Диалоги на тетрадных полях

      — Что это, и почему оно левитирует? — угрюмо спрашивает Хайд. Янус и Эржебет отвлекаются от расстановки книг на полке и оборачиваются к нему. Смотрят на непонятную штуковину с трёх разных сторон. Хайд осторожно поддевает её носком босой ноги.       — И правда, левитирует, — вздыхает Эржебет и устало обмахивается тряпкой, прислоняется к дверному косяку, капризно выгибающемуся неровно вбитыми гвоздями прямо ей в спину. На ней короткие шорты, растянутая футболка, и смотрится она во всём этом непривычно и как-то неловко. Примерно так же, как Хайд в старых дырявых джинсах. Только Янус выглядит как обычно, но тут уж дело, наверное, в шароварах — пока он в них, мир не перевернётся, и всё будет хорошо. А заляпанная краской футболка — это, конечно, мелочи.       — Вот что, мальчики, — решает, наконец, Эржебет, вдоволь налюбовавшись. — Я тут с этим разберусь, а вы идите-ка на кухню, ладно?       При упоминании кухни Хайд натурально содрогается.       — Это ты про Того-кто-воняет-в-холодильнике? — уточняет Янус. Эржебет размышляет несколько минут, взвешивая ответ.       — Если вы просто вытрете там всё, что можно, я буду рада, — признаётся она. — А если избавитесь от того, кто в холодильнике, я вас обоих поцелую. В щёки. Но требовать от вас такого героизма я просто не могу!       — Ничего, справимся! — оптимистично отзывается Янус. Хайд, кажется, вовсе его оптимизма не разделяет. Но идёт следом, что уж тут поделаешь, не бросать же Януса одного. Такого храброго.       Когда они уходят, Эржебет ещё разок тоскливо вздыхает, наклоняется и поднимает То-что-левитирует. Осторожно ощупывает, осматривает со всех сторон, подкидывает в воздух и с интересом смотрит, как штуковина повисает в воздухе. Оглядывается по сторонам беспомощно.       Бардак в комнате ужасный, повсюду раскидано какое-то барахло, и хорошо, что большая его часть всё-таки не парит в воздухе и не мечется по углам, а смирно лежит на местах. С кухни доносится сильный запах благовоний, значит, Хайд с Янусом всё-таки решились на неравный бой. Дым замирает в дверном, чтоб его, проёме.       Эржебет оглядывается ещё разок, морщит нос, жмурится… А потом щёлкает пальцами и принимается копаться в горе вещей, которые, судя по виду, остаются нужными, но при этом абсолютно непонятными. Вытягивает из него ещё какую-то пластмассовую штучку и соединяет с левитирующей.       — Прыскалка для растений! — с восторгом комментирует она вслух. Стоило бы догадаться. Единственное, что у Льюиса левитирует перманентно — это растения, так что и прыскалке стоило бы им соответствовать.       Янус вбегает в комнату, на одной ноге перескакивает через стопку тетрадей и то ли грациозно, то ли неловко, то ли всё сразу приваливается боком к подоконнику и открывает окно. Эржебет оборачивается — Хайд стоит в коридоре, держит в вытянутых руках мусорный пакет, пытаясь его завязать.       — Можешь целовать, — сообщает Янус, как сидящий ближе к окну и потому максимально приспособленный к дыханию. Улыбается до ушей. — Только начни с Хайда, это он у нас главный герой, честное слово. Я-то только мешок держал.       Эржебет смеётся торжествующе, но тут же заходится кашлем от запаха. Хайд в прихожей грохочет дверным замком, а потом спешно выскакивает на лестничную площадку. Янус смущённо улыбается, садится на подоконник и болтает ногами. За спиной у него дым от благовоний собирается клубами в оконном проёме, словно никак не может решить, остаться ему в комнате с ними или выпорхнуть наружу.       — Улетай, — советует Янус, не оборачиваясь. — Если можешь, всегда улетай.       Эржебет от изумления разжимает руки, и прыскалка, следуя совету Януса, тут же взмывает вверх.       — Ужас, — комментирует Эржебет, — какие все вокруг меня проницательные да могущественные.       — Я не могущественный, я просто тварь из Нижнего мира, — абсолютно серьёзно заверяет её Янус. Сидит в оконном проёме, а значит, проём теперь — тоже в каком-то смысле дверь. Ох.       — Ты — ангел небесный. Единственную на эту квартиру тварь я только что выбросил в мусорный бак, — отзывается из коридора Хайд. Проходит в комнату, округляет глаза и разводит руками: — Честное слово, обычно всё выглядит совсем не так, ночёвки у друзей должны заканчиваться уборкой, а не начинаться с неё.       — Испытываешь неловкость перед представителем иной культуры? — живо интересуется Эржебет. И тут же умолкает, потому что Хайд и Янус, оба сразу, глядят на неё изумлённо, тёмные глаза и светлые, взгляды сошлись в одной точке, ровно у неё на переносице, и Эржебет покорно скашивает глаза туда же. Разряжает обстановку.       — Я никогда не испытываю неловкости перед Янусом, — проникновенно напоминает ей Хайд, приобнимая за плечи, мол, бедная девочка, совсем забегалась, такие страшные глупости говорит. Эржебет радостно кивает, конечно-конечно, забегалась, страшные глупости, да-да-да. Несчастная девочка, помогите, кто чем может, люди добрые. Но зато ужасно честная, а потому — вот ваши поцелуи, по одному на каждого. И чмокает их в щёки.       — Вроде теперь поприличнее выглядит? — неуверенно уточняет Хайд. Не так уж часто он бывает у Льюиса дома. Эржебет картинно поводит плечиком:       — Ну, у Льюиса, если мешки мусора в коридоре не загораживают проход в комнаты, так это уже — поприличнее. Но сойдёт. Тем более, что нам полагается развести тут бардак заново, а не убирать его, ты всё правильно сказал.       — Я там в холодильнике зелень видел, — смущённо говорит Янус. — И овощи вроде. Можем салат сделать.       — Нет, нет, нет! — хором воют Хайд и Эржебет. — Ты же остаёшься с ночёвкой у друзей! Никакой нормальной пищи! Разумеется, мы сейчас же закажем пиццу!       — Но я люблю салаты! — растерянно отзывается Янус. Эржебет сочувственно хлопает его по плечу:       — Мой бедный мальчик! Ну хорошо, утром мы сделаем тебе салат, но сейчас — будем действовать по всем правилам!       Янус, кажется, абсолютно растерян и смущён, он умоляюще глядит на Хайда, надеясь на разъяснения, но тот только рукой машет:       — Не обращай внимания. Считай, что это традиция. Каждый, так сказать, должен пройти через ночёвки у друзей, бессмысленные и безжалостные. Это что-то вроде посвящения. Не беспокойся, может, тебе понравится. Нам вот с Эржебет нравится. Да и всем остальным, кого я спрашивал, тоже.       И, предатель, сбегает на кухню. Вестимо, чтобы открыть там — раз — окно и — два — дверцу холодильника. Предатель дважды и пособник, но как его такого не простишь, если выбора между Янусом и кем-угодно-другим у него даже не стоит и стоять не может? Системы ценностей, называется. Внутренний стержень, прямиком из Нижнего мира, стальной такой. И наверняка с гравировкой, на которой тоже что-нибудь про невероятно надоевшие уже Эржебет двери. Но молчание в комнате повисает слишком уж густое, приходится срочно разбавлять. Да и двери в связке с Янусом ни в чём, конечно, не виноваты, и никому ничего плохого не сделали.       — Единственное настоящее правило — делать, что тебе хочется, — начинает объяснять Эржебет. — Но при этом помнить, что хочется тебе не того, чего хочется, а того, чего родители не разрешают. По крайней мере, в первое время.       У Януса нет родителей и не было никогда. Янус абсолютно сбит с толку и не понимает уже ровным счётом ничего, только хлопает светлыми своими глазищами. Двери упорно открываются со всех сторон от него хлопают со стен в такт Янусовым ресницам. Вот две резные у шкафчика, и ещё одна — у тумбочки, а вот там под обоями — ну натурально же, прямо контуры видны. А ещё есть балкон. И оконные рамы. И самые, что ни на есть, двери, те, что в другие комнаты. Эржебет начинает казаться, что дверей в этой квартире как-то больно уж много.       — Ну-ка, тихо, — непривычно строго говорит Янус. И Эржебет обнаруживает себя чуть ли не висящей у него на руках. Непотребство какое. Но двери больше не скалятся хищными щелями со всех сторон. И тут бы ещё не свихнуться от того, что последняя фраза обращена была явно не к ней. Но Янус смотрит, и глаза у него — весенний ливень, от таких сразу приходишь в чувство. — Ты, пожалуйста, не сходи с ума. Договорились? Всё в порядке. Я за ними слежу. Честное слово.       — Я верю, — Эржебет кивает, как носом клюёт, прямо вот в плечо. Но почему-то не в Янусово, а в Хайдово. Что тоже, по сути, неплохо. Потому что обычно у Хайда на этом самом плече рубашка или пальто, а сейчас — просто футболка, и поэтому у Эржебет теперь есть абсолютно незабываемые и неповторимые впечатления. Можно постоять пару минут, пообниматься с ними обоими, а потом плюхнуться на диван и заняться таки выбором того, что им предстоит заказывать. Живот у Эржебет героически начинает болеть заранее.       Они с Хайдом, как наиболее осведомлённые, копаются в листовках. Янус сидит, и на плечах у него синий в звёздах плед, заколдованный специально для него Чародеем. Созвездия на пледе всё время перестраиваются, вьются, играют друг с другом в чехарду. Как раз под ладонью звёзды собираются в созвездие гончих псов и ластятся, гавкают негромко. Янус рассеянно гладит их по светлым лучам.       — Вот эту давай, острую, — мечтательно произносит Хайд, и Эржебет делано закатывает глаза, но не спорит. Ну конечно, нужно же ему чем-то растапливать негасимый внутренний огонь. Тут уж без вариантов. Но вторую Эржебет выбирает просто с гигантским количеством сыра. В третью тыкают наугад, чтобы побольше разной начинки. Хайд явно ужасно возбуждён, ещё бы, у него в жизни тоже не так уж много ночёвок случилось. Совсем это не то, когда у тебя есть, пусть крошечная, но собственная квартира. Никакого азарта. Поэтому и ночуют они сейчас не у него, а у Льюиса, чтобы дать Хайду всё прочувствовать в полной мере. И он, надо сказать, явно прочувствовал, потому что даже злосчастную бутылку вина всю дорогу прятал под пальто, будто они и не взрослые тут все вовсе.       А потом, пока они ждут, пока Хайд колдует над компьютером и дисками, пытаясь найти им кино, Эржебет снова прислоняется к тому самому косяку, с которым уже практически сроднилась, даже глядит на него с нежностью.       «Что со мной не так? — думает она отчаянно. — Ну почему всем остальным нормально, это только меня все эти двери сводят с ума?»       — Это потому что ты слишком хорошо чувствуешь Нижний мир, — отзывается Хайд, не поднимая головы от компьютера. Янус на диване согласно кивает. Звёзды под его рукой — Секстант, маленькое и застенчивое созвездие. Янус бездумно разворачивает его в сторону Эржебет. Она хмуро изламывает тёмные брови и досадливо машет рукой:       — А ты что — нет, что ли? Да если тут кто и чувствует Нижний мир, так это ты! А Агата? А Льюис?       — Они все — взрослые и дочерта могущественные, — возражает Хайд. И наконец отрывается от своего занятия. — Им, знаешь ли, не привыкать. Вот ты не задумывалась, почему тебя Льюис учит, а не Агата с Чародеем?       — Потому что у них уже есть ты? — робко уточняет Эржебет. Хайд фыркает, мол, ну что за бред ты несёшь, их же двое на одного меня, не много ли?       — Потому что они бы свели тебя с ума почти так же качественно, как я, — застенчиво поясняет Янус. — В них слишком много Нижнего Мира. А Хайду это не мешает. Потому что у него есть я. И всегда был, даже если не рядом. Его это совсем не задевает.       — Но мне-то что делать? — почти жалобно спрашивает Эржебет и обречённо замирает, оглушённая молчанием. Утыкается носом в косяк. Почти физически ощущает, как мир вокруг теряет свою глубину, становится плоским, выгибается в обратную сторону. Эржебет думает, что если ей сейчас и нужен косяк, то вовсе не дверной.       А потом они едят, тоже по уши в молчании, и Эржебет кусок совсем в горло не лезет. Потому что дожить до лет Агаты и не свихнуться за это время в такой компании — невероятно, а жить все эти годы без Хайда и Януса — невыносимо. Совершенно безвыходная ситуация.       