле, на котором высажены деревья?»
Плотно переплетающиеся ветви, листья дрожат на ветру, и солнце пробивается сквозь стеклянно-витражное кружево, выводят сложный орнамент на земле.
Четэлли сам не замечает — выращивает вместо тетрадного поля целый лес, утыкается в него носом, ныряет с головой, задыхаясь с непривычки ароматом хвои. Вертит головой — соль трепещет на кончике языка, и Четэлли давится смешком, вспоминая, как на обратной стороне листа играл с Иммортелью и Юсви в морской бой, и теперь морская пена путается в ветках вместо облаков, а в скелетах кораблей строят гнёзда птицы.
«Хорошо, — устало думает Четэлли. — Как же хорошо».
Он ложится во влажный мягкий мох между корнями старого дерева, выступающими из земли. Укрывается пледом Иммортели, сворачивается клубком и закрывает глаза. Между ключиц отважно прорастает четырёхлистный клевер.