Диалоги на тетрадных полях

      — Привет, — звенит в пустоте голос Мартри, и сразу понятно — вот же он, стоит на кухне, плечом прижав к уху телефонную трубку, а фартук, весь заляпанный мукой и, кажется, судя по звуку, корицей, всё ещё немного поблёскивает слоистой слюдой. — Как слышно?       — Отлично слышно, — лениво мурлычет Медноглазый, слова нанизывает стеклярусом на нити, прищуривает один глаз так, чтобы нити эти загораживали вход на кухню. А потом раздвигает их и воплощается. — Просто таки замечательно.       И кладёт появившуюся у него в руке телефонную трубку. Игрушечную, ярко-голубую, прозрачную.       — Это не моё, — хмыкает Мартри. Медноглазый закатывает сияющие свои глазища:       — Так и не моё же. Это всё потому, что тебе вздумалось мне звонить. Реальность таких штук не любит. Раз ты мне звонишь — значит, должно быть то, на что можно дозвониться.       — Я исполнил всё, что от меня требовалось, — гордо возвещает Мартри. — Станцевал с укулеле, рассыпал по полу муку и собрал из неё какие-то рисунки и воскурил пирог. Ничего не перепутал?       — По тебе и видно, что воскурил, — хмыкает Медноглазый. Забирает у Мартри трубку, которую тот так и держит, руки заняты миской с тестом. — Если пирог воскуривается, то это что?       — Что осталось, — корчит жалобную рожу приятель. — Давай, придумай, что с этим делать.       — Дать мне, — фыркает Медноглазый. — Я так съем. Хоть вспомню, как оно делается, прежде чем за пирог браться.       Забирается с ногами на табуретку и лезет обеими руками в миску. В конце концов, руки только что воплощённые из небытия, можно сделать на это скидку и не отправлять его, несчастного, сразу же их мыть. Пускай поест. Вспомнит, как это делать, чтобы не подавиться.       — С чем пирог-то? — неразборчиво спрашивает Медноглазый, облизывает пальцы и губы.       — С тыквой! — разводит руками Мартри. — Спрашивает он ещё! Что, неужели не узнал?!       — Я ещё ничего не помню, — Медноглазый, кажется, совсем не смущён собственным промахом. — Только знаю, как звучит корица. И не ори на меня, всё ещё впереди.       — Я не ору, — вздыхает Мартри. Моет руки и ерошит чужие пушистые волосы. Пряди в них каштановые, зелёные путаются, встопорщенные и без чужой помощи, как у птицы. Только глаза — сияющая тягучая медь. Сам Мартри невероятно рыж, огоньки и искры прячутся за ушами, шепчутся. Белая мучная пыль оседает на волосах, заплетённых в косу. Огромный чёрный кот запрыгивает к нему на колени и начинает требовательно тереться о плечо.       — Не-а, — отвечает Мартри. — Уж извини, но ещё не сегодня. Не твой день, малыш.       — Его-его! — встревает Медноглазый, смотрит одним глазом, тем, в котором вокруг зрачка притаились изумрудные искорки. — Берём с собой! Ещё чего!       Мартри тяжело вздыхает, спихивает кота на чужие руки, где тот тут же принимается слизывать остатки сладковатого теста с перепачканных липких пальцев Медноглазого. А сам Мартри уходит из комнаты. В дверях пригибается, потому что росту в нём — ого-го, а невидимые стеклянные бусы всё ещё висят, не сшибить бы. Пока он ходит, Медноглазый разглядывает одежду, в которой таки воплотился. Старинная рубашка с узорами-оберегами — кельтские узлы свились вокруг ворота и по рукавам — просто великолепно сочетается с узкими дырявыми джинсами.       — Красота-а-а! — смеётся он. Кот на коленях начинает громогласно урчать и тереться о руки в ожидании ласки. Медноглазый рассеянно треплет его за ухом, почёсывает подбородок. — Сам-то помнишь ещё, кто такой? — спрашивает. Кот загадочно поводит кончиком хвоста и щурит янтарные глазища. Медноглазый удовлетворённо кивает.       Мартри возвращается, тащит жёлтый свитер. В его руках свитер выглядит как обычно, но, сваленный поверх кота на чужие колени, тут же становится огромным. Медноглазого это не останавливает, он тут же надевает его прямо на рубашку и встаёт, благо возмущённый кот уже сбежал сам. Свитер достаёт ровно до той знаковой дырки, что на колене, рукава болтаются заметно ниже кончиков пальцев.       — Я готов, можем идти! — радостно сообщает Медноглазый из глубин свитера. Мартри фыркает:       — Куда это мы можем? Ты, может, и готов, прямо до корочки, но пирог-то — нет! Ты уж извини, но он у меня сегодня в приоритете.       — В жизни не прощу! — восторженно улыбается Медноглазый и плюхается обратно на стул. Мартри садится на хлипкую табуреточку, подбирает с пола обиженного кота и что-то ласково шепчет во всклокоченную шерсть.       Так они и сидят, ждут, пока приготовится пирог. А потом Мартри открывает духовку, тыкает в тесто зубочисткой, кивает и достаёт наружу. Ставит на стол, Медноглазый тут же укрывает полотенцем.       — Всё? — спрашивает. — Теперь-то можем идти?       Мартри кивает, убирает со лба огненные волосы, выбившиеся из косы, режет пирог на куски. Бежит за рюкзаком, пока Медноглазый заворачивает куски в салфетку. Вместе аккуратно складывают их на самое дно. Мартри натягивает тонкое пальто, рюкзак закидывает на плечо, надевает шляпу с зелёной лентой.       — А ты так точно не замёрзнешь? — спрашивает Медноглазый. Мартри пожимает плечами и ласково говорит:       — Если я оденусь теплее, ты вспомнишь, что тоже умеешь мёрзнуть, а одет легче, и тебе станет холодно в свитере. Так что нет, спасибо, я как-нибудь потерплю.       Медноглазый хмыкает, сгребает в охапку кота, прижимает его к груди, кое-как выпутав пальцы из рукавов.       И они наконец-то идут.