Но хорошее кино способно исправить и не такие… ну, собственно, косяки. Особенно если сидеть втроём, укрывшись пледом, лениво дожёвывая пиццу, пока не остыла, да потягивая дурманно пахнущее вино прямо из бутылки, передавая её, как трубку мира, по кругу, тому, кто в середине, всегда достаётся на глоток больше. И уже к середине фильма Эржебет ощущает себя храброй, всемогущей и абсолютно счастливой. Хохочет над шутками Хайда, улыбается всё ещё смущённому Янусу — бывают же такие застенчивые мальчики, — и то и дело высовывает пальцы прямо в ночной холод, сидя на подоконнике. А ночь тянется, похожая на тёмно-синюю нить, никому в голову не пришло бы обрезать её. В такой ночи почти что нет разницы между явью и сном. Её, впрочем, почти никогда нет, но сейчас — особенно.       Эржебет просыпается в первый раз посреди ночи, сонно выглядывает из-под пледа. Янус и Хайд играют в нарды, над доской весит крошечный огненный шарик, задорно шипит и кувыркается в воздухе. Она глядит на него несколько минут, тянет руки к тёплому пламени, улыбаясь. Смотрит. Хайд явно выигрывает, и белые шашки почти уже завершили обход. Янус, впрочем, совсем и не кажется расстроенным. У них впереди ещё много партий, а поражение в игре с самим собой — вовсе и не поражение никакое.       — Спи, — машет на Эржебет рукой Хайд, даже не поворачиваясь. Она издаёт в ответ нечленораздельное, но очень возмущённое мычание. Как же, уснуть на ночёвке — позорно, аморально, недопустимо! Что подумает общественность? Какой пример она подаёт Янусу? А потом утыкается носом в сладко пахнущие Волосы Вероники, звёздным контуром собравшиеся на ткани пледа, и всё-таки засыпает, послушно, как котёнок, свернувшись калачиком на диване.       Но просыпается второй раз уже только утром. Хайд лежит рядом, с трудом натягивает на себя краешек пледа, и звёздные гончие с тявканьем лижут его руку, вцепившуюся в ткань. Эржебет великодушно укрывает его с головой и встаёт.       — Ты что там делаешь? — спрашивает.       Вопрос, конечно, дурацкий. Потому что и так очевидно: Янус сидит под потолком. И болтает ногами. И стремянка под ним скрипит, но держится. Не такая она дура, чтобы Януса ронять.       Но он в итоге прекрасно спускается сам. Делает какое-то странное, чуть ли не танцевальное движение и оказывается у Эржебет за спиной. Разворачивает её лицом к окну.       — Просто хотел немного тебе помочь, — говорит, и в каждом слове сквозит улыбка, которую затылком, конечно, видно не очень хорошо, но слышно выше всяких похвал. — Со всеми этими, знаешь, косяками и дверьми.       Эржебет абсолютно чётко видит все двери, наполняющие квартиру так, что не продохнуть в потоках ветра, льющегося со всех сторон. Абсолютно потустороннего ветра, сладкого, морского, солнечного, пахнущего хвоей и яблочным пирогом. Она натурально захлёбывается им и почти что тонет — протянув руку к поверхности. Но это совсем не страшно, потому что Янус протягивает руку вслед за ней и бережно сжимает ладони, складывает пальцы, будто что-то в них вложив. Ни слова не говорит, но и так понятно — ключ. Ключ для каждой из этих дверей, потому что и от одной-то голова кругом, смерть и небытие танцуют на пороге, и мир выворачивается на изнанку, попробуй тут удержись. Открывай осторожно, помни — им не нравится быть закрытыми, они для того и есть, чтобы открываться, распахиваться, хлопать, дарить тебе возможности, лица, дороги, другие ключи…       — Вся моя жизнь — сплошной косяк, — глубокомысленно изрекает Эржебет и осекается, вспоминая, что рядом с ней не Хайд, что Янусу до всех этих словесных игр ещё далеко, не умеет он так.       Но Янус смотрит глазами светлыми, как весенний ливень, и смеющимися, как звездопад.       — Ты всё перепутала, — шелестит он ей на ухо. — Это моя. Но с тобой я готов поделиться.       Он снова разворачивает её, мягко, но настойчиво, и отходит в сторону, а Эржебет задыхается на пару секунд от нахлынувшей со всех сторон глубины. Со стены, с порога, чуть ли не с потолка и, конечно, с самой двери, смотрит на неё сотнями блестящих, как бусины, глаз, целый косяк голубых, переливающихся на свету рыбок.