***

      Мартри крепко сжимает в руке чужую ладонь. Крепко-крепко, потому что иначе Медноглазый забудет, что надо ходить, взлетит, растворится в звонком ночном воздухе. Тоже ужасающее зрелище, но совсем не то, что надо. Гораздо лучше, когда вот он, рядом, скалится, сияет глазами на пару с котом, рычит, шелестит древесными ветками, гладит и манит за собой тьму из ближайших подвалов.       Мартри не отстаёт, тоже отрывается от асфальта, касается кончиками пальцев чужих плеч. Замирает в тёмных подворотнях, чтобы сорваться с места гулкими шагами из тишины. Широкоплечий мужчина неуютно ёжится и ускоряет шаг, озираясь по сторонам. Девочка в школьной форме перепуганно взвизгивает и бросается бегом. Медноглазый разражается ей в спину совиным хохотом.       Парочке, идущей по улице в обнимку, выкатывается под ноги яблоко, а когда они поднимают глаза, отпущенный кот выгибает спину горбом и шипит, сверкая глазами, а потом смеётся по-человечески, то есть, смеётся-то, конечно, не он, а Мартри, но он невидим, и разницы никакой, а друг его выдыхает ребятам в спину:       — Бу! — те вскрикивают, цепляются друг за друга и ускоряют шаг, но парень, молодец такой, девушке шепчет что-то успокаивающее.       Того, кто сидит на берегу ручья, на тоненьком пледе и смотрит в миску, не трогают, в прозрачной ледяной воде — полынь, имбирь, мята. Если поднять повыше — отражается на дне серебристая круглая луна, горьковатая вода стекает через край, можно поймать капли в воздухе, испачкать губы, слизнуть терпкую горечь и нестись дальше, многоликой тенью ночной, страхом, щекочущимся изнутри. Ибо ночь Самайна темна и бесконечна, звёзд совсем не видно за тучами, и тьма укрывает мир, слизывает цвета языком.       — Смотри, вон! — шепчет Медноглазый. Мартри глядит, и по лицу у него расползается довольная ухмылка. Девушка в длинном зелёном платье идёт небыстро, и совсем их не замечает. Как же просто оказывается прикинуться густой тьмой в соседнем проулке, скрипом ветвей над головой, чужими глазами, следящими из ниоткуда… Они играют, меняются местами, Медноглазый путается подолом свитера в ветках, шуршит опадающей листвой — выходит даже лучше, чем хотелось. Мартри заглядывает девушке через плечо, сгибается для этого чуть не пополам, дышит ледяным холодом…       — Ай-ай-ай! — кричит, когда тоненькая девичья рука ловко хватает его за ухо.       — Ты чего дерёшься? — обижается Медноглазый, свешивается вниз головой с дерева, судорожно выпутывая свитер.       — А вы чего? — строго хмурится Хозяйка. — Неужели не узнали?!       — Как раз узнали! — ноет Мартри. — Думаешь, мы бы кого другого пугали так старательно?! Высший сорт кошмаров специально для неё — а она за уши хватает! Тоже мне!       Хозяйка закатывает глаза и отпускает чужое ухо. Медноглазый как раз сваливается сверху, крепко прижимая к груди орущего кота, и становится рядом с другом. Хозяйка хмуро их оглядывает, теребя пальцами кончик собственной длинной косы, и качает головой:       — Вот же ж балбесы, а! Ещё и кота испугали!       — Мы не испугали! — хором заступаются за кота Мартри и Медноглазый. — Он сам, кого хочешь!..       Хозяйка машет на них рукой и указывает в сторону скамеечки под фонарями, мол, пошли, посидим. Садится — достаёт из большой сумки фляжку. По очереди протягивает Мартри и устроившемуся на спинке Медноглазому. Они отпивают, и Хозяйка сама делает глоток, а потом выплёскивает остатки прямо в голодную жадную тьму, жмущуюся к земле, стелющуюся под деревьями. Пахнет в воздухе терпко вишней, вереском, какими-то незнакомыми травами. Медноглазому кажется: немного смертью, и много — вечностью. Горький запах, щиплющий дымом глаза.       — И что? — нарушает тишину Хозяйка. — Кто из вас древний бог, а кто — тёмный дух? Определились?       — У нас возникла пара сложностей, — чешет затылок Мартри. — Видишь ли, высокий и красивый у нас я. Но вот будущее видит всё-таки он, — Медноглазый щурит тот самый глаз, в котором блестят зелёные искры и продолжает:       — А ещё его имя как-то связано с кошмарами, но зато у меня имени вовсе нет. Так что мы, считай, серединка на половинку. Каждый.       Хозяйка удовлетворённо кивает. Начинает копаться в сумке и достаёт оттуда тонкую светлую свечу. Зажигает её лёгким дыханием. Ставит аккуратно на скамейку между ними. В свете золотятся огнём волосы Мартри, переливаются текучим ясным металлом медные глаза. Вместе они достают из рюкзака тыквенный пирог, раскладывают куски. Отдельный достаётся даже коту. Крошки ссыпаются на землю, во тьму, и если посмотришь вниз, не увидишь уже ни одной. Так и сидят, и ночь раскатывается, раскрывается у них над глазами, распахиваются незримые двери, створки их похожи сразу на крылья и пласты тумана. Тонкие и лёгкие, но держат за собой такую силу, которая и не снилась никому. Хозяйка щурится, вглядываясь во тьму, а Матри и Медноглазый вытягиваются, не сговариваясь, навстречу потустороннему ветру. За руки берутся, чтобы не сорваться с места. Медноглазый крепче обнимает урчащего чёрного кота.       — Не волнуйся, — усмехается Мартри, глядя на Хозяйку. — Ничего, страшнее нас, оттуда не выберется. Мы позаботимся. Только идти пора. Вон, горожане ещё не пуганы, равновесие не соблюдено. Хватит нам бездельничать.       — И то верно, — соглашается девушка. — Мне тоже пора, а то Хаманакии совсем запаникует. Да и Мастер волноваться начнёт.       Но встают только после того, как свеча прогорает до конца. Свет очищающий. И расходятся в разные стороны.       — Счастливого Самайна, сестрёнка! — кричит Медноглазый, оборачиваясь, и машет Хозяйке вслед рукавом жёлтого свитера.

***

      — Ночь уже кончается, — говорит Мартри. — Даже всяческим зловредным духам, даже тем, которые наполовину, пора ложиться спать. Баю-бай.       Медноглазый, конечно, и так лежит. Прямо рядом, под боком, под тем же одеялом. Потому что спальное место у Мартри в квартире одно, всё остальное в разной степени оккупировано котом, и посягательств он не одобрит.       — Я пока не помню, как спать, — лениво отзывается Медноглазый. — Потерпи немного, я вспомню обязательно. Только не прямо сейчас.       Мартри гладит приятеля по голове, как маленького ребёнка. Тот утыкается лицом в подушку и закрывает сияющие металлическим светом глаза.       Ночь Самайна подходит к концу. Наступает рассвет.